Текст книги "Штучка"

Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

  «ШТУЧКА».
Из ярмарочных нравов .

 Помещаемый нами ниже разсказ из местнаго русскаго беллетриста Д. Сибиряка (псевдоним ) рисует одну из мрачных , возмущающих душу сторон нашей захолустной ярмарочной жизни. Приводимые в разсказе факты но вымышлены и представляют собой лишь слабую картину безобразий, которыми познаменовывается Ирбитская ярмарка, превосходящая в этом отношении свою старшую сестру – ярмарку Нижегородскую. Человеку свежему, человеку, привыкшему жить в относительно культурных условиях общественности – приводимые в разсказе Д. Сибиряка факты могут показаться невероятными, антиестественными; он не поверит , чтобы в отдаленном Приуралье еще могла производиться тайная торговля людьми. Но, еще раз повторяем , весь разсказ построен на реальной почве, и остается только пожелать, чтобы он не пропал безследно для лиц , имеющих ближайшее попечение и наблюдение за Ирбитскою ярмаркою. По всяком случае, развращающее влияние наших ярмарок – явление, с которым приходится считаться и борьба с которым составляет долг литературы и общества. Автор разсказа, как видно из его письма в редакцию, с этой именно точки зрения и смотрит на свое последнее произведение, ныне помещаемое в «В. В.».    Редакция имеет при этом приятную возможность сообщить читателям «В. В.», что сна заручилась постоянным сотрудничеством Д. Сибиряка. Ред.

I.

   Фрося была здоровенная баба, что называется – кровь с молоком , и постоянно щеголяла в кумачных сарафанах , хотя жила простой кухаркой у господ Морошкиных , вместе с своей крестницей Анисьей, тринадцатллетней девчонкой, состоявшей в качестве горничной на побегушках . Фросе было сорок лет , но она была такая грудастая баба и с таким желобом через всю спину, что соседние господские и купеческие кучера просто сходили от нея с ума, особенно исправнический кучер Омельян , который не давал бабе проходу: как напьется, сейчас за Фросей и ударится. Бывало, по всей улице за ней бежит , вылупив красные глаза и растопырив руки, но Фрося была легка на ногу и живо улизнет в калитку под самым носом у Омельяна, который так и останется ни с чем перед запертою дверью, как собака, которая гналась через улицу за кошкой, а кошка махнула прямо на столб , свернулась колачиком да и поглядывает вниз , как бесится одурелый пес . Фрося также посмеивалась, сидя у окошечка, когда Омельян принимался ее ругать неподобными словами.    – У, шельма!..– рычал Омсльян , скрипя зубами.– Сказывай, шельма, чего просишь...    Вся улица потешается, бывало, над Фросей и над Омельяном ,– благо в таком глухом городишке, как Ирбит , прислуге, особенно летом , решительно делать нечего. Фрося раньше жила в кухарках у исправника, но ушла к Морошкиным прямо от Омельяна, который одолевал ее своими любезностями каждый праздник , когда напивался пьян . И женатый человек был , вместе с женой у исправника жил , а как выпил ,– сейчас за Фросей увяжется и непременно всю свою мужицкую пятерню влепит ей в снину. Конечно, и Фрося ему не пирогами откладывала; немало Омельян с ел от нея затрещин , но все-таки нехорошо, как Омельян растворит хайло и начнет золотить Фросю на всю улицу, а соседние кучера ржут , как стоялые жеребцы. Город маленький, ездить господам некуда – вот и потешаются...    При случае Фрося и сама была не дура выпить и частенько возвращалась домой красная, как вишня, с осовелыми глазами. Она долго танцевала по кухне и напевала всегда одну и ту же песню таким визгливым голосом :       Продам куний воротник ,    Куплю чаю золотник ...    Продам чашки, продам ложки,    Куплю милому сапожки...       Омельян в это время сидел где-нибудь на камешке у ворот и, подергивая восьмирублевую гармонику, вытягивал разбитым тенорком :       За гармонию хвачу –    Три дня есть не захочу...       – Ишь ведь чуча...– ругалась Фрося, выглянув на своего врага в окошко.– Туда же, с гармоникой вышел !.. А ты, Анисьюшка, с парнями не заигрывай... девка должна себя строго содержать... да. Наша бабья часть совсем другая: все мое – и на мне и во мне. А ты слушай, Аниська, потому я тебе крестная мать.    После этого приступа Фрося неизменно впадала в нравоучительный и даже слезливый тон , заставляя крестницу выслушивать безконечныя увещания.    – Ты вот теперь, Аниська, у господ живешь и как есть ничего не знаешь...– об ясняла Фрося коснеющим языком каждый раз одно и то же.– Как есть ничего, потому как ты живешь все равно что у Христа за пазухой... да. А вот я с твоей матерью, когда в Уметах , в девках жила – на-агляделась... Эти деревенския бабы хуже каторжных : встань ты до свету, прибери скотину, свари варево, испеки хлебы, да за ребятишками угляди, да хозяину угоди – ну, как в котле и кипишь цельный день, а вечером за пряху, потому ты же и одень всю семью... да. Тогда этих ситцев и званья не было, а все свое, самодельщину носили... Часа три соснешь кочью-то, так твои счастки – вот как !.. А еще девкам супротив баб кошачье житье, потому ни у тебя свекрови, ни золовушек , ни мужа, ни деверьев ... С бабы все взыскивают , всем подай, а тут еще своя ноша! С ребятишками вошкайся... А страда придет ? Милостивый Господи, вот где бабам мука истинная: ты и в дому управляйся, ты и с ребятами, ты и в поле, ты и мужу потрафляй... Другая баба-то, может , и часу в ночь-то не уснет летним делом : с одними глазами дня по три ходит ... вот как , Аниська!.. А ты что: лягешь ты в девять часов , встанешь в восьмом , ешь все господское, работа у тебя куричья самая, только хвостом след заметай да у барыни перед глазами мельтеси, чтобы она, значит , чувствовала, что ты стараешься... Так я, говорю, Анисья?..    – Так , кресна...– соглашается Аниська, улыбаясь над подгулявшей Фросей.    – Так , так ... Ты чего зубы-то моешь? Вот я тебя как начну обихаживать... а?.. Чего мать-то твоя наказывала?..    – Да я, кресна, право, ей-Богу, ничего не говорю...    – А ты меня слушай, потому как я все знаю... Омелька-то как даве за мной но улице гнался... ах , чуча!... "Сказывай, говорит , чего просишь!" Ты, Аниська, глупая, как есть ничего не понимаешь... А если я тебя увижу где с парнями, я тебе расчешу космы-то!... Так и знай, потому должна ты себя соблюдать...    В голове Фроси мысли путались, как плохая пряжа, и она в середине самаго чувствительнаго нравоучения визгливо запевала:       Я без пряничка не сяду,    Без орешка не сту-уплю...    Спать без милаго не лягу,    Без милова не усну-у!..       Маленькая Анисья долго слушает пьяную болтовню Фроси, пока не уснет где-нибудь на лавочке здоровым детским сном , подложив под голову кулак . Здоровая она была девочка и для своих тринадцати лет совсем большая. Лицом Анисья тоже издалась – белая да румяная, и глаз такой вострый, смешливый,– вообще, красивая была девочка и наливалась в господской кухне, как спеет где-нибудь в тени хорошее яблоко. Пьяная Фрося часто ей любовалась и даже удивлялась вслух :    – И в кого ты, Аниська, издалась такая-то... а?    – Какая?    – Ну, такая... Вишь рост у тебя какой, и телом больно уж бела, совсем не на крестьянскую руку. Много у нас таких девок развелось... прежде этого не было, потому как изморенный народ был . Тут уж не до жиру, быть бы живу... Разе я такая в девках -то была? Уж я это в Ирбити выровнялась да в силу вошла, а то – так , сморчок , а не девка... тьфу-у!... Ах , заешь тебя, Аниска, мухи с комарами...    В виде особенной любезности, Фрося пребольно щипала крестницу и долго смотрела на нее такими странными, улыбавшимися глазами.    – Аниська?    – Ну, чего тебе?..    – Ах , будь ты неладная, девонька... а ты всегда меня слушайся, потому как я тебе выхожу вторая мать. Вот бы запятить тебя в деревню, так тогда узнала бы, как кресну уважать надо... Ужо, погоди, вот будет ярманка, я тебе кумачный платок куплю: на, поминай кресну. Верно слово: куплю... Ужь Фрося не обманет , потому у нея слово закон . Ах , ярманка, ярманка: все мы этой ярманкой матушкой кормимся... вся округа. Вот они едут московские купчики-голубчики, только поспевай мигать с ними... как же!.. Где этаких -то и выкормят : крупичатые да лупоглазые... ах , кошка вас залягай, проклятущих !.. А прерода-то, Аниська, все одна: что в Москве, что в Ирбити... Больно ведь плохая наша-то ирбитская баба, а они как нагрянут , голубчики, так хоть разорвись для них . Один мне такой-то купчик четвертную бумажку подарил , потому потрафить умела... Фрося чистенько свое дело знает , не как другия прочия. Вон твоя-то мать до чего догуляла на ярманке: без носу ходит , тоже водкой сильно зашибает , путается с прощелыгами разными, а ты себя должна содержать на отличку... Аниська, дурища ты набитая, вот что!..    После нравоучений Аниске, Фрося больше всего любила поговорить об Ирбитской ярмарке – да и было о чем поговорить, потому что Фрося "валандалась" в Ирбите лет двадцать пять и насмотрелась в свою долю "всячины". Иногда с похмелья на Фросю нападала великая гордость, и она по целым часам ворчала себе под нос :    – Вишь, нашли себе дуру... Теперь я куфарка, а тоже не хуже других прочих на извозчиках умею ездить! Как настоящая барыня... Тьфу!... Тьфу!.. Что мне барыня? плюнуть да растереть – вот тебе и вся барыня. У меня был шелковый платочек , по голубому полю с зеленой травинкой – надену его, да шелковый зеленый сарафан , да шубку – на, почище другой барыни. Сидор Иваныч как приедет , бывало, из Москвы на ярманку, первое слово: "Где Фрося?" Нет уж его покойничка, сказывают , в Нижнем сгорел с вина... А добрая была душа, вечный покой его душеньке!.. Много денег просадил он на меня и всему научил , как потрафлять ихнему брату... Что я была до него; прямая неотесанная деревенская дура, а тут развинтилась по всем суставчикам ... да!.. Барыня... мне плевать на барыню... Аниська, шельма, вот я ужо тебя произведу, где ты запропастилась?    Под сердитую руку Фрося иногда давала крестнице хорошаго подзатыльника, но была отходчива сердцем – и как -нибудь по-своему первая помирится: то пряник сунет , то приласкает и даже всплакнет ,– так , ни о чем ,– сядет к окошку, подопрет рукой по-бабьи голову и запричитает ...

II.

   В морошкинскую кухню частенько заходила мать Анисьи, вечно оборванная и такая старая, особенно рядом с Фросей. Ее звали Платонидой. Анисья иногда стыдилась матери и как -то чувствовала себя неловко, особенно когда к ней протягивались дрожавшия от перепоя руки и слезившиеся глаза, с распухшими красными веками, останавливались на ней с болезненным вниманием . Больше всего пугал девочку провалившийся нос матери. "Это у ней французская болезнь была",– об ясняла Фрося. Платонида всегда приходила голодная, и Фрося ее кормила, а потом тихонько совала какой-нибудь огрызок пирога или остатки жаркого. Наевшись, иилатонида принималась жаловаться на свою судьбу, плакала и кончала тем , что непременно выпрашивала у Фроси пятачок на похмелье. Она пыталась несколько раз завладеть жалованьем дочери,– Анисья получала 50 коп. в месяц ,– но Фрося не позволяла.    – Все равно пропьешь,– без церемонии об ясняла она своей товарке.– А девчонке где взять... Тоже надо одеться и обуться, а из полтины не много накроишь...    Деньги, которыя попадали в руки Анисьи помимо жалованья,– разные пятаки и двугривенные, которые ей перепадали за смазливую рожицу от разгулявшихся гостей,– эти деньги Платонида всегда отбирала себе и даже потихоньку учила дочь, как нужно не отдавать сдачу хозяевам , когда ее посылают в лавочку. Анисья разсказывала все Фросе.    – Ну, уж это она врет ...– сердилась Фрося.– Чистая дура эта Платоннда, хоть и мать тебе. Это уж не порядок , чтобы воровать... Ты у меня смотри: всю шкуру спущу, ежели хоть копейку стащишь. Слышишь?.. А мать у тебя врет ... ишь, вздумала чему учить!..    Фрося, конечно, любила выпить при случае и иногда исчезала из кухни по ночам , но была очень честная баба, когда дело касалось до хозяйскаго добра; Морошкины за это ее и держали, да еще за проворство, потому что всякое дело в руках Фроси кипело ключом . Когда Фроси не было в кухне, Платонида пускала к ход свою политику: она начинала пугать, что возьмет Анисью жить к себе, и доводила дочь до слез , потому что Анисья боялась жить у матери пуще смерти.    – Девушке в возрасте опасливо жить в господах ,– канючила Платонида.– Потому всякое дело бывает ; долго ли девку испортить... Посмотрю ужо, как ты жить станешь.    Эти разговоры обыкновенно кончались тем , что Анисья отдавала матери распоследние, затаенные всеми правдами и неправдами гроши, только бы она ея не трогала. Девочка отличию помнила свою жизнь у матери. Платонида жила на самом краю города, в так называемой– Теребиловке, в лачуге, вместе с отставным солдатом -кузнецом , который был вечно пьян и часто колотил Платониду, чем попадет . На детских глазах Анисьи прошел безконечный ряд самых возмутительных сцен и разврата; она часто сидела голодная по неделям , бегала даже зимой босая, а пьяная Платонида била ее и достояно повторяла:– "Хоть бы ты околела, проклятущая"... Солдат тоже колотил Анисью и ничем не стеснялся в ея присутствии. До десяти лет девочка насмотрелась всего, пока Фрося не пристроила ее с собой у Морошкиных . И любила Анисья свою крестную, как родную мать, и только иногда вздрагивала, припоминая свое житье у матери; девочка походила на котенка, который совсем замерзал на улице, но добрая рука внесла его в комнату, и вот он теперь сладко потягивается, наслаждаясь разливающейся но телу теплотой и молодой силой.    Морошкины были хорошие господа, как говорила Фрося – не богатые, и семья была большая, а тем хороши, что просты и не взыскивали с прислуги. Сам Морошкин был "судейский" и все ездил с делами но уезду. Барыня Морошкина любила покричать, но, как и Фрося, отходчива была сердцем : накричит , нашумит , обругает , а глядишь, и смиловалась. Конечно, детей у них было много, ну, да как быть-то: у других господ без детей, да прислуга бегает , высуня язык . Когда Фрося напивалась не в меру или убегала из дому, барыня Морошкина кричала на нее как оглашенная, топала ногами и клялась, что минуточки не будет держать пьяную прислугу.    – Довольно мне от тебя терпеть, глатущая... Моченьки моей не стало!– кричит барыня, а Фрося слушает и все молчит .– Ну, чего ты молчишь-то, безголовая... а?    – Да что же мне говорить-то, барыня... ослабела я немножко, это точно!; Мой грех .    – То-то: "ослабела". Тьфу!.. Ежели да ты хоть раз еще напьешься: вон !..– заканчивала барыня и уходила к себе.    Фрося молча принималась за работу, долго ворчала себе под нос , что и ей наплевать на барыню, что она "себе барыня" и что она уйдет непременно, но дело всегда заканчивалось миром : Фрося умела заслужить свой бабий грех , а барыня забывала свое обещание.    У Морошкиной была маленькая слабость, которую Фрося знала отлично: барыня любила красивую прислугу, а Фрося уж не ударит лицом в грязь и выплывет при гостях такой павой, что – отдай все. Тоже вот в праздник , когда ходила с детьми гулять, Фрося шла по улице настоящим королем , а барыня стоит у окна да любуется: очень уж хороша была Фрося, когда вымоет рожу да приоденется.    – Где вы такую и отыскали?– спросит какой-нибудь гость барыню, когда Фрося подает самовар или закуску, а барыне это и любо.    Барин Морошкин редко бывал дома и уж очень надоедал Фросе сапогами: каждое утро подай ему вычищенные сапоги, а утром -то и без того дела по горло. Но теперь сапоги чистила Анисья, и Фрося не жаловалась на барина. Анисья няньчилась с ребятами, водила их гулять и любила с ними играть в разныя господския игры. Между прочим , она сама научила их одной игре, в которую сама играла когда-то с другими, такими же, как сама, забытыми судьбою детьми: эта игра называлась "ярманкой" и состояла в том , что дети делились на две половины – одна половица изображала ярмарочных купцов , другая – покупателей. Купцы зазывали покупателей, обманывали, божились, в заключение игры обязательно напивались пьяными вместе с покупателями и отправлялись в баню. Игра выходила очень смешная, но барыне не понравилась и была скоро воспрещена, а Анисья получила выговор .    – Откуда ты это взяла?– допрашивала Морошкина.– Какие-то пьяные, потом эта баня... фу! Какая мерзость!    – У нас так все играли...– застенчиво ответила оробевшая Анисья.– Пьяные купцы всегда в баню ездят .    – Ну, и прекрасно, пусть ездят , а ты не должна детей учить разным гадостям ... Понимаешь: это нехорошо!    – Понимаю...    В сущности, Анисья ничего не поняла, а ответила только так , как всегда отвечала провинившаяся в чем -нибудь Фрося. "Конечно, купцы всегда на ярманке напиваются пьяные и все в баню ездят ". Так думала испорченная девочка и не могла понять, что тут нехорошаго, потому что самые богатеющие купцы так делают ; по крайней мере так разсказывала Фрося.

III.

   Ирбитская ярмарка продолжается целый февраль месяц , и Фрося еще задолго до открытия ярмарочнаго сезона начинала волноваться и, как говорила, "не находила себе места". Ее точно начинал мучить какой-то бес . Она часто выскакивала за ворота без всякой видимой причины, осматривала, заслонив одной рукой глаза, а другую спрятав от щипавшаго холода под фартук , всю улицу из конца в конец и даже бегала в одном сарафане в Московскую улицу, проведать, не приехал ли кто из московских купцов . В это же время в морошкинской кухне начинали появляться таинственныя бабы, мужики и какия-то старушонки, приносившия Фросе таинственные узелочки с деревенскими гостинцами, потом и двугривенные. Каждый такой гость, досле обычных приветствий, говорил , кланяясь в пояс :    – Уж не оставь ты нас , Афросинья Панкратьевна... будь такая милая. Куда нам с девками-то деваться: одолели оне.    – Ладно, ладно,– бойко отвечала Фрося, откладывая узелки под лавку.– Для своих -то уметовских как не постараться... Вот у Семеновых будет место, у Ивановых , у Гавриловых . Везде руки надобны.    – Уж постарайся, в самом деле, для своих -то... ослобони.    – Да уж сказала... Много нонче уметовских -то девок навезли. Пошто это у вас все девки родятся... а?    – Уж такое напущение, Афросипья Панкратьевна... Известно, не от нас , а по грехам нашим . У нас ноне баская девка пошла кругом , как московский колач . Только не отдавай в Татарский конец , а то как раз косоглазых потащат девки-то: у нас этого и заведенья в Уметах не было. Уж ты не обидь...    – Не обижу: у меня слово закон ... Всех на Московскую устрою.    Секрет этих таинственных посещений заключался в том , что, при помощи ловкой на такия дела Фроси, происходил наем женской прислуги в отдававшиеся под наем для приезжающаго купечества дома. Каждый год из Уметов являлись партии девок , которых Фрося пристраивала к Иванову, Семенову, Гаврилову и прочим ирбитским домовладельцам , громадные дома которых в течение одиннадцати месяцев стояли необитаемыми, но зато были битком набиты жильцами в ярмарку. За свои труды пробойная Фрося получала и с родителей и родственников поставляемых на ярмарку уметовских девок , и с домовладельцев , и с самих девок , когда оне бойко работали на ярмарке. Условия найма для всей Ирбити установлены сыспокон века: за всю ярмарку она получала от хозяев 50 к., а остальные должна была заработать сама,– поэтому непременным условием ставилось, чтобы девок хозяева не притесняли. Обязанность поставлять этот живой товар являлась для Фроси все-таки тяжелым бременем , которое она брала на свои круглыя, жирныя плечи только по сердечной доброте, из желания послужить своим уметовским , потому что после каждой ярмарки с уметовскими девками чистая беда: половина девок мрет и слезами обливается, потому что затяжелела... другая, более счастливая половина, отделывается "французской болезнью" и другими ярмарочными подарками. Изволь их всех утешать да устраивать!    – Уж не могли вы, шкуры, чтобы по-благородному!– ругалась Фрося с ревевшими девками, тыкая пальцем в полневшие животы.– Право, безсовестныя... Нет , чтобы по совести да по-благородному. Куда ты теперь денешься? И наверно девку родишь... вперед знаю и насквозь вижу всех до единой!..    Одним словом , специальность Фроси была очень щекотливаго свойства, и она утешалась между прочим тем , что родившияся незаконныя дети были как на заказ – настоящие московские колачи.    Вместе с Фросей лихорадочно готовился к ярмарке и весь город , точно к великому дню. Мертвые дома оживали; везде мыли, скребли и чистили, везде суетились и хлопотали тысячи людей, а по двум трактам , с сибирской и московской стороны, в город безконечной лентой ползли обозы, фуры, кошевыя, повозки, точно сюда стягивались две громадныя армии. Тот день, когда прибегала в Ирбить первая кошевая с московскими гостями, для Фроси был настоящим праздником , и она непременно улучит минутку, чтобы сбегать и хоть одним глазком посмотреть на "московских голубчиков ".    – Больно уж я люблю этих московских ,– каялась Фрося в своей слабости,– точно вот на сердце легче... И народ только: яблоко к яблоку, все в одно перо. Уж не чета этим желторотым сибирякам да татаришкам : выжиги проклятущие!    Ко дню официальнаго открытия ярмарки Ирбить представляет зрелище, единственное в своем роде: это настоящее половодье, когда выступившая из берегов вода топит окрестности на десятки верст кругом . Господствующая и вседержащая нота этого разлива – купечество... Все тут , как крошево в чашке: и москвичи, и нижегородцы, и казанцы, и иркучане, и томичи, и вятичи, и харьковцы, да еще на придачу инородь разная – бухарцы, китайцы, армяне, татары, немцы, французы, англичане... Настоящее вавилонское смешение языков ! Но, конечно, первое место и красная ложка принадлежит московскому купечеству, этому fine fleur'у российской коммерции – недаром и главная улица называется Московской. Вм сти с москвичами являются и московские колачи, и московские растягаи, и московский квас , и на московскую руку трактиры с машинами, встрепанными половыми, делающими вечную стойку, бильярдами и хорами арфисток . Если в обыкновенное, "мирное" время, когда вся Ирбить спит всеми своими пустыми домами сказочным непробудным сном – если бы этот якобы город зажечь со всех четырех концов , и тогда не было бы того содома, беготни и хлопот , какой производит прилет одних московских "голубчиков ". Можно подумать, что именно здесь совершается вторым изданием столпотворение или один из тех эффектных геологических переворотов , какие рисовались пылкому воображению старичков -геологов .    Вместе с караванами, нагруженными купечеством , с обозами и с плывшими широкой рекой московскими ситцами, плисами и миткалями, потянулись в Ирбить, с московской стороны, "жертвы общественнаго темперамента", или, выражаясь на московском жаргоне – "штучки"... Эта специфическая грязь дополнила общую картину ярмарки и явилась в общем ярмарочном концерте последней нотой. Кроме Москвы поставщиками "штучек " служит Нижний, Казань, Тифлис , Нахичевань, Бердичев и знаменитый немецкий град Рига; казанския татарки, тифлиския грузинки, нахичеванския армянки, бердичевския жидовки, рижския немки – все это были добровольныя жертвы разгулявшагося ярмарочнаго зверя, требовавшаго себе специфическаго "chair à iarmarka".    – Вот и провиант приехал ...– говорила Фрося, провожая глазами кошевыя с "штучками".– Одначе ноне здорово народу понаперло на ярмарку, не хватит кралей-то...    Фрося очень внимательно следила за прибывавшими со всех концов Руси "кралями" и делала свои статистическия вычисления. По вечерам , когда господа малым делом задавали высыпку после обеда, она успевала сбегать на Московскую и к пассажу, чтобы поглазеть на народ . Ее так и тянуло на гудевшую улицу, где стоном стон стоял и где трактиры смотрели; такими ярко освещенными окнами, точно внутри этих притонов занялся пожар . Мимо летели тройки, кошевыя, извощичьи сани, бежали пешеходы – и везде чувствовалось что-то такое нехорошее, пьяное, разгульное, безшабашное. Даже на окраинах , где-нибудь в Глинках , в Татарском конце или в знаменитой Теребиловке – и там светилась и дымилась каждая избушка, поглядывая на сновавший народ лихорадочно горевшими глазами. В пассаже играла музыка, привлекавшая к себе густыя толпы гуляющих ; в гостиницах с арфистками стояло настоящее разливанное море, в котором барахтались и тонули московские тятеньки, вместе с своими сынками-саврасами. Масса других притонов поглощала остальную часть публики, где "с песнею и пляскою – обирали вежливо, обдирали с ласкою". Проститутки, шулера, жулики вырывали сырым мясом то, что приходилось на их долю из выжиленыых ярмарочным днем грошей и копеек . Фрося, попав на улицу, делалась как пьяная и каждый раз вспоминала с тяжелым вздохом , как сама в былое время чертила по разным вертепам с "покойничком " Сидором Иванычем ...    – Видно, отошло золотое времечко...– говорила Фрося, и с горя завертывала к кабачок раздавить муху.– Эх , стара стала! Пора умирать...    Иногда Фрося захватывала с собой Анисью и посвящала ее в тайны ярмарочных ночей: воп тут – дом с московскими кралями; у Парфеновых – жулики купцов в карты обыгрывают ; а вон в том дому – богатый армянин остановился, который недобрым делом забавляется, и т. д. Анисья глазела по сторонам большими глазами, как оглушенная, и крепче прижималась к кресне, не выпуская ея сарафана из руки; она больше всего любила толкаться в пассаже, когда там по вечерам играла музыка. Блестящие магазины так и тянули к себе публику; у кого не было лишних денег – тот мог хоть наглядеться всласть. В одну из прогулок Фрося купила крестнице обещанный платок .    – Ну, будешь умницей, так я тебе такой сарафан сорудую,– бормотала подгулявшая Фрося, заплетаясь языком .– Уж ты только меня слушай... после сама спасибо скажешь.    Мать Анисьи не показывалась в морошкинской кухне, потому что даже и у ней шла работа; напоит своего солдата с утра мертвецки-пьяным , а сама – шмыг на улицу. Мелкие приказчики, прасола, извозчики и вообще бедный люд – отводил душу в Теребиловке, где звенели и вставали ребром краденые хозяйские гроши и где пьяныя песни прерывались отчаянными воплями тех , кому приходил преждевременный конец . В одном хорошем месте нашли удавленнаго татарина; в другом – двух зарезанных женщин ; здесь – ограбили пьянаго купца; там – принимались душить приказчика,– словом , катилось какое-то громадное колесо, давившее без разбору всех , кто попадал на пути.

IV.

   Раз , во время ярмарки, Морошкины были где-то в гостях и вернулись домой раньше обыкновеннаго. С детьми оставалась знакомая старушка. Было часов одиннадцать, и господа вздумали поужинать.    – А где у нас Фрося?– спрашивала барыня.    – Где ей быт : в кухне спит ...    – Фрося... Эй, Фрося, вставай! Ужинать... Да где это она в самом -то деле?    – Видно, напилась, вот и спит , как зарезанная. Анисья!.. Эй, Анисья!..    Кухня помещалась внизу. Покричав напрасно прислугу, барыня разсердилась и спустилась по лестнице вниз с огнем , но кухня была пуста: ни Фроси ни Анисьи. Вдобавок и кухня была заперта изнутри. Барыня даже испугалась, пока не осмотрела окно во двор : зимняя рама была выставлена, а летняя притворена только снаружи, под окном на снегу ясно отпечатались следы ног .    – Ах , дрянь этакая, в окошко выскочила!– вспылила барыня по обыкновению и вперед затопала ногами,– Ну, теперь, голубушка, уж я с тобой разсчитаюсь за все... уж теперь у меня не отвертишься!..    В этот момент в двери послышался нерешительный стук .    – Кто там ?    – Это я... Анисья...– послышался совсем незнакомый голос .– Пустите, барыня, ради Христа...    – Ты где это шаталась... а?– грозно закричала барыня, но сейчас же смолкла: на Анисье лица не было, и она тряслась в лихорадке.– Что это с тобой? Да где ты пропадала?    – Я... кресна... в окошко...– безсвязно бормотала девочка, не вытирая катившихтя из глаз слез .– Я едва убежала от нея...    – Ах , Господи, да говори же толком !    Но Анисья тяжело всхлипывала и все еще не могла отдышаться; вид у нея был такой несчастный и жалкий, что у барыни душа не повернулась ее бранить: она почуяла что-то недоброе...    – Откуда ты убежала?– спрашивала она уже ласково.– Да перестань плакать, глупая... выпей воды.    – Я спала, как пришла Фрося откуда-то, выпивши, и разбудила меня,– разсказывала Анисья, немного успокоившись.– "Господа, говорит , в гостях до второго часу проваландаются, сбегаем в пассаж , я тебе на сарафан куплю"... Ну, я сначала боялась итти, а потом пошла. Кресна сердилась на меня... В окошко вылезли и на извозчике поехали... а там уж какой-то купец пьяный кресну ждал , увидал меня и говорить: "Это твоя штучка?".– "Это",– говорит кресна.    Девочка опять заплакала, закрыв лицо ситцевым передником .    – Нехороший такой купец -то, шадривый да старый,– продолжала она после короткаго перерыва.– Фрося зачала с ним сейчас рядиться: "Давай, говорит , сто рублей"; а купец говорит : "Три четвертных билета"... Принялись они спорить, а я тут догадалась, что кресна меня хочет продать купцу... испугалась до смерти, вырвалась от кресны – да бежать, да бежать... Едва добежала... Барыня, голубушка, кресна меня прибьет , как воротится... а я не виновата... она мне вперед ничего не сказала... и окошко сама выставляла.    – Хорошо, не плачь!..– решила барыня и сейчас же послала за матерью Анисьи.– Ну, этого я не прощу Фроське... Ах , она, дрянь этакая!..    Платоннду едва отыскали и привезли пьяную. Узнав , в чем дело, она завыла и закричала, как по покойнике.    – Ах , она подлая, Фроська!..– ревела Платопида и, ни с того ни с сего, бухнулась барыне в ноги.– Это мою-то дочь вздумала продавать?! Ах , она!.. Да я ее живую не оставлю!.. Я носила, я родила Анисью, я ее выкормила, а Фрося хотела деньги получить за чужую дочь... Нет , погоди!..    В самый критический момент этого причитанья в кухне появилась пьяная Фрося, которая вошла, как ни в чем не бывало. Произошла самая горячая сцена: сначала на Фросю накинулась барыня, потом Платонида, непременно желавшая вцепиться куме прямо в физиономию.    – Как это ты смела?.. А?..– наступала барыня в страшном азарте.– Да есть ли на тебе крест -то?.. Ну, куда ты водила Анисью?    – Да вы, барыня, не очень...– грубо ответила Фрося, подбочениваясь.– Мы и сами тоже с усами... А уйти мы сейчас ... живой ногой.    – Нет , ты скажи: продавала ты девочку... а?..    – Ну, продавала... а вам , барыня, чужого добра жаль стало? Эка невидаль... Платонидка-то тоже ее продаст , да только денег не сумеет взять, а я-то уж не продешевила бы... И деньги половину ей же бы, дуре, отдала! Для нея же хлопотала-то... Спроси-ка: меня-то родная тетка за много ли спустила? За пятнадцать ассигнацией!.. Да и Платонида ушла в синенькой бумажке,– тоже на ассигнации...    – Да ведь Анисья несовершеннолетняя...– вопила барыня не своим голосом , ломая руки.– Ведь тебя и с купцом вместе в каторгу за это сошлют ?!.. Да ты совсем последняго ума решилась, безголовая...    – Деньги себе хотела взять... мои деньги... ох , греховодница этакая, баба подлая! Деньги... а?– вопила Платонида, стараясь добраться своими дрожавшими руками до кумы.– Ведь она моя дочь-то... я ее в утробе носила, а она – деньги себе!..    – Ничего вы обе-то не понимаете!..– сердито плюнула Фрося и принялась собирать свои пожитки.– Подняли содом , а я Аниське же добра желала...    – Да ведь ей тринадцать лет ? Вед она еще ребенок ?– горячилась барыня, снова закипая гневом .– Господи! да что же это такое, наконец ...    Фрося быстро собрала все свои пожитки, связала их в один узел и направилась к двери, но вернулась и совершенно спокойно проговорила:    – Пожалуйте расчет , барыня...    – Вон !.. Вот тебе и расчет ... чтобы и духу твоего не было!.. Вон , вон , вон ...    – Да вы и в самом деле, барыня, ума решились?– удивилась Фрося, начиная приходить в себя.– Да другие-то отцы-матери как меня просят , чтобы я пристраивала дочерей, а вы вон какие поступки со мной поступаете... По ярманке-то этаких девчонок не одна сотня шляется. Ступайте в пассаж , сами увидите... Ежели бы я за трешницу девку спустила,– ну, моя тогда вина, а ведь купец -то уж надавал целых три четвертных : из руки в руку. Я сама бы с Аниськой и поехала да у него из горла выняла денежки, а Платонида,– вот помяните мое слово,– просолит Аниську за двугривенный...    – А вот и не просолю... у меня тоже есть знакомые купцы, которые давно "штучки" хорошенькой ищут !– азартно вступилась Платонида и сейчас же заревела благим матом .– А ты, подлая, себе бы деньги взяла... себе-е...    Барыня только руками развела: положение получалось самое безвыходное. Платонида плакала и убивалась не о том , что ея дочь чуть не продали на позор , а о том , что Фрося хотела ее предупредить... Чорт знат , что такое выходило! Сгоряча она прогнала и Фросю и Платоннду, которая увела за собой и плакавшую Анисью.    – Что же это такое?– возмущалась барыня.– Я сейчас поеду в полицию, пожалуюсь исправнику и отберу девочку назад ... Все это так гадко, так подло и грязно, наконец – так глупо... Господи, да что же это такое в самом деле! Родная мать – и вдруг ... Нужно наконец придумать такой закон , чтобы предупреждать подобныя преступления!..    Барин Морошкин тоже был возмущен , но взглянул на дело гораздо шире и больше с отвлеченной, научной стороны, потому что считал себя специалистом по части статистики. В самом деле: если обвести Ирбить кругом верст сто в диаметре, то внутри этого круга окажется сплошное незаконнорожденное население, что происходит от неравновесия между спросом и предложением . Паллиативами и компромиссами тут ничего по поделаешь, а необходимо вырвать зло с корнем . Например : необходимо соединить Ирбить с Нижним железной дорогой, и тогда зло падет само собой. Почему?– Очень просто: на ярмарку в Нижнем , благодаря железным дорогам и пароходам , навозят "жертв общественнаго темперамента" со всех сторон , так что в результате получается полная гармония между спросом и предложением , и окрестное население этим самым гарантировано от незаконнорожденных ; на Ирбитскую же ярмарку доставка штучек производится первобытным способом – гужом , а это увеличивает цену товара и нарушает равновесие между спросом и предложением , что, в свою очередь, создало целую отрасль местной промышленности – торговлю живым товаром ... Если смотреть на сегодняшний поступок Фроси с научной точки зрения, то она, Фрося, является только слепой "выразительницей" известнаго экономическаго закона, не больше.    – Ну, уж это ты городишь вздор , батюшка!..– закинулась барыня.– По-твоему и Фроська, и купец , который покупал Анисью, и мать, которая ее продает – все правы?    – Я этого не говорю, но только, если смотреть с чисто-научной точки зрения, т.-е. как доказывает статистика... Возьми, например , Англию иль Францию...    – Хорошо, хорошо... А ты завтра же утром отправляйся к исправнику или в полицию и сделай там заявление,– как это там по-вашему-то,– чтобы отнять Анисью у матери.    – Да нельзя же этого сделать... т.-е. у матерей детей отнимать.    – Почему нельзя?    Господин Морошкин очень хотел спать и поэтому что-то промычал в ответ такое безсвязное, что его супруга только рукой махнула и плюнула. Наступившее завтра принесло с собой много разговоров – все единогласно жалели бедную девочку Анисью и все были уверены, что она погибнет в ярмарочном омуте. Но что вы поделаете, если статистика неопровержимым образом доказывает и т. д. и т. д.?