Текст книги "Хэллоуин (сборник)"

Автор книги: Дмитрий Козлов

Соавторы: Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Михаил Киоса,Наиль Измайлов,М. Парфенов,Владислав Женевский,Борис Левандовский,Мария Артемьева,Андрей Сенников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Мария Артемьева
Маршрут выходного дня

Ни одного автобуса за сорок минут… Отлично! Провалились они все в одночасье в какую-то чертову дыру.

Засовываю руки поглубже в карманы плаща, втягиваю голову под защиту воротника, прячу холодный нос в шелковый шарфик легкомысленной расцветки, дышу на ладони, приплясываю, стараясь согреться… Ничего не помогает.

Повисший над трассой густой туман сочится дождем. От сырости не спасают ни плащ, ни зонт: меня как будто завернули в мокрую вату. Холодно. Торчать на остановке в такую погоду, да еще в полном одиночестве – какой-то тоскливый апокалипсис. Целые стада ледяных мурашек бегают по спине.

Черт с ним, с автобусом!

Отчаявшись, поднимаю руку и голосую, но… Туман. Сплошной туман. Из-за него водители не успевают меня заметить.

Не снижая скорости, проносятся мимо. Мне достаются ледяные брызги из-под колес.

В ближайшей выбоине на асфальте скапливается дождевая вода. Кофейного цвета лужа угрожающе набухает, подбираясь к остановке, где я прыгаю, пытаясь привлечь внимание тех, кто за рулем.

Десятый час пасмурного октябрьского дня. Темнеет.

Желтые блики от света фар размазываются вдоль дороги жирными кругами.

И вдруг из облака тумана выныривает прямо на меня лобастая морда старого, проржавевшего ЛИАЗа. Я думала, такие уже не ездят. Откуда этот анахронизм в десяти километрах от столицы? А впрочем, хоть кладбищенский катафалк – лишь бы подбросил до города, до конечной метро. Сейчас капризничать не приходится.

Подбежав к самому краю: еще чуть – и вскочила бы в лужу обеими ногами, – я закричала и замахала рукой.

Водителя не увидела – только смутную тень за стеклом, запотевшим изнутри и грязным снаружи. Зато он меня разглядел: ударил по тормозам, и автобус, взревев двигателем, замер, распахнув передо мной двери.

Наконец-то.

Сложив зонт, нырнула в теплое автобусное нутро. Меня обожгло горячей волной воздуха, идущей из-под колес от выхлопной трубы, наверняка ржавой и прогоревшей.

В салоне сильно воняло. И не только бензином, а еще чем-то – затхлым, гнилым. Навязчивый, смутно знакомый душок…

Шла Саша по шоссе…

Глупая скороговорка из детства прозвучала в голове так неожиданно и не к месту, что я вздрогнула. Померещилось, будто ее произнес чужой голос.

– Маршрут выходного дня! – сказал из своей кабины водитель. – Едем, девушка?

Он смотрит на меня из тени кабины в зеркало заднего вида. В отражении его глаза кажутся двумя черными провалами.

Я пожала плечами и кивнула: каким бы маршрутом ни следовал этот дряхлый автобус, дожидаться чего-то другого в наступающей ночи, на холоде и под дождем – увольте! С меня хватит.

Я сунула в приоткрытое окошко плату за проезд, прошла в салон и плюхнулась на единственное свободное место прямо за кабиной водителя – раньше такие места предназначались кондуктору – и закрыла глаза.

Шумно вздохнули двери, закрываясь; мотор зарычал, автобус дернулся и начал набирать скорость.

Хорошо.

Куда может ехать загородный автобус с этой стороны шоссе? Только в город. К метро. К людям.

Если б не этот запах… Кислый ком тошноты подкатил к горлу. Запретив себе думать, я сильнее зажмурила глаза и уткнулась носом в шелковый шарфик, вдыхая аромат своих духов. Странно – раньше я не замечала, какой у них сладковатый, приторный привкус…

Взмахнув руками, она взлетела вверх, будто скомканная упаковка фастфуда, которые вышвыривают в окна грузовиков дальнобойщики. Что-то красное – нет, белое – порхнуло перед глазами: маленькое, легкое, вроде мотыльков, когда их несет ветер. Слева сочно хрустнуло, и на лобовом стекле распустила тысячи лепестков мохнатая красная – нет, желтая – хризантема.

Шла Саша по шоссе…

Автобус подпрыгнул на выбоине: я дернулась и открыла глаза. Или мне показалось, что я их открыла.

Возможно, я все-таки сплю. Ведь не может такого быть, чтобы в автобусе сидели… покойники? Мужчины, женщины, дети, перемазанные жирной могильной землей.

А этот лысый, который, наклонившись, смотрит прямо мне в лицо, – у него же вместо носа мясистая дырка. И в ней копошатся, извиваясь, толстые белые личинки. Они дергаются, и одна-две сейчас свалятся прямо на меня…

Взвизгнув, я отшатываюсь в сторону. И… влетаю лбом в стекло. Нет, я все-таки заснула.

Мотор надрывно гудит, автобус несется в кромешной тьме, словно проваливаясь все ниже в бездну, но в салоне горит тускловатый свет, тепло и уютно. Пассажиры сидят, тихо переговариваясь между собой, как старые друзья.

Если б не запах…

Чтобы не думать о запахе, я прислушиваюсь к разговорам людей в салоне. Но они до ужаса обывательские, скучные. Ничего интересного.

– Рано. Потерпи. Надо дождаться остановки, – бубнит какой-то парень.

– Слушайте, но ведь отпуск! Что, даже в отпуске нельзя как-то… по-человечески? Мы же заплатили, – жалуется девушка.

Шла Саша по шоссе…

«Мотыльки» шлепнулись на дорогу, завизжали тормоза. Огромная фура чуть не завалилась набок, объезжая их. А они еще дергались, будто рассчитывали взлететь снова, вырвавшись из влажных ладоней дождя. Но это невозможно: вода слишком тяжела для легких крыльев. Рядом с ярким пятном на сером асфальте стоит женщина в красной – нет, оранжевой – куртке и смотрит на меня. Сквозь меня. Шла Саша по шоссе…

– Лапуля! Здесь не пять звезд, как в Хургаде! Здесь у нас вживую. Натуралочка, – вмешался прокуренный мужской голос. – Видишь ли, каждый год, тридцать первого октября, мы с друзьями…

Он не договорил, но люди вокруг и без того поняли шутку. И засмеялись. Сразу много голосов. Может быть, смеялись все, кто ехал в автобусе. Это было странно.

Я открыла глаза: в жидком свете лампочек под потолком лица пассажиров – изжелта-серые. Как у трупов, не больше двух суток пробывших в земле. Когда еще не осела земля над могильным холмиком…

– Спите, спите, девушка! – заметив, что я подняла голову, сказал лысый дядька в черном плаще. – Время еще есть.

– А когда будет метро? – спросила я, подавляя нервный зевок. Слишком душно. Хочется на свежий воздух.

– Метро? Никогда. Да вы спите, спите. Не волнуйтесь. Это ведь маршрут выходного дня! – ласково говорит лысый, махая рукой.

В его словах нет никакой логики, но спорить или возражать не тянет: пассажиры автобуса уставились на меня. На физиономиях, скрытых тенями, глаза кажутся черными дырками: я их не вижу. Но чувствую: лицо горит под их острыми взглядами. Они будто выжигают на мне тавро, черные метки.

Отвернуться бы. Но как?

Я пожалела, что легкомысленно плюхнулась на кондукторское место. Высоко сижу, далеко гляжу… Не столько я гляжу, сколько на меня глядят. Ведь это единственное кресло в салоне, развернутое спиной к водителю и дороге и лицом – к остальным пассажирам.

Может, лучше встать? Развернуться спиной к их настырным взглядам?

Шла Саша по шоссе…

Она шла спиной к трассе, нарушая все правила. Вылезла на обочину, потому что пешеходную тропинку залило дождем, и на ее пути разлеглась бурая и топкая непролазная лужа. Девчонка со своими сушками и чупа-чупсом растерялась…

Черт! Нет, мысль повернуться спиной к… к… к НИМ – она мне не понравилась. Если бы остановка… И вообще – когда уже все-таки метро?

Автобус ведь давно едет. Пора бы ему достичь границы города. Натужно ревя, он мчится, все ускоряя ход. Как-то слишком быстро для затерханного старого ЛИАЗа.

Повернув голову и скосив глаза, я поглядела через плечо на дорогу впереди: нет, там все еще не зажглись фонари городских окраин, не засияли огни реклам и многоглазые силуэты высотных домов не замигали разноцветными глазами. Но темнота впереди заметно налилась красным – словно где-то на дороге полыхает костер или страшное огненное око пялится на маленький автобус из тьмы.

Пока я смотрела вперед, кто-то толкнул мой локоть. Вокруг смешки. Оборачиваюсь. Рядом стоит черноволосый коротышка – мокрые грязные сосульки волос обрамляют узкое дегенеративное лицо. Кинув на меня тоскливый туманный взгляд, он опустил глаза и забормотал:

– Простите. Я ничего. Я так, для памяти.

Я отвернулась от него. Но меня снова толкают.

– Шла Саша по шоссе! И сосала сушку! Шла Саша по шоссе…

Мягкие толчки сопровождаются словами, словно выдернутыми из моей собственной головы. Обернувшись, я вздрагиваю: все пассажиры салона столпились вокруг меня и смотрят. А коротышка, пыхтя и гнусаво пришепетывая, низко нагнув голову, возится, что-то держа перед собой обеими руками, дергает этим, тычет мне в бедро, в локоть и сладострастно постанывает:

– Шла Ссссаша… и ссссосссала-ааа… уааа!

Он замер, согнувшись, – и все вокруг замерли. Шумно выдохнул. Вытер ладони о свою замызганную войлочную курточку, кивнул мне и юрким ужом ввинтился в толпу.

Удивленная, я осмотрела свой плащ: он оказался в чем-то измазан. Я полезла в карман за платком и перепачкала пальцы в клейкой матово-белой жидкости.

Вокруг засмеялись, зааплодировали.

– Ай-ай-ай! Да ведь это некрофилия! – воскликнул кто-то в толпе. И они опять рассмеялись. Все.

Кровь бросилась мне в лицо, щеки загорелись, будто их крепко натерли варежками на морозе. Я вскочила, схватившись за поручень.

Почему они смеются? Почему за все время поездки не было ни одной остановки? Ни один пассажир не вышел. Что это за маршрут? Куда идет автобус?!

Все это я, кажется, крикнула вслух.

Но мне никто не ответил.

Они – ОНИ – все так же стоят с ухмылками на серых лицах и таращатся пустыми черными провалами глаз. И все молчат. Мои нервы не выдержали:

– Пожалуйста, ради всего святого! Куда идет этот автобус?! Прошу вас!

– Шла Саша по шоссе, – объявил водитель в микрофон. – Приготовься: сейчас будет остановка.

И тут в голове у меня что-то щелкнуло. Я поняла. Узнала запах кладбищенской земли. И вспомнила все, что так долго и старательно забывала.

– Нет, пожалуйста!

Завыв, бросилась к дверям, к выходу из автобуса.

– Остановите, я не хочу!

Рыдая, стучу в двери. Больше нет сил притворяться, что ничего не помню. Раскрашивать кровавые картинки в голове в какие-то другие цвета. Делать вид, что старая детская скороговорка прицепилась ко мне случайно.

– Это ошибка. Я не виновата. Я была слишком расстроена. Пустите! Разве вас никогда не бросали любимые?! – кричу я. Плача, царапаю двери, стараюсь отодрать их друг от друга, расцепить слитые воедино железные половины – все напрасно. Только зря обломала ногти и ободрала кожу на руках.

Автобус с ревом мчится сквозь багровую мглу, его трясет и подбрасывает, из бушующего пространства вокруг несутся вопли, стоны и смех, и грязным дождем сочится кровь и боль…

– Откройте!

Автобус дернулся и, наконец, притормозил.

– Шла Саша по шоссе… Желтая куртка, розовый рюкзачок. Жизнь кончена… Потому что Олег ушел от меня. Таня утешает как может. С Нового года у нее осталась бутылка шампанского. Я и выпила-то всего пару бокалов. Вечером дороги всегда пустые. К тому же дождь. Кто ходит по вечерней дороге в дождь?!

Саша. Она шла по шоссе… И ее мама. Они опоздали на автобус, ездили в больницу навещать деда. У девчонки нет отца. От шампанского всегда голова кружится и слегка клонит в сон. Поздно. Я не заметила ее…

Она взлетела над дорогой, как скомканная упаковка фастфуда. Которые вышвыривают из окон грузовиков дальнобойщики. Раздался сочный хруст. Жирное красное пятно растеклось по стеклу; струи крови безобразно растопырились во все стороны пятернями утопающего, щупальцами раздавленного осьминога. Школьная сумка и державшая ее рука отлетели в разные стороны. У ее матери такое глупое лицо. Она удивленно открыла рот. Тетка ничего не поняла, не успела испугаться. Да. Шла Саша по шоссе. Но больше идти не будет.

Водитель остановил автобус.

Все стихло. Двери распахнулись. Снаружи, в черной пустоте, где все еще идет дождь, стоит на залитом кровью асфальте девочка Саша.

Маленькое лицо, разорванное пополам, застенчиво улыбается. Левый глаз со странным бордовым белком, словно гигантская ягода брусники, доброжелательно смотрит в мою сторону растекшейся кляксой зрачка. Другой глаз вытек, и лаковая корочка закрывает ямку в том месте, где он должен быть. Одной рукой Саша держит забрызганный кровью рюкзачок, другой – сиротски придерживает влажный комочек кишок, выпирающих из распоротого живота.

– Хочешь знать, куда я шла? – спросила Саша.

Со светлых волос на лоб капает кровь.

– Нет! – Я зажмуриваю глаза, чтобы не смотреть на чудовище, которое сама сотворила из семилетнего ребенка. – Нет. Я только хочу знать… куда идет этот автобус.

– Маршрут выходного дня, – вмешался в разговор водитель.

– Не понимаю.

Хочется упасть и потерять сознание. Но что-то подсказывает: не получится. Память создает самые жуткие кошмары – от которых нельзя проснуться.

– А что тут понимать, девушка? – тусклым голосом говорит водитель. – Каждый год тридцать первого октября мы с друзьями получаем свободу. Ненадолго. Выходим из могил. Надо же восстановить справедливость. Даже самые ужасные грешники имеют право заслужить прощение. Месть – работенка грязная, но что поделаешь? Надо! Правда, среди нас, в основном, одни отморозки. Так что многие даже получают удовольствие.

Водитель оглядывается и подмигивает мне. При этом часть лица съезжает с его головы и расползается – как нейлоновые чулки, которые дают стрелки, если зацепить их чем-то острым.

– Да, в выходной день можно и повеселиться! – Давешний черноволосый коротышка выбрался из толпы пассажиров и с вызовом уставился на меня: – Правилами не возбраняется. – Он ткнул меня в плечо, и его короткие толстые пальцы с острыми птичьими коготками разорвали мне рукав плаща. – Давайте уже начнем!

– Да, пора. Чего тянуть? – отозвались серые, труполицые пассажиры автобуса. Отпихивая друг друга локтями, они полезли вперед, толкаясь, шипя и распространяя вокруг тяжелый, душный запах могилы.

– Эй! – крикнул водитель. – Дайте-ка ребенку самому разобраться.

Дерущиеся неохотно расступились. Саша, прихрамывая и придерживая рукой живот, подковыляла ко мне:

– Пойдем.

И стиснула мою руку твердой, холодной ладошкой.

– Да, маленькая, – откликнулась я, лихорадочно пытаясь сообразить, есть ли способ скрыться от мертвецов. – Конечно, пойдем. Далеко?

Мы шагнули в раскрытые двери автобуса и оказались под дождем. На том самом месте, с которого я так неудачно уехала. Вернее, думала, что уехала.

Все случилось именно здесь.

Год назад, возвращаясь от подруги на машине, я сбила насмерть девочку семи лет на глазах у ее матери. Моему адвокату удалось скрыть от следствия, что я пила, прежде чем сесть за руль. Зато матери Саши не поздоровилось: суду представили доказательства, что она вела распущенный образ жизни и плохо следила за дочерью. Почти год мне удавалось не вспоминать этих двоих.

Проклятый автобус, проклятый маршрут выходного дня!

Над дорогой сеется холодная морось, грязная и липкая.

– Куда мы идем? – спрашиваю я Сашу. – Я чертовски устала, знаешь ли…

– Уже пришли. – Девчонка махнула рукой, и в ее плече скрипнула сломанная кость. Прямо перед нами возникли из тумана черные железные ворота. Они гулко запели, распахиваясь. За ними – глубокая, беспросветная чернота, могильный мрак. Бездна.

– Что это? – Сердце у меня подпрыгнуло, ударило в ребро не в такт. – Что там?

– Дом, – сказала Саша и, отпустив мою руку, припустила бежать. – Айда за мной!

– Стой, подожди! – Как не ужасен этот изуродованный ребенок, остаться в черной пустоте в полном одиночестве еще хуже. Я кинулась за Сашей. – Постой!

В лицо ударил свет. Визг. Вопли. Гул мотора. Все вместе, слипшись в комок, несется на меня, разрезая глаза.

– Подожди! – Я выставляю вперед руку, и ее отрывает резкой волной воздуха. Она улетает в сторону. В лицо хлестнуло кровью из плеча. Удар – и что-то липкое выдралось из живота, сделав мое тело как никогда в жизни легким. А потом болевой шок взрывается и оглушает. Как граната.

– Конец…

Грудная клетка с треском разошлась, сердце лопнуло, а мозг, медленно затухая, затрясся, агонизируя во вскрытой черепной коробке.

– Теперь хорошо, – сказала Саша, наклонившись надо мной. Лизнула чупа-чупс в левой руке, сунула его за щеку и, повернувшись спиной, пошла себе дальше по шоссе.

Мои глаза заливает тьма: постепенно разбухая, она вытесняет зрение и окружающий мир.

Картинка, которую последней запечатлевает угасающее сознание, – дряхлый ЛИАЗ в воротах кладбища. Мертвецы, сидя в автобусе, улыбаются, машут руками, приветствуют друзей и близких, которые ожидают их на порогах распахнутых могил.

– Ну как, повеселились?

– А как же! Как всегда.

Но Саша не с ними. Она идет по шоссе совсем в другую сторону. Идет, задумчиво сосет леденец и что-то счастливо мурлычет себе под нос.

Автомобили, не снижая скорости, мчатся сквозь нее, не причиняя девчонке никаких неприятностей.

– Шла Саша по шоссе… Шласс сссаша по шоссе, – поет ветер, и где-то вдалеке, фырча, ему подпевает мотор старого ЛИАЗа. Он готовится ехать по новому маршруту.

Маршруту выходного дня.

Борис Левандовский
Сгоревший

1

Телефонный звонок раздался, когда Жанна вернулась из вынужденного турне по магазинам, – не самое приятное занятие в слякоть, но последние запасы кончились еще вчера. Она отнесла пакеты в кухню, там же пристроила сушиться мокрый плащ и лишь затем, пройдя в комнату, сняла трубку. Телефон успел дважды умолкнуть и начать звонить снова.

В последнее время ей звонили нечасто, и то больше ошибались номером. А сейчас, скорее всего, с ней пытались связаться из рекрутингового агентства – ничего, никуда она от них не денется.

– Алло?

– Наконец-то, – женским тембром ответила трубка. – Ты уже дома?

Глупый вопрос.

«Нет, в дом забрался вор и говорит моим голосом».

– Кто это?

– Ах ты маленькая склеротичная сучонка…

– Марта?! – воскликнула Жанна, едва сдержавшись, чтобы не разрыдаться в трубку. Ну конечно, это в манере Марты – названивать, словно она погорелец, впопыхах забытый спасательной командой на крыше пылающего дома. – Когда ты вернулась?

– Час назад. И сразу вспомнила о своей лучшей коллежанке. Знаешь, о ком это я?

– Догадываюсь, – сказала Жанна, видя расплывшуюся, будто через стенку аквариума, комнату. – Молодец, что сразу позвонила.

– Ну? – многозначительно произнесла Марта.

– Ты о чем?

– Не о чем, а о ком – как его зовут?

– Никак.

– То есть, – протянула Марта, – хочешь сказать, что ты по-прежнему одна?

– И что тут странного? Или, может, на меня это непохоже?

– Откуда мне знать, за полгода многое меняется.

– Ты надолго? – спросила Жанна, переводя стрелку разговора на другие рельсы.

– Недели на две, может быть, на три. Пока Роберта не направят в новый филиал. А все это время я намерена провести во Львове, так что времени у нас будет навалом… Господи, ты даже не представляешь, как я рада тебя снова услышать, так близко.

– Тогда приезжай как можно скорее.

Марта долго молчала, как бы взвешивая их короткий разговор и прокручивая в уме фразу за фразой. Затем сказала:

– Выкладывай, что случилось?

Что она могла ответить?

Кошмар вернулся в ее жизнь после трех лет забвения и надежды, что все давно позади – надежно заперто в прошлом, разложилось на безопасные частицы, как и следует погребенному мертвецу. Вернулся целиком и внезапно, будто никуда не исчезал, а годы относительного спокойствия были всего лишь обманчивым сном.

Она точно помнила мгновение, когда этот погребенный труп вновь обрел плоть. Одиннадцатого сентября – день, когда в Нью-Йорке падали небоскребы Всемирного торгового центра, а Усама бен Ладен, усмехаясь в бороду, объявил войну всему миру. Придя с работы, она включила телевизор и увидела, как в набитое людьми огромное здание врезается пассажирский авиалайнер…

Несколько минут она в шоке следила за происходящим на экране (тем временем соседнее здание протаранил второй самолет), не понимая, то ли это какой-то жуткий розыгрыш, то ли правда, которую отказывался принимать рассудок. И вдруг голос диктора ушел куда-то на задний план, и вместо огромных клубов черного дыма над Манхэттеном, словно попавших в хронику из фильма о вторжении инопланетян, и мечущихся в панике людей… она увидела лицо Анджея, кричащее ей из горящей машины.

С той ночи это лицо вновь стало преследовать ее в кошмарных снах, от которых, как ей еще недавно казалось, она избавилась навсегда, – каждую ночь в течение последних восьми недель. Днем оно выжидало в темной глубине, чтобы тут же проявиться, как фотоснимок на бумаге, стоило ей только закрыть глаза или оказаться в плохо освещенном месте. Оно преследовало ее повсюду.

Но она не могла и не желала говорить об этом по телефону, потому что наверняка разревелась бы, даже не начав, а если бы и смогла… слова, доносящиеся из телефонной трубки, звучат так натянуто и глупо – невозможно донести до другого то, что творится у тебя внутри, то, что не может увидеть никто посторонний, даже если это твоя лучшая подруга.

– Приезжай.

После разговора с Мартой хватка невидимых тисков чуть ослабла, но по горькому опыту Жанна знала, что это ненадолго – к ночи они вновь, гораздо сильнее, чем днем, сдавят ее в вязких объятиях.

В десять вечера она приняла сразу три дозы снотворного, чтобы избавить себя от сновидений хотя бы на несколько часов, и отогнала мысль, что, возможно, уже в следующий раз этого количества ее организму, быстро привыкающему к маленьким добрым пилюлям, окажется недостаточно.

2

…Их машина неслась по проселочной дороге, подскакивая на ухабах и ревя мотором – глушитель отвалился и остался лежать поперек колеи, – но Анджея это только раззадорило. Он по-идиотски хихикал, вдавливая акселератор до предела и оглядываясь на нее с пьяным злорадством. Жанна проклинала себя за то, что опять позволила ему приложиться к бутылке перед возвращением в город.

Ничего особенного не произошло – всего лишь мелкая ссора. Но дополнительные градусы одержали верх над здравым рассудком, и Анджея понесло. Теперь он хотел одного: напугать ее до смерти.

И, надо сказать, у него это получилось.

Они каким-то чудом избежали столкновения с встречной машиной, едва успевшей увильнуть с их пути, и Жанна закричала, чтобы он немедленно остановился. Он не реагировал. Тогда она завопила что было сил, почти перекрывая оглушительный рев двигателя и срывая голос. Анджей, продолжая хихикать как ярмарочный идиот, наотмашь ударил ее по лицу и велел заткнуться.

Жанна ткнулась затылком в подголовник сиденья и вдруг с каким-то внутренним опустошением поняла, что беды не избежать. Это был первый и единственный раз, когда он ее ударил.

Ощущение обиды и крови на языке стало последним, что она запомнила, перед тем как на одном из виражей машину вынесло с дороги, и правое переднее крыло зацепило ствол толстого дерева. Потом все слилось перед глазами в размазанный пестрый хаос…

Автомобиль перевернулся и замер в поросшем высокой травой и редким кустарником овраге. Снаружи доносился шелест вращавшихся по инерции колес, вздыбленных в небо с застывшими, как на картинке, облаками.

Ей наконец удалось вывернуть голову так, чтобы увидеть Анджея. Его глаза были закрыты, лицо залито кровью. Дыхание было частым и хриплым. Она позвала его. Через несколько секунд его глаза медленно открылись.

– Мы… разбились?

– Да. – Теперь, глядя на Анджея, почти уже протрезвевшего и залитого кровью, она испытывала жалость и страх за него – в большей степени, чем за себя. – Это было дерево. Нас перевернуло, видишь?

– О Йезус… Ты цела?

Она пошевелилась.

– Кажется, да. Только… немного нога болит – ничего страшного. Как ты?

Анджей попытался повернуться к ней и завопил от боли.

– Что? Что? – Она сама почти кричала.

– Кажется, у меня все сломано! Грудь… Мне тяжело дышать. И руки…

– Сейчас. – Она кое-как умудрилась открыть дверцу со своей стороны и выбралась наружу. Прихрамывая из-за боли в правом колене, обошла машину и попробовала открыть дверцу с его стороны.

Стекло уцелело, но замок заклинило.

– Я не могу! – Жанне вдруг показалось, что, пока она обходила их перевернутый «фиат», Анджей умер. Но потом она с облегчением заметила, как тот слабо шевельнул рукой.

– Нужно позвать на помощь. Я быстро.

Она похромала к дороге, обходя крутой спуск, где забираться наверх было бы труднее. Ушибленное колено отдавало резкими всплесками боли при каждом шаге.

На полпути она услышала, как Анджей зовет ее. Это был не просто стон – в его голосе звучало что-то такое, что заставило ее оглянуться с чувством новой беды.

Лишние объяснения не требовались. Из-под открывшегося при ударе капота вились темные струйки дыма. Жанна поспешила обратно к машине, изо всех сил борясь с подступающей истерикой. Через несколько секунд в сгущающемся дыму блеснули первые язычки зеленовато-желтого огня.

– Ты ничего не можешь для него сделать, – сказал вдруг кто-то за ее спиной.

Жанна повернула голову и замерла на месте. В трех шагах от нее в воздухе висело тело ее отца, раскачиваясь, будто погруженное в морскую пучину.

– С ним покончено, – сказал отец, вернее, изъеденное рыбами и крабами подобие человека, в котором она инстинктивно узнала своего отца. В его колышущихся вокруг головы волосах запутались длинные буро-зеленые водоросли, свисавшие до голых ступней и исчезавшие где-то в траве.

Отец погиб, когда ей было шесть лет, выпав ночью в открытом море за борт торгового судна, на котором служил матросом. По словам одного из членов команды, что приезжал к ним домой на поминки и представился папиным близким другом, здесь не обошлось без помощи зеленого змия. Все, что Жанна помнила об отце, могло уместиться в спичечном коробке, где еще осталось бы много свободного места. Крепкая загорелая шея с шелушащейся кожей над самым воротником рубашки, смешанный запах табака и одеколона, наполнявший квартиру, когда отец приезжал домой в недолгие отпуска, – большую часть времени он находился в рейсах, а они с матерью восемь-девять месяцев в году ожидали его возвращения. И еще ей запомнился вечер перед последним, как оказалось, отъездом отца. «Ты опять будешь плавать на большом корабле, папа?» Он улыбнулся и усадил ее к себе на колени. «Нет, плавают известные вещи, а моряки – ходят в море», – ответил отец. Она хотела спросить, что такое «известные вещи», но забыла и потом долгое время, если слышала это выражение, думала, что речь идет о чем-то, связанном с морем.

И вот теперь, спустя много лет, когда в десятке шагов от нее в разбитой машине умирал ее будущий муж, ей среди бела дня явился этот морок.

Она услышала, как Анджей вновь позвал ее, и только тогда сдвинулась с места. Но по дороге не смогла удержаться и оглянулась назад. Если там, над травой, и было что-то, говорившее с ней голосом ее отца, то теперь оно исчезло.

Жанна, хромая, поспешила к машине. Этот эпизод был надолго вытеснен из ее памяти тем, что последовало вскоре.

Рядом с «фиатом» она ощутила сильный запах бензина, языки пламени из-под капота уже облизывали задранные кверху передние колеса; левое еще продолжало медленно вращаться. Жанне казалось, что время невероятно растянулось, будто внутри него раскрылись тайные ниши, глубокие, как артезианские скважины. На самом деле с момента аварии прошло меньше трех минут.

Она наполовину пролезла в салон через открытую дверь и потянула Анджея за руку:

– Давай с этой стороны!

Он завопил от боли.

– Другого выхода нет! – Жанна потянула снова. – Помоги мне!

– ОТПУСТИ!

Она знала, что причиняет ему невыносимую боль, однако едкий дым уже просачивался внутрь салона через смятый триплекс ветрового стекла.

– Ты должен мне помочь, я не смогу сама!

– НЕЕЕЕТ!.. – заорал он, когда Жанна решительно вцепилась в него обеими руками, и взглядом указал на дверь с его стороны.

– Ее заклинило! У нас нет времени! Мы…

– Еще раз!

– …взорвемся!

Спорить дальше было невозможно. Задыхаясь и кашляя от дыма, Жанна выбралась из машины: огонь успел опалить ей волосы.

– Куда?! Вернись, курва! ВЫТАЩИ МЕНЯ! – заорал Анджей.

Она снова обежала «фиат» и стала дергать дверцу водителя. Искаженное лицо Анджея все время было обращено прямо к ней; огонь уже добрался до его тела, начав жуткую трапезу, о которой Жанну оповестил запах горящей плоти.

Дверь не поддавалась.

Возможно, она продолжала бы это безнадежное сражение с намертво заклинившим замком, пока на ней самой не вспыхнула бы одежда – и тогда, может быть, она все равно продолжала бы дергать и дергать, – но, когда Анджей вдруг крикнул, что все случилось из-за нее, Жанну это внезапно сломало.

Она стала отползать от машины; высохшая, скрученная жаром трава хрустела под ее коленями. Почти теряя сознание, Жанна посмотрела туда, откуда неслись страшные звуки, издаваемые человеком, за которого через месяц она собиралась выйти замуж. И навсегда пожалела об этом.

Сквозь пламя она увидела, что волосы у Анджея уже исчезли, кожа на лице вздулась огромными волдырями и, будто оплавляясь, пластами сползала вниз. Только его глаза выглядели не тронутыми огнем, они были переполнены исступленной ненавистью, и… Они были жадными.

Он что-то продолжал кричать сквозь гул огня, что-то по-польски, и Жанна, к счастью для себя, уже почти ничего не понимала. Этот кошмар, казалось, тянулся недели и месяцы… Она желала только одного: чтобы Анджей наконец…

3

– Умри же… умри! – В тот раз конец его крикам положил взрыв, в этот – и в сотнях других – пробуждение от кошмара.

Жанна подобрала с пола упавшее одеяло, укрылась с головой, вновь переживая события того дня, когда жизнь поделилась на «до» и «после», события, что возвращались в ее снах с фотографической точностью каждой детали.

Родственники Анджея, приехавшие из Польши, чтобы увезти его останки домой, ни разу не навестили ее в больнице; впрочем, Жанну это не слишком удивило. Даже сам Анджей никогда не скрывал, что мать и прочие члены его многочисленной семьи с самого начала не одобряли его выбора.

Через несколько недель после катастрофы она стала постепенно приходить в себя, через два месяца он перестал сниться ей каждую ночь и звать из охваченной огнем машины, через полгода – она уже могла подолгу не вспоминать о нем вообще.

Как странно, на ее теле не осталось никаких напоминаний о той аварии – ни шрамов, ни даже следов от десятков мелких ожогов. Ничего.

И вот что-то вдруг сдвинулось не в том направлении в огромных вселенских часах.

Она провалялась в постели до половины пятого утра, хотя еще раньше знала наверняка, что больше не сможет заснуть. Затем поднялась, сварила кофе и занялась уборкой квартиры. Последний раз она мыла полы вчера, незадолго до того, как легла спать, – ну и что с того?

Когда-то, до тринадцати лет, Жанне очень хотелось научиться писать стоя – привилегия, которой Бог обделил половину человечества. Теперь она не стала бы жаловаться на то, что родилась женщиной, потому что всегда могла отыскать себе какое-нибудь бесполезное занятие по дому и не сожалеть о напрасно потраченном времени.