Текст книги "Третий всадник мрака"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Ирке внезапно захотелось заплакать. Устроить истерику в духе театра драмы. Швырнуть что-нибудь в стекло кухни, чтобы оно брызнуло осколками, острыми, как обида, режущими, как разочарование. Что-нибудь в меру тяжелое, чтобы перед ударом в стекло оно успело описать в воздухе красивую дугу.

Она ощущала себя ребенком, который без разрешения заскочил в магазин игрушек, взял дорогую куклу и вертит ее в руках, зная, что сейчас прозвучит строгий голос и придется положить ее на место.

– Вот ты где? Хочешь, чтобы я всюду тебя искала? Я с тобой на улице поговорю!

Но секунды томительно текли, а грозный голос все не звучал. Старые мертвые ноги тоже не возвращались.

Ирка встала, пошатываясь. Встала и удивилась, что навык этого движения не позабыт и не утрачен. Сделала шаг, другой. Квартира показалась ей маленькой, непривычной, давящей. Дважды она в тревоге вскидывала голову, пока не поняла, в чем причина: она опасалась удариться о потолок. Она привыкла видеть квартиру с коляски или с кровати, и ощущение объема у нее осталось прежним, приниженным, колясочно-кроватным.

Ирка сжала и разжала пальцы. Они остались прежними, но на деле неуловимо изменились. Запас сил, который она чувствовала, не был запасом силы смертного. Ирка поняла вдруг, что стоило ей пожелать и она продавила бы стену дома ладонью, точно бумажную. Она ощутила ток крови – багровой, пьянящей, как красное вино. Свежие весенние силы бурлили в ней и рвались наружу.

Память прошлых воплощений, дремлющих магических умений захлестнула ее, но Ирка заставила память отступить, затаиться. Она почувствовала, что это знание пока опасно, так как может затопить ее собственное, пока не окрепшее сознание.

Ирка ощутила острый укол любопытства. Обойдя коляску, она вошла в ванную и сразу, не позволяя себе новых колебаний, посмотрела в зеркало.

Из забрызганного зубной пастой зеркала – Бабаня всегда чистила зубы с тем рвением, с которым оттирают кастрюли с пригоревшей пищей – на нее смотрело красивое юное лицо. Ирка и узнавала и не узнавала себя. Да, это была она. Но одновременно и не она. Разница между прошлым и нынешним ее обликом была так велика, словно картину посредственного художника поправил гений. Все осталось как будто прежним – нос, лицо, волосы, но девушка в зеркале была иной.

Долго, очень долго Ирка разглядывала себя. Когда же каждая черта запечатлелась в памяти, она, подчиняясь неожиданному порыву, прищурилась и изменившимся зрением увидела лебедя и белую волчицу. Не тех, что умирали на ее глазах на кухонном полу, других, собственных, вобравших неуловимо черты самой Ирки.

И Ирка поняла, что в любое мгновение по первому желанию она сможет стать лебедем или волчицей. Однако пока она медлила, зная, что время еще не настало.

– Я валькирия! Лебединая дева. Дева-воительница! – крикнула Ирка в полный голос. Страх, что все может исчезнуть, улетучился. Все было незыблемо.

Зеркало брызнуло осколками. Некоторые прыгали в сток воды, другие – на пол. Ирка виновато посмотрела на покосившуюся деревянную раму.

– Извини, зеркало! Я просто дурында! Я забыла, что ты знало меня прежней! – сказала она и, перешагнув через осколки, вернулась в комнату. На мониторе компьютера, продолжавшем жить своей жизнью, вспыхивали новые строчки.

Anika-voin: Эй, Rikka, ответь! Тебя убили или не убили? Что там за бомж торчал на кухне?

Miu-miu: Ты чего, больной? Как она тебе ответит, если ее правда грохнули?

Anika-voin: Но должен же я знать, когда мне нужно будет переживать! Я, может, уже рыдаю. У меня пальцы, может, мимо клавиатуры уже пролетают?

Miu-miu: Испарись, ничтожество!

Anika-voin: Остынь!

Ирка подвинула клавиатуру и, одними заглавными буквами решительно напечатав несколько слов, отослала.

Rikka: Я ЕСТЬ, НО МЕНЯ НЕТ. ЖИЗНЬ СОЗДАЛА НОВЫЙ ФАЙЛ!

Не дожидаясь, пока ее виртуальные собеседники осмыслят написанное и забегают пальцами по клавишам, Ирка выключила компьютер, а следом за ним и ноутбук. Зеленая лампочка ноутбука долго не погасала от удивления. Но, наконец, погасла. Иллюзорная жизнь закончилась.

Глава 3
Три – это два с грустно опущенным песьим хвостиком

Пару лет назад это было. Вологда. Пьяное мартовское солнце. Бесконечная агония зимы. Воскресенский собор. Нижние ступени обледенели, лед желтоватый, слежавшийся, со шрамами от ударов лома, с вмерзшим песком. Вздорный воробей пытается искупаться в луже, прыгает и – катится грудью по тонкой корочке.

У собора толчется Витька-юродивый. Мятое опухшее лицо, мшистые брови, борода до глаз, пронзительный взгляд. Голова сидит на шее косо, вкривь. Из заштопанного кармана женского пальто в небо целится горлышко. То ли и вправду юродивый, то ли нет, но, говорят, в точку бьет, на три метра под землей видит.

Мефодий в окружении пестрой ватаги местных ребят проходит мимо, и юродивый внезапно вытягивает его костылем по спине.

– Ты что, сдурел? За что? – кричит Мефодий. Ему не столько больно, сколько жутко.

Юродивый снова замахивается костылем.

– Ишшо узнаешь за что! – и ядреная, сводящая скулы ругань.

Мефу одиннадцать. С Зозо он здесь на каникулах. Времени мало, а надо вписаться в новую компанию, стать своим. Одна слабость, одна неотмщенная обида – и заклюют, разорвут. Лишь по отдельности дети – маленькие ангелы. Вместе же – стая волчат со своими законами.

Под хохот приятелей Мефодий хватает кусок льда.

– В рожу ему кинь! – кричит кто-то.

Но Витька-юродивый, опершись на костыль, смотрит так упорно, с таким испепеляющим презрением, что рука Мефодия словно случайно дрожит и лед летит под ноги, разбрызгиваясь желтоватыми осколками..

Сны, сны, сны. У всего есть оборотная сторона. За яркие дни мрак берет плату скверными ночами. Вот под деревом в траве лежит персик. Он так мягок на вид, так блестит росой его пушок, что желудок томится от счастья и беспокойства, точно второкурсник на первом свидании, который, стоя под часами, сам того не замечая, отгрызает листья от букета с тюльпанами. Но, увы, под руку со счастьем всегда идет разочарование и грызет его кариесным зубом. Когда поднимешь персик, обнаружишь, что дно уже размокло и в сладкой гнили обязательно копается червяк.

Не первую уже ночь Мефодия преследовало нечто вязкое, гораздо более упорное, чем просто сон. Он ощущал, что вокруг роятся незримые духи – слуги мрака, что тысячи настойчивых глаз не отпускают его ни на миг. И непонятно было, что плещется на дне этих глаз – подобострастие, страх, глумливое ли ожидание.

Сегодня Мефодий видел во сне, что стремительным потоком его несет к водопаду. Перед водопадом огромные темные ворота. В центре ворот – львиные морды с выпуклыми чеканными глазами. В зубах – бронзовые кольца. Мефодий знает, что, как только он окажется с той стороны, ворота закроются и произойдет нечто ужасное, непоправимое.

Мефодий пытается выгрести, хватается за камни, судорожно работает ногами, но бесполезно. Страшные ворота все ближе. Видно, как вода, проходя сквозь них, чернеет, а затем обрушивается в ничто. От ужаса Мефодий кричит и просыпается. Он сидит на кровати и судорожно откашливает несуществующую воду. Затем сильно ударяет себя по щеке, и лишь резкая плоская боль убеждает его, что это не сон уже, а явь.

Июль в Москве выдался влажным и душным. Днем жара, ночью проливные дожди. За окном уже светало. Голубоватый, бесполезный свет фонарей плыл в молочном тумане.

– Дурдом! – громко сказал Мефодий. Сказал, просто чтобы услышать свой голос. Пустой дом на Дмитровке, 13, равнодушно проглотил его слова. Ему и не такое приходилось слышать. И не такое видеть.

Недавно по требованию Арея Мефодий покинул гимназию Глумовича и перебрался в Канцелярию мрака, в комнату на верхнем этаже, сразу над офисом. Сюда действие пятого измерения не распространялось – Арей по возможности ограждал Мефодия от излишней магии. Вокруг были зеленоватые, с облупившейся штукатуркой стены, выбитый паркет и высокие потолки с наядами, танцующими вокруг крюка от отсутствующей люстры. Если величина комнаты могла испугать, то скудость мебели удивить. Старинная высокая кровать в самом центре и легкомысленный стул на тонких изогнутых ножках. На стуле стоял глубокий таз с водой, которой Мефодий умывался. Вода в тазу никогда не заканчивалась. Пару раз, экспериментируя, Мефодий пытался через дыры в полу залить расположенный внизу офис, но у него ничего не получилось.

В дополнение к кровати и стулу в углу обретался старинный рояль, скалящийся желтоватыми клавишами. Иногда Мефодий подходил к нему и, наудачу нажимая, извлекал из недр иструмента глухой и таинственный звук.

Совсем близко раскинулись скучная Тверская, веселая и дряхлая старушка Воздвиженка, строгий Кузнецкий. Однако здесь, в комнате с огромным окном, снаружи которого была натянута строительная сетка, города как-то не ощущалось. Москва сгинула, провалилась куда-то, стала пустой и ненужной декорацией.

Мефодий встал и с досадой пнул ножку кровати – громадной, резной, царской. Не так давно кровать, зловеще ухмыляясь, привез откуда-то верный Мамай. Мефодий еще, помнится, задумался: если Мамай ездит на машинах, которые давно сгорели, то не оттуда ли, из небытия, из кладовой про

Мефодий даже стащил тяжеленную перину и внимательно осмотрел ту часть кровати, что была под ней. Он все пытался понять, отчего ухмылялся пластилиновый хан. Да, так и есть. В кровати засели несколько сплющенных пуль.

Продолжив изучение кровати, Мефодий обнаружил хитрый выступ, соответствующий глазу грифона. Нажми на него – нижняя часть ложа прокрутится и вновь станет на место, как ни в чем не бывало. Мефодий вспомнил распространенный сказочный сюжет про девиц-злодеек. Попарив в баньке и поцеловав в уста сахарные, уложит девица купца на мягкую перину, и тот среди ночи, переломав руки и ноги, внезапно окажется в подземелье.

На всякий случай Мефодий забил грифону глаз спичками, обезвредив секретный замок. При этом он понимал, что едва ли у мрака были планы свести с ним счеты таким образом. Арей не любит дешевых трюков. Даже для Лигула это и то мелковато. Другое дело, что сам предмет мог попасть сюда, на Дмитровку, 13, лишь пройдя определенную фильтрацию в ткани бытия.

«Интересно, а стулья чем отличились?» – задумался Мефодий, и тотчас его воображение услужливо захлестнула навязчивая память предмета. Вот тощий чиновник с испитым лицом встает на стул и осторожно, точно галстук, надевает на шею петлю. Вот он стоит, покачиваясь, рассеянно моргает, а решимости все нет. Наоборот, им вдруг овладевает дикое желание жить. Он смотрит по сторонам на крашеные стены, на стоящие у двери калоши – и мелкие, подвижные, деятельные мысли отвлекают его. Надо бы закрыть окно, чтобы не дуло, да вычистить мундир, да выпустить на лестницу кошку… Возможно, не все еще так безысходно? Раздумав, чиновник тянется, чтобы снять с шеи петлю, но внезапно тонкая ножка стула подламывается. Пальцы царапают веревку. Длинная черная тень прыгает по стене.

Мефодий провел ладонью по лицу и с такой ненавистью взглянул на стул, что тот вспыхнул. Огонь пробежал по спинке, облизывая лак, как ребенок слизывает шоколад с мороженого. В комнате стало дымно. В горло точно забилась вонючая крыска. Скреблась лапками по стенкам, щекоча хвостом в носу.

Мефодий попытался представить пену огнетушителя, заливающую стул, и представил довольно живо. Однако пена так и не материализовалось там, где нужно, лишь с улицы донесся хриплый вопль. Буслаев мысленно извинился перед ранним прохожим.

Стул продолжал пылать.

«Вечно со мной такое! Вся магия только стихийно! Когда же нужна – обломаешься!» – сердито подумал Мефодий, суетливо пытаясь сбить пламя подушкой. Спалив подушку, он запоздало обнаружил таз с родниковой водой и, мысленно поставив себе диагноз, стал тушить пламя. Огонь погас лишь тогда, когда Мефодий залил себе ноги и превратил комнату в филиал подмосковного болота где-то в районе Талдома.

Закончив возиться со стулом, Мефодий огляделся: не видел ли кто его позора. В комнате никого не было, однако это не гарантировало, что кто-нибудь из комиссионеров не подсмотрел и теперь не расскажет Арею. Хотя, возможно, что и не расскажет. В последнее время комиссионеры начали остерегаться Мефодия, особенно когда Арей доверил ему одну из печатей мрака. Пока что Мефодий использовал ее только для продления регистраций, порой в раздражении оттискивая их прямо на пластиновых лбах.

Спать уже не хотелось. Мефодий без особой цели прошелся по комнате и, вспомнив, что неплохо бы попрактиковаться, стал искать глазами футляр с мечом. И он отыскал его, но, к своему удивлению, не на подоконнике, а в углу комнаты, на полу. Не придав этому особого значения, Мефодий открыл футляр и вытащил меч. Внезапно что-то холодное капнуло ему на ладонь.

Удивленно щурясь и не понимая, что за пятно появилось у него на руке, Мефодий подошел к окну. Неясный утренний свет упал на лезвие. Мефодий брезгливо отпрянул. Лезвие меча было в крови. Ее бурые подтеки обнаруживались повсюду – на полу комнаты и на бархате футляра. Кровь давно должна была засохнуть, но она все текла и текла – точно ужас не давал ей остановиться. Она была алая, переливающаяся множеством крошечных огней. Так выглядела кровь созданий света. Мефодий запомнил это, когда Даф однажды случайно поранила палец. Кровь же созданий мрака была иной – медлительной, липкой, с зеленоватым отливом, что бывает на брюшке у мух.

Мефодий отбросил меч, метнулся к тазу и стал поспешно отмывать руки. И хотя пятно было совсем небольшим, вся вода в тазу окрасилась, прежде чем ладонь вновь стала чистой. Отмыть же меч ему так и не удалось. Казалось, кровь теперь останется на нем навечно. Лезвие звенело и трепетало. Мефодий ощущал нетерпение и ярость клинка. Он был как зверь, узнавший вкус крови и не желавший ничего иного.

– Утихомирься! – сказал Мефодий мечу.

Бесполезно.

«Белли-бей! Убей! Кровь пролей! Кровь как вода в землю уйдет! Алый мак взойдет! Белли-бей!» – с маньячным вдохновением пел клинок. Буслаев ощущал его мелкую нетерпеливую дрожь.

Мефодий обнаружил, что ладонь сжимается помимо его воли. Костяшки пальцев побелели. Ярость клинка передалась его хозяину. Буслаеву внезапно захотелось, чтобы рядом оказался кто-то, кого можно было бы развалить от плеча и до пояса. Арей, Улита, Тухломон – неважно, кто это будет. В этот миг он набросился бы на всякого. Единственная мысль остудила его, и это мысль была о Дафне. Стоило ему представить ее голову с невесомыми светлыми хвостами, не желавшими лежать на месте и вздымавшимися точно крылья, ярость его мгновенно испарилась. Он понял, что никогда не сумел бы зарубить Даф.

Успокаивая меч, которому необходимо было излить ярость, Мефодий дважды опустил его на высокую спинку кровати. Клинок сверкнул молодой луной. Удара он не ощутил, хотя даже не старался потянуть меч на себя, как учил его Арей. Лезвие запело. Вековое дерево распалось легко, точно кровать была из сливочного масла. Лишь когда кровать, разваленная на три части, раскинулась на полу, Мефодий ощутил, что может вновь разжать пальцы и положить меч в футляр. Он был свободен от власти клинка. Несущая смерть магия отпустила его.

Мефодий смотрел на меч, пытаясь определить, откуда могла появиться кровь. Он точно знал, что никто другой не может взять его меч. Даже Арей никогда не позволял себе свободного обращения с ним, перемещая клинок лишь силой чар. Меч Древнира, прошедший множество перерождений, не терпел чужих рук.

«А вдруг я сам в наваждении, под властью черной магии, зарубил кого-то? Но точно не комиссионера! Тогда на клинке была бы не кровь, а чернила с пластилином!» – подумал Мефодий, снова с ужасом вспомнив о Дафне.

Ему захотелось немедленно увидеть ее, понять, что она в безопасности, но как? Где? Он с досадой оглядел комнату, жалея, что здесь нет телефонного аппарата. Ведь Даф по-прежнему жила у него дома.

«Нет, ну дела! Будущего повелителя мрака до сих пор не обеспечили халявным сотовым! А сами Мефодий свет Игоревич телепатически никого вызывать не могут! Магически не доросли! Телефонную станцию взорвать это нам как по дохлой мухе тапкой попасть, а просто звякнуть – нет!» – издевалась порой Улита.

Внезапно Книга Хамелеонов, лежащая на подоконнике, пробудилась. Обложка застучала с неприятным звуком. Так стучит закрытая и разболтанная старая дверь, когда ее бьет сквозняк. У Мефодия сразу тоскливо заныли зубы.

Даже не заглядывая в книгу, Мефодий понял, что его вызывает Арей. Шеф в нетерпении. Еще немного и снизу, с легкостью пронизав призрачную границу пятого измерения, донесется могучий рык. Но до этого лучше не доводить. Эйдосы не любят громких звуков, особенно когда их производят разъяренные создания мрака.

* * *

Одевшись, Мефодий спустился в приемную. Сделал он это неожиданным образом. В углу, прямо на выщербленном паркете, рапирой Улиты была нацарапана руна. Случайно наступать на нее можно было сколько угодно. Но стоило шагнуть в нее с закрытыми глазами, остановиться и произнести: «Odium generis humani»[5]5
  Ненависть ко всему роду человеческому (лат.) .


[Закрыть], как ты оказывался прямо в приемной, в полутора метрах от фонтана, из которого день и ночь била струя крымского вина «Черный доктор».

Суккубы, легкомысленные ребята, то и дело норовили поплескаться в фонтанчике в костюме Адама, ловя губами сладкие капли. Лишь после окрика Арея они вылезали из фонтана и, оставляя на паркете винные следы, виновато семенили к Улите продлевать регистрацию. Да и не только суккубов привлекал заветный фонтанчик. Тухломон как-то, играя в утопленника, синий и раздувшийся пролежал на дне фонтана целые сутки и так увлекся, что упустил эйдос Льва Овалова, теоретика словесности, автора мистерии «Кол и Бок» и идейного романа «Три свиненка».

Мефодий осмотрелся. В приемной он увидел лишь Улиту, которая, высунув от усердия язык и помогая себе его кончиком – во всяком случае кончик языка двигался синхронно с пером – рисовала на деловых бумагах портрет Эссиорха. На ее столе взбалмошно прыгал огонек свечи.

– Ау! – окликнул Мефодий.

– Уа! – продолжая рисовать, отозвалась ведьма.

– Ты меня слышишь? – усомнился Мефодий.

Улита задумчиво посмотрела на рисунок и подправила Эссиорху линию щеки, добиваясь абсолютного сходства. А поймать сходство было непросто, поскольку недорисованный Эссиорх все время вертел головой и приседал.

– Ты меня слышишь, – подтвердила ведьма после того, как Мефодий еще раз повторил вопрос.

– И чего тебе надо? – спросил Мефодий.

– А тебе чего надо? – эхом повторила ведьма.

– Мне? Мне ничего! – вспылил Мефодий.

Вызвать человека среди ночи, а потом забыть про него, точно он приперся по собственной инициативе. Это вполне в духе их организации.

– Ну и мне ничего! – сказала ведьма.

– Тогда я пошел! – вспылил Мефодий.

– Ну и пошел ты!.. – согласилась ведьма и, заметив, что Мефодий шагнул к руне, сказала: – А, стой, я вспомнила! Тебя шеф вызывал.

Выдав эту информацию, Улита снова вернулась к рисунку.

– Арей в кабинете?

– Не-а. Телепортировал куда-то минут пять назад. Сказал: скоро будет и чтоб ты его дожидался. Все! Не дергай меня! Я уши рисую. Эй ты, нарисованный, не вертись! Знаю, что щекотно! Уши – самая ответственная часть!

– Уши – самая ответственная часть? Почему? – удивился Мефодий.

Улита внезапно отложила карандаш и с негодованием уставилась на него.

– Буслаев, ты что, попугай?

– Чего?!

– Тогда с какой стати ты за мной все повторяешь?

Мефодий обомлел.

– Повторяешь? Я?

– Вот и сейчас тоже! Так только идиоты делают!.. – Улита покрутила пальцем у виска.

– Послушай, ну ты и обнаглела! – сказал Мефодий с восхищением.

Улита ласково провела рукой по волосам и сделала себе челочку на лоб, точно играла в дядю Адольфа.

– Ну я и обнаглела!.. Открыл Америку! Я всегда наглая была, к твоему сведению!.. Наглая и толстая!.. В общем, запоминай, абитуриент! Большие уши бывают у гениев. Маленькие – у студентов, которые сдают сессии досрочно, и у джиннов, заточенных в нестерильную посуду. Вытянутые уши с заглубленной раковиной – у лаборантов технических специальностей и у вурдалаков первого года укушенности. Вот я и пытаюсь вспомнить, какие уши у Эссички, чтобы понять, что он за фрукт! А ты меня дергаешь! Не будешь больше мешать?

– Нет, – кратко сказал Мефодий, опасаясь опять чего-нибудь повторить.

Он отошел от стола ведьмы и стал бродить по приемной, ожидая Арея. Внезапно на глаза Мефодию попалось нечто громоздкое, скрытое под длинным красным покрывалом. Кое-где на покрывале проступали следы влажной земли. От неведомого предмета тянуло затхлой гнилью.

«Это еще что?» – подумал Мефодий. Ему не нравились продолговатые предметы, да еще и закрытые. Возникавший ассоциативный ряд был не в пользу того, что находилось внутри.

– Откуда это? – спросил он.

– Арей привез, – лениво отозвалась Улита.

– И снова умчался?

– Заявил, что ему нужен какой-то инструмент. И чтобы ты его ждал и не вздумал никуда отлучаться.

– Какой инструмент? – озадачился Мефодий.

Ситуация выглядела странной. Стражи мрака обычно не нуждаются в инструментах. Чтобы снести стену или пробить в сплошном камне двадцатиметровый колодец, им достаточно взгляда или желания.

– Послушай, Меф, я, конечно, умная девочка, но все-таки не настолько, чтобы ответить на любой вопрос, какой у тебя хватит глупости задать, – участливо заметила Улита.

Мефодий осторожно коснулся длинного покрывала. Это было быстрое, почти мимолетное прикосновение, но и его хватило. С пальцами его соприкоснулось нечто мертвенно холодное, твердое, как алмаз. По сосудам к локтю проползла ледяная гадюка. Рука онемела. Заныли виски. Мефодий поспешно отдернул руку и шагнул назад:

– А, вот ты как! – мстительно сказал он странному предмету.

Рассердившись, Мефодий хотел решительно дернуть за длинную кисть и сорвать покрывало, но нечто, более реальное, чем страх или мнительность, остановило его. Он просто почувствовал, что делать этого не стоит. То, что находилось внутри, представляло угрозу не меньшую, чем коса Мамзелькиной.

У него мелькнула мысль спросить у Улиты, но усомнился, что получит ответ. Улита была очень занята, подрисовывая Эссиорху бугристый алкоголический нос. Не ограничившись этим, она изобразила Эссиорху клыки и штук десять вулканических прыщей. Кроме того, она одарила его лыжной, бомжевато-спортивного вида шапочкой и залюбовалась результатом.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Мефодий, забывая на время о странном предмете, скрытом покрывалом.

– Что делаю? – не поняла Улита.

– Уродуешь Эссиорха.

Улита задумалась, с удивлением уставившись на карандаш в своей руке. Похоже, она и сама толком не знала, зачем измывалась над изображением Эссиорха.

– Сложный вопрос! Я хочу убедиться, что, когда мне будет нужно, я смогу во всякую минуту выкинуть его из головы. А то что-то я больно часто стала вспоминать о нем в последнее время! – сказала ведьма, старательно изображая рядом с Эссиорхом помойку.

– И ты думаешь, что, рисуя его, ты о нем забудешь? – недоверчиво полюбопытствовал Мефодий.

– Дилетанта видно издали! Я локализую образ, чтоб изгнать его из сознания! Чтобы разлюбить кого-то, полезно представить его в смешном и нелепом виде. Вот я и работаю над этим. Создаю разносторонний портрет нашего Идеал Идеалыча.

– И как, получается?

Улита оценивающе посмотрела на рисунок и, наклонившись, шепнула что-то фигурке. Бомжеватый Эссиорх вытащил из мусорного бака селедочный скелет и с жадностью стал обсасывать его. Закончив со скелетом, он вытер губы рукавом, удовлетворенно икнул и снова принялся рыться в баке. На этот раз его внимание привлек треснувший пузырек с одеколоном, к которому он немедленно присосался.

– Ну, получается – не получается, а чувство глубокого морального удовлетворения уже есть. Правда, существует вероятность, что, заигравшись, я перестану воспринимать всерьез настоящего Эссиорха, так что главное – вовремя остановиться, – заметила Улита.

Кончиком карандаша она брезгливо перекинула ноги пьяненького Эссиорха в бак и захлопнула крышку. Из бака донеслось сосредоточенное чавканье, незаметно перешедшее в храп. Эссиорх явно не терял времени даром. Улита смяла лист и широким движением забросила его в корзину. Заметив, что скомканная бумажка может пролететь мимо, она подвинула корзину взглядом.

– И в кого я такая противная? Прямо даже и соображений никаких нет! – сказала Улита кокетливо.

* * *

У фонтана, где не так давно стоял Мефодий, полыхнула серебристая вспышка. Арей нетерпеливо стряхнул с плаща затухающие искры. Высокие сапоги Арея почти до колена покрывала густая болотная жижа. Мефодий увидел, что к груди он прижимает небольшой молот на короткой рукояти. Молот выглядел экзотично. Вытянутый, почти четырехугольный, со множеством сколов. Рукоять молота была так отполирована, что это сразу наводило на мысль, что он редко лежит без дела.

– Здравствуйте! – сказал Мефодий, напоминая о своем присутствии.

– Здравствую, представь себе! – подтвердил Арей. Он не любил банальных приветствий и очевидных слов. По мнению Арея, они были бесполезным вилянием собачьего хвоста. Настоящий мужчина говорит кратко, но его слово всегда последнее.

Мечник мрака прошел мимо Мефодия и остановился рядом с тем, что было под покрывалом.

– Догадываешься, что там? – испытующе спросил он.

– Нет.

– Не заглядывал?

– Нет, – сказал Мефодий, все еще ощущая в руке мимолетный холод. О прикосновении он решил умолчать.

Арей кивнул.

– Дальновидно. Слышал пословицу: любопытной Варваре на базаре нос оторвали? Однако в нашем случае она не отделалась бы так дешево. Сдерни она ткань с Вещего Камня, камень втянул бы ее. Вместе с упомянутым носом, аппендиксом и даже со старыми калошами. С тобой, кстати, было бы то же самое. Только камень начал бы втягивать тебя, начиная с глаз. А для этого ему нужен был бы твой взгляд. Простого прикосновения недостаточно. Ты все же Буслаев.

Мефодию стало зябко. Он понял, что Арей по обыкновению все знает.

– Некогда Вещий Камень прикармливали человеческими жертвами. Он стоял на островке посреди болота, на который вели мостки. Связанного пленника вталкивали на мостки и заставляли идти вперед. За ним шли два-три жреца с серповидными ножичками, которые, однако, служили только для устрашения. Камень все делал сам. Он втягивал того, кто первый бросит на него взгляд, после чего любезно давал жрецам ответы на интересующие их вопросы. Будет ли поход против соседних племен успешным и стоит ли начинать войну? Кого избрать вождем? Ответы появлялись в виде рун на красной отполированной поверхности камня, и так было век за веком. За всю историю выжил только один пленник. Видишь ли, у него было бельмо на правом глазу, а жрецы этого по рассеянности не учли. И вместо пленника камень втянул жреца, который шел следом. Не правда ли, забавно?

– Крайне, – сказал Мефодий.

Он торопливо соображал, зачем камень понадобился Арею здесь, в резиденции. Потребность в безошибочном предсказании?

– И кого мы принесем в жертву на этот раз? Тухломона? – спросил Мефодий нервно.

Из ноздрей и ушей у Арея вырвались струйки пара. Он захохотал. Мелькнули широкие зубы.

– Я вижу, юноша имеет быстрый ум? Боюсь, камень не заинтересуется Тухломоном. Пластилиновые комиссионеры не представляют для него ценности. А вот от Дафны он не отказался бы. Умертвить светлого стража и получить его силу – мечта любого темного артефакта. Так что же? Скормим камню Даф, а?

Глаза Мефодия заволокла пелена. Он шагнул вперед, жалея об одном: что у него нет с собой меча. Он почти увидел, как у Арея скатывается голова. Увидел так ясно, будто это уже произошло, и с ужасом посмотрел на свою пустую руку. Пригрезилось?

Хохот мечника мрака резко оборвался. Уставшие, с красными прожилками глаза испытующе уставились на Мефодия.

– Ого, волчонок показывает зубки!.. – сказал он.

– Если вы тронете Даф, то я…

Арей поморщился.

– Успокойся, синьор помидор! Дафну никто не тронет. На этот раз камню придется обойтись без жертвы. Более того, сегодняшнее предсказание станет последним предсказанием Вещего Камня. Именно с этой целью я и принес молот.

Устыдившись нелепого порыва, который теперь казался ему смешным, Мефодий уставился на свою клетчатую майку. Взгляд сразу заблудился в лабиринте одинаковых клеток. Подарок Эди на прошлый день рождения. Причем подарок явно ничего не стоивший дарителю, так как на спине майки обреталась реклама какой-то пивной компании.

– Вы хотите его расколоть? – спросил Мефодий.

– Придется. То, что нам нужно, можно прочесть только на внутренних сколах камня.

– И разбить его можно лишь молотом? Вы же кулаком можете расколоть камень втрое больше этого! – недоверчиво поинтересовался Мефодий. Последнее время они регулярно тренировались, и он примерно представлял себе возможности мечника мрака.

– Другой камень – возможно. Но не этот. С ним справится только молот Тора. Он у меня ненадолго. Его нужно вернуть как можно скорее, потому что, боюсь, в противном случае сам хозяин придет за ним, – сказал Арей.

Мефодий поежился. Обычно мечник мрака не опасался таких пустяков, а тут, видно, было, чего опасаться. Арей подошел к Вещему Камню, примерился, однако удара пока не нанес. Более того, он опустил молот, прислонил его к ноге и решительно повернулся к Мефодию.

– Думаю, все же, мы можем повременить… Спрашивай! Потом будет не до того. Только не ожидай ответов на все вопросы, – сказал он.

– Что нам должны сообщить руны?

Арей с сожалением посмотрел на залепленные грязью сапоги.

– Не так уж и много. Три имени, которые позволят нам найти трех людей. Это весьма важные люди. Важные не тем положением, которое они занимают в смешной иерархии лопухоидов, но для света и мрака…

Мефодию, хотя он все еще блуждал взглядом в клетках рекламной майки, внезапно показалось, что Арей чего-то недоговаривает. Нет, недаром мечник мрака в такой спешке бросил резиденцию, добывая среди ночи камень и молот. Что-то случилось. Что-то чудовищно важное, как для Эдема, так и для Тартара. Эх, увидеть бы Даф, потому что Арей все равно не скажет!

– Что это за люди? – спросил Мефодий, стараясь не выдать своей заинтересованности.

– О, подростки… Уже не дети, еще не взрослые, а так себе… Самомнение на тонких ножках! – отвечал Арей небрежно.

Мефодий искоса взглянул на него. Самомнение на тонких ножках? Ну-ну! Зачем же тогда утруждать себя и таскаться по болоту, чтобы узнать их имена ценой уничтожения одного из артефактов мрака? Мрак и так всеведущ. Миллиарды преданных духов доносят ему обо всем, что имеет малейшую ценность. И то, что существуют сведения, которые можно получить только такой ценой, уже говорит об их важности.

– Ну и зачем нам эти подростки? Что мы сделаем с ними, когда найдем? – спросил он.