Текст книги "К далекому синему морю"

Автор книги: Дмитрий Манасыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Гигант оказался проворнее. Гудя, снежный воздух вспорола кувалда. Встретила акробата и жонглера прямо перед лицом своего хозяина.

Звук вышел страшный. Глухой, с еле уловимым треском ломающихся костей и чавкающим разрывом внутренностей Гамбита. Удар, страшный и неожиданный, отшвырнул того к дальним кустам. Узкое сухое тело проломило их, сбив снег, и пропало, кануло во тьму.

Грохнул дуплет. Молот, припавший на колено и загородившийся единственным имевшимся щитом – телом Яны, отшвырнул его в сторону. Встал, двинулся к Петру. Перехватив поперек кувалду, встретил удар четырехрукого. Морхольд, матерясь, воткнул в мерзлую землю рогатину, встал. Охнул, когда его повело вперед и вниз. Но не упал. Не упал, мать твою!

К бою он не успел. Наверняка Петр был очень силен. И вряд ли Морхольд справился бы с ним голыми руками. А вот у Молота получилось. Пешня улетела в сторону, и кисть, больше напоминающая ковш небольшого экскаватора, схватила четырехрукого за шею. Чудовище подняло Петра в воздух, наплевав на гулкие удары прикладом по голове. Двустволка скользила по мокрым плотным повязкам, закрывающим лицо Молота. А потом раздался громкий звук, перекрывший все остальные. Треск от сломанного одним титаническим усилием позвоночника. Петр кашлянул. И затих. Мешком упал прямо под ноги Молота. А тот повернулся к шатавшемуся Морхольду.

Морхольд шел вперед. Его заносило влево, но он шел. Голова гудела, но он шел. Ноги подкашивались, но он – «а вот хрен тебе, урод!» – шел. Молот, стоя к нему боком, с интересом наклонил башку. Начал разворачиваться, покачивая кувалдой как клюшкой для гольфа. Морхольд не обольщался насчет своей судьбы. Знал, что проиграет. Но уж точно его голова не улетит за пределы рощи, оторванная одним ударом. Это да, не улетит.

Скрипнула дверь фургона. Молот гулко хмыкнул и повернул голову к ней. Морхольд, стараясь не упасть, поглядел туда же. Выдохнул, не веря глазам. Глазу.

Держась за косяк, на пороге стоял Шимун. С промокшим от крови бинтом. Без банданы. С блестящим темным глазом. Третьим и на лбу. Снег под Молотом еле слышно скрипнул. И Морхольд, глянув на него, не поверил. Чудовище, недоверчиво мотая башкой, чуть отступило.

Шимун, подволакивая правую ногу, с рукой, висевшей вдоль тела, спустился по ступенькам. И пошел к ним. Его кровь капала на снег, пятная узкую дорожку. А перед ним, явственно ощутимая, шла волна. Тяжелая, плотная, потрескивающая яростью, болью и гневом.

Шимун остановился, подняв здоровую руку. Молот хохотнул, но как-то… опасливо, шагнул назад. Морхольд же, заметивший движение там, где не стоило его ожидать, тихо осел на землю.

Ветер внезапно стих, в воздухе лениво закачались крупные белые хлопья. На мгновение все застыло. Кроме живого, тяжело дышащего Бурого, вожака уничтоженного Молотом стада.

Гигант, такой внимательный, почему-то его не заметил. Морхольд, не так давно привыкавший к фокусам Даши, даже не удивился. Ну, а что? Часто встречаются люди с третьим глазом? То-то.

Когда Бурый, твердо встав на ноги, взревел, Молот спохватился. Он даже успел повернуться. И тут темная рогатая гора сохатого сбила чудовище с ног. Поволокла ветвистой кроной рогов в кусты. Те затрещали, пропуская живой снаряд.

Морхольд, сопя, снова встал. На этот раз получилось гораздо лучше. Захромал к фургону, понимая, что это глупо. Прямо перед ним, чавкнув сырой землей и тающим снегом, шлепнулся рюкзак.

– Бери и уходи… – Шимун прислонился здоровым плечом к фургону. – Беги, человек. Пока он не вернулся… или я не передумал. Ты погубил мою семью.

Морхольд медленно поднял рюкзак. Подождал, пока к нему не прилетит лодка, и даже успел ее поймать. Жива, вставшая за Шимуном, смотрела строго. И не на Морхольда.

– Ты его привел, – она вздохнула, – и ты погубил всех. Иди отсюда, человек. Тебе не место здесь. А нам надо заняться нашими мертвыми.

Морхольд прицепил лодку к рюкзаку и, не оборачиваясь, пошагал в ту сторону, куда утром должен был отправиться фургон с живыми людьми. Или мутантами, без разницы. Главное, что с живыми.

* * *

Уже светлело, когда он понял, что Сок течет неподалеку. До моста оказалось далеко, но Морхольд все же думал про него. Пока не обернулся. В очередной раз не обернулся. И мост отошел на задний план. Близость же Сока с одной стороны радовала, а с другой – создавала проблему.

Там, позади, с последнего холма спускалась одинокая фигура. Пусть и медленно, но неотвратимо. Высокая, мощная, несшая на плече что-то длинное. А уж что именно, Морхольд прекрасно знал. Так что вариант один. Бежать до Сока, надеясь на то, что тот не встал, и быстро накачивать лодку.

Морхольд побежал не оглядываясь.

Уже подбегая к невысокому кургану, он почуял, что с Соком повезло. Морозца не было, и воздух густо пах рекой. Зеркальная лента уже мелькала впереди, показываясь из-за соседнего низкого холма.

Оскальзываясь на растаявшей наледи и раскисшей земле с тонкими пучками травы, Морхольд вскарабкался на курган. Сок лениво перетекал внизу. Беглец все же оглянулся. И понял, что надо еще прибавить ходу. Хорошо, что Сок здесь совсем даже не узкий. И, хотелось верить, глубокий.

Морхольд скатился по склону кубарем, споткнувшись и чуть не полетев вниз головой. Остановиться вышло практически у самой воды. Он присел, распуская тесемки, держащие лодку. Старую, китайскую, дерьмовую, но все же должную выдержать один-единственный заплыв к тому берегу.

– Давай, давай! – последний узел ему пришлось рвать зубами. – Ну!

Тесемка поддалась. Пахнущая старостью и пластиком, синяя с желтым лепешка разлаписто раскинулась у самой кромки густо-черной воды. Насос, привязанный к рюкзаку, он отцепил куда проще. С ним нечего церемониться и бояться, что проткнешь ножом. Бечевка, держащая «лягушку», треснула сразу.

Шланг Морхольд еле вкрутил трясущимися и практически отмерзшими пальцами. Несколько раз срывалась резьба пластиковой гайки, но он все-таки ее победил. И, отпустив скобу предохранителя, начал качать. Спина тут же ласково напомнила о себе. Но он качал.

Когда Морхольд закручивал пробку, с дрогнувшего кургана осыпалась земля от несущегося вниз Молота. Собрать весла беглец не успевал. Пришлось кинуть рюкзак в лодку, вбежать по колено в ледяную воду и, толкнув вонючую резину вперед, упасть животом на плавсредство, опасно наклонив корму. Но он все же успел. Практически.

Морхольд судорожно загребал черпаками, стремясь к противоположному берегу, когда над головой, шелестя, пролетело что-то темное. Потом звонко лопнуло и зашипело. На самом носу, у желтой блямбы с дыркой для швартовного линя, появился разрез. Вроде и не широкий, но расходящийся все дальше.

– Тварь! – в отчаянии заорал Морхольд. – Чтоб ты сдох, гнида!

Молот, величаво возвышавшийся по колено в воде, погрозил ему кулаком. Показал на что-то пальцем и вернулся на берег. А Морхольд, на мгновение запнувшись, посмотрел, на что ему столь любезно указали. И замер. На мгновение. А потом, почувствовав мурашки, пробежавшие от пяток аж до ушей, начал грести сильнее.

Воду, из черной вновь ставшую зеркальной, рассекал невысокий треугольник. Всего бы ничего, только под водой, откуда он торчал, бодро двигаясь к трепыхающемуся Морхольду, угадывалось продолжение. Судя по расходящимся волнам, продолжение большое и сильное. И явно голодное. А до берега оставалось метров пятнадцать, не меньше.

Десять… восемь… И тогда вода сбоку вскипела, выпустив наружу бугристую бурую спину, украшенную острыми шипами хребта. Желто-зеленые иглы как бы нехотя и с ленцой прошлись по пластику, с треском и шипением распоров его. Лодка вздрогнула, просела на один бок и почти сразу, не задерживаясь, пошла вниз. Вместе с Морхольдом.

Дом у дороги-6

Багира сменила одноглазого. Тот ушел к своему Сережке, чем-то шуршал в темноте, еле слышно ругался. Она не считала его на самом деле хорошим человеком. Вряд ли за последние десятилетия не водилось за странноватым мужиком грехов посерьезнее. И помощью мальчонке их не замолишь, не вымараешь из собственной книги Судьбы.

Женщина покосилась на окно. Дальнее, с выбитыми кусками фанеры, свистящее ветром. Ночь, начавшаяся очень рано, не сдавала позиций. Разве что дождь успокоился. За ее спиной сопело, храпело, ворочалось и делало еще кучу разных вещей спящее стадо. Стадо, к которому пришлось прибиться.

Багира не любила врать сама себе. Она не очень-то жаловала людей. Сейчас, во всяком случае. Раньше? Раньше все было по-другому. Тщательно выбранные маски не давали многим показывать самих себя настоящих. Война маски у людей не сорвала, нет. Война спалила их. Оставила лишь настоящие лица, не спрятанные за лицемерием. Пусть иногда и превращенные шрамами в кусок оплавившегося сыра, но честные.

Почему же, не любя, она их сторожила? Потому что каждому свое. Завтра утром Чолокян позволит ей оседлать одну из лошадок и возмущаться будет совсем немного. Потому как он торгаш, а Багира нет. Его дело патроны считать, а ее – ими убивать. И не только ими. И Чолокян прекрасно это осознает. И вряд ли захочет спорить.

Такие ночи, как эта, быстро расставляют точки на положенных местах. Людям повезло, что из всех бед случился только ливень. По пути сюда не встретилось даже завалящейся стаи собак. Отбиваться от бешеных мутантов с овцами, составлявшими половину спящего люда, Багире не хотелось. Всю работу пришлось бы делать ей, одноглазому, ну и, возможно, тому бродяге, давшему лекарство для мальчишки. Что-то в нем было. Что-то неуловимое, знакомое каждому, хотя бы раз пролившему кровь другого.

А кровь, как известно, не водица. Кровь скрепляет воедино несовместимое. Кровь объединяет даже тех, кто ненавидит друг друга.

Крови за последние десятилетия хватило по горло. Пускали ее лихо, без оглядки на совесть или Бога. Порой именно его Именем. Лили во имя Аллаха, Единого и Милосердного. Пару раз Багира видела смерть даже во имя Яхве, конкретного покровителя вполне себе вроде мирных иудеев. Разве что иудеи были из Кабардино-Балкарии и по повадкам и умению вскрыть человека куда больше напоминали своих соседей по Северному Кавказу.

Сзади, еле слышно, подошел одноглазый.

– Ты чего спать не лег? – она даже не покосилась в его сторону. – А?

– Да как-то так.

Одноглазый сел на ступеньку ниже, поставил двустволку между колен. Поскрипел пальцами в короткой бороде.

– О чем думаешь?

Багира зевнула.

– Лабуда всякая. Про людей, про смерти. Как жизнь перестали ценить. Порой из-за глупостей всяких убиваем друг друга. Даже сейчас, когда каждая жизнь на вес золота.

– А то раньше по-другому было, – одноглазый ткнул пальцем куда-то в глубину огромного пустого пространства ангара. – Вот тут за несколько лет до войны спали на полевых выездах солдаты. Вон в той трехэтажке – офицеры. Два разных мира, которые пересекаться не должны. Часть наша была в готовности номер один, всегда. Тут хочешь не хочешь, а дорожить друг другом надо. И без разницы, офицер ты или рядовой контрактник. Война для всех равна.

– И?

– И… – одноглазый снова оскалился, – довелось видеть, как двое, о ком и не подумаешь, дрались из-за сущей ерунды. Не просто дрались, чуть не на смерть.

Багира заинтересовалась:

– И из-за чего?

Одноглазый оскалился в ухмылке, темнея дыркой на месте двух боковушек сверху.

– Как всегда… из-за бабы, из-за чего же еще.

* * *

Света ночью не хватало. Редкий-редкий, фонарей немного. Еле освещали пятачок выжженной и вытоптанной земли за длинным рядом больших палаток. Но его хватало, чтобы охватить тесный круг людей. Лиц почти не видно, все смотрели в круг. Спины, спины, крепкие и широкие, в выстиранных камуфляжах, светлых горках и нескольких редких «спецовках». В кругу…

В кругу «месили» друг друга двое. Одному лет двадцать. Высокий, чернявый, худой как жердь, в уже разодранной зеленой майке-безрукавке, камуфлированных брюках и дешевых «берцах». Противник старше лет на десять. Плотный, среднего роста блондин. Форма-хаки, кроссовки и полевые погоны, «бегунки» с большой, шитой зеленой нитью звездой. Ее не видно в темноте. Но те, кто стоит вокруг, – это знают.

Оба уже хорошо подбили друг друга. Офицер облизнул разбитую губу, сплюнул кровью. У противника текла кровь из рассеченной брови, а подбородок стал темно-багровым. Белобрысый хорошо приложил ему с правой в нос. Чернявый ответил. Распробовали друг друга, точно.

Сейчас они осторожно кружились в затейливом брейк-дансе боя. Именно боя, не драки. Офицеры не дерутся с рядовыми, в особенности с рядовыми срочной службы. А из-за чего тогда такое исключение, а? Шерше ля фам, как же еще…

Ему только исполнился двадцать один, призвался после техникума и отслужил уже десять из двенадцати. Ей двадцать три, адыгейка, писарь дивизиона, невысокая, полненькая, с темным пушком над верхней губой. Абсолютно случайно, когда Ему пришлось остаться дежурным вместо упеченного на «губу» сержанта, Она задержалась в канцелярии.

Душная краснодарская ночь, цикады за окном, тоска по любви, и просто здоровое и нормальное желание двух молодых организмов. Дивизионная каптерка, наваленные в кучу матрацы, дешевые китайские презервативы, приобретенные в ларьке у краевой клинической больницы. Короткое простое счастье минутного обжигающего тепла. Голубоватый свет фонаря в зарешеченное оконце, всхлипы, запах пыли и женщины, шорохи и еле слышный стук стеллажа о крашенную зеленой краской стену. Ведь это и не странно, такое случается. Но потом…

Ох уж это «потом». И не дурак вроде, и понимающий – что было, то было, и хорошо. Так не фига, повел себя, как влюбленный идиот. Молодой стихоплет, напрягаемый Им, в какой-то момент устал сочинять любовные канцоны и прочие ритмичные изыски. Писарь из «минометки» злился, потирая свежий «бланш», поставленный Им за то, что тот отказался красиво заполнять бисерным почерком очередной лист писчей бумаги. А глупые цветы, изображенные с помощью набора из десяти карандашей! Чего только с людьми не бывает, в подобных-то ситуациях. Даже не хочется пользоваться смартфоном. По старинке – чтобы красиво и от руки. Особенно если писари и впрямь писали, а не набивали тексты в «Ворде». Но!

Начштаба, майор Гиацинтов. Жесточайшая правда жизни: майор и его ППЖ. Со всеми вытекающими обязанностями. Майор тоже был далеко не дурак. Его уважали за жесткость, ум, справедливость. На то, что творилось у него под носом, – смотрел сквозь пальцы. Только Она чаще обычного появлялась в полковом медпункте, заходя в процедурный кабинет, где за занавеской стояло поблескивающее холодное кресло. Наверное, майор все-таки и дальше ничего бы не делал. Но летом, за четыре месяца до Его дембеля, полк укатил туда, где земля выжжена, на домах зеленые крыши и в каждом населенном пункте торчит головка мечети. А сами понимаете, что в таких вот ситуациях – жизнь диктует чуть другие правила.

Там-то оно все и случилось.

А как было? Да очень просто. В палатке майора частенько опускались шторы и включалась громкая музыка. Ой, вот только не нужно про то, что это пошло и все такое. Ценить обычную плотскую, а не только возвышенно-воспаренную любовь начинаешь именно так. Когда каждую минуту тебе на голову может жбякнуться что-то тяжелое и смертоносное. Вот майор с дивизионным писарем и наслаждались. А Ему, перед самым выездом, ОНА четко сказала: хватит заниматься детскими глупостями. Все!

Вот только не всегда даже принятое вовремя правильное решение исполняется. Так получилось и здесь. Ходили кругом да около, смотрели друг на друга, облизываясь про себя и вздыхая. И не выдержали. Когда майор уехал на одну из застав.

Тайное или нет, но оно было, свидание. Которое переросло в то, во что и должно было перерасти.

А на тумбочке у палаток стоял дневальный, проморгавший возвращение Гиацинтова…

Наверное, все это майору наконец осточертело. А может, сказалось напряжение. Да кому понравится, когда возвращаешься «домой» и видишь, как твою женщину, сопя и пуская слюни, трахает какой-то щенок? Вот потому вечером, после отбоя, круг людей в форме смотрел на них, бившихся за Нее.

* * *

– М-да… – Багира потерла нос. – Конечно, баба виновата, кто ж еще, да? Глупая какая-то история. Это хоть не ты был?

Одноглазый помотал головой.

– Она мне не нравилась. На вкус и цвет, сама понимаешь. Тем более, служил уже по контракту, а женщин в Красном всегда было много. И даже порой красивых.

– Ой, да что ты, – Багира усмехнулась, – красивые порой. А то вы, мужики, как на подбор, каждый второй прямо Брэд Питт.

– Тсс-с, – одноглазый подмигнул, – не зови дьявола на ночь глядя. Говорят, после войны он приходит по ночам к тем женщинам, которые его звали.

– Кто? – оторопела Багира. – Питт?

– Ага.

– Тьфу ты, клоун, – она фыркнула. – В кои веки попался вроде нормальный мужик, а все туда же. Смеяться после слова «лопата»?

– Да как хочешь, – одноглазый виновато пожал плечами. – Глупость сморозил?

– Не то слово. Хотя… Хорошо, что мы с тобой помним про Питта. Могли бы про Кончиту Вурст помнить. Оно отбиралось на «Евровидение» перед самой войной.

– Не-не, – одноглазый хохотнул. – Не видел. Да у нас Зверев был – свой, теплый, ламповый.

– А мне Том Харди нравился, – Багира вздохнула, – я с ним все фильмы смотрела. Перед войной, помнишь, он нового Безумного Макса играть должен был. Жалко, не увидела. Он тебе нравился?

– Кто?

– Харди. Хотя да. Там еще Терон играть должна была. Терон?

– Нет. Только Моника Белуччи, только она.

– Почему?

* * *

– Потому что она – воплощение самой настоящей греховной красоты. И из-за глаз.

Багира вздохнула и не поверила. В глаза. Мужики такие мужики. Ага, глаза.

Глава 6
Трое без лодки

Самарская обл., аэропорт Курумоч

(координаты: 53°30′06″ с. ш. 50°09′18″ в. д.),

2033 год от РХ

Вода обожгла холодом. Рюкзак, лямкой охвативший рукав плаща, тянул вниз. Морхольд всхрапнул, захлебнулся, закашлялся. Оттолкнул липнущий спустивший пластик лодки, броском кидаясь вперед. Разом отяжелевшая одежда мешала, сковывала. По лицу ударило волной, забив носоглотку, попав в глаза. Дерьмо!

Рядом плеснуло, ударило тяжелым по ногам. Морхольд дико заорал, ничего не стыдясь. Умирать страшно. Умирать из-за какого-то карася-переростка еще и мерзко. Только рыбе это не объяснить. Да и воде, упорно тащившей его вниз, тоже.

Он нырнул, против воли и сознания, орущего – не надо, не надо! Надо! Потому как из-под черной глади, в ряби и пене, тварь прикончит его сразу. Чертов рюкзак скинуть не удалось. Рогатина торчала пером вперед, лишь бы успеть.

Тут, внизу, вода казалась уже не такой ледяной. И не мутная, практически прозрачная, ни фига не черная. Морхольд, еле шевеля ногами, крутил головой. И, увидев искомое, замер. Потому как справиться с такой-то вот сволочью, в ее стихии, с говно-копьем… было нереальным. Со дна, соглашаясь, скалилось несколько черепов.

Из глубины, рассекая воду со взвесью ила и песка, прямо на него неслось чудовище. Вытянутое тело, длинная пасть, плавники, покрытые иглами, частокол шипов по позвоночнику. Щука, етит-колотит. Крокодил просто, а не щука. Но Морхольд сдаваться за просто так не собирался.

Рыбина, изогнувшись хитрым поворотом, замерла. Секунду спустя, еле заметным глазу движением, ударила. И он ее встретил. Единственным возможным и отчаянным движением. Зажав ратовище рогатины под мышкой и ударив, как смог, косым выпадом, стараясь поддеть под жабры.

Сталь вошла в мягкие, податливые ткани легче, чем думалось. Сложнее оказалось со второй частью замысла. Пробить вязкую мякоть и зацепить позвоночник не вышло. Рыба вырвалась, дернула кверху. Легкие Морхольда жгло без кислорода, краснело в глазах. Он пробкой выскочил на поверхность, отчаянно думая о том, что дальше, и пытаясь скинуть рюкзак. Над головой просвистело. И еще. Когда щеки, содрав кожу, коснулся тросик, он понял, что спасся.

Если сможет не утонуть. Но ему не дали. Вытащили на тот, нужный ему, берег.

* * *

– Фартовый ты чувак, – человек, присевший рядом с кашляющим и хватающим ртом воздух Морхольдом, похлопал его по плечу. – В рубашке родился.

Морхольд что-то промычал, смотря в небо. Небо, низкое и мрачное, было просто прекрасным. Ничего красивее он не видел.

– Эй, с тобой говорю! – И человек, встав, присовокупил к словам пинок. В бок.

Желающий сказать «спасибо» Морхольд как-то сразу передумал это делать. И обратил внимание на творящееся вокруг.

Щука, вытащенная на берег, не трепыхалась. Голова, страшная, зубастая, блестя гладкой сизой мордой, лежала отдельно. Здоровенный бородатый вахлак в плаще от ОЗК, резиновых чулках поверх валенок и в теплых ватных штанах занимался рогатиной и рюкзаком Морхольда. Вернее, пока еще рогатиной, крутя ее в руках и одобрительно причмокивая.

Поодаль сворачивал чудо-снасти, помесь арбалета и гарпунной пушки, длинный тощий малый с лысой головой. Одежда была такой же, что и у его товарища.

Ну и любитель пинаться. Невысокий крепыш, ароматно пахнущий потом, гнилыми зубами и перегаром.

В общем, картина вырисовывалась ясная. Морхольду повезло наткнуться на самых обычных бродяг. Из тех, кто легко выручит прохожего, забрав слишком тяжелый груз или поможет женщине, показав ей немного нового в отношениях мужчины и женщины. Милые ребята, что и говорить. Хотя, как раз-таки поговорить стоило. Так, на всякий случай.

– Меня Морхольдом зовут. Помочь бы мне еще немного, пацаны.

– Ха, слышь, Ермак, – гнилозубый подкинул в руке здоровенный, хорошо наточенный нож. – Веселый нам попался человечек.

Ермак что-то буркнул, отложив рогатину и живо заинтересовавшись рюкзаком.

– Да и хрен с тобой, – обиделся гнилозубый. – Понимаешь, Морхольд, еще неизвестно, останешься ты нам торчать за спасение от щуки или нет.

– Вот оно че, – усмехнулся Морхольд, внимательно следя за чуть подрагивающим в полуметре от своего лица тесаком. – Ну да, сложно не понять.

– Умный поганец, – гнилозубый хихикнул, – а чего ж ты тогда без огнестрела, умник? Нам бы не помешало, глядишь, оставили тебе твою ковырялку, добрался бы до летунов.

Морхольд улыбнулся. Он двигался в верном направлении. Осталось только выкрутиться. Гнилозубому не понравилась эта улыбка, и, нахмурившись, он наклонился к спасенному.

Ермак, терзающий узлы рюкзака, внезапно дико завопил. Гнилозубый, вздрогнув, обернулся. Морхольд не стал терять времени. Он ударил. Два раза. По яйцам и в кадык. Сильно, до хруста, насмерть. И потом, перевернувшись набок и схватив выпавший нож, вскочил, кинулся к дылде, что пялился в сторону орущего на земле Ермака. Вернее, уже затихающего Ермака. Из распоротого горла бугая толчками выплескивалась кровь. А на груди его, булькающего и дрожащего в агонии, сидела шипящая Жуть. Вся в крови и злющая. Чертовски злющая.

Морхольд, передумав идти в рукопашную, подхватил небольшой котел. Бандито-рыбаки явно хотели расположиться на привал, но утварь пригодилась для другого. Закопченный бок мелькнул в воздухе и попал не совсем так, как хотелось Морхольду. Не в голову, почти в грудь. Точнехонько в солнечное сплетение. Дылда охнул и сложился, с размаху сев на задницу. Встать ему Морхольд не разрешил. Подлетел, со страхом думая о последствиях таких прыжков, врезал ногой в живот, в голень и уже сжавшемуся добавил несколько раз куда попало, не целясь, размашисто, чтобы пробрало до самых печенок.

Затем, подхватив бухточку троса, стреножил поверженного противника: левую руку подтянул к правой ноге и наоборот. Вот теперь, после всех предосторожностей, можно было и чуть вздохнуть. Правда, помня о Молоте, упорном и настырном сукином сыне, висевшем над ним как… как какой-то чертов меч. А, да! Дамоклов меч.

Ермака, сипящего и все никак не отдававшего концы, он оставил как есть. Грабить нехорошо. Пусть помучается. Покосился на Жуть и похромал к гнилозубому. Спина уже решила расплатиться за излишнюю прыть. К его радости, тот уже окочурился. Судя по синим губам, пене и разодранному в кровь ногтями лицу – удар Морхольда пришелся как надо. И гнилозубый просто-напросто задохнулся из-за вбитого в горло кадыка.

Морхольд скинул сырой плащ, стащил ОЗК с гнилозубого и натянул на себя. Снега не наблюдалось, но ветерок дул – будь здоров. Конечно, хотелось верить в настой Живы, обещавший повышенный иммунитет и все такое. Но переодеться стоило. Только сперва придется разобраться с невесть как попавшей в его рюкзак Жутью. Этого еще ему не хватало, право слово.

Животина, переставшая топорщить перышки, занималась наведением марафета. Ну, точь-в-точь как какой-то мирный кошак до Беды. Ширк-ширк языком по когтистой кривоватой лапке – и по морде, и по морде, и за ушком. Прям, мама не горюй, пасторальная идиллия. Путник и встретившийся ему кот. И два дохлых упыря в лужах крови. И щука метра в три длиной. Сюрреализм, хрустеть твоей кочерыжкой.

Так… непорядок. Ветер задувал все сильнее, проникая внутрь ОЗК. Мерзнуть и болеть Морхольд не хотел. Надо было найти выход. И быстрее. Зубы начали заметно постукивать.

Жуть покосилась на приближающегося Морхольда, который намеревался отцепить от рюкзака спальник. Молча показала клыки. Видно, решила считать морхольдовский рюкзак своим домом. С этим Морхольд соглашаться не хотел.

– Ну-ка, – он покосился на зверюгу, – тихо, тихо. Иди покарауль вон того.

И кивнул в сторону связанного дылды. Жуть надулась, выгнула спину и зашипела во всю пасть. А потом, мягко и пружинисто подпрыгивая, быстро добралась до пленного. Тот, уже очнувшийся, замер, глядя на устроившуюся прямо у его носа странную скотину.

– Умница. Если рот раззявит – сожри ему язык.

Длинный судорожно сглотнул, Жуть предупреждающе кхекнула. Морхольд же, вздохнув, взялся за дело. Отпорол у спальника низ, вырезал и оторвал по большому кругляшу в районе плеч. Вывернул первый попавшийся бандитский вещмешок и – вот удача! – сразу нашел большую сухую тряпку. Потом, подкинув в костер дровишек, достал относительно сухое белье из своего рюкзака. Только штаны пришлось стаскивать с Ермака. Но ничего не поделаешь, его размер подходил, а какой-либо галантерейной лавки в округе не наблюдалось. А что с бою взято, то свято. Пусть это и заношенные и, наверняка, вшивые штаны.

Морхольд разделся и быстро, подпрыгивая на здоровой ноге, насухо вытерся тряпкой. Натянул белье и штаны, перехватив их портупеей. И нацепил на себя обкромсанный спальный мешок. Продел руки в дырки у плеч, застегнул, снова влез в ОЗК. Хм, а получилось очень даже хорошо. Тепло и сухо, что еще надо? Ай… твою мать… он почесал бедро прямо через ткань и плотную вату. Что-что… добраться до людей и найти дуст против вшей, вот что.

Свои вещи он развесил на рогатине, странных арбалето-гарпунометательных хренях и сломанных стволах двух березок. Плащ уныло обвис грязной тряпкой, брюки смотрелись еще грязнее, чем до вынужденного купания. А вот свитер Морхольд аккуратно разложил на куртке гнилозубого. Осталось несколько дел. Домародерствовать, поесть и поговорить с пленным. А, да. И накормить Жуть.

Вещей у рыбаков-недобандитов оказалось не так и много. Из полезного обнаружились всякие рыболовные снасти, два настоящих кизлярских ножа, сломанные поддельные часы «Тиссо», три фильтра к противогазу, книга про Безымянку и парня в респираторе, металлическая фляга с каким-то вонючим спиртным и три свежезакатанных банки мясных консервов. Так себе набор, если честно.

Морхольд вскрыл одну банку, вооружился ножом и начал есть. Жуть покосилась в его сторону. Решив не терзать животное, он выложил половину консервов на шапку Ермака и подвинул к мордочке. И спустя тридцать секунд удивленно присвистнул.

– Ну ты и сильна есть, красотка.

Красотка, в чем Морхольд был уверен, подошла и потерлась о его колено. Он почесал зверюшке подбородок и одобрительно кивнул, слушая довольное урчание.

– Эй, земляк, – Морхольд пхнул связанного, – далеко аэропорт?

– Не-не, – зачастил пленный, – близко, часа два, я покажу, покажу!

– Молодец, – констатировал Морхольд, – а теперь заткнись.

Тот заткнулся. Жуть снова оказалась рядом с его лицом и, видно на всякий случай, зашипела.

Пора было и честь знать. Морхольд покрутил головой: нет ли где опасности. На его счастье, высокой мощной фигуры не наблюдалось. Хотя, как он уже убедился, отсутствие Молота в поле зрения вовсе не говорит о том, что того нет рядом. Мост мостом, а вдруг где-то тут неподалеку брод, например? Или добрый паромщик?

– Я убью тебя, лодочник… – он усмехнулся. – Лезет же в голову чушь какая-то.

Вещи собрал быстро. Все сырое приторочил к рюкзаку, сложил найденные относительно ценные манатки в вещевой мешок, освободил пленному ноги. Именем не интересовался, на кой ляд? Рыбачьи гарпунопулялки повесил ему же на шею, вместе с вещмешком. Рюкзак приспособил на спину несчастного дылды. Остаток троса завязал на шее и пинком отправил невольного носильщика вперед.

Когда по ОЗК, тоненько покалывая коготками, от бедра до плеча пробежали быстрые лапы, Морхольд понял, что Жуть признала его за своего. Покосился на хищную мордашку, невозмутимо посвистывавшую через вывернутые узкие ноздри, и ухмыльнулся.

– Мне еще деревянную ногу, тьфу-тьфу, шляпу с перьями, а тебе научиться орать про пиастры – и пипец, я прямо капитан Сильвер…

Они тронулись. Похожий на заморенного навьюченного верблюда Дылда, важный и наглый караванщик Морхольд и не менее наглое непонятное создание Беды, сидящее у него на плече, аки попугай приснопамятного Джона Сильвера.

Под ногами чавкала раскисшая после снегопада земля. Из нее торчали колючие остатки несдавшихся сорняков. Выл ветер – постоянно, как девочка-подросток настроение, менявший направление. Небо хмурилось и нависало мрачнее обычного. Хотя, возможно, просто надвигался вечер. Морхольд, если честно, немного запутался.

Чуть поодаль, вяло взмахивая крыльями, пролетел нехилый крыложор. И даже не обратил никакого внимания на трюхающий внизу ужин.

– Охренеть, – удивился Морхольд, – это как так?

– С помойки летит, – осторожно вякнул Дылда, – с аэропорта.

– С помойки?

– Ага, – услужливый проводник-носильщик даже попытался обернуться, – там же бойня, всегда найдется что выкинуть.

– Выкинуть? С бойни? – Морхольд удивился еще больше. – Это как же? Ты иди, не оборачивайся. И отвечай. Вижу я, сам понимаешь, не очень хорошо, а вот на слух не жалуюсь.

– Ну как… Хвосты, копыта, кости… Головы…

Морхольд покачал головой, не веря. Это насколько же можно хорошо жить, чтобы выкинуть голову? Такого себе в Кинеле – даже в Кинеле – не позволяли. Где сейчас с едой хорошо?

С головы, коровьей или свиной, какая разница, столько всего можно срезать – суп сварить, холодец залить, ну, правда? Губы так вообще деликатес, особенно если где сподобиться уксуса найти и горчичного порошка. Ни то, ни другое умирать после Беды не хотело. Порошок развел и пользуйся, а уксус только крепче становился. Головы выкидывать, обалдеть просто.