Текст книги "Отпущение грехов"

Автор книги: Дмитрий Красько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Сзади, за пояс, – возразил я, – можно не только диктофон – музыкальный центр засунуть, и никто не заметит.

– Ага, – согласился он. – В трусы, между ног – тоже, – и все же спокойно, даже лениво, снял пиджак, нисколько не смущаясь тем фактом, что пистолет под мышкой стал виден любому желающему.

– Прикрой пушку-то. Зря ты тут выставку устраиваешь, – поморщился я, хотя где-то в глубине души начал восхищаться наглостью этого краснорожего парня.

– Почему? – спросил он. – Или ты хочешь сказать, что здесь собралось исключительно высокоинтеллектуальное общество, у которого вид оружия вызывает рвотные позывы? – Я промолчал, а газетчик заметил: – Зато теперь я от подозрений почти свободен. Брюки таким же образом снимать не собираюсь. Трусы – тем более.

– Ладушки, – поспешил согласиться я, пока он не выкинул очередной фортель. – Сознаюсь, это был я. И вчера на крыше, и сегодня – на другом конце провода.

– Все, – осклабился Ружин. – Мне хватает. Счет закрыт, свою сотню процентов я набрал.

– Рад за тебя, – поздравил я. – Выкладывай теперь свое предложение.

– Надо будет уехать из города, на это я уже намекал, – он расслабленно вытянулся в кресле и отхлебнул пива. – А там можно будет работать по профилю.

Я зло сверкнул на него глазами, во всяком случае, постарался сверкнуть именно так:

– Если это шутка, то не очень удачная.

– Кроме шуток, – заверил он. – Только заказчик не совсем обычный. Ты знаешь, что такое отдел по борьбе с терроризмом?

Знаю ли я? Еще бы. Конечно, знаю. До сих пор они мной не интересовались, но при определенных обстоятельствах, попутав мою деятельность с терроризмом, могли плотно присесть на хвост. И тогда мне небо с овчинку покажется. Это я тоже прекрасно знал.

– При чем здесь они?

– Это и есть заказчик, – Ружин поднялся, не торопясь надел пиджак и вернулся в сидячее положение. – Поэтому могу от их имени гарантировать тебе отпущение всех прежних грехов, а в случае удачного завершения работы – перемену имени и пластическую операцию, если пожелаешь.

– Нет уж, – буркнул я. – Мне мое лицо пока таким нравится. Так что обойдемся без операции. Имя я тоже хотел бы оставить при себе. А что касается отпущения грехов… – я задумался, потом покачал головой: – Хорошая, конечно, штука, но не звенит и не шелестит.

Газетчик, увлеченно сопевший в пивной бокал, отставил его в сторону и понимающе кивнул:

– На очень большие доходы можешь не надеяться, все-таки контора государственная. Но по сотне баксов получать будешь. За каждые сутки работы.

Я чуть не поперхнулся. Прекрасные новости, просто замечательные! Государство переводит киллеров на почасовую оплату! О таком мне даже в самых сладких снах не снилось. Чем-то напоминало недавний бред Ромео – о плане ликвидаций на месяц вперед. Но предложение было заманчивым.

И все же я решил поосторожничать и не кидаться к Ружину с распростертыми объятиями и улыбкой идиота. Нужно было обмозговать нюансы, постараться просчитать случайности. Ведь я такой осторожный и предусмотрительный.

Во-первых, где гарантия, что он не подсадная утка и не работает на ментов? Нет такой гарантии – кроме той, что слишком глупо для них все устроено. Гораздо проще было не рисковать своим человеком, в одиночку посылая его на стрелку, а заявиться в бар вместе с ним, надеть на меня браслеты – и дело с концом.

Нет, полиция здесь не при чем. Они действуют гораздо проще. Куда логичнее смотрелось предположение, будто парень работает на другой лагерь – друзей Корнийца. Этим, чтобы не светиться, выгоднее было обозначить меня, – что он, возможно, и сделал, усевшись рядом, – а потом тихо, мирно убрать по дороге домой.

Но и с подозрениями я решил повременить, а потому просто спросил:

– Ты тут обмолвился – мол, если работа завершится успешно. А что, есть возможность пасть смертью храбрых?

Ружин резко оттолкнул от себя пустой бокал, откинулся на спинку и презрительно усмехнулся:

– Боишься?

Я не ответил. А что можно было сказать? Нет, я не боялся. Но радоваться открывающейся перспективе тоже не спешил. Собственная безвременная кончина – она даже некрофилов не заводит.

– Говоря откровенно, – сказал газетчик, – у нас только два шанса из сотни, чтобы выбраться из заварухи живыми – если ты решишься сунуть нос в это дело. По шансу на брата.

– У нас? – уточнил я. – То есть, ты тоже в деле?

– Ну да. В деле.

– Послушай, пижон. Ты красиво носишь пушку. А пользоваться ей умеешь?

– Спокойствие, только спокойствие. Давай рассуждать логически. Если бы я был простым журналистом – пришел бы я к тебе с таким предложением?

– Сомневаюсь.

– Вот! Что из этого вытекает?

– Ну, пижон, ты вопросы задаешь! Откуда я знаю, что у тебя из чего вытекает? Я не доктор. Ты мне открытым текстом говори, ребусы разгадывать я не любитель.

– А если открытым, то я шесть лет служил в одной структуре… Скажем так, параллельной отделу по борьбе с терроризмом. Так что стрелять обучен. Насколько хорошо по твоим меркам – не знаю. Думаю, неплохо. Но выхватывать сейчас ствол и демонстрировать свое мастерство на бутылках не буду. Я слишком хорошо воспитан.

– Ладушки, – согласился я. – Можешь не делать этого. Тогда объясни конкретно, в чем заключается работа. Я, пожалуй, соглашусь на нее – что-то к добру потянуло.

– К добру – это хорошо, – закивал он. – Значит, ты для общества еще не совсем потерян. А работа… Ну, слушай, и пусть твои уши будут открыты, а скальп – еще долго обтягивать череп… Есть такая секта, называется «Вестники Судного дня». У нас все секты вне закона, но эти совсем подпольщики, потому что очень, очень лютые. Такие современные бородатые крестоносцы. У них в уставе прямо так и записано, что всякий иноверец, упорствующий в своем заблуждении, должен поскорее предстать пред судом божьим – чтобы убедиться, что правильный бог только один, остальные – самозванцы. А «всякий» в их понимании – это и мусульманин, и иудей, и буддист. Даже, между прочим, католик с протестантом. Они только православие приемлют, хотя православная церковь к ним никакого отношения не имеет.

– Что-то я не улавливаю, – с недоумением заметил я. – Контора нанимает нас, чтобы воевать с какими-то сектантами?

– Не с какими-то сектантами, – поправил меня Ружин, – а с серьезными религиозными экстремистами. Тебе нужно объяснять, что это такое? Это Талибан в Афгане, это ваххабиты в Чечне. Слыхал о таких?

– Ну?

– «Вестники Судного дня» – то же самое, только христианского разлива. Упертые фанатики. Я тебе уже говорил – они считают, что все иноверцы должны быть уничтожены. А знаешь как? Минируется церковь или синагога, а когда люди собираются на молитву, все взлетает в воздух. Поскольку души молящихся в этот момент обращены к богу, они предстают на его суд без хлопот и препятствий. Аминь. Ты в бога веришь?

– Хрен его знает. Я агностик.

– А я совсем не верю. Потому что атеист. Получается, мы с тобой тоже в группе риска. У атеистов и агностиков храмов нет, поэтому проживем дольше верующих. А вот когда они разберутся с ними, то примутся за одиночек вроде нас. Твое здоровье, – он поднял вторую кружку и сделал глоток.

– Чтобы со всеми иноверцами разобраться – серьезная организация нужна, а не вшивая секта, – возразил я. – Такую работу с кондачка не проделать.

– Вот! – Ружин удовлетворенно поднял палец. – Когда-то они были маленькой кучкой свихнувшихся фанатиков и на них не обращали внимания. Как на комара, который спит в углу и до поры, до времени не кусается. К тому же они упрятали свою штаб-квартиру куда-то глубоко в сибирскую тайгу, в глухую деревню, даже название которой не все знали. Террористическому отделу они тогда были неинтересны – там сумасшедшими не занимаются. А фанатики между делом вербовали себе сторонников в городах. И навербовали больше, чем дохрена – время нынче такое, многие захотели верующими стать, когда религия в общество вернулась, но краев при этом не знают. Да и во что именно верить – тоже не знают. А своей башкой думать не хотят. Готовы принять любую ерунду, которой их разные проходимцы пичкают. Вот «Вестники» этим и воспользовались. А когда решили, что сторонников достаточно – р-раз! и вышли из глубокого подпола. И разработали план войны с неверными. Даже учения провести успели. Ты, может, слышал – пара синагог и мечеть были взорваны, двадцать человек погибли.

– Какие недетские страсти! – поразился я. – А при чем здесь ты? Только не говори мне, что у отдела по борьбе с терроризмом закончились исполнители.

– Нет, зачем закончились? – удивился Ружин. – Их там еще, как собак нерезаных. Тут дело в другом. У этих «Вестников» оказалась вполне профессиональная верхушка. Они сумели подобрать себе таких помощников, которые полностью сдали им состав местного антитеррористического отдела. Если не полностью, то, во всяком случае, тех людей, которых нужно опасаться. Ребятам в отделе удалось достать кой-какие документы сектантов, и теперь они рвут волосы на заднице – все агенты засвечены, все исполнители сектантам известны в лицо. Нужны новые люди, о которых «Вестники» слыхом не слыхивали. А я вчера заглянул к начальнику нашего управления, – кстати, по поводу твоей стрельбы; уточнял, не был ли это терроризм, – и он предложил мне подключиться к работе.

– Так-таки взял и предложил?! – ахнул я.

– Не так-таки, а очень серьезно и со всей ответственностью! – Ружин не принял сарказма, нахмурился было, но, вспомнив, что я с ним никаких соглашений еще не заключал и ничем ему не обязан, утопил свою досаду в пиве. Потом вытер губы и напомнил: – Я ведь уже говорил, что работал в одной параллельной структуре… Ха! А как, ты думаешь, я сумел выяснить, откуда ты звонил? Ты лучше не задавай ненужных вопросов – тогда не будешь получать ненужных ответов. Лишняя информация – она, знаешь ли, спать мешает. Короче, он предложил, а я согласился. Только сразу условия поставил: группу набираю сам, при желании – каждому участнику изменение имени и внешности. Про четыреста баксов, правда, они первые заговорили.

– Какие четыреста баксов? Ты про сотню говорил.

– Операция рассчитана на четыре дня.

– Не жирно, – я хохотнул, вспомнив, какую сумму мне заплатили за Корнийца.

– Тебе хватит. Отпущение грехов гораздо больше стоит. А его еще заработать надо. Такие вещи за легкую прогулку не предлагаются.

– Здесь я с тобой соглашусь. А почему я?

– Понимаешь ли, я слегка поторопился, взяв на себя набор группы. Стал думать, кого пригласить – а в голове пустота. Трое сослуживцев от облучения померли, один удавился, еще один из окна выбросился. Двое в психушке. От них проку – как с козла молока. А тут ты позвонил, и я подумал – а почему бы нет?

– Действительно, – съехидничал я. – Почему нет? Только мне не особенно привычно в деревне работать.

– Ты не понял, – отмахнулся Ружин. – Они к началу войны ставку главнокомандующего поближе к линии фронта перенесли. В город. Так что деревня отменяется. Ну, как тебе предложение?

– Цепляет, – подумав, признал я.

– Значит, по рукам?

Я первым протянул руку и с удовольствием отметил, что Ружин облегченно вздохнул. Значит, действительно нуждался – не просто в напарнике, а именно во мне. Это была какая-никакая гарантия взаимопонимания.

– Тогда сегодня в восемь я жду тебя у входа на авиавокзал.

– Почему такая спешка?

– Черт! – он хлопнул себя по лбу. – Самое главное забыл. Начало войны назначено на ноль часов ноль минут через четыре дня, включая сегодняшний. Операция под кодовым названием «Пирл Харбор». Не очень оригинально, правда? Только сотня храмов уже заминирована, и неизвестно, каких и где. Так что простым разминированием предотвратить войну не удастся. Лихо?

– С размахом, – согласился я. – Собственно, в их лихости я уже не сомневаюсь. А меня как-то все больше и больше на добрые дела тянет.

– Значит, договорились? В восемь у авиавокзал. У тебя инструмент свой?

– Свой.

– Прихвати его.

– Кто нас с инструментом в самолет пустит? – удивился я.

– А кого мы спрашивать будем? – еще больше удивился он. – Нам аккуратно выделят отдельный борт, так что не переживай.

– Тогда нет вопросов, – я еще раз пожал его протянутую руку, после чего Ружин поднялся из-за стола и пошел к выходу, оставив меня допивать заказ, которого было еще – бокал пива и порция коньяку.

Мелко глотая благословенный богами и прочими потусторонними существами напиток, я думал о деле, в которое ввязался хоть и по собственной воле, но нежданно-негаданно.

Все выглядело как-то нереально. «Вестники Судного дня» со средневековыми кровожадными инстинктами. Наверняка все, как один, параноики. Мечети, кирхи и синагоги, готовые взлететь на воздух. Бред. Впрочем, моя собственная жизнь в глазах любого обывателя выглядела не меньшим бредом, однако я жил и не замечал в ней ничего противоестественного. Дело привычки.

Но чем больше я раздумывал над предложением Ружина, тем сильнее проникался мыслью, что в это дело ввязался напрасно. Непривычная работа в незнакомых условиях – хуже не придумаешь. Куда спокойнее оставаться в городе, пусть даже меня здесь ищут корешки Корнийца. В городе все привычно, здесь я каждую лазейку знаю. А это позволит выжить при любом раскладе.

Однако я уже дал слово, значит, не имел права отрабатывать назад. Дурацкая привычка лезть туда, куда собака нос не совала!

3

Возвращаясь домой, я внимательно поглядывал по сторонам. Между прочим, имел на это полное право – в конце концов, кто такой Ружин и с чем его употребляют, доподлинно еще неизвестно. Не факт, что автобиография, которой он разразился в баре, соответствовала действительности. Я под пиво о себе могу еще и не такое наплести. Очень удобно, когда нет возможности проверить твои слова на раз-два, а подогретая алкоголем фантазия фонтанирует.

Однако ничего подозрительного не произошло, и это в некоторой степени опровергало мои подозрения в отношении журналиста – вряд ли тот был связан с корешками Корнийца. Будь иначе, они не стали бы откладывать в долгий ящик наказание меня, виновника их последних треволнений – раз уж этот виновник был вполне конкретно обозначен их посыльным.

Впрочем, чтобы убедиться, что Ружин не враг, желательно было добраться до аэропорта, взойти на борт и сказать последнее «прости» городу, когда он поплывет под крылом самолета. А со стопроцентной уверенностью я смогу утверждать это лет через десяток, когда страсти улягутся и я, если останусь в живых, вспомню о приключении, лежа на тахте с зажатой меж пальцев рюмкой коньяка и поглядывая на экран телевизора сквозь полуопущенные веки. Вот тогда у меня уж точно никаких сомнений не будет, и я смогу с полной определенностью сказать: «Да, Ружин – честный малый». Или же наоборот.

Дорога в аэропорт тоже обошлась без приключений, отчего я, миновав прозрачные двери пассажирского терминала, испытал несказанное облегчение. Правда, с долей веселой обиды – словно город покидал не главный герой последних пары дней его жизни, а какой-нибудь заурядный обыватель. Ни салюта, ни цветов, ни шампанского. Нет в жизни справедливости.

Но окончательно разочароваться в жизни мне не удалось, поскольку кое-что в честь проводов все-таки было сделано. Рядом с Ружиным, которого я, едва ступив в огромный зал, с легкостью отыскал глазами, стоял какой-то тип. Он имел настолько неприметную наружность, что я готов был поставить на кон левую почку – товарищ представлял безжалостную и беспощадную госбезопасность.

– Вот, – представил меня Ружин, когда я присоединился к их компании. – Стрелок-любитель, поскольку удостоверение профессионала получить не удосужился. Мог бы стать олимпийским чемпионом, да постеснялся, ибо феноменальный скромник.

– Это сейчас что было? – поинтересовался я, но вместо ружинского голоса услышал хриплый баритон его спутника, который, окинув меня клейким взглядом, протянул:

– Та-ак! Выходит, это ты давеча на площади Павших Героев кровавую баню истопил?

– С чего ты взял? – грубо отозвался я. – Никакого отношения к тому делу не имею. Я вообще в тот момент в библиотеке был, книжку по домоводству читал.

Ситуация резко перестала доставлять удовольствие. Какого черта задавать подобные вопросы? Других тем для разговора не нашлось, что ли? Кто, вообще, этот тип и зачем он притащился сюда вместе с Ружиным? У них в конторе что – кончились более воздержанные люди? Да и сам журналист, признаться, утратил ту небольшую толику доверия, которое я начал было испытывать к нему. Что я знал о Ружине? Фактически ничего. Его слова могли быть правдой, но могли и не быть. Вообще, вся эта история могла оказаться тщательно спланированной и хорошо проведенной операцией. Если Ружин меня обманул и все-таки записал нашу беседу на спрятанный между ног диктофон, то можно было начинать планирование досуга на все оставшиеся годы. Исходя из обстановки, в которой эти годы пройдут – где-нибудь в «Белом лебеде» или «Черном дельфине». Дело даже не в записи нашего разговора – сама по себе она слабый аргумент. Дело в том, что я возымел глупость с доверчивостью теленка прийти в аэропорт с дипломатом, в который была аккуратно уложена винтовка. Та самая, из которой я накануне сделал три выстрела. Да и раньше, случалось, постреливал.

Я помрачнел. Это же надо оказаться таким идиотом – поверить государственным гарантиям, которые давал даже не государственный человек, а какой-то журналист! Это говорило о том, что Ружин умеет быть чертовски убедительным – не дай бог, в долг попросит, ведь все заначки ему отдашь! Но это ни в малейшей мере не оправдывало меня. Ведь я даже пальчики со своего «оленебоя» не стер. Притом, что прежде делал это регулярно – кто знает, как обстоятельства сложатся? А вот нынче расслабился. Доверчивость – мать всех бед. Моих, во всяком случае.

Исподволь оглядевшись по сторонам, я постарался прикинуть путь к отступлению. Думал, что делаю это незаметно, но гэбэшник быстро смекнул, что к чему.

– Не суетись, – насмешливо сказал он. – Никто тебя не тронет. Если бы это была засада, тебя повязали бы еще до того, как ты к нам подошел.

Возможно, он говорил правду. А может, просто замазывал глаза, опасаясь, что с моей стороны последует какой-нибудь фортель. На всякий случай я решил не расслабляться. Но Ружин неожиданно подмигнул:

– Спокойно! У этого дяденьки, – он кивнул на неприметного, – погоны полковника на плечах. Согласись, что при таких звездах глупо самому выезжать на операцию?

– Полковники тоже разные бывают, – проворчал я. – Некоторые и в генерал-полковниках жопу рвут, потому что адреналина хочется. А если он не из таких, тогда что вообще тут делает?

– Вас провожать приехал, – хмыкнул полковник. – Тебя дураком мать-природа сделала или это ты уже после, своими стараниями умудрился? Кто вам без меня самолет предоставит, кто разрешение на вылет даст?

– Ну, – кивнул я. – Без тебя мы – как водка без градусов: вроде, жидкая, а никому нафиг не нужна. Может, тогда скажешь, зачем здесь эти двое ошиваются? – мой указательный палец едва заметно указал в сторону расписания полетов. Там парочка таких же неприметных, как полковник, непрестанно отпихивала друг друга плечами (в целях конспирации, разумеется) и изо всех сил делала вид, что совершенно не интересуется происходящим.

– Это не мои люди, – холодно сказал полковник. – Это москвичи. Какого-то торговца антиквариатом сейчас брать будут. Больше я про них ничего не знаю. А если для тебя это так принципиально, то мои хлопцы – вон, – и он указал на закуток, где томились ожидающие. Там посапывало человек десять, вполне подходившие под определение «неприметный». Но я сильно сомневался, что все они проходили по тому же ведомству, что и мой собеседник. В этом отношении его можно было поздравить – подбор кадров великолепный. В толпе растворяются так же быстро и бесследно, как водка в пиве. И действуют с таким же подвохом.

– Охрана? – я, не сдержавшись, усмехнулся.

– Сопровождение, – строго поправил он.

– Один хрен.

– Отнюдь. – Полковник посмотрел на меня в упор, но я не испугался. Хотя повод был: в его глазах, за дымной поволокой безразличия, прятался рентгеновский аппарат, способный разглядеть подноготную всех и каждого, даже определить, какого цвета у меня трусы. – А у тебя хорошее чутье. Москвичей сразу вычислил. А ведь они профессионалы, побольше десятка лет службе отдали. Прямо-таки звериное чутье. Впрочем, за вашим братом такое частенько наблюдается. Благоприобретенное.

– Не «благо-», – возразил я и замолчал.

Неподалеку от расписания прилетов-улетов москвичи взяли в оборот какого-то типа с двумя чемоданами. Он тоже изо всех сил старался выглядеть средне, но у него это получалось из рук вон плохо. Столичные гэбэшники сделали вид, будто вдоволь насмотрелись на стройные ряды букв и цифр, и сначала один, а затем и второй направились в сторону объекта, не уделяя ему при этом никакого внимания. Они даже слегка отклонились в сторону – так, что тот ничего не приметил. Первый вообще отвернулся и уставился на часы, что подмигивали с табло прилетов, но, оказавшись за спиной ведомого, резко сменил курс и, зайдя с тыла, легко ударил гражданина по шее – в основание черепа. Не так, чтобы отправить в нокаут, но так, чтобы слегка оглушить и без помех вывернуть руки задержанного за спину. Тем временем к месту событий подтянулся второй, вынул из внутреннего кармана пиджака какую-то книжицу, сунул ее под нос задержанному и что-то произнес одними губами. Объект побледнел, как полотно, а гэбэшник, достав легкие резиновые перчатки, неспешно надел их и, подхватив с пола трофейные чемоданы, направился к выходу. Его напарник сказал что-то задержанному, – за дальностью расстояния неслышное, – и, получив ответ, отпустил вывернутые руки. Пленник оказался человеком понятливым и покладистым, послушно пошел рядом со своим неожиданным стражем – чуть впереди него и стой же скоростью, что и москвич, унесший чемоданы.

– А почему на проверке багажа не взяли? – спросил я.

– Потому что у него там свой человечек.

– Тогда чистая работа.

– Обычная работа, – снова поправил полковник.

– Все? – поинтересовался Ружин. – Вооруженное противостояние закончилось?

– А пусть он не лезет со своими дурацкими комментариями, – сказал я.

– Ты!.. – зашипел полковник. – По тебе «вышка» горькими слезами плачет! А ты стоишь здесь сытый, живой и свободный, и еще что-то пытаешься предъявлять! Урка хренов.

– Что – на личности перейдем? Ну, так я не урка. Зато за свою жизнь столько урок перебил – тебе и не снилось. За тебя пахал, полкан, понял, да?

– Идейный, падла?! – он яростно прищурился. – Скажи спасибо генералу – это он запретил вашего брата мочить, как бешеных собак! «Они мафию изнутри выгрызают!.. – передразнил он неведомого мне генерала. – Им бы даже помочь не мешало…». Тьфу! Моя бы воля – я бы на вас охотничью лицензию выдавал! С указанием конкретного адреса. Да мы про таких, как ты, «идейных», все знаем…

– Успокойся, Василич, – резко оборвал его Ружин. – Здесь не зал суда, да и ты не прокурор. Мы сейчас партнеры, не забыл? Он по вашему делу согласился на риск пойти, так уважай хотя бы это. А если решили оскорблять друг друга – то лучше сразу разойтись в разные стороны. Может, хоть более приятные воспоминания о знакомстве останутся.

Профессионал должен оставаться профессионалом в любой ситуации. Полковник не выдержал, вспылил и наговорил гадостей в мой адрес, но, будучи настоящим профессионалом, сумел признать, что повел себя глупо и по-детски. И даже попытался сгладить ситуацию:

– Прошу прощения. Накипело. Я работаю по другому профилю, но с киллерами тоже приходится частенько сталкиваться. Хотелось бы пореже. И я не могу их тронуть. Вот и сорвался. Действительно, прошу прощения.

– Все, забыли, – подвел черту Ружин.

Я ничего не сказал. Замкнулся в себе и ощетинился, как еж. Полковника, конечно, можно понять. Как человек здравомыслящий, я отдавал себе отчет, что мое ремесло при всем желании к благочестивым отнести невозможно. Неправедные деньги добывались неправедным образом и были обильно смочены человеческой кровью. Ожидать всенародной любви или хотя бы благожелательного отношения к себе при таком раскладе было бы глупостью. Но ситуация выглядела неоднозначно. Я мог быть по колено испачкан в крови, на моей совести могла быть не одна тысяча жизней, но оскорблять меня, когда между нами заключен пусть устный, но все же договор, полковник не имел морального права. В данном случае я был всего лишь вольнонаемным, и, если бы занимался, допустим, самогоноварением, а не убийствами, мне бы не предложили участвовать в этом мероприятии. А коль предложили, то, наверное, знали, с кем имеют дело. И нечего презрительно морщиться при моем появлении. Когда вызывают сантехника, ему не говорят, что от него дерьмом несет, потому что это и ваше дерьмо тоже.

– Забыли, – кивнул гэбэшник. Постоял немного, кусая нижнюю губу – досадовал на себя за то, что не смог сдержаться – потом бросил: – Ладно, пошли.

Куда пошли, объяснять не стал. Наверное, подразумевалось, что мы сами знаем, куда. Ружин, может быть, и знал, а вот я – нет. Даже не догадывался, пока мы не оказались на служебной территории. Здесь полковник нас оставил, жестом попросив подождать, и я спросил Ружина:

– Это он куда?

– Добывать нам борт. – Ружин, похоже, чувствовал себя вполне комфортно. Наша с полковником перепалка неприятных ощущений ему не доставила. Ну, погрызлись – и погрызлись, с кем не бывает. Тем более что он сам оказался как бы в стороне. Как бы не при чем. Загвоздка была в том, что именно его стараниями я вляпался в дурацкую спасательную авантюру. И, на мой взгляд, он мог более решительно встать на мою сторону. Это было бы справедливо. Но он повел себя, как импотент, и я даже слегка обиделся на него. Хоть и не настолько, чтобы перестать разговаривать. Во-первых, Ружин с куда большим основанием мог считаться моим союзником, чем ушедший полковник. А во-вторых, он все-таки оставался моим напарником – я, не смотря на стычку с комитетчиком, не собирался отрабатывать назад и в срочном порядке отменять участие в экспедиции. Потому что, поразмыслив, решил, что она нужна мне уж никак не меньше, чем я – ей. Если представилась возможность хоть немного очиститься от прежних грехов, упускать ее не стоило – иначе никогда не удастся избавиться от типов вроде полковника, осведомленных о моей жизни почти так же хорошо, как я сам. Они будут открыто плевать мне в глаза в полной уверенности, что имеют на это моральное право. Но индульгенция – это на перспективу. А в настоящий момент действительно лучше было убраться из города. Тем более – под прикрытием столь серьезной организации, которая к тому же будет тщательно прикрывать тылы в то время, пока я буду работать на нее. Собственно, я даже затруднялся определить, какая из этих двух причин сыграла решающую роль. Главное, что я в этот вечер был здесь, в аэропорту, вполне готовый к тому, что наобещал Ружин мне давеча в кафетерии.

Обладатель неприметной наружности и больших звезд на погонах задержался несколько дольше, чем предполагал я и, наверное, он сам. Скорее всего, именно поэтому через десять минут появился перед нами очень раздраженный и красный на лицо. Что-то у него было не в порядке с нервами. Может быть, в бытность лейтенантом или капитаном он и был хладнокровным майором прониным, но кабинетная работа заметно подорвала его психику.

– Седьмая полоса, – зарычал он на нас. – Вылет через двадцать минут. Чертовы живоглоты! Была авиация государственной от «А» до «Я» – никаких проблем не возникало. В любой момент, когда приспичит – обеспечат и предоставят. А сейчас все мастера стали пальцы выгибать. Как будто не понимают, что пальцы обломать недолго…

– Да что с тобой, Василич? – удивился Ружин. – Ты что-то сам не свой сегодня. Ведешь себя, как баба климактерическая.

– Не знаю я, Олег, что со мной, – полковник с досадой махнул рукой. – Наверное, в отпуск надо. В санаторий, нервы подлечить. Устал. Ладно, пошли к самолету.

Закоулки служебных помещений он знал, как свои пять пальцев. Вел нас уверенно, ничуть не сомневаясь, что выведет, куда нужно. За ним, с той же уверенностью в его познаниях, топал Ружин. Мне ничего не оставалось, как следовать за ними.

Ни за что бы не подумал, что оболтус, шарахавшийся взад-вперед у стеклянной двери, выводящей на летное поле, приходился нашему проводнику коллегой. С виду он больше походил на классического хиппи: щетина недельной давности, длинные – ниже плеч, – собранные сзади в пучок засаленные волосы. И, разумеется, потертые джинсы, даже с намеком на дырку в районе правой коленки. Тем не менее, их профессиональная связь с полковником сомнений не вызывала. Василич давно доведенным до автоматизма движением извлек из нагрудного кармана служебную корочку и сунул ее под нос волосатику. Но тот, даже не взглянув на ксиву, с самым серьезным видом приложил руку к непокрытой голове. Полковник рявкнул что-то на неизвестном языке, судя по тону – весьма гневное, и, печатая шаг, направился вглубь открытого всем ветрам бетонированного загона для самолетов. Может быть, ругался он и по-русски, да вот нервы, взведенные до предела, подвели, и слова скомкались в горле. Хиппи остался очень доволен произведенным эффектом и скалился ему вслед до тех пор, пока мы – сперва Ружин, затем я – не прошли мимо.

Самолет, выделенный под наши нужды, был небольшим – аккурат на двух пассажиров. Подошедший минут через пять пилот поинтересовался: «Вы летите?», сделав ударение на первом слове, и, будучи удостоен лишь немого кивка, – чего ему оказалось более чем достаточно, – шмыгнул в кабину. Подготовка много времени не отняла, и уже через несколько минут мы услышали:

– Все готово. Занимайте места согласно купленным билетам.

Полковник, все это время пялившийся в небо стеклянным взглядом, встрепенулся и обронил с губы одну-единственную, но странную до мурашек по спине фразу:

– Ну, с богом, товарищи!

4

– Тамбовский волк тебе товарищ, – зло сказал я, когда, готовый погрузиться в сумрак, но еще по-вечернему светлый город вальяжно, как знающая себе цену шлюха, разлегся под крылом нашего самолетика.

– Это ты о ком? – сквозь полудрему поинтересовался Ружин. Совесть его, наверное, была чиста, как у младенца, а при такой совести отчего бы не поспать – тем более, что равномерное гудение моторов убаюкивало? Зато я заснуть не мог. И дело было совсем не в угрызениях совести.

– Это я о полковнике.

– Зря ты о нем так, – лениво возразил он, приоткрыв левый глаз. – Василич на самом деле нормальный мужик. Ну, сцепился с тобой – это еще ничего не значит. Просто когда работаешь много и с напряжением, крыша начинает съезжать. И этот процесс от владельца крыши не зависит. А когда работа такая, как у него, крыша едет во вполне определенном направлении. Чего доброго, можно и пистолет выхватить, и пострелять в тех, кто тебе не приглянулся. Ему же со всякой шушерой дело иметь приходится – маньяками, садистами, шизоидами всех мастей. Ты уж его прости. Не сдержался человек. Этому, хочу заметить, и ремесло твое поспособствовало. Если бы ты на рынке лифчиками торговал, он бы на тебя ни за что не накинулся. Верь мне.