Текст книги "Танго"

Автор книги: Дмитрий Глуховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Дмитрий Глуховский
Танго

– Тань, ну? Он из машины вылазит уже!

– Иду! Щас я!

– Да че там делать-то столько? Тебя в унитаз засосало, что ли-то?

– Хамло.

Татьяна наконец отперла. Ресницы у нее были как опахала в руках султановых рабынь, губы – цвета батальонного кумача, развернутого перед решающим боем, в глазах такой блеск, как у чахоточной барышни на запрещенном докторами балу. Волосы вились, приученные бигуди; локон спадал на глаз. Такая вот почти прическа у нее в загсе была пятнадцать лет назад. Груди белые она выложила в десертные чаши вондербра, талию оковала, бедра накрыла синим ночным шелком.

– Вырядилась?

– Открывай иди.

Черный гелендеваген, угластый и суровый, курил сизым дымом в прозрачный октябрьский вечер. За рулем сидел бесстрастный водитель в дешевом костюме, медный будда фэсэошной закалки, а из распахнутой задней дверцы выбирался Филипп. Гелендеваген был ему тесен и неловок, как корсет; но, видимо, именно потому и необходим. Жирный, рыхлый, огромный, Филипп вытекал убежавшим тестом из кубической машины и сразу терял форму.

– Филя! Филька! – Тимур расставил руки пошире и стал спускаться по ступеням.

– О… Тимуррр… О… Танька… Ребята… Привет, – запыхаясь, радовался им Филипп. – Сто лет… Не изменились.

– И еще бы сто лет, если б не фейсбук! – укоризненно-покаянно сказал Тимур. – Но я когда тот твой пост прочел, не сдержался! Не сочти за лесть! Прямо вскипело все!

– Эхххех, да, так-скать, всегда на посту… Часовые родины… Днем и ночью… Хеххх… – лоснящиеся губы Филиппа растянулись сытой улыбкой.

Обнялись; Тимур утонул в Филиппе, в его мягкой груди, в его духах, дурманных и сладких, странно мешающихся с неизбывным запахом пота.

– Тимка. А Танька? Тань, ну иди.

Татьяна улыбалась ему радушно, но неприступно, свысока – с вышины крыльца; и Филиппу пришлось самому ползти к ней в гору.

– Ой, Танька… Ой. Ну ты вот ни капельки… То есть… Даже лучше… Даже намного… Как хорошее вино.

Татьяна тоже утопла в нем, забарахталась. У Филиппа запотели очки.

– Не перегрей… Вино. Ха-ха. Ну! В дом?

Тимур освободил свою раскрасневшуюся жену и потянул Филиппа внутрь. Тот втиснулся – и занял всю прихожую. Снял безразмерный плащ, прикрыл им вешалку. Шумно фыркая, умылся.

– Вот. Давай дом покажу. Кухня.

– Славно.

– Там детская.

– Сколько у вас?

– Двое. Услали к бабке.

– Славно, славно… Двое… А Танька-то молодцом! А, Тань? Молодцом!

– А ты… А у тебя?

– Какое там… Какое, Тань… Все служба, служба.

– Так. Тут гостиная типа, – продолжал Тимур. – А это мой кабинет.

– О! Славный.

Кабинет Тимур не случайно оставил на сладкое. Остальное в доме приду-мала Татьяна, но кабинет был его вотчиной. Сам заказывал у столяра библиотеку, сам собирал книги, сам притащил рабочий стол.

Получился фьюжн: книжные полки как из «Шерлока Холмса», стол державно-номенклатурный, на столе патриотическое пресс-папье и ретрокомпьютер, очаг бутафорский – ЖК-монитор в чугунной оправе; зато книги, наоборот, самые подлинные.

Что можно было найти в кожаном переплете и с золотым тиснением, Тимур собрал, остальное на заказ сделали. Карамзина, Соловьева, Мединского. «Кормчую книгу», «Домострой», «Протоколы сионских мудрецов». Пятитомник «Слов и дел» Путина. «Маленькие трагедии» Суркова. Полное собрание Толстого. Пушкина. Достоевского. Лескова. Новое, правильное – Гоголя. Жизнеописания царей. Сочинения тиранов. Свободное место уплотнил энциклопедиями.

Солидно вышло.

Книги стояли корешок к корешку, и каждая полка построена была как кремлевский полк на плацу: все одного роста, и все будто от одного отца. Нужный том туг ни по теме было бы не найти, ни по алфавиту. Рядом со Сталиным шел Патриарх, а Мединский опирался на «Домострой». Зато монолитно смотрелось, зато стильно – как и должно у нас быть. Пыли на полках не было, но и запаха книжного не слышно было тоже: книги были застеклены и нетленны, как Ленин в своем хрустальном гробу, и так же могли бы долежать в этом застеколье до призыва, до никогда.

– Славно! – отечески улыбнулся наоборот Филипп Тимуру посредством отражения в книжном стекле. – Хорошая подборка. Правильная. Что читаешь?

– Читаю… Сейчас? Интернет сейчас читаю. А это мой… – Тимур кивнул на полки и пошутил. – Мой внутренний мир.

– Да! – колыхнул тремя подбородками Филипп. – Книги! Конечно. Книги это, брат… Ну, хозяйка! Чем угостишь?

А на столе уже ждали салаты с хитросплетениями, благоухала черная икра, стыдливо потело наивное крымское шампанское, и все в целом располагало. Стол был круглым, без углов и преференций, и все за ним как бы были равны; но Филипп подмял под себя половину.

– Вообще, славная дачка! – добродушно резюмировал он, опрокидывая в себя сразу фужер. – И икорка! Как у нас в столовке.

– Еще барашек запечен, – с достоинством сообщила Татьяна.

– Все влезет! – засмеялся Филипп, убирая салаты.

– Ну как ты? Чем ты? – спросил у него Тимур.

– Ну как я… Работаем. Круглое катаем, плоское таскаем, так-скать.

– Враг не дремлет. За всем нужен глаз. А ты? А вы?

– Я-то? Ну я… Ну я в бизнесе покрутился. Под прокурорскими. В общем, ничего так… Дом вот построил. Ну и в Москве, ясное дело… Квартирка. В Строгино. Но… кризис ведь. И бизнес весь, сам понимаешь, в трубу. Даже и под прокурорскими. Вы ведь там за такими делами присматриваете, небось…

– Мы за всем, – заверил его Филипп. – За всем! Мы ведь что? Чтобы все счастливы были! Вот мы для чего нужны. Чтобы никто не ушел, так-скать, обиженным! Хххех. Ведь наша страна на народном счастье стоит.

– В общем, лавочку пришлось прикрыть, – подытожил Тимур. – Ну да ладно. Дети зато радуют.

– Ну да… Да… Дети. На тебя похожи или, Таньк, на тебя?

– На Тимура! – твердо сказала Татьяна. – Сыновья. И такие же упрямые.

– Ну вот видишь… Так что… Водочки негу?

– Обижаешь! – обиделся Тимур. – Танюш, достанешь? Вот, «Православная».

– Право… Славная… Хеххх… Будем. Так вот – видишь… А, ладно. Давайте за встречу просто хотя бы! С какого мы? С две тысячи седьмого?

– Ну да, – закивал Тимур, жмурясь. – Как распустили организацию, так мы в свободное плавание и ушли.

– Хорошие были годы, нулевые! Тучные… Даааа, – Филипп хряпнул повторно. – Видишь… В свободное плавание… Ну в свободное – так в свободное. А я вот остался. Организация… Организацию никто не распускал, Тимка. Вывеску поменяли только. У нас так в стране, знаешь, никакие организации никто никогда не распускает. Но вывески менять надо. Это всегда бодрит.

– Это я… Это мы недальновидно, – признал Тимур, разливая по новой.

– Недальновидно! – ухмыльнулся Филипп. – Но лучшее из организации ты забрал с собой! – и он дружески заглянул Татьяне в декольте.

– Мы молодые еще были, глупые, – покраснела Татьяна.

– Были молодые… И так мало нам надо было… А? Вот ты был, помнишь, Тимка? Командиром звена. И тебе как командиру дали пейджер тогда бесплатно. А? За то, что ты свою пятерку набрал. Меня привел, Танюху… И я вот, честное слово, этому твоему пейджеру так тогда завидовал. Хеххх…

– За нулевые? – поднял стопку Тимур.

– За нулевые! Пейджер, бл*ха… А, Танюх? Тимурка-то был орел! Командир звена, пейджер на поясе! Ясно, в такого не влюбиться нельзя! А?

– Нельзя, – Татьяна пригубила.

– То-то! – Филипп улыбнулся с горчинкой, погладил себя по затылку, по складкам, которые от макушки шли к спине; снял очки, протер. – Хорошие были времена. Все тогда в первый раз было. Пейджер. Мобила. Нокия-раскладушка. Нокия, прикинь? Где она сейчас, эта Нокия… Эх-ма. Машина своя. Корейская, но своя. А? Квартира съемная. Однушка. Но в Москве – и своя! А? Ну и любовь, конечно… Первая… – он подмигнул Татьяне. – Вот это все. И так ведь штырило! Каждый день. А сейчас что… Сейчас новое найди пойди. За что ни возьмись – все было. Машины, квартиры. Женщины. Танюх… Даже женщины – перебираешь их, перебираешь, а такой любви больше не встретишь.

Татьяна, осушила.

– Я тоже… Скучаю… – вздохнул Тимур. – Но я, знаешь, не по пейджеру. Пейджер-то что. А я по духу… свободы. По духу… бунта, что ли. Вот эти акции наши все – это же так было здорово! Так смело! Дерзко так! У американского посольства… Или дерьмократов яйцами закидывать… Это же был настоящий рокенрол! Вот чего хочется. В бизнесе этого нет, хоть бы и под прокурорскими.

– Ну… ФСБ же еще. Под ФСБ больше рокенрола, наверное, – отер затылки Филипп.

– Нет, – Тимур обреченно черпанул икры столовой ложкой. – Нет, Филя. В бизнесе у нас везде шансон.

– Думаешь, в юность можно вернуться? – сквозь запотевшие очки спросил Филипп, переходя к делу.

– Мальчики… Я пока сервировку поменяю. Под барашка. А вы бы передислоцировались? – предложила Татьяна. – И бутылку захватите с собой, а то она мне тут мешает.

Филипп поднялся, отодвинув пузом задребезжавший стол.

– В кабинет? – предложил Тимур. – Там каминчик… Сигары куришь?

– Водителя твоего не нужно покормить? – вспомнила Татьяна.

– Не… – отмахнулся Филипп. – А то приучишь его мне еще.

Среди книг говорилось иначе. Тимур выкатил себе шестиколесный стул из-за своего директорского бруствера, чтобы не казалось, будто это Филипп у него на приеме: было-то наоборот. Уютно тлел нарисованный очаг, сигарный дым ел глаза, столетия беспризорной русской истории, причесанной, приодетой и построенной на линейку, смотрели на них благодарно с книжных полок.

– В юность, значит, вернуться… – вернулся к юности Филипп.

– Если бы это только было возможно… – ищуще поглядел на него Тимур.

– Снова, как тогда. Одной командой работать? – уточнил Филипп.

– Это уж… Это уж мечта, – поперхнулся мечтой Тимур.

– Бороться за сердца людей… – затянулся Филипп. – Сообща.

– На благо родины… – поддакнул Тимур.

– Дааа… Ясно. Ясно. Только вот, Тимурка… Молодость-то прошла. Мир не тот уже. Вызовы другие перед родиной стоят.

– Я понимаю! – вытянулся Тимур. – Я читаю же интернет. Патриотический. Ну и вот, – он окинул жестом книги. – Внутренний мир тренирую.

Филипп поерзал.

– А вот скажи, – с оглядкой на книги произнес он. – Тебя не давят они тут?

Тимур несколько опешил, пожал плечами, чтобы выиграть время, и подумал над ответом.

– А должны?

– Я вот смотрю на них, – Филипп ощерился озорно, – и тоже молодость нашу вспоминаю.

– Ну, книги… Конечно. Книги это, Филька, покруче пейджеров. Книги на всю жизнь… Из детства, из юности… Это навсегда в душе.

– Помнишь ту акцию, у Большого?

– У Большого театра?

– С книгами!

– С Сорокиным, что ли-то?

– Тьфу ты! Вслух его по имени, бл*дину эту.

– Помню!

– Помнишь унитаз этот пенопластовый огромный?

– Ага! Три дня ваяли. Весело было.

– Вот это было – да! Вот я тогда первый раз ощутил, что нужное делаю. И потом еще – помнишь? Доставали дерьмище все это его и жгли!

– «Пир»… «Норма»…

– А… По названиям усвоил? Хеххх.

– Ну мы сами же и печатали.

– Вы печатали. Я-то на подхвате был… Но мне очень нравилось, знаешь что? Пропихивать эту кипу бумаги… Внутрь. Внутрь этого унитаза. Топить его, как печку. Кормить его как будто.

– Да… Если это не рокенрол, то я уж не знаю, что.

– А сколько камер приехало. А журналюги как писали… А? Вот мы тогда этой акцией в самый нерв ведь. Все яйцеголовые так и завизжали… Налей-ка.

Тимур долил из бугыли. Водка шла сладко, гладко.

– Он-то сам че, не отвалил еще? Этот… афтар? – поинтересовался Филипп.

– В Германии, говорят.

– Следишь за его судьбой, а? Следииишь! Может, тебе не под прокурорскими надо было, а наоборот, под Следственным комитетом? А? Если у тебя сердце к этому лежит, – пошутил Филипп.

– Я, Филя, не над телами хочу властвовать, а над душами, – пошутил Тимур.

– Ну уж… Над душами…

Сигара у гостя сгорела быстро, как Лермонтов. Филипп распрямил с хрустом хребет, промокнул затылки, ткнул сигарный бычок в патриотическую пепельницу. Вскрыл наугад книжную витрину, стал лапать кожаные корешки.

– В Германии… На родине фашизма… Приютили…

А Тимур глядел, как жирные пальцы шагают по именам, и ему курилось все хуже: дыхание сбивалось. Гость сразу, по какому-то инквизиторскому наитию, попал на самую нехорошую полку и двигался по ней в самом нехорошем направлении.

– Столыпин, Скуратов, Молотов, Суворов… История НКВД, иллюстрированное подарочное… Вот это правильные книги, понимаешь. Взять почитать у тебя, может? – Филипп ухватил за шкирку биографию Малюты Скуратова, потянул к себе.

– Пойдем-ка на кухню, а? Там, кажется, барашек уже… И водка кончилась, – Тимур спешно долил себе остатки и махнул до дна.

Филипп двинулся на кухню в обнимку с Малютой. В полковом построении образовалась черная брешь; кажется, полки были по глубине рассчитаны не на один книжный ряд, а на два; но заполнить эту глубину оказалось нечем; и пустота чернела за пьяно покосившимися столпами русской мысли, толкая к ассоциациям не то с потемкинскими деревнями, не то с двойным чемоданным дном.

Тимур оглянулся на черную дыру через плечо. Она колола ему глаз, бередила нерв. С кухни протекло урчащее:

– Танюшечка… Давай помогу.

И такое же:

– Осторожно, не порежься. Вот…

А потом:

– Какие духи у тебя… Что это за духи?

И она:

– Духи? Я сегодня не душилась.

Тимур прикусил язык. Шагнул к полкам, сунул руку в черную дыру. Достал оттуда тоненькую, замызганную, неподарочную и неиллюстрированную, больше на брошюру самиздатовскую похожую:

«В. Сорокин. НОРМА». Еще раз прислушался к тому, что разворачивалось на кухне: заняты? Заняты. Открыл воровато.

«Гусев стоял посреди своей единственной комнаты, сплошь заваленной книгами. Четверо стояли рядом. Присаживайтесь, Борис Владимирович, по-советовал худощавый. Предъявите ордер… и вообще… документы», – Тимур прошептал кусок «Нормы» и похолодел.

Он открыл витрину, выдернул случайного Кургиняна, ткнул в прикрываемый Кургиняном вакуум не вышедшую ростом брошюрку, затиснул Кургиняна обратно, перекрестился. Перекрестился повторно, на случай, если с первого раза страховка не зачлась.

На кухне Филипп и Татьяна резали мясо: правыми руками Вместе взявшись за рукоять одного ножа. Скуратов лежал навзничь на разделочной поверхности, глядел в потолок.

Тимур вошел, произнес «экхм», пальцы неловко расцепились.

– Вот так нужно, против волокон, – строго сказала Татьяна. – Мог бы научиться, если уж без хозяйки живешь.

– Ну… Я-то все из ресторанов заказываю. Совсем обленился, – притворно вздохнул Филипп. – Мне вот нужно, чтобы меня кто-нибудь в руки взял. А то пропадаю.

Тимур выпустил из морозилки еще одну водочную бутылку. Татьяна выложила расслоенного барашка. Филипп разулся. На улице стемнело.

– Хорошо у вас, – сказал Филипп.

– Оставайся, – предложила Татьяна. – В гостиной устелем.

– Да бросьте, – отбросил это Филипп. – Не бездомный. Вот и водитель.

– Кстати, покормить его? – спросила Татьяна, упархивая из кухни.

– Нельзя, – отрезал Филипп. – Он у чужих брать не должен.

В гостиной щелкнули кастаньеты, просыпались нервные фортепианные ноты, запела скрипичная тетива.

– Че это? – Филипп чавкнул барашком.

– Танго, – объявила с порога Татьяна. – Аргентинское.

– А русского, что, нету? – пошутил Филипп.

Танго оказалось поставлено на вечный репит, и под его томный аккомпанемент вечер стал делаться ночью.

– А ты помнишь, Танюх, как мы эту гниду в толчке топили?

– Что?

– Ну ту акцию, у Большого. Когда говнокнижки в унитаз пихали?

– Ты же принимала участие!

– Я… Да.

– Ты тогда хорошенькая такая была, одна прелесть. Разрумянилась от лозунгов. Я всю акцию глядел на тебя. Книжонки в унитаз трамбую, а сам на тебя гляжу. И потом… Ты уж позабыла сто раз, наверное… После акции тебя в кино позвал.

– Не позабыла.

– А ты не пошла. Отказала. И взяла Тимку за руку. А я вам такой: жених и невеста, тили-тили-тесто. Хеееххх.

– Мы уже встречались тогда.

– А Тимур такой – за сотовый хвать. Как будто сообщение пришло. Они тогда сотовыми еще назывались, помните? Мобилы.

– Мне и пришло тогда сообщение! Благодарность. Миссия выполнена, все такое.

– А ты, Таньк, на него такими глазищами… Влюбленными… Тимурр-рр… Сотовый свой… Хеххх.

– Брось, Филь…

– Ну что уж брось? Взялись ведь юность вспоминать! Значит, надо вспоминать! Да я и не корю тебя. Тимур тогда был ого-го! А я? Жирдяй-мехматовец. Жирдяем был, жирдяем и остался.

– Ну зачем ты так? Ты зачем так про себя? Ты мужчина… такой привлекательный. В тебе, знаешь… властность твоя… Она женщин же наверняка… Они ведь наверняка млеют, когда ты на них Смотришь так.

– Заискивают, Тань. Все в рот глядят. Власть… Она человека одиноким делает. Все пресмыкаются перед тобой, все стелются, все клянчат чего-то. И вот ты как бы им всем хозяин, но поэтому между вами близости быть и не может. Смотришь на них и гадаешь: чего эта падла хочет от меня? И как мне ее за это половчей применить? Понимаешь?

– Понимаю.

– Ну вот. Славный барашек.

– Но ведь и они понимают, – негромко сказала Таня. – И они ведь готовы, чтобы их применили половчей. Так что это… По взаимному согласию если, что в этом плохого?

– А любовь-то где? Любовь одного человека к другому?

– А разве в любви самое сладкое не то, что ты можешь другого живого человека использовать для своего удовольствия? Не напиток, не наркотик, а живого человека?

– Таня! Ох, Танька! Так… Пойдем, Тимур, покурим. Водку закуривать надо.

Вернулись в кабинет.

– А книжки хорошие. Стоят так… Где ты издания-то такие понаходил? Заказывал. Туг одни деятели могут в этом оформлении что угодно напечатать.

– Интересно. А что, может, мне и правда у вас на ночь остаться?

В глаза он не смотрел; смотрел опять на витрины. Задумчиво изучал. Потом рассеянно постучался пальцем в одну из них, открыл… И опять колдовски попал на ту самую, где Тимур укрыл подпольную книгу.

– Конечно, оставайся! Отпустишь водителя?

– Зачем?

– Ну или поссать его, может, впустить?

– Потерпит. Посидит. По-си-дит. Хеххх… Да. Ну а ты-то как? Как свое будущее видишь?

– Я… Если по-серьезке, то я в тупике, Филь. Деньги… Ну заработал я сколько-то. Но деньги не могут всего купить. Я по драйву скучаю. По настоящему делу. Мне на новый уровень нужно. Левел ап, чуешь?

– Ап? Это в играх ап. А в нашем деле, – Филя побренчал ногтями по книжным корешкам в такт скрипичным стенаниям, – в нашем деле это всегда левел даун. Ты готов даун?

– Я на все готов, – сказал Тимур, со священным почти ужасом наблюдая, как ногти Филиппа – с темной мехматовской каймой ногти – безошибочно подбираются, словно намагниченные, к премиальному изданию «Преступления и наказания», за которым отсиживалась сорокинская «Норма».

– Я бы… – Филипп замер, помолчал. – Я бы вот сейчас, ей-богу, вместо Лобного места огромный чугунный унитаз поставил. И топил бы в нем всю эту либеральную пидарасню, кто не отъехал еще. Прямо в канализацию б спускал.

– Смело!

– А че… Хеххх. Надо предложить на планерке. Говорят же, что свежих идей не хватает. Вона вам свежатинки… А если серьезно, Тимка, то саги должен понимать. Времена рокенрола в политике прошли. Сейчас время для ансамбля Александрова. Для сводного хора МВД. Для священных гимнов. Для «Боже, царя храни».

– Ладно.

– Ладно? – Филипп прищурился.

– Ну ты посмотри. Внутренний мир-то мой, – бледно улыбнулся Тимур, кивая на полки. – Я ж его привожу в соответствие. Мне ж нюх не отшибло.

– Да. Книги! – Филипп погладил корешок «Преступления и наказания». – Книги. Вот книги, конечно, гораздо хуже, чем кино. Кино ведь еще снять надо. А это сколько людей задействовать! И всем – зарплату подавай. А кинозалов мало в стране. Прокат не отбить. Нужно, чтобы государство поддержало. Ну и тут… И тут уже правильным фильмам есть поддержка, а неправильные, дружок, сам рисуй на тетрадных полях, хеххх… А вот книги! С ними ведь никакой организации не нужно, никакой группы лиц, никакого финансирования. Это одиночный терроризм, самый опасный! Один воспаленный мозг и один компьютер… Все. Больше ничего не требуется. Готов конвертик с сибирской язвой. Шли его в интернет и гляди дальше, как целый народ вымирает. Фашизм там или любой экстрегнизм – пожалуйста! Книги… Их не в унитаз надо, их надо жечь. За их хранение привлекать надо! Потому что… если хранишь, значит, разделяешь.

– Я… Но в Сорокине, например… там-то чего уж такого? Если уж вспоминать.

– Там? Он Империю с дерьмом мешает. Вот чего. Он говорит, мы все говноеды были, и все людоеды, и все гомосеки. Мы! Не они там, а мы здесь! Это – литература?! Это диверсия! Да если у кого такое на жестком диске сохранено, за такое нужно как за рецепт изготовления бомбы сажать! Согласен?!

– Согласен. Конечно, согласен.

– Империю самиздат развалил, чуешь? И вообще, – Филипп снял запотевшие очки, протер. – Мудак был человек, который решил народ грамоте учить. Вредитель даже, а не мудак. Человек неграмотный от сибирской язвы привит. Ну мы за здоровье нации, или за то, чтобы глаза портить?

– За здоровье. Давай выпьем за него, что ли?

– Давай.

Филипп щелкнул Достоевского по носу, хлопнул водки, рыгнул.

– Подышу, – и вышел из комнаты.

Через бой крови в ушах снова стало сочиться танго.

Тимур дернул «Преступление», нашарил нелегальную «Норму», спасенную и спрятанную за пазухой в тот самый пасмурный июньский день, помилованную Им просто из глупого детского любопытства ко всему запретному, прочтенную и перечтенную в недоумении и закопанную среди правильных книг, как трофейный немецкий парабеллум, зарытый в огороде у почтенного ветерана. Не для сопротивления советской власти, а в память о боевой молодости.

Судорожно огляделся.

Чуть не бросил «Норму» в камин – до того натурально горели телевизионные дрова. Понял, что не сжечь, пропотел. Сунул брошюру в штаны, влетел в туалет, заперся. Стал рвать листы на куски, потрошить целыми тетрадками, скользкими руками – пополам, потом еще пополам, и еще. Крошить проклятую книгу. Нужно было от нее срочно избавиться, от скверны, от бесовщины, от креста на Тимуровом грядущем перерождении.

Хотел в мусорное ведро сбросить, но побоялся. Нужно было бесследно… Бесследно. Швырнул в унитаз, спустил бачок, метнулся умывать руки.

Дверная ручка пошевелилась.

Тимур затаился.

– Кто там? Тимур? – спросила Татьяна.

– Я… Да… Сейчас… Прихватило.

Он заглянул в унитаз – и онемел.

Рукопись не тонула. Клочки ее склеились вместе, выстроились в новый странный текст – вполне читаемый с такого расстояния – и льдом сковали унитазную прорубь. «Оля вынула пакетик, на котором лежали остатки нормы, стала отщипывать и есть: целый день клюю ее, все не доклюю… Издержки производства… Ничего, Жень, щас пузырь раздавим, вылечим».

– Тимур, ну? Ты не один в этом доме живешь!

– Фиаско… – беззвучно ответил ей Тимур.

Он нажал на кнопку еще раз. Обрывки перетасовались, но утонуть не смогли. «Норму Лида выложила в блюдце. Николай Иванович взял ложку, придвинул норму, зачерпнул, вяло прожевал… Поскреб с блюдца коричневые остатки, облизал ложку и придвинул харчо… Оля бросила нормы в шипящее масло, стала членить их ножом», – тупо читал Тимур.

– О! Да тут очередь? – вполз сквозь скважину Филин добродушный баритон. – Ну, тогда я последний буду.

Тимур спустил воду снова. Еще. Бачок обмелел и теперь только судорожно и сухо сглатывал – точь-в-точь как и сам Тимур. Все было потеряно.

Он умылся ледяной водой, отерся махровым полотенцем, перекрестился и открылся. Вышел из сортира бледный, в коридор ступил, как на эшафот. Татьяна и Филипп стояли за дверью. Тимур не нашел в себе сил даже пошутить, просто соврал.

– Что-то барашек не пошел.

Проследовал в кабинет, сел на шестиколесный стул, раскурил последнюю сигару. Сквозь вату в ушах слышал, как хлопнула нетерпеливо туалетная дверь. Кто там? Татьяна или Филипп? Сколько ему еще осталось?

Тихо там было. Жуткая стояла тишина. Тимур вообразил себе Филиппа, который всматривался в склеенные бумажные клочки, сразу, разумеется, узнавая текст, сразу вынося Тимуру приговор.

Танго все забивало.

Не смог усидеть.

Бросил сигару, выбрался в коридор. Пустота.

– Таня?

Танго. Приник к двери.

– Молодость… Я только о тебе… Только о тебе мечтал, Танюша… Для меня молодость – это ты… Только ты и есть… В молодость вернуться… Это в тебя… В тебя… Понимаешь? Чувствуешь? – одышливо шептали за сортирной дверью.

– Понимаю. Чувствую. Включи воду. Дай я.

Танго и журчание родника.

– Ну… Ничего нет… Кроме тебя… Иди… Сюда…

Танго и хоровое пение.

Тимур стоял на коленях перед замочной скважиной, мимо мелькало синее, черное, телесное, мелькало и мешало ему разглядеть самое главное. Видно Филиппу, что в унитазе, интересно?

Ушел на кухню, присосался к ледяной водочной бутылке.

Сидел там, гадая.

Читал по памяти, по оттиску на сетчатке, непотопляемый роман.

Через сколько-то времени вошел Филипп – расхристанный, распаренный. Уселся за стол, ливанул себе морса.

– Мда, – сказал он. – Барашек и в самом деле… Оказался.

Тимур глядел в икру.

– В молодость хочешь еще? – спросил Филипп.

Тимур принялся намазывать икрой хлеб, думая о норме.

Стал жевать ее – коричневую, загустевшую на воздухе.

– Хочу.

Филипп рыгнул сыто.

– А в молодость-то нельзя вернуться, Тимка! Нельзя. Хееееххх. Вот, знаешь, только что это понял.

Тимур выкатил на него глаза истерзанно.

– Нельзя?

– He-а. Но! Но! Хеххх… Но и в зрелости есть свои преимущества. Сечешь?

– Секу.

– Так что ты не ссы. У меня как раз четвертый зам в декрет вышла. Так что! – Филя потрепал его отечески по шее. – Так что пора снимать короткие штанишки, Тимурка! Вырос ты из них. Добро пожаловать в зрелость!