Избранная лирика

Текст добавлен: 9 апреля 2017, 01:00

Текст книги "Избранная лирика"

Автор книги: Дмитрий Кедрин

Жанр:

Поэзия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Назад к карточке книги

Дмитрий Кедрин
Избранная лирика

О поэте, о друге моем

Днепропетровск и Москва – две родины Дмитрия Кедрина. В этих двух дорогих сердцу поэта городах он жил, работал и творил.

В Днепропетровске прошло детство и трудная юность поэта. Здесь им были написаны первые стихи.

Один из редакторов днепропетровской газеты «Грядущая смена» рассказывал мне, как однажды он получил стихотворение, аккуратно написанное мелким, бисерным почерком. Под ним стояла подпись: «Дмитрий Кедрин». Стихи понравились и их напечатали. Это был апрель 1924 года.

С тех пор на страницах не только днепропетровских журналов и газет, но и в столичной прессе стали появляться стихи юного поэта. Вскоре Кедрин становится членом литературного объединения «Молодая Кузница» при днепропетровском губкоме комсомола.

В 1931 году Кедрин переехал в Москву и поселился в подмосковном поселке Черкизове, раскинувшемся близ извилистой речки Клязьмы. Здесь до сих пор стоит небольшой деревянный дом, разделенный на маленькие комнаты, в одной из которых вместе с семьей долгие годы жил поэт. На его рабочем столе не было ничего лишнего, только горка любимых книг, стопка бумаги, бутылочка с тушью, которой он любил писать.

Многие жители поселка стали друзьями Дмитрия Кедрина. Они запросто приходили к нему то за книжкой, то за советом, то послушать его певчих птиц.

Более десяти лет Кедрин бессменно работал литературным консультантом по стихам в издательстве «Молодая гвардия» и вел обширную переписку с периферийными писателями. Он доброжелательно и внимательно выслушивал каждого, не пренебрегая никем, часто рассказывал мне о тех, кто бывал у него на консультациях, читал на память их стихи.

У Дмитрия Кедрина был удивительный дар проникать в эпоху, в образ, умение глубоко продумать и осознать каждое историческое событие. Он писал лирические стихи, эпические поэмы, думы, песни, публицистические и сатирические стихи.

В Черкизове он написал «Куклу», «Поединок», «Зодчих», «Алёну-Старицу», «Коня», «Глухаря», «Рембрандта», «Солдатку», «Красоту» и многие другие стихотворения.

В 1943 году Дмитрий Кедрин добровольно ушел на фронт, где работал в газете «Сокол Родины» Северо-Западного фронта.

Огромны были замыслы поэта, но им не суждено было осуществиться. 18 сентября 1945 года он трагически погиб. Уже после смерти Дмитрия Кедрина в нашей стране и за рубежом вышло несколько книг его стихов, которые полюбили наши взыскательные читатели, особенно молодежь.

Творчеству Дмитрия Борисовича Кедрина посвящено несколько монографий. Его именем названа улица в Черкизове, куда многие специально приезжают для того, чтобы посадить на улице любимого поэта деревце.

Людмила Кедрина

Кукла

Как темно в этом доме!
Тут царствует грузчик багровый,
Под нетрезвую руку
Тебя колотивший не раз…
На окне моем – кукла.
От этой красотки безбровой
Как тебе оторвать
Васильки загоревшихся глаз?

Что ж!
Прильни к моим стеклам
И красные пальчики высунь…
Пес мой куклу изгрыз,
На подстилке ее теребя.
Кукле – много недель!
Кукла стала курносой и лысой.
Но не все ли равно?
Как она взволновала тебя!

Лишь однажды я видел:
Блистали в такой же заботе
Эти синие очи,
Когда у соседских ворот
Говорил с тобой мальчик,
Что в каменном доме напротив
Красный галстучек носит,
Задорные песни поет.

Как темно в этом доме!
Ворвись в эту нору сырую
Ты, о время мое!
Размечи этот нищий уют!
Тут дерутся мужчины,
Тут женщины тряпки воруют,
Сквернословят, судачат,
Юродствуют, плачут и пьют.

Дорогая моя!
Что же будет с тобой?
Неужели
И тебе между них
Суждена эта горькая участь?
Неужели и ты
В этой доле, что смерти тяжеле,
В девять – пить,
В десять – врать,
И в двенадцать
Научишься красть?

Неужели и ты
Погрузишься в попойку и в драку,
По намекам поймешь,
Что любовь твоя —
Ходкий товар,
Углем вычернишь брови,
Нацепишь на шею собаку,
Красный зонтик возьмешь
И пойдешь на Покровский бульвар?

Нет, моя дорогая!
Прекрасная нежность во взорах
Той великой страны,
Что качала твою колыбель!
След труда и борьбы —
На руке ее известь и порох,
И под этой рукой
Этой доли
Бояться тебе ль?

Для того ли, скажи.
Чтобы в ужасе
С черствою коркой
Ты бежала в чулан
Под хмельную отцовскую дичь,
Надрывался Дзержинский,
Выкашливал легкие Горький,
Десять жизней людских
Отработал Владимир Ильич?

И когда сквозь дремоту
Опять я услышу, что начат
Полуночный содом,
Что орет забулдыга-отец,
Что валúтся посуда,
Что голос твой тоненький плачет, —
О терпенье мое,
Оборвешься же ты наконец?

И придут комсомольцы,
И пьяного грузчика свяжут,
И нагрянут в чулан,
Где ты дремлешь, свернувшись в калач.
И оденут тебя,
И возьмут твои вещи,
И скажут:
– Дорогая!
Пойдем,
Мы дадим тебе куклу.
Не плачь!

1932

Поединок

К нам в гости приходит мальчик
Со сросшимися бровями,
Пунцовый густой румянец
На смуглых его щеках.
Когда вы садитесь рядом,
Я чувствую, что меж вами
Я скучный, немножко лишний,
Педант в роговых очках.

Глаза твои лгать не могут.
Как много огня теперь в них!
А как они были тусклы…
Откуда же он воскрес?
Ах, этот румяный мальчик!
Итак, это мой соперник,
Итак, это мой Мартынов,
Итак, это мой Дантес!

Ну что ж! Нас рассудит пара
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Два вежливых секунданта,
Под горкой – два экипажа
Да седенький доктор в черном,
С очками на злом носу.

Послушай-ка, дорогая!
Над нами шумит эпоха,
И разве не наше сердце —
Арена ее борьбы?
Виновен ли этот мальчик
В проклятых палочках Коха,
Что ставило нездоровье
В колеса моей судьбы?

Наверно, он физкультурник,
Из тех, чья лихая стайка
Забила на стадионе
Испании два гола.
Как мягко и как свободно
Его голубая майка
Тугие гибкие плечи
Стянула и облегла!

А знаешь, мы не подымем
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Я лучше приду к вам в гости
И, если позволишь, даже
Игрушку из Мосторгина
Дешевую принесу.

Твой сын, твой малыш безбровый,
Покоится в колыбели.
Он важно пускает слюни,
Вполне довольный собой.
Тебя ли мне ненавидеть
И ревновать к тебе ли?
Когда я так опечален
Твоей морщинкой любой?
Ему покажу я рожки,
Спрошу: – Как дела, Егорыч? —
И, мирно напившись чаю,
Пешком побреду домой.
И лишь закурю дорогой,
Почуяв на сердце горечь,
Что наша любовь не вышла,
Что этот малыш – не мой.

1933

Сердце

Дивчину пытает казак у плетня:
– Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?
Я саблей добуду для крали своей
И светлых цехинов и звонких рублей! —
Дивчина в ответ, заплетая косу:
– Про то мне ворожка гадала в лесу.
Пророчит она мне полюбится тот,
Кто матери сердце мне в дар принесет.
Не надо цехинов, не надо рублей,
Дай сердце мне матери старой твоей.
Я пепел его настою на хмелю,
Настоя напьюсь – и тебя полюблю! —
Казак с того дня замолчал, захмурел,
Борща не хлебал, саламаты не ел.
Клинком разрубил он у матери грудь
И с ношей заветной отправился в путь.
Он сердце ее на цветном рушнике
Коханой приносит в косматой руке.
В пути у него помутилось в глазах,
Всходя на крылечко, споткнулся казак.
И матери сердце, упав на порог,
Спросило его: «Не ушибся, сынок?»

1935

Кровь

Белый цвет вишневый отряхая,
Стал Петро перед плетнем коханой.
Он промолвил ей, кусая губы:
– Любый я тебе или не любый?
Прогулял я трубку-носогрейку,
Проиграл я бритву-самобрейку!
Что ж! В корчме поставлю шапку на кон
И в леса подамся к гайдамакам!

– Уходи, мужик, – сказала Ганна, —
Я кохаю не тебя, а пана. —
И шепнула, сладко улыбаясь:
– Кровь у пана в жилах – голубая!

Два денька гулял казак. На третий
У криницы ночью пана встретил,
И широкий нож по рукоятку
Засадил он пану под лопатку.

Белый цвет вишневый отряхая,
Стал Петро перед плетнем коханой.
А у Ганны взор слеза туманит,
Ганна руки тонкие ломает.
– Ты скажи, казак, – пытает Ганна, —
Не встречал ли ты дорогой пана? —
Острый нож в чехле кавказском светел.
Отвечает ей казак: – Не встретил. —
Нож остер, как горькая обида.
Отвечает ей казак: – Не видел.

Рукоятка у ножа резная.
Отвечает ей казак: – Не знаю.
Только ты пустое толковала,
Будто кровь у пана голубая!

1936

Кофейня

…Имеющий в кармане мускус не

кричит об этом на улицах. Запах

мускуса говорит за него.

Саади

У поэтов есть такой обычай:
В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
Магомет, в Омара пальцем тыча,
Лил ушатом на беднягу ругань.

Он в сердцах порвал на нем сорочку
И визжал в лицо, от злобы пьяный:
– Ты украл пятнадцатую строчку,
Низкий вор, из моего «Дивана»!

За твоими подлыми следами
Кто пойдет из думающих здраво? —
Старики кивали головами,
Молодые говорили: – Браво!

А Омар плевал в него с порога
И шипел: – Презренная бездарность!
Да минет тебя любовь пророка
Или падишаха благодарность!

Ты бесплоден! Ты молчишь годами!
Быть певцом ты не имеешь права! —
Старики кивали бородами,
Молодые говорили: – Браво!

Только некто пил свой кофе молча,
А потом сказал: – Аллаха ради!
Для чего пролито столько желчи? —
Это был блистательный Саади.

И минуло время. Их обоих
Завалил холодный снег забвенья,
Стал Саади золотой трубою,
И Саади слушала кофейня.

Как ароматические травы,
Слово пахло медом и плодами.
Юноши не говорили: «Браво!»,
Старцы не кивали бородами.

Он заворожил их песней птичьей —
Песней жаворонка в росах луга…
У поэтов есть такой обычай:
В круг сойдясь, оплевывать друг друга.

1936

Глухарь

Выдь на зорьке
И ступай на север
По болотам,
Камушкам
И мхам.
Распустив хвоста колючий веер,
На сосне красуется глухарь.

Тонкий дух весенней благодати,
Свет звезды —
Как первая слеза…
И глухарь,
Кудесник бородатый,
Закрывает желтые глаза.

Из дремотных облаков исторгла
Яркий блеск холодная заря,
И звенит,
Чумная от восторга,
Зоревая песня глухаря.

Счастлив тем,
Что чувствует и дышит,
Красотой восхода упоен, —
Ничего
Не видит и не слышит,
Ничего
Не замечает он.

Он поет листву купав болотных,
Паутинку,
Белку
И зарю,
И в упор подкравшийся охотник
Из берданки бьет по глухарю.

Может, также
В счастья день желанный,
В час, когда я буду петь, горя,
И в меня
Ударит смерть нежданно,
Как его дробинка —
В глухаря.

1938

Зимнее

Экой снег какой глубокий!
Лошадь дышит горячо!
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.
Пруд окован крепкой бронью,
И уходят от воды
Вправо – крестики вороньи,
Влево – заячьи следы.
Гнется кустик на опушке,
Блещут звезды, мерзнет лес.
Тут снимал перчатки Пушкин
И усы крутил Дантес.
Раздается на полянках
Волчьих свадеб дальний вой.
Мы летим в ковровых санках
По дорожке столбовой.
Ускакали с черноокой
И – одни. Чего ж еще?
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.

Неужели на гулянку
С колокольцем под дугой
Понесется в тех же санках
Завтра кто-нибудь другой?
И усы ладонью тронет
И увидит у воды
Те же крестики вороньи,
Те же заячьи следы?
На березах грачьи гнезда
Да сорочьи терема…
Те же волки, те же звезды,
Та же русская зима!

На погост он мельком глянет
Где ограды да кусты,
Мельком глянет,
Нас помянет:
Жили-были я да ты!..
И прижмется к черноокой
И задышит горячо.
Глянет месяц одинокий
Через левое плечо.

1939

Пластинка

Л. К.

Когда я уйду,
Я оставлю мой голос
На тонком кружке.
Заведи патефон,
И вот
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.

Немножко глухой
И немножко картавый,
Мой голос
Тебе прочитает стихи,
Окликнет по имени,
Спросит:
«Устала?»
Наскажет
Немало смешной чепухи.

И сколько бы ни было
Злого,
Дурного,
Печалей,
Обид —
Ты забудешь о них.
Тебе померещится,
Будто бы снова
Мы ходим в кино,
Разбиваем цветник.

Лицо твое
Тронет волненья румянец,
Забывшись,
Ты тихо шепнешь:
«Покажись!..»
Пластинка хрипнет
И окончит свой танец,
Короткий,
Такой же недолгий,
Как жизнь.

1939

Осенняя песня

Улетают птицы зá море,
Миновало время жатв,
На холодном
Сером мраморе
Листья желтые лежат.

Солнце спряталось за ситцевой
Занавескою небес,
Черно-бурою лисицею
Под горой улегся лес.

По воздушной
Тонкой лесенке
Опустился
И повис
Над окном —
Ненастья вестником —
Паучок-парашютист.

В эту ночь
По кровлям тесаным,
В трубах песни заводя,
Заскребутся духи осени,
Стукнут пальчики дождя.

В сад,
Покрытый ржавой влагою,
Завтра утром выйдешь ты
И увидишь
За ночь
Наголо
Облетевшие цветы.

На листве рябин продрогнувших
Заблестит холодный пот.
Дождик,
Серый,
Как воробышек,
Их по ягодке склюет.

1940

Красота

Эти гордые лбы винчианских мадонн
Я встречал не однажды у русских крестьянок,
У рязанских молодок, согбенных трудом,
На току молотящих снопы спозаранок.

У вихрастых мальчишек, что ловят грачей
И несут в рукаве полушубка отцова,
Я видал эти синие звезды очей,
Что глядят с вдохновенных картин Васнецова.

С большака перешли на отрезок холста
Бурлаков этих репинских ноги босые…
Я теперь понимаю, что вся красота —
Только луч того солнца, чье имя – Россия!

1942

Полустанок

Седой военный входит, подбоченясь,
В штабной вагон, исписанный мелком.
Рыжебородый тощий ополченец
По слякоти шагает босиком.

Мешком висит шинель на нем, сутулом,
Блестит звезда на шапке меховой.
Глухим зловещим непрерывным гулом
Гремят орудья где-то под Москвой.

Проходит поезд. На платформах танки.
С их башен листья блеклые висят.
Четвертый день на тихом полустанке
По новобранцам бабы голосят.

Своих болезных, кровных, богом данных
Им провожать на запад и восток…
А беженцы сидят на чемоданах,
Ребят качают, носят кипяток.

Куда они? В Самару, ждать победу?
Иль умирать?.. Какой ни дай ответ, —
Мне все равно: я никуда не еду.
Чего искать? Второй России нет!

1941

Завет

В час испытаний
Поклонись Отчизне
По-русски,
В ноги,
И скажи ей:
– Мать!
Ты – жизнь моя,
Ты мне дороже жизни,
С тобою – жить,
С тобою – умирать!

Будь верен ей.
И как бы ни был длинен
И тяжек день военной маеты, —
Коль пахарь ты,
Отдай ей все, как Минин,
Будь ей Суворовым,
Коль воин ты.

Люби ее.
Клянись, как наши деды,
Горой стоять
За жизнь ее и честь,
Чтобы сказать
В желанный час победы: —
И моего
Тут капля меда есть!

1942

Победа

Шло донское войско на султана,
Табором в степи широкой стало,
И казаки землю собирали —
Кто мешком, кто шапкою бараньей.
В холм ее, сырую, насыпали,
Чтоб с кургана мать полуслепая
Озирала степь из-под ладони:
Не пылят ли где казачьи кони?
И людей была такая сила,
Столько шапок высыпано было,
Что земля струей бежала, ширясь,
И курган до звезд небесных вырос.
Год на то возвышенное место
Приходили жены и невесты,
Только, как ни вглядывались в дали, —
Бунчуков казачьих не видали.
Через три-четыре долгих года
Воротилось войско из похода,
Из жестоких сеч с ордой поганой,
Чтобы возле старого кургана
Шапками курган насыпать новый —
Памятник годины той суровой.
Сколько шапок рать ни насыпала,
А казаков так осталось мало,
Что второй курган не вырос выше
Самой низкой камышовой крыши.
А когда он встал со старым рядом,
То казалось, если смерить взглядом,
Что поднялся внук в ногах у деда…
Но с него была видна победа.

1943

Воспоминание о Крыме

Не ночь, не звезды, не морская пена…
Нет, в памяти доныне, как живой,
Мышастый ослик шествует степенно
По раскаленной крымской мостовой.

Давно смирен его упрямый норов:
Автомобиль прижал его к стене,
И рдеет горка спелых помидоров
В худой плетенке на его спине.

А впереди – слегка раскос и черен,
В штанишках синих, рваных на заду,
Бритоголовый толстый татарчонок,
Спеша, ведет осленка в поводу.

Между домов поблескивает море,
Слепя горячей синькою глаза.
На побеленном каменном заборе
Гуляет бородатая коза.

Песок внизу каймою пены вышит,
Алмазом блещет мокрое весло,
И валуны лежат на низких крышах,
Чтоб в море крыши ветром не снесло.

А татарчонку хочется напиться.
Что Крым ему во всей его красе?
И круглый след ослиного копытца
Оттиснут на асфальтовом шоссе.

1943

Аленушка

Стойбище осеннего тумана,
Вотчина ночного соловья,
Тихая царевна Несмеяна —
Родина неяркая моя!

Знаю, что не раз лихая сила
У глухой околицы в лесу
Ножичек сапожный заносила
На твою нетленную красу.
Только все ты вынесла и снова
За раздольем нив, где зреет рожь,
На пеньке у омута лесного
Песенку Аленушки поешь…
Я бродил бы тридцать лет по свету,
А к тебе вернулся б умирать,
Потому что в детстве песню эту,
Знать, и надо мной певала мать!

1942–1944

«Был слеп Гомер, и глух Бетховен…»

Был слеп Гомер, и глух Бетховен,
И Демосфен косноязык.
Но кто поднялся с ними вровень,
Кто к музам, как они, привык?
Так что ж педант, насупясь, пишет,
Что творчество лишь тем дано,
Кто зорко видит, остро слышит,
Умеет говорить красно?
Иль им, не озаренным духом,
Один закон всего знаком —
Творить со слишком тонким слухом
И слишком длинным языком?

1944

Давнее

Все мне мерещится поле с гречихою,
В маленьком доме сирень на окне,
Ясное-ясное, тихое-тихое
Летнее утро мерещится мне.

Мне вспоминается кляча чубарая,
Аист на крыше, скирды на гумне,
Темная-темная, старая-старая
Церковка наша мерещится мне.

Чудится мне, будто песню печальную
Мать надо мною поет в полусне,
Узкая-узкая, дальняя-дальняя
В поле дорога мерещится мне.

Где ж этот дом с оторвавшейся ставнею,
Комната с пестрым ковром на стене?
Милое-милое, давнее-давнее
Детство мое вспоминается мне.

1945

«На кладбище возле домика…»

На кладбище возле домика
Весна уже наступила:
Разросшаяся черемуха,
Стрекающая крапива.

На плитах щербатых каменных
Влюбленные ночью синей
Опять возжигают пламенник
Природы неугасимой.

Так трется между жерновами
Бессмертный помол столетий…
Наверное, скоро новые
В поселке заплачут дети.

1945

Приглашение на дачу

…Итак, приезжайте к нам завтра, не позже!
У нас васильки собирай хоть охапкой.
Сегодня прошел замечательный дождик —
Серебряный гвоздик с алмазною шляпкой.

Он брызнул из маленькой-маленькой тучки
И шел специально для дачного леса,
Раскатистый гром, его верный попутчик,
Над ним хохотал, как подпивший повеса.

На Пушкино в девять идет электричка.
Послушайте, вы отказаться не вправе:
Кукушка снесла в нашей роще яичко,
Чтоб вас с наступающим счастьем поздравить!

Не будьте ленивы, не будьте упрямы.
Пораньше проснитесь, не мешкая встаньте.
В кокетливых шляпках, как модные дамы,
В лесу мухоморы стоят на пуанте.

Вам будет на сцене лесного театра
Вся наша программа показана разом:
Чудесный денек приготовлен на завтра,
И гром обеспечен, и дождик заказан!