Текст книги "В школе (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Вержуцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

Про жизнь

Вержуцкий Дмитрий Борисович

Вержуцкий Дмитрий Борисович

В школе

В ШКОЛЕ Автор утверждает, что хотя изложенные в рассказе события и описания имели место быть в реальности, фамилии, имена, прозвища, занимаемые должности, географические названия и отдельные эпизоды существенно изменены, а все совпадения случайны.

Маленькие глаза на ее оплывшем лице некоторое время так пристально буравили меня, что стало как-то совсем неуютно. Затем женщина снова заглянула в документы и низким прокуренным голосом удивленно спросила:

– В Перевальную? Серьезно?!

– Ну, да. Там у меня дача недалеко, несколько километров всего, и я могу...

Она не дала докончить фразу, внезапно начав громко и совершенно искренне смеяться. Крупное тело, одетое в темный деловой костюм, заколыхалось, поблескивая перстнями, кольцами, браслетами, кулонами желтого цвета, а кое-где и камешками в оправе. Растерявшись, я стоял, не зная – что делать. С трудом справившись с очередным приступом смеха, заведующая районным отделом народного образования, наконец, успокоилась, поправила прическу и двумя размашистыми росчерками подписала бумаги.

– В Перевальную? Ха-ха! Ну, что же, дерзайте, молодой человек! – она протянула мне лопатообразную и такую же твердую на ощупь руку. Я быстро пожал ее, забрал направление, и, что-то благодарное лепеча на ходу, попятился и поскорее выскочил из кабинета. Произошедший разговор с высоким педагогическим начальством настораживал. Затея стала мне нравиться уже меньше, чем вчера.

...

До обратной электрички оставалось минут двадцать. Впереди в очереди стояло всего человек пять, и я резонно рассчитывал успеть. Надо было купить подсолнечного масла, хлеба и макарон. И хоть немного каких-нибудь самых дешевых конфет. Разглядывая разнообразные продукты, выставленные в витрине и на полках, я неторопливо размышлял о том, что всего два года назад ничего такого в этом пристанционном магазине не было. То есть, вообще ничего, кроме банок с кабачковой икрой и морской капустой и спичек. Все-таки, кое-что положительное в жизни в наше время тоже есть. Были бы деньги...

Месяц назад директор нашего НИИ, собрав заведующих отделами и лабораториями, объявил интересную новость о том, что вынужден сократить половину штата института, а тем, кто останется, придется уйти на полгода в отпуск без содержания. Кроме, понятно, служб жизнеобеспечения и нескольких человек из администрации и бухгалтерии.

Семью с двумя детьми надо было чем-то кормить и как-то содержать. Картошка и прочий продукт с огорода, конечно, выручали, не давая совсем пропасть, но и не более. Попытки быстро найти работу в городе не увенчались успехом, и я все реже там появлялся, проводя все время на даче, выслеживая в окружающей тайге рябчиков и белок, высматривая на деревьях коричнево-черные наросты березового гриба – "чагу", которую охотно покупали аптеки.

Стоя в очереди, я сначала не вникал в разговор стоящих передо мной женщин, погруженный в собственные мысли, но подсознание вдруг зацепилось за отдельные выражения: «А что директор-то может сделать?», «Ой, да какой дурак в такую дыру, как у нас, учительствовать поедет?», «Биологию-то уже полгода вести некому!».

В голове внезапно что-то соединилось, и пришло озарение.

– Макаровна, извините, что влезаю, а что, в самом деле, в школе учителя биологии нет? – вроде как для поддержания разговора, поинтересовался я. Тетки повернулись и с новым пылом принялись объяснять про существующую печальную реальность и совсем не радостные перспективы получения полноценного образования для местных детишек.

Оказалось, что школой руководит отставной полковник. Весь поселок, за небольшой рост и умение внезапно возникать ниоткуда, за глаза называл его «Ниндзей». Он преподает математику, физику, физкультуру и начальную военную подготовку. Его жена, Людмила Павловна, завуч, ведет русский и литературу, а также пение и домоводство для девочек. Вилена Александровна, «из дачников», учит истории и обществоведению. Николай Петрович, тоже дачник, бывший начальник цеха на практически закрывшемся промышленном гиганте области – заводе тяжелого машиностроения, дает уроки труда, объясняя и показывая мальчишкам как правильно изготавливать табуретки. Еще две учительницы, обе предпенсионного возраста, воспитывали и учили всему помаленьку в отдельном здании учеников младших классов. Также в штате имелась вечно озабоченная, крикливая завхозша, а в пищеблоке работали сильно пьющие, но только в нерабочее время, как позже мне рассказал директор, повариха и посудомойка.

Больше никого не было. Еще в мае уволилась, присланная по распределению из института, «немка», проработавшая меньше года и застуканная директором в неподходящий момент с кем-то из старшеклассников. Географию и биологию в прошлом году преподавала тоже какая-то пенсионерка-дачница, но дальше вести отказалась по состоянию здоровья. Химический кабинет пустовал уже полтора года. Все попытки директора хоть кого-нибудь найти оказались безуспешны.

Уложив купленные продукты в рюкзак, я обошел одноэтажное здание вокзала, вышел на перрон и закурил. Народу почти не было – две старушки с разных полустанков, ездившие, как и я, за хлебом и другой провизией и, прилично выпившая и по этому поводу ссорящаяся, парочка неопределенного возраста бичей. Этих я тоже знал – они жили в зимовье в верховьях Никишинской пади, километрах в семи от моей дачи. Существовали, как и большинство жителей населенных пунктов, расположенных вдоль железной дороги, за счет окружающей тайги, собирая и продавая в городе ягоды, грибы, орехи и прочее дикорастущее и доступное богатство.

В километре отсюда, из-за сопки с горелым лесом, показалась электричка. Она выползла всеми девятью вагонами и сразу стала заворачивать вбок, огибая большое болото и по дуге приближаясь к станции. Следующая была только вечером.

«Да, в конце концов, чем черт не шутит? Дойду обратно и пешком, четыре километра – вообще не расстояние», – решился, наконец, я и направился к виднеющейся в конце короткой привокзальной улицы школе с плоской, недавно выкрашенной, железной крышей. Директор оказался на месте. Он, узнав про наличие у меня диплома «преподавателя биологии и химии», обрадовался, сказав, что все отлично, только годик надо поработать, вникнуть в дело, а потом он, конечно же, с радостью передаст мне бразды правления этим учебным заведением.

Такая перспектива меня, мягко говоря, не очень устраивала. Дело в том, что из всех разнообразных чувств, испытываемых мною к школе, когда я в ней учился, всегда абсолютно доминировало лишь одно. Я ненавидел школу, ненавидел каждой клеточкой организма, каждый миг и час, все десять лет обучения. Собственно, никакого другого отношения и не могла вызвать казарменная школьная сущность у ребенка, никогда не ходившего в детский садик, выросшего у бабушки с дедушкой на природе и при полной свободе и, вдруг, в семилетнем возрасте, насильно впихнутого в переполненный класс городской школы с жесткими рамками уроков, дисциплиной и другой маятой.

Итак, получив от вышестоящего начальства благословение и официальное разрешение, уже следующим утром я направлялся к школе, где мне в обозримом будущем необходимо было «сеять разумное, доброе и вечное». Как конкретно это делать, я не слишком хорошо представлял, хотя и имел опыт в виде двух месяцев педагогической практики в городской школе на пятом курсе. Здесь же все казалось другим и незнакомым.

Видимо, шла перемена. Было тепло, не ниже двадцати градусов мороза, и толпа разновозрастных школяров без верхней одежды носилась по двору, кидая друг в друга снежками. Пацаны постарше солидно стояли за углом, покуривая и смачно сплевывая на снег. У всех мое появление вызвало откровенный интерес, особенно у группы стоявших на крыльце рослых девиц, сразу прекративших обсуждать что-то свое и дружно, с видимым любопытством, уставившихся на меня. Видимо, кто-то уже успел сообщить им о предстоящем появлении нового учителя.

Школьное здание имело форму буквы "П". Обойдя поздоровавшихся девчонок и ответив им тем же, я зашел в поперечный корпус, с раздевалкой, от концов которого тянулось два более длинных коридора с классами. Левый коридор завершался кабинетом директора и учительской. При повороте за угол откуда-то спереди донесся пронзительный звук, напоминающий работу дисковой пилы. Пройдя полкоридора, я, наконец, сориентировался, что это было. Кто-то тонко и пронзительно визжал за дверью, где была учительская.

Недоумевая и немного постояв в коридоре, я, все-таки, осторожно приоткрыл дверь и заглянул в кабинет. За длинным столом, опустив головы, сидели несколько учителей, вокруг стола носился «Ниндзя» в состоянии крайней ярости и с уже упомянутым звуковым сопровождением. Я тихонько прикрыл дверь, но она тут же распахнулась.

– Аа! Новый учитель!! Вот!! Заходите-заходите! Послушайте – что у нас творится!! – директор продолжал кричать, но уже более членораздельно. – Мы же прославились на всю область!! Нас же в пример приводят во всех школах!! Дожили! Только про нас и говорят! Садитесь же!!

Усевшись с краю на свободный стул, рядом с остальными учителями, я был в образных выражениях просвещен о сложившейся нестандартной ситуации, которая бросает тень, нет, обливает грязью светлый образ храма знаний, коим является учреждение, в котором мы все работаем. В конце концов, из его речи стало понятно, что неполная средняя школа, номер такой-то со станции Перевальная Восточно-Сибирской железной дороги опять отличилась – на днях два ученика первого класса и один ученик второго пронесли на занятия бутылку водки, выпив которую, устроили пьяный дебош и сорвали занятия во всем блоке младших классов...

...

Поселок возник недавно, через пару лет после окончания войны. На Ангаре решено было возвести несколько гидроэлектростанций, чтобы обеспечить дешевым электричеством новые, планируемые к постройке, заводы. Первенец из каскада Ангарских ГЭС начал строиться в Иркутске. После заполнения водохранилища под воду уходил большой участок железной дороги на Транссибирской магистрали. После всестороннего обсуждения складывающейся ситуации решили проложить новую ветку из Иркутска до Слюдянки, напрямую через Прибайкальский хребет.

Первыми отсыпку полотна начали пленные японцы, чьи кладбища так и остались вдоль всего почти стокилометрового отрезка новой дороги. Когда уцелевших от голода, болезней и каторжного труда японцев отпустили домой, продолжать строительство пришлось бывшим зекам, из тех контингентов, кому после освобождения из лагерей был запрещен как выезд за пределы области, так и проживание в городах. Поэтому в станционном поселке, возникшем недалеко от перевала и от этого получившем такое название, оказалось большое количество татар, немцев, поляков, прибалтов, но особенно много было выходцев с Западной Украины. Впрочем, на национальности никто внимания особого не обращал, все вполне мирно уживались, как, собственно, почти всегда и почти везде в Сибири. Многие между собой переженились, образуя иногда довольно причудливые семейные сочетания. Прибалты и немцы при первой же возможности уехали домой, большинство остальных так здесь и осели.

Железнодорожная станция еще лет двадцать назад процветала. На краю поселка на полную мощность работал большой леспромхоз, старательно переводя в категорию вырубок все мало-мальски пригодные окрестные леса и загружая в вагоны, с помощью портальных кранов, лес-кругляк. Имелся в поселке и лесхоз, давая работу трем десяткам лесников, егерей и трактористов. Кроме другого разного персонала, на железной дороге трудились две больших бригады путейцев, занятых тяжелыми, но неплохо оплачиваемыми работами с заменой рельсов, шпал, отсыпкой полотна и прочими нужными вещами. В поселке жило больше тысячи человек, был клуб, где вечерами крутили кино, а по субботам устраивали танцы. Имелись неплохая школа-восьмилетка, больничка на пять коек с врачом, фельдшером, медсестрой и санитаркой. А также два детских садика и два магазина, одни лесхозовские, другие – от железной дороги. За порядком следил свой поселковый участковый.

Леспромхоз, исчерпав доступные ресурсы, в начале восьмидесятых закрылся. Следом и в лесхозе сократили половину ставок. Оптимизация на железной дороге с учетом «научной организации труда» также резко уменьшила число рабочих мест. С началом «гайдаровских» реформ беспросветность и безнадежность существования местного населения усилились многократно. Пастбища и сенокосы зарастали сосняком, коров держали лишь в нескольких дворах. Как рассказывали учителя, многие детишки с радостью шли в школу только потому, что там, на большой перемене, кормили обедом. Трудиться и зарабатывать людям оказалось негде. Народ стал спиваться, небольшая часть перебралась в город, и население поселка сократилось на треть. Имели хоть какой-то постоянный доход пенсионеры и еще не больше полусотни человек, остальные стали жить натуральным хозяйством и за счет тайги, собирая и заготавливая все, что возможно сбыть в областном центре. Большинство взрослых жителей пило, и пило сильно. В поселке и ближайших полустанках продолжающаяся убыль населения практически полностью вызывалась «зеленым змием»: люди умирали с перепою, с него же замерзали зимой, выпивали что-то совсем не годное для внутреннего употребления, попадали пьяными под поезд, резали и стреляли друг друга тоже стабильно в нетрезвом состоянии. Именно в это время мне и довелось поработать учителем в местной школе.

...

Преподавать пришлось биологию, химию и географию. Набралось двадцать четыре часа в неделю. Переговорив с директором и завучем, я выбил себе «библиотечный день», сгруппировав уроки в оставшиеся пять учебных дней.

В выпускном, восьмом классе, у меня было два ученика – Гаврилюк и Горин. Ходили они на уроки строго по очереди. Первый, подвижный невысокий парнишка по имени Женька, увлекался футболом, сидеть долго на месте, и еще что-то при этом воспринимать, ему было просто невмоготу. Объясняешь какую-то сложную тему по химии, стараешься, а он слушает, слушает, а потом вдруг зевнет и предложит:

– Да ну ее, эту химию! Давайте, Дмитрий Борисович, что-нибудь за жизнь побалакаем, ну там, як там самогонку правильно гнать, шобы башка утром не трещала или еще чего.

Горин, флегматичный высокий и коренастый парень, просто садился за стол, складывал перед собой руки, опускал на них голову и сразу засыпал. Сначала я пытался с этим бороться, но потом узнал, что его родители, как и у многих в поселке, либо пили, либо находились в тайге. Среди шести детей Коля был старшим, и все хозяйство держалось на нем.

В седьмом классе числилось шестеро – три парня и три девчонки. С ними было попроще – пятеро собирались после школы поступать в железнодорожный техникум и старались хотя бы основные моменты по предметам усвоить. Шестого ученика, Витьку Усенко, я видел за полгода только дважды и оба раза он появлялся на уроках явно поддатый. Большую часть времени он проводил в городе, непонятно чем занимаясь, и в школу его явно не манило. Меня назначили классным руководителем. Раза три заходил к Витькиным родителям, но каждый раз они были настолько пьяны, что ничего внятного узнать не получалось.

На втором занятии, рассказывая новую тему, обнаружил откровенно выставленную в проход между партами коленку, наполовину прикрытую юбчонкой. Демонстративно внимательно записывая все сказанное, лишь иногда бросая на меня быстрые пытливые взгляды, юное созревшее создание свободной рукой медленно стягивало с коленки вверх край юбки, обнажая белое, уже почти освободившееся от летнего загара, бедро. При этом коленка игриво покачивалась из стороны в сторону.

– Так, Трофимова, ногу из прохода убрала! Для твоих лет коленка неплохо выглядит, но демонстрировать ее лучше не на уроке и, тем более, не мне!

Деланно-удивленный взгляд, сначала поднятый на меня, сменяется прысканьем и весельем всего класса... Господи, научи меня – как с ними справиться!

Самым большим был шестой класс, в нем по списку числилось 12 человек. Народ здесь подобрался разный. Почти все пацаны еще оставались малорослыми, но девицы уже вытянулись и начали наливаться и оформляться в нужных местах. Кто-то внимательно слушал, кто-то откровенно читал книжку под партой, кто-то хулиганил.

Особенно меня доставал Дима Синьков, сидевший на задней парте. Он на всех занятиях постоянно вертелся, в кого-то чем-то кидал, что-то выкрикивал, в общем, мешал уроку как мог. После пятого или седьмого предупреждения, я не выдержал и рявкнул:

– Синьков, морского ежа тебе...! Сейчас же выведу, и перед классом отжиматься от пола будешь!!

Тот радостно вскочил и, мечтательно улыбаясь, нараспев сказал:

– А что? Отличная идея! Мне нравится! Только надо будет Нельку Шнайдер подстелить, и я со всем удовольствием на ней поотжимаюсь!

Нелли Шнайдер, сидевшая на первой парте, весьма плотного сложения рослая девочка, весело захихикала, за ней заржал и весь класс. Я потерялся и просто стоял, не зная, что сказать или сделать. Этим детишкам было по 12 лет... Один Фарид Садыков, не имевший никогда и ни по одному предмету, кроме физкультуры, оценок выше «тройки», а вчера получивший от меня заслуженную «пятерку» за неточный, но старательный рассказ о жизни муравейника, вздохнул, встал и, подойдя к Синькову, молча ударил его кулаком в глаз. Завязалась драка, пришлось разнимать...

...

Мальчишки курили все поголовно, с первого класса. Среди девчонок – только половина из старшеклассниц. Предложения со стороны ребятни курить вместе мне показались педагогически неправильными. Пришлось на время занятий делать большой перерыв, или заходить в кабинет истории. Там, на перемене, вместе с Виленой Александровной, пенсионеркой, а ранее преподавательницей марксизма-ленинизма в Политехническом институте, можно было, не торопясь и в спокойной обстановке, выкурить сигарету. Иногда даже с чашечкой кофе...

С "историчкой" было интересно, она много где бывала, ездила и за границу – в Болгарию и Венгрию, увлекалась хорошими книгами и имела обо всем свое твердое мнение, нередко отличающееся от общепринятого. На свою беду, однажды я очень опрометчиво, шуткой, высказался, что нарастающий бардак в школах прекратится, скорее всего, только тогда, когда в них введут уроки Закона Божьего и начнут, как в старину, учеников пороть. Вилена Александровна шутки не приняла, впала сначала в прострацию, затем – в ярость. Всю свою сознательную жизнь она боролась против "религиозного мракобесия", а тут!! Из-за собственной глупости больше в стенах школы покурить не выходило. И с кофе тоже обломалось...

С переменным успехом, но занятия велись. Всеми силами я старался сделать их интереснее и нагляднее. Иногда что-то и получалось. Кроме классного руководства на педсовете меня поставили перед фактом необходимости вести кружки или факультативы. Собрав одновременно два класса, я спросил – что они хотели бы дополнительно узнать, перечисляя различные темы. Мое желание просветить ребят в отношении жизни птичек и мышек, а равно и экологии вообще, не вызвали у детей абсолютно никакого интереса. Они заявили, что этого им и на уроках хватает. Предлагаемые варианты один за другим отвергались. Когда речь дошла до практической психологии, Света Яскевич поинтересовалась: «А что это?»

Решив, что дальше искать общие интересы нерационально, я вдохновился:

– Это – как соврать правильно! Как лень победить! Как девочке мальчика соблазнить и наоборот. Как на начальника впечатление произвести, чтобы на работу взял!

– Во! То, что надо! – последовал общий вердикт. Начал я с Карнеги, потом и сам увлекся. После первых занятий половина отсеялась, потом еще. В конце концов, остался костяк из четырех девиц и одного парня, с ними все заседания кружка проходили раскованно и весело. Свой "библиотечный" день мне пришлось реально проводить в библиотеках, подыскивая и выбирая нужную литературу для оживления мероприятий. Мы часто практиковали ролевые игры по темам. Игры эти оказались неиссякаемым источником творчества и нередко оканчивались таким хохотом, что прибегали "Ниндзя", либо Людмила Павловна, не понимающие – чему можно научиться в такой несерьезной обстановке.

В середине апреля я объявил во всех классах, что отныне в школе при хорошей погоде останутся только зачеты – раз в две недели. Все остальные уроки, включая химию, проводиться будут на природе, в виде экскурсий и «полевых опытов». Это поначалу вызвало резкие возражения у директора и завуча, но, под моим напором и аргументами они не устояли и согласились с новаторской «экскурсионной» формой обучения. Мы шли за поселок, разводили костер и говорили обо всем на свете.

По выходным, если не было сильной непогоды, уходили далеко в тайгу, несколько раз даже с ночевкой в наскоро сооруженных балаганах. В одном из походов, поздно вечером под огромной скалой, на которой отражались наши тени от пляшущего костра, мы жарили сало на прутиках, пили сладкий чай со смородиновыми побегами. Было безоблачно, луна еще не вышла из-за сопки, и в небе сверкали какие-то совсем нереально яркие звезды. Народ притих, лишь изредка задавая вопросы, а я, не торопясь, рассказывал о созвездиях, о древней навигации, об астрологии и великих предсказателях.

В начале мая я собрался свозить своих подопечных на выходные на электричке на Байкал. К моему удивлению, «Ниндзя» решительно воспротивился и зарубил поездку, заявив, что такую ответственность на себя брать не будет. К этому времени мы с ним уже несколько раз спорили (мне не нравился его стиль руководства, сопровождаемый криками), и новая размолвка добавила неприязни. На очередном педсовете директор сообщил, что меняет расписание уроков, поставив четыре дня в неделю мои занятия первыми. Электричка, на которой я приезжал, приходила как раз ко второму уроку, «Ниндзя» это прекрасно знал, и сделал специально. На занятия и обратно пришлось ходить пешком, впрочем, для меня это было в удовольствие. Но обстановка становилась все более напряженная.

Приняв экзамены, проставив отметки и засадив вместе с учениками (трудовая практика!) разными полезными растениями пришкольный участок, поручив самым ответственным его поливать и пропалывать, я уволился. К этому времени в институте начали давать зарплату, пусть не полностью, но все же на самое необходимое уже хватало. Осенью удалось найти и неплохую подработку в городе. Жизнь стала налаживаться.

...

Прошло лет пятнадцать. Как-то заехав в большой торговый центр, я неловко столкнулся на входе с молодой женщиной и, извинившись, пошел дальше, пытаясь припомнить – где же я ее до того видел.

– Дмитрий Борисович, здравствуйте! Не узнаете? – догнала она меня.

Что-то определенно очень знакомое просматривалось в ее лице.

– Я – Таня Трофимова! Вы у нас в школе, в Перевальной, учителем были.

– О Господи! Конечно же, Таня! Какими судьбами? Ты как, где? – мне было, действительно, немного неудобно, что я ее не узнал.

– Да все в порядке у меня. Техникум окончила, потом – институт. Детей двое, муж нормальный, работа хорошая. Но я не про это... Я просто еще тогда хотела Вам сказать... В общем, тот кружок психологии... Это было здорово! Спасибо Вам! – она неожиданно чмокнула меня в щеку, повернулась и стремительно исчезла во вращающейся калитке турникета.