Текст книги "Души воров"

Автор книги: Дмитрий Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Легко сказать "обдумай". Мысль, в каком бы направлении ни пошла, упиралась в тупик. Легко сказать "обдумай", когда имеешь дело с бестелесным, нечеловеческим. Что он знал о деве Соломифи? До каких границ простирались ее волшебные способности?

Соломифь – дух и призрак. Всех своих пленников она тоже стремится сделать духами. Значит ли, что бороться с ней нужно только духом? Но она властна и в телесном – взять хотя бы невидимую стену. Значит ли это, что бороться следует телесно? Мысль плавно возвращалась к собственному началу, не оставляя лазеек для раздумий.

Он давно держал в голове сказанную девой фразу: "Все пытались выйти наружу, хотя надо было идти внутрь".

Далее, помнится, следовала явная издевка: "Ты пойдешь внутрь?" Теперь, когда шансов больше не было, он ухватился за эти слова, пытаясь найти в них второй смысл. Подземный ход? Нет, подземного хода не было – за дни пребывания в склепе Семен успел простукать пол и стены. Скрытых пустот нигде не нашел. Можно было спуститься и простукать еще раз, но делать это было опасно – дева запросто могла осыпать лаз и тем перекрыть выход.

Кстати, как Семен и думал, траншея, которую они прокопали, врезаясь в чрево бугра, была засыпана и даже прикрыта увядшей травой. Со стороны было не разглядеть. Семен прошелся по свежекопанной полосе и нащупал новой какой-то предмет.

Поднатужившись, он вытянул лопату – вторую, брошенную намедни.

Потыкал лопатой в невидимую стену и принялся копать, рассудив, что стена может уходить в землю неглубоко.

Тем временем стало быстро смеркаться.

Оказалось, они вышли на поверхность к концу дня.

Видимо, настало полнолуние, потому что, несмотря на густые тучи, было довольно светло.

Семен рыл и рыл, когда за спиной послышался насмешливый голос:

– Эй... Могилу, что ли, себе копаешь?

Он обернулся. Дева Соломифь стояла на вершине Бугра, покойно уронив сплетенные в пальцах руки. Маленькая и красивая. Впервые она явилась не во сне.

Семен взошел на холм, с каждым шагом все больше различая ее лицо. Когда они встретились, то посмотрели друг другу в глаза, и взгляд девы не был, как обычно, хищным. Скорее, в нем теплилась грусть. Странно тихо ее губы произнесли:

– Не уходи.

В первый момент Семен был так обескуражен, что нелепо спросил:

– Почему?

И получил ответ:

– Потому что ты мне нравишься. Два десятка мужчин были здесь до тебя. Ни один не ушел и ни один не вызывал во мне желания сказать "не уходи". Только ты. Ты очень силен, в тебе есть не только сила тела, но, что важнее, сила жизни. Когда я пыталась вынуть ее из твоего сердца, то впервые не смогла этого сделать. Жизненная сила вырвалась и снова вернулась туда, где жила.

Ты – царь, не по рождению, а по духу, и мы должны быть вместе. Ты станешь не просто моим слугой, но мужем, и когда кончится заклятие, мы вместе возродимся к новой жизни и пойдем в мир. Хочешь, милый?

Давай, бреши, думал Семен. Он понял бабскую уловку Соломифи расслабить его, расслюнявить, а потом, расслабленного, ударить побольнее. Кошка спрятала когти и мурлыкала:

– Можешь пытаться выйти из моего дома, но это безнадежно. Скоро твои силы иссякнут и ты угаснешь. Тогда тело исчезнет, а душа займет место в моем ожерелье. Так приди сам, и наши души будут вместе все годы до освобождения и годы после освобождения.

Отбрось свое тело, я хочу...

– Расскажи о себе, – обрубил ее речь Семен.

– Обо мне, Соломифи? Соломифь юна и стара. Когда она умерла, ее возраст не насчитывал и двадцати, но с тех пор прошли века. А, может быть, десятки веков. Живя здесь, теряешь счет времени. Вечности кажутся мгновениями, а мгновения – вечностями. Только гости иногда напоминают о смене лет. Приносят новые вещи, новые слова. Мое любимое развлечение – встречать гостей.

Еще развлечение – беседовать со слугами.

Еще – вспоминать жизнь, те времена, когда Соломифь была еще из плоти и крови, а не хозяйкой каменного бугра, как сейчас. Ее несло по странам, словно сумасшедший ветер. Цари и вожди прислушивались к ее пророчествам, предлагали кто престолы, кто постели. Но Соломифь нигде не находила дома, ее несло всг дальше и дальше, навстречу новым похождениям, пока, наконец, не занесло в эту степь, на эту реку.

Вещая Соломифь никогда не боялась врагов – ее волховская сила и могущественные покровители были надежной защитой. Но удары больнее от тех, кому доверяешься. Однажды Соломифь плыла в лодке с человеком, который должен был стать ее мужем.

Помнится, был замечательный день, от воды веяло прохладной, а бритоголовые гребцы тянули песню – долгую и гортанную. До сих пор не знаю, почему он вдруг воспылал гневом и бросил Соломифь в реку.

Может, это было неспроста – таким способом издревле приносили жертвы хозяйке речных пучин. Хозяйка сама вызывала понравившуюся жертву. А может, все и проще – дело это давнее.

Соломифь умерла. Но люди, обладающие вещим даром, умирают не так, как прочие. На другой день ее труп, выброшенный рекой в излучине, подобрали рыбаки. С близлежащих краин съехались лучшие колдуны. Судили, рядили и вынесли приговор, что спасти деву нельзя, но и душа ее не мертва. А потому только живые головы могут стать опорой, на которой она сумеет подняться из мира мертвых в мир живых. До тех пор, пока сорок человек не придут к деве и не станут ее слугами, она не сможет покинуть могилу и обрести собственную плоть и кровь.

Деву Соломифь положили в каменный ящик, засыпали землей и нарекли получившийся холм Обрат-Бугром в знак того, что она вернется. Несколько дней на вершине шел пир. Возлюбленный Соломифи, он же ее убийца, рыдал и рубил головы рабам до тех пор, пока холм не пропитался их кровью до основания. Потом он ушел из этих краев и больше не появлялся.

Дева Соломифь была известна в округе как колдунья и поэтому в первые годы никто не приходил за ее сокровищами.

Только потом, когда дурная память исчезла и страх рассеялся, воры потянулись чередой. Первого Соломифь, истомившаяся в заточении, убила сразу. Затем нашла удовольствие в игре и не торопилась убивать – души воров и так рано или поздно попадали в ее плен.

О, можно рассказать, как вел себя каждый из тех, кто ныне висят рядком на нитке. Кто-то вел себя достойно, кто-то наоборот. Одни боролись, другие молились, третьи сходили с ума. Помнится, один сумасшедший юноша объяснялся деве в любви, да так и умер, целуя ее череп. Иногда, когда копателей было двое или больше, она стравливала их между собой, и они, вместо того, чтобы работать, ловили друг друга в темноте, либо, напуганные, сидели в разных углах.

Рано или поздно один убивал остальных, но освобождения не получал.

Много занятного она делала с гостями. Все они теперь живут здесь. Но ты первый, кого не хочется удержать силой, а хочется приветить по твоему собственному желанию.

– Соломифь, – ответил Семен. – Я не хочу жить мертвым среди мертвых. До тех пор, пока в силах, я буду вырываться отсюда.

В этот миг тучи, сгустившиеся над головой, переполнились напряжением, и благая молния осветила все вокруг. Почти одновременно уши заложило от грома и хлынул ливень.

Семен стоял на вершине один. Он запрокинул голову и ловил ртом струи дождя. Вода текла по лицу, смывая грязь подземелья, оживляя тело, иссохшее от долгой жажды. Это была радость.

Дождь шел всю ночь. Наутро Семен собрал намокшую одежду и, боясь потерять хоть каплю влаги, выжал ее в рот.

От воды, смешанной с землей, чуть не вывернуло, но жажда ушла из горла, и это прибавило ему силы.

Из ночного разговора Семен вынес два урока. Первое – понял, что дева его опасается, хотя и не подает вида. Может быть, в нем действительно есть нечто такое, что не позволяет мертвячке победить окончательно. Второй урок – дева боится огня и света. С первой вспышкой молнии она исчезла, а раньше появлялась только во тьме или при мертвом свете луны. На огонь, древнего друга и слугу людей, Семен возложил свою человечью надежду.

Если дева опасается огня, то, может быть, и ее чарам он не подвластен?

Осталось, как говорится, начать и кончить – сделать огонь и его использовать. Дождь прекратился, но все вокруг было мокрым. Кресало и свеча лежали в подземелье, куда вход заказан. Оставался только один способ – добыть огонь трением. Семен знал от стариков, как это делать, хотя сам никогда не делал и даже не присутствовал при этом.

Нужно взять две сухих доски, проковырять в них по лунке и зажать в этих лунках тонкий колышек. Затем обхватить колышек веревкой, и, дергая попеременно за концы веревки, вращать его. Колышек трется об доски и образует огонь. Все просто.

Найдя старую деревяшку, Семен ее расколол, получил на сколе сухую древесину. Исхитрился вытесать стержень и, обломав ногти, наковырять стружки на розжиг. Оторвал тесемку от армяка. Все было готово.

Доски с колышком между ними он зажал коленями. Колышек обнял петлей и начал его раскручивать. Как и должно, места соприкосновения колышка и досок сразу обуглились, взвился вкусный дым. Но огня не было. Убыстрил движения – дым завился гуще, стало горячо ладоням, но огня не было. Еще убыстрил – шнур перегорел и лопнул. На словах все казалось попроще, чем в действительности. К тому же, снова пошел дождь. Надежды на огонь отпадали.

Семен грустно взглянул на отверстие, ведущее в подземелье, и снова вспомнил слова, "...а надо было идти внутрь..." Он начал мучиться назойливой мыслью, что уже превратился в призрак. Не раз ловил себя на том, что щиплет себя за руку, ощупывает траву и землю, дабы убедиться в собственной телесности.

Не раз он видел проходящих или проезжающих вдали людей. Кричал им, и люди иногда слышали, вертели головами, но их взгляд скользил по Бугру, ничего не замечая. Чары девы скрывали Семена от посторонних глаз.

Я жив, я жив, повторял он, бродя по холму, как зверь в загоне. Я не призрак, я телесен. "А нужно было идти внутрь..." – Какая-то мысль постоянно ускользала от внимания.

Казалось, он вот-вот ее поймает, но никак не получалось.

Я живой, я не мертвяк, не призрак, не нежить. Нежить не имеет тела. Нежить боится света дня, петушиного крика, молнии, звона колокола, белой кошки. Боится зеркал – всякий раз, когда в доме покойник, зеркала закрывают черным. Боится огня – всяк, кто подозревает, что встретился с нежитью, должен очиститься, прикоснувшись к домашнему очагу. При приближении нежити сами открываются двери, воют собаки и люди непроизвольно вздрагивают.

Неуспокоившегося мертвеца протыкают осиновым колом.

И тут неуловимая ранее мысль щелчком встала на свое место. Один предмет явно не вписывался в убранство девы Соломифи. Он-то и мог быть связующим звеном между живым и неживым.

"Идти внутрь", идти в себя, всегда идти в себя?

Он с еще большей яростью заметался по невидимому загону. Мысль была безумна, но безумно было и все, что творилось на этом холме. Нужно было идти внутрь, а это равно самоубийству. Но разве здесь, на поверхности, не рухнули все попытки освободиться? Звериное чутье, проснувшееся в теле, подсказывало, что принятое решение верно.

Нежить боится зеркал. Зеркало не должно быть в склепе девы, но оно там есть.

Нерешительность подкашивала колени.

Разум удерживал за руки. Страх упирался в грудь. Ругнувшись, Семен бросился к лазу и пополз, извиваясь телом как змея.

Он чувствовал, как лаз за ним рушился, перекрывая обратный выход. Ловушка захлопнулась.

Из лаза он вывалился в каменный ящик.

– Иди ко мне, – послышалось в темноте, но он приказал себе не слышать и бросился к изголовью каменного ложа, где, как он помнил, остались свеча, кресало и зеркало.

К счастью, все лежало на месте.

Дрожащими руками он высек искру и затеплил фитиль. Пламя металось, будто под порывами ветра, хотя ветра не было.

– Милый, что ты хочешь сделать? Я не шутила, говоря, что люблю тебя... – голос девы Соломифи звенел над ухом, но Семен не оборачивался. Локтем он отшвырнул череп девы и надетый на нем венец (загрохотало по каменному полу), поставил огарок свечи так, чтобы освещалось как можно большее пространство и принялся протирать зеркало.

Он дышал на него и судорожно тер рукавом, дышал и тер, мышцами спины ощущая присутствие нежити. Голос Соломифи тем временем не умолкал, она взахлеб говорила о любви, забыв высокомерие и насмешку, то и дело срываясь на плач. Краем глаза Семен видел, как пальцы девы, дрожа, тянутся справа и слева от него, стараются помешать. Дева выдавала свое смятение, и это вселяло в Семена уверенность, что он на правильном пути.

Зеркало становилось все прозрачнее. В его красноватой поверхности стали проступать черты мужского лица и за ним – мятущегося женского. Наконец туман древности достаточно стерся, и Семен увидел себя вполне четко. Еще он увидел деву Соломифь, которая плакала, уронив густые черные волосы на лицо.

Придвинув почти догоревшую свечу, он приблизил глаза вплотную к зеркальной поверхности и вперился во взгляд своего бестелесного отражения. Веки, опухшие от бессонницы.

Белки с прожилками. Голубые зрачки с черной серединой, бездонной, уходящей глубоко, глубже, в самого себя...

Семен не помнил, что случилось, когда он стал зеркалом.

Очнулся он уже вне Бугра, достаточно далеко от власти колдовских чар. Очнулся и бросился бежать.

Он бежал до тех пор, пока не уверился, что опасность миновала. Затем остановился, засмеялся и смеялся до тех пор, пока не изнемог.

Горстка зубов девы Соломифи лежала на раскладном столике. Зубы были крупные как на подбор, гладкие и, несмотря на возраст, блестели ярче, чем полированная фанерная поверхность под ними.

Рядом полукругом лежали бусы. Двадцать бусин черных, одна прозрачно-белая и еще девятнадцать черных – всего сорок штук. Металлическая нить по-прежнему соединяла их, но была такая ветхая, что казалось, будто бусины держатся друг за друга сами.

– Иранская работа, – сказал пожилой мужчина молодому. – Прелесть! Обрати внимание – если смотреть на свет, то внутри будто шевелится что-то живое! Удивительный эффект, никогда такого не видел! А как ты думаешь, почему двадцать первая бусина – единственная белая?

– Двадцать один – счастливое число. Три семерки, три четверти лунного цикла, – зевнув, ответил молодой начальник экспедиции. Он был красив, высок, силен, умен, талантлив. В столице блистал светским лоском, в поле казачьей удалью. Песни, сочиненные им, пелись от Камчатки до Карпат. В женской любви он не испытывал недостатка.

Сейчас молодой начальник испытывал полное удовлетворение жизнью. Небывалая удача – захоронение, полное золотых шедевров – сулило ему мировую известность в научных кругах, публикации, субсидии и прочее, прочее. Не меньше его занимало внимание красивой аспирантки, взгляд которой он ловил на себе очень и очень часто. Сегодня после ужина он собирался побеседовать с аспиранткой о пикантном.

Несмотря на хорошее настроение, почему-то слипались глаза и клонило в сон.

– Кстати, – продолжал пожилой, выпуская струю папиросного дыма. Деревенские рассказали преинтересную легенду про этот наш курган. Говорят, если ночью мимо идет мужчина, то из кургана появляется чернявая девушка, которая бросается к нему, бормочет что-то про любовь, называет милым, а как подойдет ближе – вглядится и исчезает, будто обозналась. Причем, подходит не ко всем мужчинам, а только определенного типа – высоким, плечистым и светловолосым. Вот как ты. Будто кого-то ищет.

Молодой усмехнулся и подумал, что надо рассказать эту историю аспирантке. Для создания, так сказать, должной обстановки. Но отложить это на завтра. А сейчас почему-то невозможно хочется спать.

– Знаешь, я устал. Лягу сегодня пораньше, – обратился он к пожилому помощнику. – А ты, будь другом, упакуй вот эти зубки.

– Может, и остальные кости стоило бы упаковать?

– Пошли они к дьяволу. Для датировки хватит зубов. А вот бусы я положу к себе. Так безопаснее, здесь местные поворовывают.

Молодой начальник ушел в палатку и, положив ожерелье в головах, влез в спальник. Он уснул раньше, чем коснулся подушки. В последний момент перед его глазами сверкнул синий, ослепительно холодный свет.

Вскоре последний, сороковой слуга занял свое место.

Последняя правка – 2 янв 2000.