Текст книги "Дорогая Мирей Матье !"
Автор книги: Дмитрий Каралис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Каралис Дмитрий
Дорогая Мирей Матье !
Дмитрий Каралис
Дорогая Мирей Матье!..
Герой одного из рассказов Борхеса обнаружил в подвале своего дома Алеф – такую точку пространства, в которой сходятся все прочие точки Вселенной. Этот герой спускался в свой замечательный подвал, шлепал рюмочку коньяку, ложился на спину и созерцал все, что его душе угодно. Он видел в темном углу подвала маленький радужный шарик, а в нем – другие страны, моря, города, чужие спальни, марширующие армии, всех муравьев, какие есть на Земле, цветы на другом континенте, мог видеть любого человека – живого, если он жив, и его останки под землей, если он умер... Этот Алеф находился где-то в Аргентине.
Не менее удивительное и загадочное место было обнаружено мною в Зеленогорске, курортном городке на Карельском перешейке, называвшемся при финнах Териоками. Это место расположено на участке моего приятеля Анатолия Мотальского по адресу: улица Красных разведчиков, 15, сразу за сараем, в котором Толик живет летом, сдав свою половину домика дачникам.
Внешне это ничем не примечательное место: вкопанный в землю стол, две парковые скамейки, пустая собачья будка с обрывком цепи и ржавеющее у забора корыто с плавающими окурками. В заборе, до которого Толик без труда доплевывает, выходя поутру из сарая, – дырка. За дыркой – тропинка, которая огибает кусты шиповника и спускается к ручью; это черный ход, известный немногим. По нему раз в четверо суток прибегает запыхавшийся кочегар из детского садика, чтобы разбудить раздолбая-сменщика, который безмятежно спит, переключив треснувший телефон на дом, где летом обитают дачники. Ну ладно, ладно, расшумелся,– говорит Толик, выходя из сарая и щурясь на солнце.– Я и сам вставать собирался...– Он гремит ковшиком в ведре, пьет, покряхтывает и встряхивает головой.– У тебя там случайно ничего не осталось на опохмелку? – Откуда? Вчера все подмели. Я думал, у тебя есть... – Угу,хмурится Толик и трет ладонью лоб.– Будем изыскивать способа...
Трое суток, свободных после дежурства в кочегарке, Толик читает газеты, сдает бутылки, копошится по хозяйству, беседует с котом или пишет рассуждения о современной жизни, выстраивая их в форме платоновских диалогов и используя для образности принцип работы парового котла: Как нам раскочегарить сельское хозяйство?, Почему угасает народное образование?, Надо ли выпускать пар митинговщины? Иногда он решительно бреется, надевает кеды, тельняшку и бежит три километра по лесной просеке. Иногда изыскивает способа...
Взирая на кучу консервных банок, ржавых кастрюль и прочего хлама, что высится в траве за забором, можно подумать – здесь край цивилизованного мира, тупик, свалка, и никто не забредет сюда, кроме, разве что, соседа, которому ты с прошлого года должен трешку.
Но это далеко не так.
...Во времена горбачевской борьбы с пьющим людом мы с Толиком сидели возле его сарая, пили из чашек румынское шампанское и рассуждали о взлетах и падениях текущей литературы. Шампанского я взял с запасом. Мы уложили бутылки в корыто и залили их колодезной водой. Был и повод – на клеенке стола голубела книжка молодежного альманаха с моей повестью.
– Да,– говорил Толик,– шампанское, конечно, хорошо... А ты в привокзальный не заглядывал, может, там чего есть?
– Все обошел, нигде ничего. Хорошо, шампанское у бензоколонки оказалось...
– Не, старик, это замечательно! Шампанское – это класс. Сидим, как миллионеры. Я вот помню, у Белля, кажется, есть рассказ... Да, кстати, как ты относишься к Пикулю?
Время от времени Толик порывался пойти в дом и поискать фужеры, но я его удерживал, опасаясь, что по хмельному обыкновению он не сможет пройти мимо своих дачников Зельдовичей, которые сидели в шезлонгах у крыльца, начнет им объяснять, как он уважает еврейскую нацию, вспомнит гений Эйнштейна, Каплера, Чаплина, славного парня Фиму Дворкина, с которым учился в университете, а потом полезет обниматься и с радостным гоготом признается, что в душе он и сам еврей. А я буду сидеть и ждать в одиночестве мифические бокалы, которые он так и не принесет.
– Из чашек лучше,– говорил я.– Через край не льется. И икоты никакой...
– Ну смотри, а то я мигом... Кстати, в твоей повести – там, где они пьют из самовара пиво... Подожди-ка, или это не у тебя? А, да у тебя... Так вот, когда я служил на Тихоокеанском флоте... Слушай! – Толик звонко хлопнул себя по лбу. – А хочешь, я тебе отрывок из Эрве Базене прочитаю, который зимой перевел? Там всего страниц восемь-десять...
В этот момент в кустах за забором ухнуло, словно там завалили спиленную березу, затрещали ветки, кто-то смачно выматерился, мы вскочили и увидели плотного мужчину, продирающегося сквозь цветущий шиповник. Мужчина выбрался из кустов, поставил на землю могучий портфель и оглядел нас с торжествующей улыбкой.
Толик поправил очки, приглядываясь.
– Андрей! – оборачиваясь, крикнул мужчина. – Иди сюда! Нашел! Вот он, подлец, где живет, я же помню...
– О-о, Володя! – Толик вскинул руки для объятий и пошел навстречу. Кого я вижу! Сколько лет, сколько зим!
– Володья! Ты гдье? – раздался от ручья голос, выдающий иностранца.
Я вытянул из корыта мокрую бутылку и поставил ее рядом с книгой. Дело будет, подумал я. И еще я подумал: хорошо, что жена с сыном поехали к бабушке и вернутся только завтра.
– Сюда, Андрей, сюда! – радостно позвал Володя. Он уже тискал Толика и косился смышленым взглядом на корыто с шампанским.
За кустами возник молодой человек в белом костюме и очках с просторными стеклами.
– Сюда! Сюда! – замахал руками Толик. – Проходите! – Четкими командами и понуканиями он с третьего раза вывел молодого человека к дырке в заборе.
Парень в белом костюме проник на участок и вежливо представился: Андрэй.
Я взял золотогорлую бутылку и открутил проволоку. Взметнулся седой дымок. Зашипело.
– Вот видишь, Андрей, как живет наш простой советский андеграунд.Володя принял чашку и без церемоний выпил; как газировку.– Я же тебе обещал, что познакомлю. Вот, пожалуйста...
Толик-андеграунд засмеялся, принес из сарая два липких стакана, вытряхнул из них мух и сполоснул в корыте. Вообще-то, Толик закончил филфак Ленинградского университета и курсы социологов-психологов, которые ему особенно пригодились при работе в кочегарке, где народ собирается нервный и не всегда справедливый.
– Да, понимаешь,– сказал он.– Тысячу лет... А я думаю, кто там ломится? Ну, давайте, со свиданьицем!..
Мы выпили. Клубок холодных иголок добежал до живота и сделался теплым.
– А мы идем, идем – нет забора. А я помню, что мы тогда с девчонками от ручья заходили. Зимой было дело, на каникулах, скользко...
– Ну, это когда было! – радостно сказал Толик.– Сколько лет! Университет... Да...
– Чуть голову себе не свернул. Вон, видишь, как руки оцарапал?
– Молодцы, что пришли. А мы тут сидим, понимаешь, разговоры разговариваем...
– Я уж вижу. Хорошо сидите.– Володя закурил кубинскую сигарету и показал головой на молодого человека.– Это, кстати, князь Т-кой, из Парижа. Знакомьтесь. Историк, литературовед, издатель...
– О-о-о! – сказал Толик.– Ни хрена себе! Прямо из Парижа?
– Не совьесем издатель,– тонко улыбнулся паренек,– но близко.
Выяснилось, что отпрыск княжеского рода Т-ких прибыл в Зеленогорск не прямо из Парижа, а криво – зигзагом: две недели в Москве, две недели в Ленинграде, и третий день в пансионате Морской прибой, куда его привез Володя, чтобы князь отдохнул от салонных бесед и подышал свежим воздухом. С отдыхом получился перекосяк, и тогда Володя вспомнил, что в Зеленогорске, в собственном поместье, живет его университетский приятель Мотальский, бунтарь-одиночка и своеобразный представитель литературного андеграунда. Они решили зайти.
Интересно, как они отсюда выйдут, думал я, наблюдая, как Володя неспеша разгружает свой могучий портфель.
У Володи был пристальный взгляд, тяжелый подбородок и заношенный пиджак, который он безбоязненно повесил на заборную рейку. Он служил доцентом и каким-то краем курировал иностранных студентов и аспирантов.
– Убери, убери,– засуетился Толик, когда доцент выставил последнюю бутылку.– А то придет кто-нибудь, потом не выгонишь. В запас, в запас! пояснил он Андрею, чтобы тот понял, что он не жадный, а просто расчетливый и знает жизнь.
Толик надел джинсы, тельняшку, чистую стройотрядовскую куртку и покрыл плешь козырькастой шапочкой с надписью Ноndа. Он сразу помолодел и стал походить на философа-демократа.
– Я тут цирлихов-манирлихов разводить не стану,– предупредил Толик.– У меня все по простому. А ля рюсс, так сказать.
Он вывалил в медный таз банку варенья, воткнул в липкую гору деревянную ложку, разложил на блюде ветчину, посыпал ее лепестками шиповника, принес эмалированные кружки для пепси, две вилки, рулон туалетной бумаги и трех мраморных слоников, один из которых тут же подарил князю.
– На память! На память! – давил Толик.– У Мотальского так принято. Ну, за Россию-матушку?
Мы встали, содвинули кружки, и Володя сказал Виват!
Князь вежливо улыбался. Ему было лет двадцать пять, и языком своих предков он владел достаточно свободно: Мой дьедушка имьел намьерение женьится, но случьился перьеворот, и он уехал в Париж. Спасьибо, спасьибо, мнье чуть-чуть...
– Э-э, нет, в России положено пить до дна! – Толик стал подгнусавливать и произносить слова на французский манер, с ударением на последний слог.– Андррэ, твои папа и мама чем занимаются? Они есть живы? Иногда он вставлял в разговор несколько фраз по-французски, и князь одобрительно кивал: Да, так правильно. Толик гордо улыбался и тянулся к бутылке.– Ну, мать честная, за Россию!
Володя, степенно покуривая ядреный партагас, пытался рассказать компании, как он дважды пожимал руку Фиделю Кастро, но Толик перебивал его.
– На хрен нам твоя прокоммунистическая Куба – пьем за свободную Россию!
– Я нье могу столько пить,– умоляюще пожимал плечами Андрей. Его острый носик теплился румянцем.– Я буду сильно пияным...
– А-а-а! – Толик уличающе поднимал палец.– Хочешь приехать на родину и не напиться? Не получится! Родина так долго тебя ждала, а ты не хочешь ее уважить!
На наши подмигивания и откровенные призывы оставить Андрея в покое и нажимать на ветчину, Толик строптиво дергал плечом: Идите в баню, черти! Не мешайте говорить двум европейцам. Хулиганы! Вот какие у меня друзья хулиганы.
– Князь, ты посмотри, какие березы! – наседал Толик.– Это же русские березы! А, князь? В тебе ничего не шевелится?
Князь серьезно смотрел на березы за забором, соглашался, что березы хороши, а Толик неожиданно хлопал по спине доцента:
– Вот видишь, дура, какие у Мотальского березы? А ты все по Кубам разъезжаешь...
– Ну ты и забияка стал,-откашливался доцент,– Прямо...
– А почему я забияка? Потому, что вы все хулиганы и черти. Всех уволю!
Обещание Толика всех уволить означало только одно: он близок к состоянию, чтобы обходиться без собеседников. Собеседник обнаруживался в нем самом, и Толик вел с ним загадочные диспуты; потом они тихо засыпали. Я уже предвкушал, как мы спокойно посидим без Толика, но наш агрессор неожиданно обрел второе дыхание. Он принес берестяную кружку с олимпийскими кольцами и выцарапал на ней дарственную, как я понял, надпись.
– Да плюнь ты на эту Францию! – Держа кружку в руках, он принялся склонять Андрея к возврату на историческую родину. – Что там в ней может быть хорошего? Даже смешно. Я же вижу, ты тоскуешь по России. Оставайся у меня! Я тебе комнату дам, пропишу. Видишь, какая кружка? Настоящая береста! Оставайся, я тебе ее подарю. Ты не женат? Ну вот! Я тоже. Найдем тебе невесту. У нас тут знаешь, какие красавицы ходят? Что ты!.. А посмотри, какая у нас природа – сказка!
Андрей улыбался и говорил, что остаться он никак не может – у него другие планы на ближайшие пять лет. Большое спасибо.
Володя хихикал с поднесенной ко рту чашкой и стерег глазами размахая Толика, чтобы выпить в безопасности. Получалась какая-то ерунда. Предложить компании покинуть Толика – меня не поймут. Уложить его силком спать – не получится. Делать внушения – бесполезно. Я успокаивал себя мыслью, что все действительное – суще, а все сущее – действительно. Одним словом, не комплексовать. Все, что не делается – к лучшему.
Когда я вернулся из зеленой будочки, Толик наподнял берестяную кружку коньяком и понуждал князя выпить.
– А вот мы сейчас проверим, русский ты человек или не русский. Если русский, то обязан выпить за Россию. У нас так принято! И до дна!
– Он наполовину русский,– вяло заступался за князя доцент, пожевывая ветчину.– Отстань от человека.
– Пусть пьет половину. Тогда я подарю ему кружку!
Андрей помаргивал за стеклами очков крупными ресницами и пытался улыбаться: я, дескать, понимаю, что человек перебрал и не сержусь.
Разрядил обстановку Володя. Он единым махом выпил тестовый коньяк и швырнул кружку за забор. Было слышно, как она поскакала к ручью.
– Вот это по нашему! – завопил Толик и полез к Володе целоваться.– Вот за это люблю!
Мы затянули песню про Стеньку Разина и его княжну, но тут возник племянник Толика – Жора, пухловатый десятиклассник в такой же синей кепке, как у дядьки. Он поставил у сарая мопед и осторожно улыбнулся. Мопед – это хорошо, подумал я.
– Ну что, фарцовщик, бензин есть? – поинтересовался Толик.– Мотор в исправности? Смотри, а то уволю...
Не прошло и десяти минут, как Толик, а вслед за ним и мы уяснили цель визита племянника.
– Телеграмму Мирей Матье? Ха! Это мы мигом.– Толик отобрал у Жоры скрученную от волнения тетрадку, разложил ее на столе и поковырял авторучкой в ухе.– С чем поздравляешь? С днем рождения? Отлично! Пока все правильно... Здесь надо артикль. – Он стал чиркать по заготовленному тексту и быстро довел его до нечитаемого вида.– Щас-щас-щас. Дядя Толя все знает. Андрей, ну-ка посмотри. По-моему, все правильно...
– Дай-ка я сначала гляну.– Тетрадка оказалась у доцента.– А то напишете неизвестно что, красней потом за вас...
– Ты же испанист,– сказал Толик.– Ну, хулиган!
– Это неважно. Главное, смысл.
– Да, это неважно,– я стал отгонять слетевшихся на варенье ос, чтобы они не мешали нам думать.– Главное – это передать сердечность интонации, донести ее до читателя... – Мне стало казаться, что дай мне сейчас стопку бумаги и авторучку, и я одним махом напишу пронзительный рассказ или повесть.
– И собльюсти приньятый этикьет.– Андрей оторвал клок туалетной бумаги, вытер рот и поправил очки. Бумагу он зачем-то положил в карман.– Вы давно знаетье Мирьей Матье?
Жора сказал, что он-то Мирей Матье знает давно, а вот она, может, и не помнит его. В прошлом году после концерта Жора проник к ней за кулисы, где и вручил ей цветы...
– У тетки Доры в саду нарвал,– выдал племянника Толик.– Я знаю.
...а Мирей Матье дала Жоре свою визитку с фотографией и автографом. И поцеловала в щеку. Жора ее поцеловать не успел, – его отогнал милиционер. Жора показал нам визитку, размером с ресторанное меню.
– Это все ерунда.– Толик потянул измочаленную тетрадку к себе.Правильно князь говорит – главное, этикет. Наливайте пока. Сейчас все напишем.
– У меня уже нолито.– Володя зубами открыл бутылку пепси и выплюнул пробку.– Сейчас, ети ее мать, такое послание нафурычим, что весь Париж вздрогнет! Когда я надрался с Фиделем Кастро... Ладно, поехали. Пиши: Дорогая Мирей Митье! Так, мол, и так, пишет вам Жора, с которым вы целовались за кулисами... В Ленинграде...
– Этикет, дура! – взвыл Толик. Князь улыбался понимающей улыбкой. Это француз?,– тихо спросил меня Жора. Я сказал, что это хороший парень, а национальность не имеет значения. Вообще-то француз. Но русский. И взял у Жоры визитку. На обороте я разглядел мелкие цифирки факса и номер телефона.
– Позвольте мне иметь честь...,– бормотал Толик,– в столь радостный для вас день... А чего в нем радостного? Х-мм. Ну-ка, князюшка, помоги...
– Может, лучше позвонить? – Я решил отвлечь компанию от писанины.– Пока суть да дело – уже и Париж на проводе.– Я намекал на городской телефон в сарае.
Князь сказал, что он звонил несколько раз из гостиницы, и Париж давали достаточно быстро.
– А что я скажу? – испугался Жора.
– А чему я тебя, дуру, учил! – Толик сдвинул кепку козырьком на затылок и еще больше стал похож на хулигана. – Подумаешь, Париж! Сейчас закажем. А если что, по ушам надаем. За телефон у меня заплачено...
– Телефон, он и в Африке телефон. Надо только уметь пользоваться. Доцент грузно поднялся и двинулся к сараю. – Мотальский, какой у тебя номер?
К моему удивлению Володя связался с международной АТС с первого раза. Да, да, девушка, желательно сегодня. Нет, не из гостиницы – из...– он закатывал глаза к торчащему из потолка сену,– из квартиры... Номер? Запишите...
– Вот, хулиганы, чего придумали...– Толик сидел у окна и задумчиво тянул что-то из носа.– А что, собственно, такого? Париж, так Париж. Пусть звонят... Культурные связи, х-мм. За телефон заплачено... Сейчас не те времена. Разрешено все, что не запрещено.
Париж обещали дать в течение дня.
Жора с обморочным лицом опустился на кровать возле этажерки.
Я предложил Толику слегка отдохнуть в ожидании переговоров с Парижем, но он послал меня в задницу, вышел из сарая, плюнул, попал в кошку, поймал ее, стер кепкой плевок и принялся по-французски объяснять князю, почему он работает кочегаром.
Мы с доцентом сели на скамейку и стали распевать про то, как великий и русский писатель граф Лев Николаич Толстой не кушал ни рыбы, ни мяса, ходил натурально босой...
– Слушай, а ты в Египте не служил? – Володя прерывал песню и смотрел на меня требовательно.
– Не,– мотал я головой и догонял упущенный ритм: – Жена ж его Софья Андр-р-эвна, напротив, любила поесть...
– А в Сирии? В шестьдесят восьмом? Здорово ты мне одного парня напоминаешь...
– И в Сирии не был,– скороговоркой отвечал я.– Босою она не ходила, хранила дворянскую честь!
– А в Мозамбике мы с тобой встречаться не могли?
– Ты мне тоже кого-то напоминаешь, но в Мозамбике я не был.
– ...Я родственник Левы Толстого, не-е-законно рожденный внук,– на пару возвещали мы высоким березам и дачникам Зельдовичам.– Маманя моя, его дочка, скончалась при родах от мук...
Я ведь не просто кочегар, а бригадир кочегаров,– доносился голос Толяна.– А как же! Патрон, так сказать!..
Жора сидел на своем мопеде и зубрил по тетрадке французские поздравления.
– Я в Африке и на Ближнем Востоке не работал, – подпускал я туману.– У меня были другие районы. Ты полковника Семеняку не знал?
– Нет. Хотя что-то такое слышал...
Но ведь ето очьень важно. Дворянство никому не хотьело дьелать плохого. Дворянство – ето ответственность... – Э-э, подожди, подожди. А что же вы тогда все разбежались? Бросили свой народ и тютю – разъехались по Парижам? А? Вот я – взял и ушел в кочегары. Но остался с народом. Понимаешь?..
Как появились еще два иностранных хмыря, я не уловил. Но они откуда-то появились. Хмыри немного говорили по-русски. Одного звали Тойво, другого Эрни. Рыжие, как черти. Им было лет по пятьдесят, и они искали развалины родительской усадьбы, которая стояла здесь до войны тридцать девятого года. У них был истертый план и пачка старых фотографий. Как я понял, они были финнами, но жили в Швеции. Шведо-финны такие. К тому же братья.
Мы предложили им выпить, но они пролезли в дырку в заборе, словно знали ее с детства, и радостно залопотали внутри поросшего травой гранитного фундамента, куда Толик с дачниками сваливал железный хлам. Они заглядывали в фотографии и целились пальцами в старую кривую сосну за ручьем.
– Сейчас Толику иск предъявят,– радостно предположил доцент.– Зачем господин Мотальский загадил чужую территорию. А может, просто морду набьют.
– Всех уволю...– Толик, по-верблюжьи вскинув голову, присматривал за иностранцами.– Мой батька здесь с сорок пятого года, как освободили. Все претензии к Сталину...
– Да, морду могут набить,– задумчиво повторил доцент.– Рыжие зло дерутся. Я, пожалуй, пошел в туалет...
– Отобьемся...– Я на всякий случай налил во все стоявшие чашки.– В крайнем случае, Зельдовичей свистнем. Не робейте, мужики.
Жора слез с мопеда и ел глазами шведо-финнов. Князь Андрей недоуменно моргал и поправлял сползавшие на нос очки.
Тойво и Эрни мелькнули рыжими кудрями на спуске к ручью и вновь оказались у фундамента. Они радостно залопотали, обнялись и долго стояли в тени берез, не обращая на нас никакого внимания...
Потом мы пили со шведо-финнами и разглядывали их фотографии. Приличный домик стоял на том месте, где у Толика нынче свалка: два этажа, башенки, стеклянный фонарь над крышей, терраса с мягкими креслами. Несколько раз братцы ходили трогать камни фундамента и возвращались, хлюпая носами. Мы наливали им и говорили, что все будет хорошо. Та, карашо,– кивали шведо-финны.– Перестройка – карашо. Ната пить. Мы пили и тянули друг у друга красивые фотографии. Заграница, да и только. Хотя, вот она – в десяти метрах. Тьфу, и смотреть туда не охота. Это есть я, это есть прата Тойво.Грудной малыш голышом лежал в просторной корзине, рядом, держась за плетеную ручку, стоял толстощекий карапуз. За ними темнел куст шиповника. Кусочек от этого разросшегося куста братья намеревались увезти с собой.
– Та, мала путем прать, тома сажать... Они хотели дождаться хозяина и спросить разрешения. Мы стали объяснять, что хозяин дома, участка и сарая Толик (что он и подтвердил длинным церемонным кивком, едва не рухнув со скамейки), а то, что за забором – то ничье, и можно брать спокойно, но братья улыбались и гнули свое: Та, та, ната хозяин. Мала путем прать. Путем вотка пить... Тогда Володя тихо выматерился, принес лопату и повел братцев к фундаменту. Сравнительно быстро и всего два раза упав, он обкопал куст канавой и предложил выдернуть его к едрене-фене всем колхозом. Шведо-финны, вникнув в его замысел, замахали руками и отделили два небольших кусточка. Канаву они засыпали и старательно затромбовали. Стукаясь лбами, мы с князем засунули шиповник в мешок и донесли до шведо-финской машины. Вот так Россию по кускам и растаскивают,– угрюмо констатировал Толик, а мы с князем стали вытаскивать зубами шипы из ладоней.
Братья уложили мешок на багажник своей Вольво, нацепили офицерские фуражки, купленные у фарцовщиков в Выборге, прихватили красивую бутылку, палку колбасы в прозрачной коробке и с хохотом протиснулись в калитку. Зельдовичи закрывали окна. Чтобы как-то их подбодрить, я вскричал что-то про общеевропейский дом. Князь Андрей икнул за моей спиной и бормотнул французское извинение.
Дальнейшее я помню приблизительно. Толик, измазанный вареньем, лежал на скамейке и мычал, что у него претензий к финнам нет, но если есть у них, то пусть подают в международный суд в Гааге. Племянник Жора пытался продать шведо-финнам военные значки с изображением танков и бархатный вымпел Победителю социалистического соревнования. Не знаю, удалось ли ему – я слушал цыгана – настоящего, в красной атласной рубахе и сапогах – откуда он взялся? Он пел под гитару, а его цыганята кололи моей книгой грецкие орехи и пили пепси. Я отобрал у них книгу и передарил ее князю. Он стоял, держась за березу, и доцент меланхолично лил ему на голову воду из чайника. Так книжица и уехала в Париж с надписью: Толику Мотальскому – лучшему кочегару среди писателей и непревзойденному писателю среди кочегаров.
Приходили и уходили какие-то загадочные люди – пили, хохотали, орали песни, обнимали оживевшего князя, ездили на мопеде, плясали летку-енку, играли в футбол милицейской фуражкой – Эрни в ватнике стоял в воротах, орали лозунги: Финляндию – финнам!, Не отдадим России!, Мы говорим нет частной собственности! Да здравствует нищета!, я прятал и перепрятывал бутылку Алазанской долины, а потом проснулся Толик, изумленно поморгал глазами, надел очки и принялся всех разгонять. К едрене-фене.
– Конец! Конец! – выталкивал он пришельцев.– По домам! По домам! Ауфвидерзейн! Нах хаус! Хватит безобразничать! Всех уволю!..
Он заперся в своем сарайчике, и мы принялись ставить за забором палатку, которая оказалась у запасливых братьев. Побледневшего князя мы предусмотрительно уложили головой к выходу.
Ночью доцент несколько раз вскакивал и будил нас испанскими возгласами. Спросонья мне казалось, что я где-то за границей. Так, в принципе, оно и было.
Из палатки я выполз под утро. Зеленогорск спал, и только птицы неистовали в верхушках деревьев. Кряхтя и проклиная свою безрассудность, я нашел Алазанскую долину и выпил полстакана. Стол был пуст, словно выметен. Только венгерские некондиционные бутылки – начало нашей касталийской беседы – блестели в росистой траве.
В сарае у Толика зазвенел телефон – длинно, тревожно. Ломая ногти, я распахнул раму и дотянулся до этажерки.
– Париж заказывали?
– Париж? – я прокашлялся.– А, да-да...
– Говорите!
После долгих щелчков, словно стукали гаечным ключом по изоляторам телеграфных столбов, я услышал близкий женский голос и понял, что это автоответчик, электронный секретарь. Он сказал несколько слов по-французски и дал мне время на сообщение.
Я слепил хриплое русско-английское поздравление с днем рождения и повесил трубку.
Телефон тут же зазвенел вновь.
– Две минуты,– сказала телефонистка.
– Спасибо.
– Кто там еще? – заворочался в глубине сарая Толик.– Всех уволю...
– Да это я,– сказал я.– Привет тебе от Мирей Матье.
– У-у,– сказал Толик. – Ей тоже.
Я прикрыл окно и побрел домой.
К вечеру приехала жена и, оглядев меня, поинтересовалась, как я провел время. Я сказал, что плохо себя чувствовал и весь день просидел дома.
Она бы все равно не поверила, что в Зеленогорске, на улице Красных разведчиков 15, сразу за сараем находится маленький Алеф – волшебный пятачок земного пространства, где в один момент можно увидеть и услышать людей из разных стран мира, поговорить с ними душевно, выпить, узнать, как они живут, и рассказать о своей жизни, поздравить с днем рождения любимую миллионами певицу, живущую во Франции... Да нет, и объяснять было бессмысленно – жена не читала Борхеса.
1990 г.
