Текст книги "Экспедиция в Хиву в 1873 году. От Джизака до Хивы. Походный дневник полковника Колокольцова"

Автор книги: Дмитрий Колокольцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Достигнув берегов Аму-дарьи, мы, конечно, с жадностью бросились тотчас пробовать её воду. Вкусом вода оказалась весьма не дурною, но была несколько мутна. Можно было подумать, что Аму [46] волнуется, видя свои берега осквернёнными присутствием европейских воинов….

Командующий войсками располагал ожидать у берега реки присоединения войск, оставленных под начальством генерала Бардовского, так как здесь должен был быть ночлег. Мы уже собирались выбрать себе местечко для ночлега, в ожидании прибытия наших верблюдов с вещами, как вдруг прискакал офицер от начальника кавалерии с известием, что часть бежавшего неприятеля переправилась чрез Аму-дарью на каюках или лодках, и что летучий отряд наш успел только помешать переправе одного каюка, который почти на половине реки стал на мели; остальная же часть туркмен ускакала по направлению к гор. Шурахану. Командующий войсками, начальник отряда и вся главная квартира тотчас же сели на коней и с конвоем от сборной сотни пустились большой рысью вслед за офицером, привёзшим известие. Дорога, по которой мы ехали, шла берегом Аму-дарьи и только в некоторых местах отдалялась от неё, расстояние до того места, куда вёл нас казачий офицер, было, вероятно, вёрст семь или восемь, так как, по прошествии часа времени, мы уже спускались с довольно большой возвышенности прямо к берегу Аму-дарьи. Недалеко от этого места, река делала довольно крутой заворот и вода омывала весьма высокий, почти совсем отвесный берег. Здесь мы нашли всю кавалерию, которая остановила преследование туркмен, вследствие того, что сотни, с ночным переходом от Адам-крылгана, сделали до шестидесяти вёрст по глубокому песку и дальнейшее насилование непоенных лошадей, могло, как говорится, совершенно осадить их.

Начальник кавалерии и Их Высочества встретили командующего войсками, объяснили ему причины, по которым далее не преследовали неприятеля, и указали на стоявший на мели, в саженях двухстах около берега, неприятельский каюк с хивинцами. Не прошло и четверти часа, как с противоположной стороны реки поднялся ужаснейший вихрь: песок столбом взвился до самых облаков, ветер с страшным гулом перенёс всю эту песчаную тучу на нас и мы вмиг были осыпаны песком и дождём. Но вихрь этот продолжался не более получаса; небо прояснилось и жара снова начала так допекать нас, как будто, в самом деле, природа изыскивала все средства, чтобы воспрепятствовать появлению в здешних местах незваных европейских гостей.

Когда прояснилась погода, командующий войсками решил [47] оставаться на этом месте часов до шести, для того, чтобы дать отдых утомлённым казачьим лошадям и напоить их, а к вечеру возвратиться на ночлег в бывший туркменский лагерь, на берегу Аму-дарьи, куда должен был прибыть и генерал Бардовский с пехотою, артилериею и обозом.

Теперь надо было как нибудь достать неприятельский каюк с туркменами, который продолжал стоять на мели, не смотря на то что ветер довольно сильно подымал волны на реке. Завладеть каюком вызвалось десять человек и один офицер из казаков уральской сотни, которые, вооружившись револьверами и шашками, разделись, оставшись в одних только рубашках и, держась за гривы своих лошадей, пустились вплавь к каюку; там, где оказывалась мель, видно было, как казаки переходили её и потом плыли далее. Туркмены, усмотрев с каюка, что казаки приближаются к ним, засуетились, сделали последнее усилие, чтобы столкнуть с места свой каюк, но это оказалось тщетным, почему они стали выпрыгивать из каюка и бросаться в воду. Нам было очень ясно видно, как пять человек туркмен достигли противоположного берега, а трое из них, долго носимые волнами, наконец, исчезли и, вероятно, утонули. Казаки, добравшись до каюка, бились с ним часа полтора и, наконец, им удалось столкнуть его с мели. Лошадей своих они не имели возможности поместить в самом каюке, так как в нём уже находилось до тридцати баранов, одна корова и одна лошадь, оставленные туркменами. Один из казаков взялся сам перегнать вплавь всех лошадей на наш берег, что и исполнил, молодецки, плывя сам и держась за гриву своей лошади, он искусно направлял остальных к берегу и со всеми лошадьми благополучно добрался к нам. Прочие же казаки с офицером сели в каюк и поплыли по течению, постепенно приставая к нашему берегу; когда же они совсем пристали, то, посредством брошенного каната, каюк был подтянут к более удобному месту, молодцы-казаки вышли на берег и были тотчас же окружены командующим войсками, всеми офицерами и своими товарищами, поздравлявшими их с удачным исполнением нелёгкого дела. Командующий войсками, в присутствии всех, лестно поблагодарил казаков за их молодецкий подвиг, наградил их тут же ста рублями и отдал им в собственность всё, что было найдено в каюке; самый же каюк был взят в казну и предназначен служить вспомогательным средством для предстоящей нам переправы. [48]

Отдохнув немного, мы возвратились обратно к тому месту, где впервые приветствовали роскошную Аму-дарью; здесь, на берегу, войска расположились в турменских или хивинских шалашах, и одному Богу только известно, какое чувство раздолья охватило нас после всех этих кудуков, Хал-ата и Адам-крылганов…

Сегодняшний день, 11-го мая, должен остаться навсегда памятным для каждого из нас, участников хивинского похода. День этот был для нас днём избавления от всех напастей, не перестававших тяготеть над нами во всё время движения отряда по убийственной пустыне и, рассеянием неприятельского скопища под Уч-чучаком, он открывал нам ворота в плодоносную часть Хивинского ханства.

Так как с самого начала похода я задался целью записывать все ощущения и впечатления, которые придётся мне испытывать, потому что все заранее предвидели, что невероятный, по своим трудностям, поход в Хиву, будет одним из самых замечательных военных событий новейшего времени, то и в настоящий, знаменательный для нас день, мои мысли обращаются к тем лицам, которые, главнейшим образом, содействовали успеху столь славного дела. Им, т. е. командующему войсками, начальнику его полевого штаба, генералу Троцкому, и начальнику туркестанского отряда, генералу Головачеву, мы обязаны тем, что могли совершить, почти без потерь в людях, переход по таким местам, куда едва решались проникать небольшие партии, привыкших ко всевозможным лишениям, туркмен-кочевников. Сколько трудных минут пришлось пережить этим лицам, на которых лежала громадная ответственность за жизнь нескольких тысяч людей. Сколько забот и ежеминутной предусмотрительности должны были они выказать для того, чтобы устранить иди ослабить вредные последствия разных случайностей, которые могли привести к гибели весь отряд и окончательно расстроить порученное им громадное предприятие!… Конечно, не мне оценивать деятельность руководителей нашей экспедиции и имена их найдут себе, без сомнения, почётное место в летописях славнейших подвигов наших войск. Но я, как простой очевидец их многотрудной деятельности, считал бы себя не вправе умолчать о заслугах тех, которые, разделяя труды всего отряда, должны были, сверх того, изыскивать все способы к облегчению этих трудов и стремиться к достижению указанной цели ценою возможно меньших жертв.

12-е мая. Бивак на берегу Аму-дарьи

Никогда со времени [49] начала похода не ощущали мы лучшего настроения духа, как теперь, во время стоянки близ Аму-дарьи. Не говоря уже о нравственной бодрости, оживившей всех нас с выходом из пустыни, мы могли, наконец, освежиться в соседстве реки и, уже не дрожа за каждою каплю воды, утолять величайшую из жизненных потребностей. Моральные и физическая силы, оправившись и окрепнув после тяжких испытаний, придавали всему отряду полную уверенность в успешном достижении цели нашего похода.

Простояв тут до 5 часов вечера, мы снялись с бивака и сделали небольшой переход вниз по берегу Аму-дарьи, всё таки по глубокому ещё песку. Когда путь наш удалялся хотя на незначительное расстояние от реки, становилось как-то грустно, являлось как бы опасение не увидать более этих вод, возвративших нам бодрость духа и силы. К счастью, на ночлег мы снова вышли к самому берегу.

13-е мая. Бивак на том же берегу

В четыре часа утра мы выступили далее по направлению, ведущему к городу и крепости Шурахану, и шли также по берегу реки, по крайне глубокому, местами, песку и при удушливой жаре; однако, не смотря на это, мы двигались в отличном настроении, зная, что, по приходе на ночлег, будем в состоянии утолить жажду и освежить тело.

14-е мая. Бивак вблизи Аму-дарьи

Сегодня мы опять сделали небольшой, подобный предшествующему, переход, хотя в некотором уже отдалении от реки; ничего замечательного по пути не было. Джигиты наши обещают, на следующем переходе, пахатные земли, некоторую растительность, траву и вообще признаки жизни и оседлости.

15-е мая. Бивак на большом арыке

Пройдя несколько вёрст от предыдущего ночлега, мы действительно вступили на пахатные и засеянные поля, и когда остановились на ночлег, то под ногами нашими растилался прекрасный корм для лошадей, а воду доставляли нам арыки оросительные канавы, посредством которых поливаются пахатные земли. Мы находились в семи верстах от Аму-дарьи, и верстах, приблизительно, в 30 от города Шурахана.

16-е мая. Ак-камыш

Прежде чем занести в мой дневник события замечательного дня 16-го мая и в виду того, что мы, со дня на день, ожидали приказания приступить к переправе через Аму, считаю необходимым сказать, какими средствами обладал наш отряд для исполнения такого трудного дела, как переход на левый берег широкой и быстрой реки. [50]

При открытии похода в Хиву, с Джизакскою, т. е. нашею колонною отправлен был из Чиназа, в инженерном парке один, весьма большой понтон; Казалинскою же колонною взято было три меньших размеров понтона. Все эти понтоны предназначались для плавания по Аму-дарье, с целю собирать местные перевозочные средства; кроме того, каждые два понтона могли быть соединяемы вместе и, таким образом, составлять паром для переправы. По присоединении к нам Казалинской колонны, бывшие при нём три понтона были сданы в отрядный инженерный парк. Когда же, на пути от Адам-крылгана, мы вынуждены были бросать и жечь многия вещи, то понтон Джизакской колонны, как весьма тяжеловесный, был зарыт в землю; следовательно, к Аму-дарье мы пришли уже с тремя понтонами или лодками. По взятии нашими уральскими казаками туркменского каюка, командующей войсками тогда же сделал распоряжение присоединить к этому каюку три наших понтонных лодки, посадить в них вооружённых стрелков и, с помощью бывших при сапёрной роте трёх матросов, отправить эти четыре судна под начальством разжалованного из капитан-лейтенантов в матросы, но уже произведённого в унтер-офицеры с возвращением дворянского достоинства, Зубова, для плавания по берегам Аму-дарьи. Этой маленькой речной флотилии приказано было захватывать все лодки и каюки, которые будут попадаться ей на пути её плавания.

Одновременно с нашим следованием вдоль берега Аму-дарьи к Шурахану, интендант отряда г. Касьянов, человек уже пожилой, но исполненный большой отваги, испросил позволение плыть на судне Зубова, так как импровизованная флотилия наша оставалась всё время на виду отряда и имела постоянное с ним сообщение, к г. Касьянову присоединился и професор зоологии г. Богданов. Эги три лица, находясь на передовой лодке речного отряда, не переставали охотиться за неприятельскими каюками и лодками, производили десанты на берег, вступали в перестрелку с туркменами, и успели завладеть несколькими их каюками. Действия их были так удачны, что, по приходе нашем к Ак-камышу, трофеи их состояли уже из 15 захваченных у неприятеля каюков, из которых четыре оказались очень большими.

Туркмены, следившие с противоположного берега за действиями нашей флотилии, и видя разгром, производимый Зубовым, но не зная о нашем приходе к Ак-камышу, пытались было уничтожить гребной отряд; с этою целью, они подвезли к берегу два [51] орудия и пустили в нашу флотилию до 23 ядер. Но Зубов так ловко лавировал, что умел уйти из под неприятельских выстрелов, не понеся никакой потери.

Когда же туркмены узнали, что мы уже находимся у Ак-камыша, против которого на противоположном берегу нарочно построена была ими небольшая крепостца, то, опасаясь, что мы решимся переправляться на этом самом, весьма удобном месте, они оставили Зубова, и поспешно заняли эту крепостцу, которую вооружили своими орудиями.

Командующий войсками, да и мы все, не зная ещё о том, что делается с нашей флотилиею и полагая, что неприятель находился в Шурахане, который он намеревался, будто, защищать, остановил весь отряд на удобной позиции по дороге, идущей прямо в этот город, и в семи верстах в стороне от Аму-дарьи. На избранном для бивака месте было много корма как для лошадей, так и для верблюдов. По близости находилось много кышлаков, или домов из глины и огородов, но жителей не было ни одного.

Мы уже часа два предавались отдохновению на нашей новой стоянке, стараясь спастись от нестерпимой духоты, как сын мой, бывший в этот день дежурным адъютантом при командующем войсками, вышел из палатки и приказал личному конвою генерала Кауфмана седлать лошадей. Я его спросил, что это значит, и получил в ответ, что командующий войсками, вместе с начальником отряда, отправляется осматривать местность у Аму-дарьи и нашу флотилию. Я опять спросил сына, следует ли ехать главной квартире за командующим войсками и получил утвердительный ответ.

Чувствуя себя сильно истомлённым жарой, и не очень здоровым, да и не предполагая ничего особенного в этой поездке, тем более, что командующий войсками не брал с собой ни какой части войск, кроме обыкновенного своего казачьего конвоя, я решился остаться в лагере. Впоследствии, я утешал себя тем, что в этом случае был не один, а многие из лиц главной квартиры остались также в лагере, вероятно, по одинаковым с моими соображением.

Чрез полчаса вся эта кавалькада, оба генерала с своими конвоями и штабами, адъютанты и большая часть главной квартиры поехали по направлению к Аму-дарье.

Час спустя после отъезда командующего войсками, я вдруг услышал сильный орудийный выстрел. Зная, что с генералом [52] Кауфманом не было ни какой артилерии, я спросил моего слугу, чтобы это могло значить? Семён мой, вероятно с просонья, отвечал мне: должно быть гром. Не успел я возразить на его нелепый ответ о громе, в то время когда нас печёт солнце, как раздался вторичный выстрел, и в лагере послышались шумные голоса бросавшихся в ружьё солдат. Я быстро оделся, послал за лошадью, которая была на корму, и хотел уже приглашать начальников частей выводить часть войск по тому направлению, откуда слышались выстрелы, как, выйдя из палатки, я увидал, что некоторые роты уже стояли в строю. В нетерпении, ожидая лошади, которая паслась в общем табуне отряда, я чувствовал себя в крайне неловком положении ещё более, когда увидал многих лиц, скачущих из лагеря по направлению раздающихся орудийных выстрелов; мимо меня пронеслись уже дивизион ракетный и конной артилерии, а моей лошади всё нет!…

Наконец, сев на приведённого коня, я пустился вскачь и вскоре стал нагонять многих лиц главной квартиры и разных частей войск; все летели по направлению выстрелов, так что, когда я выехал к прибрежью Аму-дарьи, всё поле было усеяно скачущими всадниками. Вдали виднелись командующей войсками и начальник отряда, стоявшие на берегу реки, но гораздо выше лежавшей на той стороне крепостцы. Выстрелы становились реже, хотя из крепостцы неприятель не переставал стрелять, вероятно уже по нас, или по видневшимся ему подходившим ротам и артилерии. Ядра наших противников брали весьма далеко, что нас крайне изумило, потому что ширина Аму-дарьи, в этом месте, была около 800 саженей и, кроме того, крепостца их была расположена не у самого берега, но отступя несколько от него. Ядра, перелетая реку, ложились очень далеко, так что, когда мы только что выезжали к предречью, несколько ядер шмыгнули от нас в весьма близком расстоянии.

Мы проехали, по крайней мере, вёрст 10 от лагеря, но всё-таки не могли нагнать командующего войсками и его свиты. Сделав за несколько часов перед тем переход в 20 вёрст, и проскакав ещё теперь 10, лошади наши положительно отказывались скакать далее. Видя невозможность догнать наше начальство и потеряв даже из виду значек командующего войсками, мы дали нашим лошадям идти по воле. Вскоре, со стороны начальства, показался скачущий офицер; мы приостановились, чтобы узнать что нибудь от него. Офицер этот, адъютант 1-го стрелкового [53] батальона подпоручик Детков, объявил нам, что командующий войсками приказал всем вышедшим из лагеря войскам и артилерии возвратиться обратно к месту бивака.

Офицер проскакал далее с этим приказанием, мы также повернули и поехали обратно, сначала шагом, а потом маленькой рысью. Проехав, таким образом, вёрст около пяти, мы должны были снова попасть на дорогу, лежавшую под выстрелами крепостцы; здесь мы наткнулись на наш дивизион конной батареи, который, снимаясь с позиции, вытягивался в одно орудие шагом. Солнце начинало уже склоняться… Только что мы присоединились к дивизиону, неприятель сделал по нам выстрел, и ядро, перелетев довольно высоко над нашими головами, упало далеко за нашей кавалькадой. За этим выстрелом последовал другой, и второе ядро шлёпнуло шагах в десяти от меня и бывших рядом со мной топографского офицера и майора Адеркаса. Мы стали просить ехавшего с нами около орудия штабс-капитана Ермолова, послать неприятелю в ответ хотя одну гранату, но Ермолов не согласился, сказав, что велено идти в лагерь и дивизион уже снялся с позиции, а что завтра туркмены получат хорошее угощение. Во время нашего разговора сплюснутые ядра шлёпали по правую и левую сторону орудий, а дивизион продолжал себе идти тихим шагом, не обращая никакого внимания на падавшие неприятельские снаряды. Несколько времени ещё неприятель провожал нас ядрами, пока мы не вышли из-под сферы его выстрелов.

Командующему войсками, начальнику отряда, их свите и конвою пришлось провести не совсем приятные полчаса. Во время стрельбы из крепостцы в них выпущено было до 30 ядер, из которых одно хлопнуло около Князя Евгения Максимилиановича, обнесло его грязью и мокрым песком; лошадь же доктора Морева, стоявшего подле Князя, два раза прокружилась и вместе с ним упала; полагали, что доктор убит, но, к счастью, он встал невредим. Если бы у туркменов были гранаты, то немного бы уцелело и начальства, и свиты…

17-е мая. Ак-камыш

Вчера, по возвращении командующего войсками в лагерь, стало известно ещё с вечера, что начальнику отряда, генералу Головачеву, с двумя ротами стрелков и дивизионом конной батареи поручено отправиться рано утром к берегу Аму-дарьи. Цель этого движения заключалась в том, чтобы наказать хивинцев за их вчерашние проделки, сбить их с заречной позиции и из крепостцы и тем дать возможность нашей флотилии, [54] оставшейся вёрст за 12 выше по реке, причалить к нашему берегу; об этом сообщено было одновременно и Зубову.

Сегодня, в шесть часов утра, мы услыхали, со стороны Аму-дарьи, сильные орудийные выстрелы. Хотя было ещё довольно рано, но вся главная квартира была уже на ногах, и лошади стояли у всех осёдланными. По мере усиления доходивших до нас орудийных выстрелов, все лица главной квартиры постепенно стали сходиться у ставки командующего войсками. В это время генерал Кауфман принимал депутацию от жителей Шурахана и четырех представителей от некоторых окрестных кочевых родов, которые накануне ещё писали к командующему войсками и, как мирные жители, просили его покровительства.

Генерал-адъютант фон-Кауфман передал им письменный перевод своего ответа, с тем, чтобы они сделали его известным по всей окрестности. Главный начальник русских войск приглашал всех мирных жителей оставаться на своих местах, по прежнему, заниматься своими полями и хозяйством, и ручался им за то, что ни единому мирному человеку не будет сделано ни малейшего вреда, потому что он ведёт войну не против жителей, а против войск неприязненного правительства. Вместе с тем, командующий войсками предложил депутации пригласить жителей сегодня же начать привозить в наш лагерь для продажи войскам разные продукты и всё, чем они только торгуют на базарах, присовокупив, что, по приходе нашем завтрашнего числа в Шурахан, жители его могут быть совершенно спокойны, что на базаре, всё будет покупаться за наличные деньги и ничего не будет взято у них без платы.

Вечером, часу в шестом, действительно, шураханские жители привезли к нам для продажи разных разностей; всё это было у них раскуплено нами и солдатами, и наши новые поставщики остались, повидимому, очень довольны. В заключение, командующий войсками приказал надеть на четырех выборных халаты; причём, переводчик передал им, чтобы подарки эти они приняли в знак особенного к ним благоволения главного начальника русских войск за то, что шураханцы были первыми мирными жителями, встретившими эти войска.

Вслед затем, генерал Кауфман и вся главная квартира сели на коней и отправились к маленькому отряду, высланному с генералом Головачевым; последний встретил нас словами, что неприятель сбит с позиции и уходит, оставляя свою крепостцу. [55]

Отступление неприятеля ясно было видно с нашего берега: он уходил из своего лагеря, с трудом таща за собою свои два подбитых орудия.

Начальник отряда не мог достаточно нахвалиться меткостью стрельбы нашей конной артилерии, прибавив, что как только определилась дистанция чрез реку и люди несколько приснаровились, то каждая наша граната производила сильное разрушение у туркменов. В отместку же нам, и неприятель, в свою очередь, угощал нас лучше вчерашнего: много удачных выстрелов было пущено им, так что ядра постоянно ложились между орудиями, а под конец у нас убита была в конном дивизионе одна лошадь и раздроблено колесо у одного орудия. Кроме того, была убита также лошадь у командира роты, прикрывавшей батарею. Поблагодарив орудийную прислугу и стрелков, командующий войсками приказал им возвратиться в лагерь.

Тем временем флотилия, под начальством Зубова, должна была проплыть вёрст десять вниз по реке, чтобы достигнуть места нашей стоянки; на этом пространстве флотилии попадались на встречу неприятельские каюки, стоявшие близ противоположного берега, который был усеян конными туркменами, поджидавшими наши суда. Неприятель завязал перестрелку с бывшими на судах людьми, что, однако, не помешало лихому Зубову не только овладеть несколькими каюками, но и производить даже десанты; вскоре стрелки наши совершенно очистили неприятельский берег. Последний захваченный нами каюк был уже в виду всех, когда наша конная батарея замолкла. Зубов увидал, в это время, на неприятельском берегу ещё один каюк, подожжённый самими туркменами; не рассуждая долго о том, ушёл ли неприятель, или только собирается уходить, командир нашего речного флота полетел на своих лодках к противоположному берегу, вырвал, так сказать, каюк из рук неприятеля и, затушив огонь, притащил его к нашему берегу.

Командующий войсками и все мы довольно долго стояли на берегу Аму-дарьи с наведёнными биноклями и смотрели, как туркмены выбирались из крепостцы. Нам, впрочем, казалось, что хотя неприятель, вероятно, направится на защиту Шурахана, ибо он знал, что завтра мы подойдём к этому городу, но так как за крепостцой и песчаными барханами, которыми был усеян неприятельский берег, начинались уже сады, тянувшиеся вплоть до Хивы, на [56] пространстве более 50 вёрст, то, по крайней мере, часть туркмен должна была, без сомнения, остаться в этих садах.