Текст книги "На Бейкер-стрит хорошая погода, или Приключения веселых мусоров"

Автор книги: Дмитрий Черкасов

Соавторы: Андрей Воробьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава 10
ЧУКЧА-ПИСАТЕЛЬ

Дукалис о происшествии на Бейкер-стрит, естественно, ничего не знал; он благополучно отбыл в Девоншир, где провел последующие дни. После упорных поисков следов злодея Мориарти и предварительного расследования обстоятельств смерти сэра Чарльза Баскервиля оперативник нашел в себе силы, чтобы заняться составлением подробного отчета для Ларина.

Прежде чем вывести первую букву, Толян несколько раз пугливо посмотрел на двери и окна, покосился на темное распятие, по обе стороны от которого тянулись полки с книгами, и шумно вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.

Нацарапав по привычке в правом верхнем углу: «Секретно. Экз. №1», Толян принялся за работу.

«Дорогой мой товарищ, Андрей Владимирович! – писал он. – Я пишу тебе письмо. Поздравляю тебя с днем рождения уголовного розыска и желаю всего… Нет у меня здесь ни отца, ни матери, ни даже Мухомора сердитого. Только ты один остался…

Я не знаю, Андрюха, откуда появилось само название «девонширские»: станция, на которой доктор Мортимер соизволил высадить нас с поезда, по количеству жителей напоминает тот общественный туалет, которому стараниями нашего руководства был придан статус «убойного» отдела[67]67
  Подробнее см.: А. Кивинов «Кошмар на улице Стачек».


[Закрыть]. Правда, общего у Девоншира и нашей конторы больше: и там и тут в окрестностях бродит множество ментов. Водила, который вез нас в тарантасе до Баскервиль-холла, уверяет, что «пасут» какого-то беглого зэка. Только его никто в глаза не видел. Я уж не говорю о хоть каком-то жалком подобии фоторобота. Впрочем, не думаю, что это Мориарти или кто-то из его братков: здесь любой человек на виду, о постороннем сразу бы стукнули операм.

Болота, скажу тебе, вещь определенно гнусная – трясина, вонища кругом и ни одной живой души. Мортимер уверяет, что там ошивается только некий Стэплтон, сосед Баскервилей (хотя «сосед» в этом случае – понятие довольно относительное, до его фазенды, как говорится, семь лаптей по карте). Этот тип работает под легендой ботаника, если только он не полный «крейзи» (по местному – сумасшедший). Представь, что человек целыми днями собирает на этих болотах бабочек[68]68
  Истинная правда: об этом А. К. Дойль уверял в «Собаке Баскервилей».


[Закрыть]. Да какие тут бабочки? Джунгли, что ли? Я еще понимаю, речь шла бы о коллекции комаров, коих в Девоншире немерено, или, на худой конец, лягушек. Но бабочки… Еще бы на пингвинов охоту открыл.

В общем, отработать этого субъекта не мешает. Попроси Холмса, пусть через ИЦ[69]69
  ИЦ – Информационный центр.


[Закрыть] местного ГУВД Степлтона на всякий случай прокинет. А я попробую аккуратно войти с ним в контакт, тем более что ботаник сам в гости напрашивается (с чего бы это?).

Неплохо было бы получить и дополнительную информацию на некоего Бэримора, прислуживающего в Б.-х. Мужик себе на уме: уверяет, что несколько поколений его предков тут жили и работали, а сам через болота пути якобы не знает. Никогда в это не поверю – если уж Степлтон, появившийся в окрестностях недавно, с болотами разобрался, то этот еще со школьного возраста должен был в трясине втихаря от мамки курить и уроки прогуливать. Нет, ты прикинь: какой-нибудь ханыга начнет тебе впаривать, что не знает парадняка, в котором можно бутылку «льдинки» раздавить! Лапша на уши, да и только!

С кормежкой в Б.-х. фигово. Напоминает наши «Кресты»[70]70
  «Кресты», или ИЗ-45/1, – следственный изолятор в Петербурге.


[Закрыть]. Подают нечто цвета детской непосредственности. Генри интересуется, мол, что это? А Бэримор еще и издевается: «Gruel, sir!». Черта с два – Gruesome, как говорит Баскервиль![71]71
  Непереводимая игра слов. Gruel (англ.) – жидкая овсяная каша; Gruesome – ужасный, отвратительный.


[Закрыть]

В общем, еды здесь нету никакой. Утром дают кашу, в обед кашу и к вечеру тоже кашу, а чтоб чаю или щей, то ни хозяева, ни Бэримор и сами-то их не трескают.

Этот лакей невозмутим, будто бомж после отмены 198-1-й[72]72
  Имеется в виду ст. 198-1 УК РСФСР – занятие бродяжничеством, после отмены которой повсеместно расплодились бомжи.


[Закрыть]. Как-то вечером на болоте какая-то дрянь завыла. Генри, и так уже весь дерганый из-за ужина, спрашивает: «Что это, Бэримор?» Тот: «Собака Баскервилей, сэр». Потом слышу визг и невозмутимый комментарий: «Это – кошка Баскервилей». Затем что-то шипит. Лакей со своей рожей, постной, как его каша: «Это – гадюка Баскервилей». Сидим дальше. Тишина жуткая. Генри даже стакан боится ко рту поднести, только пальцы стучат: «А что это за ужасная тишина?» «Рыба Баскервилей, сэр». Я так и не понял, при чем здесь рыба?

В общем, чувствую, скоро сэра Лерсона придется на охоту выпускать, как Шарика из Простоквашина, – пусть пользу приносит (если, конечно, всех соседей не сожрет).

Да, что касается соседей. Здесь, говорят, можно общаться всего с двумя-тремя, только боюсь, что инспекция по личному составу за такие связи со службы вышибла бы. Стэплтон – яркий тому пример. В самом Б.-х., кроме дворецкого и его жены никого нет. Но у этой парочки явно какие-то заморочки. Во всяком случае, в первую же ночь тетка рыдала. Я с утречка попытался вразумить Бэримора, а он: «Я, – говорит, – дон`т андэстенд». Не понимаю, дескать. Ну, с этим точно разберусь, если уж не выпущу Лерсона к соседям – пусть по замку ночью погуляет, зубами поклацает.

И все же, возвращаясь к Стэплтону: он, очевидно, мечтает пойти на контакт. Утречком вышел я посмотреть, что в окрестностях делается, – вдруг ботаник навстречу и в гости зазывает. А сам все интересуется: кто я, да откуда, да где мой друг мистер Холмс? Им что, «маляву» сюда по поводу сыщика уже заслали?

Попытался я было договориться со Стэплтоном, чтобы дорогу через болота показал, да куда там! Отвечает, что это очень опасно и потому не в состоянии взять на себя ответственность за мою драгоценную жизнь. И, что интереснее, начинает впаривать мне ужастик про болотную гадюку! Я так думаю, что он может находиться на связи у «девонширских»: если они пытаются Баскервилю «крышу крыть», то им самый резон напугать Генри до смерти, подобные слухи распуская. Ну и полиции в случае чего мозги запудрить, чтобы на гадюку очередную «мокруху» списать.

А то, что Степлтон признал во мне друга нашего сыщика, тоже наводит на размышления – значит, ботаник видел нас вместе где-то. Но это было возможно только в Лондоне. И сие все больше укрепляет мою версию о причастности ботаника к делам Мориарти. В завершение «случайной встречи» я оказался приглашенным в Меррипит-хауз, где живет Степлтон с сестрицей. Надо будет сходить, посмотреть, что к чему…»

Очередной раз улыбнувшись хозяину дома, Дукалис собрался было возвращаться в Баскервиль-холл, но в этот момент со стороны болот раздался душераздирающий вой.

– Это – болотный дьявол! – побледнев, прошептал Степлтон. – Люди говорят, что он так очередную жертву зовет.

«Сейчас посмотрим, что это за дьявол». – Оперативник, нащупав под одеждой пистолет, побежал было в сторону, откуда доносились ужасные звуки, но ботаник проворно ухватил его за одежду.

– Умоляю, не ходите туда! Вам ни за что не выбраться из Гримпенской трясины!

Немного поразмыслив, Дукалис пришел к выводу, что в словах Степлтона есть определенный резон: с разбега плюхнуться в болото – перспектива малоприятная. Поэтому он решил, что обязательно наведается на болота позднее, запасшись хотя бы слегой, а еще лучше – более надежным спутником, хотя бы сэром Генри.

– Вы правы, – Анатолий миролюбиво улыбнулся, – мне не следует рисковать. Лучше пойду-ка я к дому. Всего доброго!..

– Мистер Уотсон, – заволновался Степлтон, – если вы не спешите, то, может, согласитесь навестить Меррипит-хауз? Моя сестра будет очень рада вас видеть…

За неимением срочных дел Дукалис-Уотсон с благодарностью принял любезное приглашение.

* * *

– Вам кофе сделать? – спросила секретарша у понуро сидящего на диване Мартышкина и добавила, понизив голос: – Нормальный?

– Если можно, – рассеянно ответил стажер, прислушиваясь к доносящимся из кабинета Трубецкого крикам.

Генеральный директор «Фагота» вот уже второй час проводил производственное совещание.

К сожалению, тупые подчиненные Трубецкого не понимали, когда с ними обращались нежно и ласково, все старались манкировать своими обязанностями, поэтому в процессе совещаний интеллигентнейший Василий Акакиевич, безмерно страдая от необходимости произносить вслух разные грубости, был вынужден громко называть собиравшихся в его кабинете сотрудников «безмозглыми дамочками» и «ослами», дабы привлечь к своим словам хоть какое-то внимание.

Генеральный директор, исповедующий принципы Дейла Карнеги и чикагской экономической школы, столь полезные на бесконечных российских просторах, самолично готовил планы продаж, утверждал рекламные плакаты, вносил правку в рукописи, составлял списки необходимых для перевода книг иностранных авторов и кроил издательские планы.

Он твердой рукой вел «Фагот» к сияющим вершинам всеобщего процветания.

Ускорение процесса восхождения к тем самым вершинам началось после того, как генеральный директор решил стать заодно и главным редактором, убрав с этой должности не справлявшегося со своими обязанностями заместителя и партнера Андрея Кукцева.

– Я вижу здесь миллион! – из-за дверей кабинета отчетливо прорвалась фраза, выкрикнутая Трубецким в порыве ярости на директора аффилированной торговой компании. – И ни рублем меньше! Иначе я всем зарплату урежу!

Подававшая Мартышкину кофе секретарь поморщилась, ее товарки – тоже.

– Скажите, – спросил любознательный стажер, – а что будет, если план не выполнится? Всех накажут? Да? – догадался младший лейтенант.

– Да, – громко и зло ответила вторая секретарша, не понимавшая, что Трубецкой был не только суров, но и справедлив, иногда.

– Ага, – Сысой отхлебнул горячий и крепкий кофе и глубоко задумался.

В школе милиции им рассказывали, что потерпевшие и заявители в основной своей массе только и мечтают о том, чтобы нагрузить на бравых стражей порядка свои собственные проблемы, причем еще и сдобренные изрядной долей выдумки. Поэтому в идеале работа милиционера должна заключаться в проверке всех нюансов заявлений о преступлениях, нахождении несоответствий в мелких деталях и отказе в возбуждении уголовного дела. Причем для ускорения процесса не возбраняется и слегка психологически обработать заявителя, дабы думал в следующий раз, стоит ему отвлекать служителей Фемиды от их личных дел или лучше сидеть тихо и не рыпаться.

Мартышкин вспомнил о всученных ему генеральным директором «Фагота» рекламных плакатах, переложенных им из испачканного пиджачка в тот, который ныне болтался на его плечах, вытащил красочные глянцевые бумажки и еще раз перечитал текст.

Однако ничего нового в призывах к покупателям приобретать книги из серии «Закон жулья», в которой издавались повести о приключениях «Народного Целителя», стажер для себя не обнаружил и решил исподволь выяснить подноготную недовольства Трубецкого у секретарей. Для чего следовало вступить с ними в непринужденную беседу.

– А что, это хорошо продается? – Младший лейтенант помахал пачкой рекламок.

Старшая секретарша оторвалась от разложенных перед ней бумаг, посмотрела на плакатики и язвительно фыркнула:

– С такой рекламой можно даже биографию Акакиевича продать, – девушка дорабатывала в издательстве последний день, и ей было глубоко плевать на все, связанное с «Фаготом». – Причем, написанную им самим…

Мартышкин напряг память и припомнил, что романы-боевики красноярского писателя Чушкова он читал, они ему пришлись по душе, и он где-то слышал, что тот входит в первую тройку наиболее продаваемых авторов.

– Но читателям, видимо, нравится, – стажер спровоцировал секретаря на продолжение беседы.

– Это вам Трубецкой сказал? – усмехнулась вторая девушка, по примеру товарок также собирающаяся швырнуть издателю в лицо заявление об уходе. – Зря верите… Он книжек не читает, поэтому не может знать, что в них написано.

«Ага! – сообразил младший лейтенант. – Это уже кое-что. Неискренность заявителя – первый кирпич в бумаге об отказе».

– Акакиевич, по-моему, вообще читать не умеет, – старшая секретарша поддержала свою сослуживицу.

– Нет, умеет, – улыбнулась та. – Но вот значение слов не всегда понимает. Недавно, к примеру, он пытался издать приказ о наказании «диффамирующих на рабочих местах сотрудников».

Секретари засмеялись над ошибкой Василия Акакиевича, вызванной отнюдь не его необразованностью, как казалось окружающим, а лишь чрезмерной усталостью в тот непогожий денек.

Сысой осуждающе покачал головой, словно информация о сем прискорбном случае потрясла его до глубины души.

Хотя сам слышал произнесенное секретарем иностранное слово впервые.

– Еще он, когда утверждает эскизы обложек, пишет «беспринципный», «бесполезный» и «беспорядочный» через «з», – хихикнула непочтительная старшая секретарша. – А когда ему один раз принесли словарь, то он начал орать, что там опечатки.

Дверь кабинета генерального директора распахнулась, и в приемную выскочил красный как рак мужчина, бормочущий себе под нос: «Сам пошел!»

Вслед за ним потянулись остальные присутствовавшие на совещании.

Секретарша Трубецкого взяла со стола синюю папку с тисненной золотом крупной надписью «Для доклада», стерла с лица ехидную ухмылку, блуждавшую на ее личике всё время разговора о генеральном директоре «Фагота», и зашла в кабинет босса, дабы сообщить Василию Акакиевичу о прибытии младшего лейтенанта Мартышкина.

* * *

«У Степлтонов дом как дом, – читал Андрей в письме друга, – во всяком случае, не напоминает ни бомжатский гадюшник, ни наркоманский притон. И Бэрил, сестра ботаника, бабец, скажу тебе, что надо. Уж Казанова, точно, начал бы ее сразу же «раскалывать». На самом деле с ней и, правда, следовало бы нормально поговорить: едва Степлтон отлучился ненадолго, как она мне прошептала нечто насчет того, чтобы я поскорее убирался отсюда (если я, конечно, правильно понял ее выражение «Go out to London»). Тут возвращается ботаник, а Бэрил эта сразу же начала на стол накрывать, вот, дескать, какая я хозяйственная.

Накормила, правда, прилично: свежая картошечка, мясо, не чета нашему, столовскому, закуски всякие, молочко козье… Но сама, пока ели, на меня даже глаз не подняла. А Степлтон как увидел это угощение – вдруг наехал на сестрицу: что ты, дескать, «милк» даешь для «дринк». Ну и выкатил литровку «Ваньки Прогулкина»[73]73
  «Джонни Уокера».


[Закрыть] да давай мне подливать. На что бы он ни рассчитывал, но теми «дринками», которыми тут хлещут эту самогонку, споить разве что молодого Рогова можно, и то сомнительно. Хотя перед тем, как отключиться, ботаник еще порывался меня проводить…

Забегая вперед, скажу, что к сестричке Степлтона вдруг проявил интерес и Генри. И, что удивительно, ботаник, вместо того чтобы обрадоваться выгодному знакомству, что-то уж больно рожу кривит. Не нравится мне этот тип…

Но не все так плохо. Нашел я тут одного перспективного, похожего на внештатника[74]74
  Внештатник (проф. сленг) – внештатный сотрудник милиции. Примером может служить фотограф из к/ф «Место встречи изменить нельзя» (А. и Г. Вайнеры «Эра милосердия»).


[Закрыть]. Зовется Френклендом. Сидит этот дедуля в своем Лифтер-холле, ненавидит всех потихоньку и, что, по-моему, очень интересно, несет чуть ли не круглосуточную вахту у подзорной трубы, наблюдает за окрестностями.

Так вот, взаимопонимание мы нашли – потому, наверное, что я по понятным причинам не рвался много говорить, а больше слушал. Ну и Френкленд показал место на болоте, где видел непонятного человечка. Оттуда до Баскервиль-холла рукой подать, вот я и подумал, а не пасется ли там снайпер, проводя предварительную рекогносцировку (обязательно надо сходить, проверить) – больше в тех краях шариться некому.

Заходил опять Мортимер, все про болотного дьявола что-то бурчит.

Святая наивность! Вычислил я этого урода, гадюку, в смысле. Все оказалось просто, как трехлинейка.

Ложусь как-то спать. Сэр Лерсон заволновался. Прислушиваюсь – шаги в коридоре, крадется кто-то. Ну, я песику-то говорю, сиди, мол, тихо, а сам осторожно выглядываю. Смотрю – Бэримор со свечой да на цыпочках. Двигаю осторожно за ним. А он к окошку, что на болото выходит, и ну махать перед окошечком огоньком. Разведчик хренов!

Подхожу аккуратненько к лакею и ласково ему так, шепотком: «А «Мурку» могешь? Сдается мне, мил человек, что ты – стукачок». Тут еще сэр Лерсон приковылял. Бровки свои поднял, похрюкивает мрачно и как-то странно на задницу бэриморскую косится. Тот аж в стенку вжался с перепугу.

Что касается бульдога – тут для меня все ясно: тоже не люблю, когда спать мешают.

«Ну что, – продолжаю, – ночь, говоришь, непогодь?» И дальше типа анекдот пересказываю: «Квартира рабочего Иванова, в смысле, Баскервиля. Стук в дверь. «Кто там?» «Это я. Меня нужно нако`гмить и сп`грятать. П’генеп`геменно сп`грятать. Это а`гхиважно!»»

Видел бы ты, Андрюха, выражение лица Бэримора! Я думал, что его откачивать придется. Но ничего, мужик крепкий, выдержал, хотя трясся, словно типа пародия на хвост сэра Лерсона, когда тот миску с едой видит, и лопотал по-английски что-то вроде «не будите спящую собаку»[75]75
  На самом деле это – дословный перевод английской поговорки, которой соответствует русская: «Не буди лихо, пока оно тихо».


[Закрыть]. Напугать меня хотел, ха!

Ну, тогда я свечечкой-то у окошка помахал, а затем по «горячим следам» и расколол этого Бэримора, как говорится, по самые уши! Оказывается, зэчара беглый, о котором я в начале письма упоминал, какой-то родственник прислуги. Прячется на болоте. Потому его и подкармливали по ночам. Кстати, еще нестыковка: Бэримор уверял, что пути через болото не знает, а невесть откуда взявшийся урка по этой самой трясине ночью, как мажор по Невскому[76]76
  В книгах у А. К. Дойля его герой почему-то подобным вопросом не интересуется.


[Закрыть].

Такой случай упускать было нельзя (см. Приложение № 1 к Отчету)…»

Андрей бегло просмотрел последние листы дукалисовского послания и наткнулся на страничку, где явно неграмотным человеком под диктовку не шибко сведущего в английском Толяна, было написано:

«I`m, man Barimor, promise, I`ll job with «murder» department of St.Peterburg militia and promise, I don`t speak someone, that a detective may be spoken me»[77]77
  «Я, гражданин Бэримор, обязуюсь работать с «убойным» отделом Санкт-Петербургской милиции и обязуюсь не разглашать какие-либо сведения, полученные от оперработников» (адаптированный перевод с малограмотного английского).


[Закрыть].

В конце стояла дата и корявая подпись.

«Вербанул! – восхищенно констатировал про себя Ларин. – Теперь сумеет квартальный отчет закрыть. Только дату зря поставил – все равно исправлять придется».

Оперативник отложил расписку вновь испеченного агента о сотрудничестве и продолжил чтение отчета.

«Этот Бэримор поведал еще пару интересных вещей. Оказывается, перед смертью сэр Чарльз получил письмо от какой-то женщины. Естественно, совершенно случайно (!) содержание послания стало известно прислуге: некая тетка вызывала Баскервиля на болота. Любопытно, лакей говорит, видел, дескать, в районе трясины какого-то мужика. Но при этом божится, что не своего родственника. Я все же склоняюсь к мысли, что тут не обошлось без «девонширских» – наверняка присмотрели для себя перспективную недвижимость на природе в виде Баскервиль-холла, ну и дальше по сценарию: есть собственник – есть проблемы.

При местных нравах, похоже, любой труп можно хоть на гадюку, хоть на НЛО списать.

После беседы с Бэримором я сначала хотел отправиться в сопровождении сэра Лерсона поближе к болотам, чтобы там пообщаться с зэком. Можно, конечно, было бы взять для страховки Генри (он, вроде бы, парень не плохой), но тот где-то шлялся, наверняка пытался подбить клинья к сестре ботаника. В общем, пошли одни. Но только мы спустились вниз и вышли на улицу, как со стороны трясины раздается жуткий вой, потом вопль. Одна моя знакомая судья (кстати, очень симпатичная и большая умница) в таких случаях говорила: «Орет, как потерпевший». И действительно, крик был на всю округу. Я подумал, что Генри столкнулся с зеком, хотя они вряд ли взвыли бы так омерзительно. А тут и сам Баскервиль-младший бежит: он, оказывается, со свидания возвращался, услыхал какой-то «хлюп» сзади, ну и ускорился. Видно, вовремя. В общем, тут не соскучишься, хотя даже поговорить толком не с кем: все так и норовят что-то невразумительное сказать, а я и не знаю, как ответить, чтобы поняли хотя бы слово. Не стволом же в каждую харю тыкать.

Приезжай, Андрюха, пожалей ты меня, опера несчастного, а то тоска такая, что и сказать нельзя, чуть ли не плачу. Пропащая жизнь, хуже гадючьей. А еще кланяюсь Шерлоку и его летописцу Уотсону, а пиджак мой никому не отдавай. Остаюсь твой товарищ Анатолий Дукалис, приезжай, Андрюха».

Толян свернул вчетверо исписанные листы бумаги и вложил их в конверт, купленный накануне за полпенса. Подумав немного, он, старательно подышав на стержень шариковой ручки, в котором заканчивалась паста, начал выводить адрес:

«То the London… Ларину».

Потом почесался, еще подумал и прибавил: «Андрею Владимировичу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он свистнул сэра Лерсона и, не набрасывая на себя плащика, прямо в рубашке выбежал из дома…

Убаюканный сладкими надеждами, через час он уже крепко спал. Ему снился родной туалет «убойного» отдела, в туалете сидит «Мухомор» и читает письмо оперативникам… Около туалета ездит машина ППС и все вертит, вертит голубым огоньком мигалки…

* * *

В дверь постучали.

– Войдите! – рявкнул Соловец, думая, что это явились Казанова и Плахов.

Но на пороге материализовался начальник «убойного» отдела РУВД соседнего района, на губах которого застыла злобно-язвительная улыбка.

– А, это ты, – майор показал рукой на стул, – садись.

Капитан Абрам Иванович Совков, толстый и одышливый субъект с мутными глазами навыкате, вот уже десять лет не могущий получить очередное звание, вальяжно расположился на продавленном стуле, закинул ногу на ногу и смерил Соловца презрительным взглядом.

– Ну, и чего тебе? – спросил хозяин кабинета, прекрасно понимая, о чем пойдет речь.

– А ты не знаешь? – скрипуче заявил Совков.

– Представь себе, нет.

Капитан вытащил из кармана сложенный вчетверо грязный листок желтоватой бумаги и издалека показал его Соловцу.

– Это видел?

Майор попытался разглядеть мелкий текст, но у него ничего не вышло.

– Дай посмотреть, отсюда не видно.

– Щас тебе! – Совков быстро спрятал листок обратно в карман. – Чтоб ты его порвал?

– А зачем мне его рвать? – устало осведомился Соловец.

– Потому что это приговор тебе и твоим верным и умным подчиненным.

– Полегче на поворотах, – предупредил Соловец, который очень не любил, когда его обзывал кто-либо, кроме вышестоящего руководства, и особенно в те моменты жизненного пути, когда майора обманывали и подсовывали вместо «Столичной» водки простую воду.

– Буду я еще с тобой любезничать! – взвился капитан. – Всё, приплыли, соседушки! Нефиг было труп нам на участок подбрасывать!

– Какой еще труп? Кого? – Майор сделал вид, что не понимает, о чем говорит его коллега.

– Того, которого из огнемета замочили!

– Из какого еще огнемета?!

– Ой-ой-ой! – Совков показал Соловцу язык. – А ты не в курсе!

– Слушай, Абраша. Твоя территория – твои проблемы.

– Ах, так?! – Капитан вскочил со стула. – А ты мне, случайно, не объяснишь, как труп подпалил, после чего прополз с твоей стороны улицы на нашу, оставив по пути два килограмма и семьсот сорок пять граммов своей одежды? Я лично соскреб ее с дороги и взвесил!

– Весы, небось, у бабок возле метро конфисковал?

– Тебе-то какое дело?!

– Там все безмены на двести граммов в плюс переделаны, – сообщил майор. – Так что с весом ты лажанулся. Перевесим твои «вешдоки» и прокурору нашему стуканем. Он и влепит тебе триста третью[78]78
  Статья 303 УК России – «Фальсификация доказательств».


[Закрыть]. Для начала.

- Ты меня триста третьей на понт не бери! – закричал Совков. – Ученые!

– А что до того, что кто-то там полз, – так это его личное дело. Хотел – полз, не хотел бы – не полз. – Соловец продемонстрировал коллеге, что разговор окончен.

– Ах, ты так?!

– Да, так!

Они вскочили, уперлись друг в друга животами и взглядами, пыхтя и щуря презрительно уголки глаз…

Первым не выдержал Абрам Иваныч. Достав из кармана платок и акт судебно-медицинской экспертизы о том, что труп был мертв, он вытер платком лоб, а бумажку протянул Соловцу.

– Вот, бери и помни, Абрам зла не держит, – сказал Совков, поворачиваясь к выходу.

Соловец попыхтел для приличия, но акт взял и буркнул вслед уходящему незваному гостю:

– Ты, это… Иваныч… может, по рюмочке, за дружбу отделов?

– А что, есть?!

– Нет, но сбегаем… для дела.

– Ну, разве что для дела.