Текст книги "Турбулентное мышление. Зарядка для интеллекта"
Автор книги: Дмитрий Гаврилов
Соавторы: Нурали Латыпов,Сергей Елкин
Жанры:
Самопознание
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Обозначения «низших» операторов произвольны, здесь характерна полная условность обозначений и возможность присвоить событию, процессу, вещи любое знаковое имя, однако затем это имя должно быть зафиксировано. «Высшие» операторы составлены из «низших» и являются формулами или словами языка. Правила составления формул (или слов) также являются операторами Диала.Основанием иерархической системы, то есть исходным оператором, выражающим полное отсутствие всякой информации, является ноль (ничто или молчание), действующий лишь сам на себя, поскольку больше ничего и нет. Оператор безразличия! Собственно, эта «турбулентность», возвращение к себе и воздействие любого оператора самого на себя и есть первоисточник развития языка, а значит, и мышления!
«Сознание возвращалось медленно. Всё застилал сплошной туман какого-то неопределённого цвета. – Так начинается удивительный научно-фантастический роман В.В. Куликова «Узник бессмертия», в игровой, приключенческой форме обучающий азам теории симметрии, положенной в основу Диала. – Если бы Росса спросили – чёрный туман или белый, он и тут затруднился бы найти верный ответ. Постепенно, без всяких усилий со стороны Росса в тумане зародилось какое-то движение, он начал сгущаться, темнеть, по краям же сгущения туман все более принимал вид странной стеклообразной массы, становился прозрачнее с каждой минутой. У Росса возникло ощущение, что он присутствует при рождении Вселенной. Да что там, он сам был эта Вселенная, это он сам рожал себя в мучительной боли. Впрочем, нет – боли не было, она пришла значительно позже, точнее, то, что он чувствовал вначале, казалось столь же туманным, как и серая пелена, застилавшая взор. Появилось, затем окрепло сознание того, что вот это тёмное сгущение в центре – вот это, нет, это что-то чужое, это не он! Так же незаметно, вкрадчиво пробрался холодок страха – и вдруг поднялся, захлестнул ледяной волной ужас неведомого. Что ЭТО ТАКОЕ? ЭТО было не похоже ни на что – и одновременно напоминало всё сразу. Росс знал, что в ЭТОМ скрыты все тёмные силы мироздания, но иногда в этом чужом для него мире вдруг проглядывали знакомые черты близких, друзей, знакомых. Это было как предательство, и в отчаянии вселенная Росса, казалось, разрывалась от беззвучного крика.
Шло время, чужая Вселенная формировалась на глазах. Как-то вдруг, неожиданно, этот тёмный незнакомый мир разросся до размеров комнаты, да это и была, собственно, комната – тёмная, без единого окна, с низким потолком. Удивительно, как он не видел этого раньше! По комнате двигались какие-то фигуры. Их было много. Лица различались с трудом. Большинство из них были Россу совершенно незнакомы. Или это только казалось? Движение фигур продолжалось, над ним склонялись чьи-то лица. Чьи?.. Иногда Россу казалось, что вот это лицо он когда-то любил, вот тот – был его близким другом. Как давно это было!.. Да и было ли?.. Росс этого не знал. Знал он с очевидностью только одно – что все они ему глубоко безразличны. Они – чужие. Они – не он. Но кто же он сам? Вместе с вопросом пришло сомнение. Только что он точно знал: он – Росс, Росс Игл, но теперь это имя показалось ему таким же чужим, как и все в этой комнате. Очертания комнаты вдруг стали расплываться, чужая вселенная растворялась на глазах. Но в ней растворялся и сам Росс. Сознание судорожно цеплялось за ускользающие черты внешнего мира. Росс вдруг понял, что его спасение – в этой чужой вселенной, только в ней он может быть самим собой. Невероятными усилием Росс заставил туман сгуститься там, где только что были фигуры людей. Нет, они не были ему чужими, они стали ступеньками, по которым он выкарабкивался из обморочного тумана. И туман отступил. Чем больше Росс думал о людях в комнате, тем яснее для него становилось, кто есть он сам…Да, да – именно с этого тогда всё и начиналось. С этого самого состояния – с безразличия. Как точно здесь слово отражает суть!
БЕЗРАЗЛИЧИЕ есть полное отсутствие различий. Но то, что не различно, то одинаково! Вместо «мне безразлично» часто говорят: «Мне всё равно». Люди, подходившие ко мне в этой тёмной комнате, были мне безразличны, я не различал их друг от друга, они были для меня – ОДИНАКОВЫ! Кажется, есть ещё слово для обозначения подобного… Вспомнил, это слово – симметрия! У этого слова свои преимущества, оно, например, тесно связано с языком математики [34] . Говорят, что две вещи симметричны, если они в чём-то сходны между собой, одинаковы, как одинаковы половинки шара, капли воды, которые «как две капли похожи…», перчатки – правая и левая, наконец, мы сами и наше отражение в зеркале также симметричны. Чужие в комнате казались мне одинаковыми, значит, они были для меня симметричными: замени мне одного из них на другого, я бы никогда не заметил подмены! Правда, в одном отношении я их, во всяком случае, различал – их было много и они находились в РАЗНЫХ углах комнаты. Значит, симметрия была не полной. Но ведь раньше я не мог даже выделить отдельные фигуры из общего фона комнаты – следовательно, ранее состояние моей «вселенной» было более симметричным! А ещё раньше? Тогда я ведь не видел, НЕ РАЗЛИЧАЛ – вообще ничего! Не отличал чёрного от белого, не выделял даже самого себя – целиком растворился в этой абсолютной неразличенности! Абсолютное сходство всего со всем – АБСОЛЮТНАЯ СИММЕТРИЯ! Но ведь тогда, в самом начале не было ничего, ВООБЩЕ НИЧЕГО! Да, видимо, так и должно быть – абсолютная симметрия есть, вообще, отсутствие чего бы то ни было, есть АБСОЛЮТНОЕ НИЧТО! Это и есть тот самый нуль, с которого всё начинается… Именно с этого тогда всё и началось.Гигантский сверкающий шар Вселенной величественно плыл в пространстве… А такой ли уж он был гигантский? Гигантский по сравнению… По сравнению с чем, собственно? Не с чем его было тогда, в начале всего сущего сравнивать… Не был он, значит, ни большим, ни маленьким, не существовало таких различий вообще… Сверкающий… Какое там, тогда свет от тьмы не отличишь! Кстати, почему именно шар? Как наиболее симметричное тело? Но ведь ещё не возникло различие между телами симметричными и всеми остальными! С равным успехом Вселенную при её рождении можно представлять и в форме, скажем, гиппопотама! Итак, гиппопотам Вселенной величественно плыл… Ну, насчёт «величественно», так даже и в наши, куда как постаревшие времена и то: «От великого до малого – один шаг», а что касается «плыл»… Почём знать, может, как раз стоял: относительность движения и покоя: тоже вид симметрии. В пространстве же этот самый гиппопотам «плыл» или ещё где – вопрос совсем тёмный…» (Куликов, 1998. С. 8–10).
Развитие, в том числе и языка, представляется разработчиками как переход от одной симметрии к другой, и оно описывается как спонтанное нарушение симметрии.
Ещё раз повторим, что развитие есть следствие воздействия операторов (процессов) самих на себя – рекурсия.
Существенное значение имеет двойственность понятия преобразования симметрии, как того, что с одной стороны преобразовывает – изменяет, а с другой стороны оставляет неизменным – сохраняет. ВОПРОС № 51
«Быть прекрасным – значит быть симметричным и соразмерным», – сказал Платон. Подумайте и возразите Платону.
«Вначале было слово… Кто это сказал, да и кто его произнёс? Да это же… А, неважно! Скукота одолевает… Сидел, сидел Господь Бог, скучно стало – взял да и сотворил вселенную… От скуки чего не сделаешь! Всё равно ему было, хочу – сотворю, хочу – нет. БЕЗРАЗЛИЧНО. Я-то сам физикой тоже со скуки занялся! Ну, я это я, а вот Господь… Впрочем, как раз гипотеза Бога тут ни к чему! Так, значит, само по себе БЕЗРАЗЛИЧИЕ – это абсолютное НИЧТО как-то раз взяло, да и… Ну и ну! А что – в самом деле, почему бы и нет? Безразличие, если оно абсолютно, есть, в частности, и отсутствие различия между ним самим и тем, что от него совершенно ОТЛИЧАЕТСЯ! Но ведь нет ничего, кроме самого БЕЗРАЗЛИЧИЯ, значит, оно в себе содержит отличное от себя самого, содержит в себе РАЗЛИЧИЕ. Абсолютное НИЧТО есть отсутствие всего, в том числе и отсутствие самого себя, то есть отсутствие НИЧТО! НИЧТО уничтожает самого себя, тем самым порождая НЕЧТО. Самая совершенная, идеальная симметрия разрушает сама себя! Парадокс? Да, кажется, нет. Природа есть причина самой себя. Уже в самом начале бытия, в начале существования Вселенной НИЧТО содержало в себе НЕЧТО, безразличие имело в себе различенность, симметрия была нарушена. Но, раз в самом начале ничего, кроме этого, не было, то был и переход от ничто к нечто, от отсутствия различий к их появлению. Что это было? Моя вселенная рождалась из тумана неопределённости, движение его приводило к сгущениям в одних и разрешению в других местах. ДВИЖЕНИЕ! Вот что рождало различия, формировало тела во Вселенной! Переход от ничто к нечто есть рождение, движение материи, переходящей из одного состояния «ничто» в новое состояние «нечто»! Саморазрушение симметрии есть движение, рождение новых различий, а значит, и новых явлений! Обратный переход – исчезновение, смерть.
Такие вот переходы материи из одного состояния в другое, всевозможные виды преобразований и изменений физики называют ОПЕРАТОРАМИ. Переход от ничто к нечто есть оператор рождения, переход же от уже имеющегося нечто к ничто – оператор гибели, уничтожения. Этот последний называется обратным по отношению к первому, так как оба эти перехода, взятые один за другим, представляют полный цикл – от рождения до гибели. Началом и концом всего сущего служит ничто, небытие. Как всё просто в математике… Назвал – и пользуйся! Оператор рождения и оператор смерти, оператор любви и оператор ненависти… «Оператор несчастья является обратным по отношению к оператору счастья!» И главное, вполне современно: хочешь быть счастливым, примени оператор счастья… И без лишних эмоций: не убил, а подействовал оператором смерти…» (Куликов, 1998. С. 13–14). ВОПРОС № 52
«Мёртвые» фигуры и пешки с незапамятных времён отождествлялись с живыми людьми и животными, а настольная шахматная игра изображалась как картина борьбы неприятельских армий, решение конфликта между противниками в ходе сражения. Сражение в шахматы как будто происходит с участием живых людей, превратившихся в символические шахматные статуэтки. Произведите очередное преобразование симметрии известной вам шахматной игры, «подействовав на неё оператором смерти». Каков результат? ВОПРОС № 53
У древних греков была легенда об Аяксе. Герой, равный по доблести своему другу Ахиллу, после его гибели хотел получить доспехи Ахилла. Однако доспехи были присуждены ахейцами Одиссею. Оскорблённый Аякс решает ночью перебить вождей ахейцев. Спасая ахейцев, Афина насылает на Аякса безумие. И вместо противников тот убивает стадо скота. Древнегреческий художник Тимомах задумал написать картину о бешенстве Аякса. Но античные каноны запрещали художникам изображать сильные чувства – считалось, что это обезображивает картину (в Фивах за это даже предусматривалась смертная казнь). Как же изобразить помешательство Аякса?
Знаки Диала, являясь процессами, отражают на самом деле знаки и симметрии природы со всеми её связями. Важнейшее значение имеет идентификация любого знака через систему координат, то есть через контекст.Через понятия теории симметрий в Диале формулируются и основные математические понятия: числа, пределы, дифференциалы, интегралы, векторы, тензоры, функции и т. д. Но это к сведению, «для продвинутых пользователей».
Все симметрии, отображаемые в Диале, являются локальными, различаясь лишь размерами областей, где их локальностью можно пренебречь.
Математические формулы на Диале звучат как поговорки, стихи, сказки и песенки. Выяснилось, что чем старше «ученик», студент, аспирант, наконец, специалист или учёный муж, тем больше времени у него уходит на овладение «тарабарской» речью. Приходится преодолевать сложившиеся комплексы, стереотипы и барьеры.
Диал, надо полагать, будет особо эффективно проявлять себя – благодаря сознательному применению метода спонтанного нарушения симметрий – в тех областях, где нужны смелые, радикальные решения, на стыке науки и искусства.
«Проблемы конечно же есть, и немалые. Несмотря на то, что Диал сравнительно проще <…> математики и намного легче в освоении, чем любой из «естественных языков» человека, всё же он – именно язык. Язык общения, язык мысли. И освоение его требует времени. Научить человека сносно выражать свои мысли на Диале можно за неделю, но строить фразы и мыслить на языке – это две совершенно разные вещи. А ведь требуется именно научиться Диал-мышлению, парадоксальному мышлению новатора…
Первоначальная идея создателей Диала заключалась в обучении языку в максимально раннем возрасте. В идеале – с рождения, когда ребёнок впитывает знания с огромной, недоступной для взрослых скоростью. Это, как превосходно подтвердила работа с детьми ещё на заре Диала, казалось вполне осуществимым. Именно о таких детях-гениях и повествуют «почти фантастические» «Пророки жёлтого карлика». Но всё же, чтобы научить детей, сначала языком должны в совершенстве овладеть взрослые. Возможно ли такое? Можно ли научиться мыслить на чужом языке, да ещё и на таком рукотворном диалектическом чуде, как Диал?
Хорошо известно, что люди, освоившие чужие языки до уровня «общение без проблем», частенько ловят себя на том, что мыслят на том из языков, на котором им в данный момент удобнее думать. Так что «мыслить на ином языке» научиться не так уж сложно – было бы знание языка. Такое знание можно получить, например, в тесном общении с «урождёнными носителями» языка. Где таких взять в случае Диала? В романе обучение взрослых проводилось известным и достаточно эффективным – интенсивным методом «погружения в языковую среду». В условиях изоляции группы на «лингвистическом острове» и запрета использования любого языка, кроме Диала. В реальном мире погнавшейся за «золотым тельцом» России идее такого «острова» не суждено было осуществиться…» (Калашников, Русов, 2006. С. 407–409).
Увы, свободно говорящих на Диале сейчас нет: даже разработчикам, чтобы вернуть подзабытые навыки, необходима языковая среда. Диал всё ещё в значительной степени носит письменный, виртуальный характер. Вносит свои коррективы развитие массовых электронных систем коммуникаций. Обучившихся Диалу – а это несколько сотен человек – разбросало по стране и по миру.
Вероятно, ещё не создано той критической массы знающих основы этого языка, чтобы произошёл прорыв меры. Возможно, наши молодые читатели будут уже тем народившимся поколением «диалоговорящих», которое воспользуется всеми оригинальными разработками к своей пользе.
«Рождение и смерть… Что в них общего? К чему соединять несоединимое? Несоединимое… Несоединимое? Постой, но ведь в природе если что-то одно рождается, то что-либо другое обязательно исчезает, умирает… Вещи не исчезают, они лишь переходят в другие вещи. Но ведь это же означает, что исчезновение всегда есть одновременно и рождение! Так вот в чём смысл древней традиции, освящённой веками!
Словно пелена упала с глаз и в тихий мир размышлений торжествующе ворвались звуки органа. Это был апофеоз. Праздник победы жизни над смертью и… конец обедни.
Сидя в трапезной над миской давно остывшей похлёбки, я додумал мысль до конца. Действительно, если тогда, в начале всего сущего, появление первых, пока ещё совершенно неопределённых различий в первичной неразличённости, то есть появление нечто из ничто, можно считать рождением, то поскольку не было пока ещё ничего, кроме этих самых нечто и ничто, рождение чего-то из нечто должно было быть его уничтожением, рождением ничто, то есть возвратом к первичной неразличённости. Круг явно замыкался. Рождение есть смерть. «Все там будем…» Странность этих мыслей не давала мне покоя. В то же время их справедливость была очевидна. Но, чёрт побери, ещё более очевидно, что смерть – нечто прямо противоположное рождению! Как же всё это понять?
Разгадка пришла неожиданно и легко. Ведь и рождение и уничтожение – прежде всего переходы, преобразования материи, операторы! Но в таком случае, прежде всего они должны преобразовывать самих себя! Уничтожив уничтожение, мы получим нечто ему противоположное, то есть рождение, а рождение, в свою очередь, вряд ли может породить что-либо, кроме уничтожения… Значит, два оператора рождения, взятые подряд, дадут нам оператор уничтожения, и, наоборот, два оператора уничтожения есть оператор рождения.
«Ну а почему, собственно, исчезновение даёт именно рождение, а не что-нибудь другое, скажем, то же ничто, отсутствие чего бы то ни было?» – возникло вдруг в голове. И тут же, торжествующе: «Да потому, что ничто можно получить, лишь уничтожив то самое первичное, почти бесформенное нечто, которое, в свою очередь, возникло с исчезновением ничто. Исчезновение же само по себе есть нечто третье, отличающееся как от НИЧТО, так и от НЕЧТО, оно есть ни то и ни другое, оно – переход между ними, соединяющий, но и разделяющий их, граница нечто и ничто. Значит, и исчезнуть он мог, лишь породив что-то отличающееся как от них самих, так и от себя! Это что-то – оператор РОЖДЕНИЯ!
… СМЕРТЬ, как оператор, обратный к оператору рождения, сотрёт всякие следы нашего существования… Проклятые математики всё предусмотрели» (Куликов, 1998. С. 19–20, 25). ВОПРОС № 54
Вопрос из архива Анатолия Вассермана: «В 1970-е годы в Нью-Йорке создан клуб «живых покойников». Его эмблема – изображение радостно смеющегося черепа. Какое событие должно произойти в жизни человека, чтобы его приняли в этот клуб?» ВОПРОС № 55
Также задачка из архива Анатолия Вассермана: «В Великобритании накануне развода принца Чарлза с принцессой Дианой в продажу поступили фаянсовые кружки с изображениями бывших супругов. На кружках не было никаких надписей и дополнительных символов. Но каждый мог догадаться, что они посвящены именно разводу.
По каким признакам?» ВОПРОС № 56
Один из любимых вопросов Анатолия Вассермана: «В песне, которую вместе сочинили англичанин Пол Маккартни и афроамериканец Стиви Уандер, есть слова: «Почему мы не можем жить в мире и согласии, как чёрное дерево и слоновая кость…»Где же существует полное согласие чёрного дерева и слоновой кости?»
О красоте решений (конспект для продвинутых читателей)
На страницах нашей книги читатель уже успел десяток раз столкнуться с выражением «красивое решение», «красивый ответ», и самое время ещё раз упомянуть о «теории красоты» отдельно.
Вот, например, если традиционная математика – язык символов, созданный человеком для отображения, как ему казалось, объективных закономерностей природы, то музыка – как раз язык отображения и передачи закономерностей субъективных, то есть прежде всего эмоций, чувств человека. Древние говорили: «Музыка – искусство интонаций» – и это безусловно так: сила воздействия музыки опирается на всю мощь нашего подсознания, на пришедшие к нам от предков инстинкты самовыражения и реакции на непроизвольные эмоции других. Не зря, нет, не зря церковный орган так близок по тональности к голосу человека! И хоры певчих не зря звучат под церковными сводами. Интонации – ключ к подсознанию человека.
Современные приложения теории творчества (Синицын, 2001) опираются не только на вполне логические и обозначенные некогда принципы из области сознательного, но и наработки психологов о бессознательном – отсюда принцип «страдания и удовольствия», «навязчивого образа», принцип красоты, гармонии, наконец.
Самые разные исследователи с древности и до недавнего времени обращались к этому вопросу. «Без веры во внутреннюю гармонию нашего мира не могло бы быть никакой науки. Эта вера есть и всегда останется основным мотивом всякого научного творчества», – считал Альберт Эйнштейн.
Приведём некоторые мнения.
Рассуждая о теории красоты и красоте теории Эдвард де Боно в девятой главе книги «Использование латерального мышления» отмечал:
«…В известном смысле наука является высшей формой искусства, поскольку здесь совершенство новой идеи не является делом вкуса или моды. И хотя науке явно недостаёт эмоциональной насыщенности и всеобщей притягательной силы, тем не менее ей внутренне присуща строгость. Различие между требованиями искусства и науки особенно наглядно представлено в творчестве Леонардо да Винчи. Искусство Леонардо прекрасно – это несомненно. Однако и его научные идеи подчас определялись единственным критерием – красотой. Так в набросках предложенного им летательного аппарата [35] Леонардо больше внимания уделил оформлению приспособлений, помогающих воздухоплавателям сойти с аппарата на землю, чем самой летательной способности аппарата. Великого художника больше занимала завершённость того, что было доступно восприятию, нежели реализация того, что может понять только посвящённый» (Боно, 2005).
«Учёные ищут красоту и законченность. В физике, математике, химии. Мне довелось как-то видеть двух биофизиков, громко смеявшихся, глядя на доску, исчерканную выводом какого-то уравнения. «Господи, как красиво!» – сказал один из них и, вздохнув, скучным голосом попытался объяснить мне, в чём красота этого ряда цифр и знаков.
Красота закона, объединяющего ряд сложных явлений, – не только во внезапной ясности и общности вчера ещё разных фактов, но и в единообразии, которое закон устанавливает. Не унылая и зловещая похожесть цвета хаки, а единство стиля, гармония содержания и формы, архитектурная, или, если хотите, музыкальная стройность и выразительность согласного звучания.
Красота – это простота, строгость, лаконичность. Разрозненное обилие химических элементов стало красивым ансамблем, когда появилась Периодическая система. Тысячи наблюдений за ходом планет обрели совершенную красоту в законах Кеплера. Очевидно, в науке красота – это порядок понимания, наведённый там, где только что царил хаос разбросанных фактов.
Недаром с незапамятных времён прошла нетленной формула красоты природы: в природе всё гармонично. Но что такое гармония, как не наличие обязательной, строгой и целесообразной закономерности?» (Губерман [36] , 1969. С. 94).
«Красота – это наивысшая степень целесообразности, степень гармонического соответствия и сочетания противоречивых элементов во всяком устройстве, во всякой вещи, во всяком организме. Другими словами, под красотой человека мы понимаем целесообразное устройство его тела, обеспечивающее выживание как биологического вида в самых разных условиях…
Все без исключения размеры тела человека находятся в жёстком соотношении. И эти соотношения находятся в подсознательной памяти каждого из нас (в виде своеобразной прошивки, как у мобильного телефона), позволяют на интуитивном уровне оценивать красоту, то есть целесообразность любого человека…
Насколько точна эта прошивка, то есть подсознательное чувство красивого, прекрасного, целесообразного, настолько эффективно человек может выбрать себе партнёра для создания семьи, потомства и т. п.» (Петухов, 2012).
«Люди, которые имеют много дела с математикой, в конце концов приобретают чувство математического изящества используемых приёмов, они становятся способными чувствовать математическую красоту теорий. Естественно, что такое изящество нелегко усвоить. Это скорее эмоция…» – признавался другой нобелевский лауреат, Поль Дирак.
«Хорошая музыка, – «дар божественных звучаний», – она строится со строгой выдержанностью формы. В фугах Баха, как в алгоритме, как в формуле, заключена строжайшая последовательность. В этой строгости – существенный источник их впечатляющей силы. Так и в строгой последовательности математических строений есть своя внутренняя музыка, своя красота – жар холодных формул. Но как понимание структуры музыки требует музыкальной культуры, так и переживание красоты математики требует культуры математической», – писал выдающийся советский математик Александр Данилович Александров (Наука и жизнь. – 1970. – № 8).
Любопытно в этой связи парадоксальное высказывание уже упомянутого нами доктора наук, профессора Т.В. Черниговской на встрече учёных с журналистами в редакции того же журнала, только тридцать два года спустя (Наука и жизнь. – 2012. – № 11):
«Мой коллега Святослав Всеволодович Медведев, директор института мозга в Петербурге, говорит, что мозг – это интерфейс между идеальным и материальным <…> Вопрос – и пусть он прозвучит как дурацкая шутка: а мы можем доверять математике? В основе всех наук лежит математика, математический аппарат, но почему мы должны ей верить? Она является чем-то объективно существующим – или это производное от свойств человеческого мозга: он так работает? Что если у нас такой мозг, и всё, что мы воспринимаем, – это только он?
Мы живём в том мире, который поставляют нам наши органы чувств. Слух – такого-то диапазона, зрение – такого-то диапазона, меньше – не видим, больше – тоже не видим. Через окна и двери, которые ведут в мозг, к нам поступает дозированная информация. Но когда мы общаемся с миром, у нас нет других инструментов, кроме мозга. Абсолютно всё, что мы про мир знаем, мы знаем с его помощью. Мы слушаем ушами, но слышим – мозгом; смотрим глазами, но видим – мозгом, и всё остальное работает так же…»
ВОПРОС № 57
Жил да был один король, злой и жестокий. Только своего единственного сына этот король и любил. Однажды принц не вернулся с охоты. Разгневался король, созвал слуг. Приказал искать сына, но тому, кто поведает плохие вести, пообещал залить в горло расплавленный свинец. После долгих блужданий слуги нашли сына короля мёртвым, его загрызли звери. Как слуге поведать королю о смерти любимого сына, но при этом остаться в живых?
ВОПРОС № 58
Почему среди женских помад доминируют красные по оттенку?
ВОПРОС № 59
Среди знаменитых качественных задач М.Е. Тульчинского находим такую: «Почему тон духовых инструментов повышается, когда музыканты «разыгрываются» перед выступлением оркестра? Почему тон струнных инструментов при этом понижается? Почему музыканты вообще разыгрываются, ведь есть навыки, ноты и т. д.»
Как говорить на языке, не зная слов?
Видимость сущности – в противоположном.
Гегель
Многим, берущимся изучать Диал с его операторами, кажется странным, что обучение начинается с интонаций. Какое, вообще, отношение интонации имеют к языку? Оказывается, огромное. С их помощью мы выражаем чувства.
Без каких-либо преувеличений можно сказать, что любой естественный язык в буквальном смысле создан из интонаций (а так называемые «языки» животных и вовсе состоят из одних интонаций). Интонации образуют не только базу, но и основной «строительный материал» каждого звукового языка. Гласные фонемы [37] языка, например, являются, по сути, «сокращёнными», «сжатыми» в компактные звуковые объекты «сложными» интонациями – в том же самом смысле, в каком музыкальные аккорды являются комплексом простых музыкальных тонов.
Единственное различие между переливами интонации (переходами тонов) языка и его фонемами в том, что первые происходят в времени, а вторые, чаще всего, существуют в виде набора (спектра) формант (тонов), каковой как раз и отличает одну фонему, скажем О, от другой (А). Для тех, кто не знаком с теорией музыкальной гармонии, отметим, что именно такое соответствие имеет место между аккордами арпеджио (перебор тонов во времени) и обычными гармоническими аккордами (одновременное звучание тонов). Фонемы – это аккорды мелодии нашего языка, и связь их с интонацией отнюдь не случайна! Отметим также, что эта связь конечно же ещё один из видов симметрии, а также и «универсалия свойств».
Пусть так, скажет кто-то, но ведь язык служит для выражения некоего смысла словами и предложениями, при чём же тут интонации? Повторите эту самую фразу вслух: сомнение и вопрос – выражены именно интонацией. То же самое можно сказать в утвердительной форме – и смысл сказанного изменится. Смысл речи также начинается с её интонации. Это язык животных, по меньшей мере – домашних, и наш читатель, зная это теперь, может попытаться наладить контакт со своим пушистым питомцем. Разумеется, прежде интонации речи идёт её ритм…
ВОПРОС № 60
В британской авиации используются так называемые говорящие компьютеры. В большинстве случаев эти электронные диспетчеры передают приказы лётчикам мужским голосом.
А когда эти компьютеры начинают говорить женским?
Изложенное в этом разделе в некоторой степени освещено нами в предшествующей этому изданию статье (Куликов, Гаврилов, 2011). Но мы, чтобы двинуться дальше, вынуждены повториться в общих чертах. Из тех соображений, что не все наши читатели видели эти публикации.
Всё имеет свойство быть и не быть. Бытие (наличие) звука и есть, собственно, сам звук. Его отсутствие (небытие) – молчание. Звук вообще и молчание есть первые знаки любого языка, служащие для выражения (обозначения) чего-то. Диал здесь отнюдь не исключение, и правило произвольности обозначений в Диале, здесь мы нарочно повторимся, гласит: звуком или молчанием в Диале можно обозначить (выразить) что угодно, и нам безразлично, что.
Так ли уж это необычно, встречается ли подобное в естественных языках? Тот, кто вспомнит, как не раз выражал своё мнение хмыканьем столь же многозначительным, сколь и неопределённым, или не менее многозначительным молчанием, нас сразу поймёт. А есть ли тот, кто этого не делал?
Нетрудно понять, какими будут следующие знаки (операторы симметрии, описывающие её переходы-трансформации) Диала. Это конечно же уже упомянутые (см. выше отрывок из романа Валентина Куликова «Узник бессмертия»), рождение / и исчезновение , отображаемые появлением и исчезновением звука, соответственно.
Можно ли, в соответствии с принципом произвольности обозначений, поменять их ролями? Ведь рождение чего-то одного всегда есть исчезновение другого, так? Безусловно, но только если Вы уже не закрепили (не подразумеваете) некий смысл за произносимым звуком. Если, скажем, непроизвольным хмыканьем «Э» Вы выражаете согласие, то и началом (рождением) этого звука эЭ будет рождение именно согласия Э, а не чего-то иного. В то же время это ещё и исчезновение чего-то, но вполне определённого (а именно, несогласия «э» или и вовсе молчания).
Переход рождения в исчезновение – сама жизнь звука (его бытие, наличие) /. И она, как мы понимаем, временна. Этот переход, собственно, и есть абстрактное определение времени вообще – но лишь до тех пор, пока звуком не обозначено нечто конкретное (Э). В этом последнем случае абстрактное время тоже конкретизируется, отображая временность существования этого конкретного Э (эЭэ), скажем, нашего согласия, то есть бытие Э во времени, его жизнь.Обратный переход, трансформация исчезновения в появление / (ЭэЭ), как нетрудно догадаться, есть антивремя, или, иначе, память, сохранение, пространство (всё это просто разные слова для разных проявлений одной и той же универсалии). И вновь здесь возможен иной подход к интерпретации, если не сделано предварительных допущений и обозначений. Кроме того, / это жизнь (время) паузы (молчания), где рождением паузы надо считать исчезновение звука , а её концом как раз рождение звука /.
