Текст книги "Лестница в Эдем"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вспомнив о чем-то, она озабоченно добавила:

– Я, кажется, слышала об этом Гопзии от кого-то из наших.

– И?..

– Что «и»?

– Он хороший боец? – жадно спросил Меф, уже заведший себе внутреннюю папочку под названием «Гопзий», в которую собирались все возможные сведения.

– Да вроде как трусом его никто не называл. Гопзия считают одним из фаворитов Лигула. Он один из «рубак», но Арей его не любит за то, что он принимает от Лигула подачки. Но Гопзию на мнение Арея плевать. Арей – воин по своей сути. Он дерется просто потому, что иначе не может. Гопзий же, он больше как скучный профессиональный боксер, который поначалу всегда долго ломается, чтобы получить гонорар побольше. Потом кривляется перед камерой, прыгает, разминается, позволяет массировать себе плечи и все такое… Затем, правда, дерется, и дерется хорошо. Вот Лигул и приманил его твоим мечом.

– Интересно, что заставляет таких, как Гопзий, рисковать головой? Неужели одна только выгода? – задумчиво спросил Меф.

– Я тоже об этом как-то размышляла. Для «светлого» бойца – это необходимость благой жертвы, преодоление себя, потребность спасти кого-то, защитить. Если он при этом останется в тени – даже лучше. В транспорте «светлый» сколько угодно позволит топтаться у себя на пальцах и даже измазать мороженым свою куртку. Еще и сам попросит прощения, что испортил чужое мороженое. Для «темного» – это азарт, вызов, потребность стать первым, подмять других, поплясать на костях и всякое такое. Жажда броского поступка и скрытое желание смерти тоже не исключены.

– Про скрытое желание смерти – это ты про Арея? – напрягся Меф.

– Возможно. Да только Арей не хуже меня знает, что смерти в значении черной пустоты нет. Для темного стража смерть – слияние с мраком. Одна бессмысленная, непрерывная, неисчерпаемая и необъяснимая мука. Знаешь простое правило? Не всякий копающий ловчую яму и устанавливающий на дне деревянный кол желает в нее провалиться. Но всякий копающий проваливается.

* * *

Меф и Дафна спустились вниз. Не зная дома, они с непривычки заблудились в лабиринте комнат и лестницу, мраморным завитком спускавшуюся вниз, нашли не сразу.

Улиту они обнаружили внизу, в столовой. Секретарша в одиночестве сидела за длинным, накрытым белой скатертью столом и разрывала руками холодную, в белых пятнышках жира, индейку.

– Привет нокаутированным! – приветствовала она Мефа. – Отгадай, кто тебя вчера наверх отволок? Думаешь, Арей или светлая? Держи карман шире и двумя руками! Я!!!

Мефу не хотелось вспоминать о своем ночном унижении.

– Ты уже завтракаешь? – спросил он.

Улита перестала жевать и бросила в него ножкой индейки.

– Обижаешь! Пока что ужинаю! Время завтрака еще не наступило, – сказала она.

Меф легко увернулся от ножки, попутно отметив, что у него слегка закружилась голова. Похоже, без легкого сотрясения мозга все же не обошлось. Он знал, что Улита любит ужинать долго и упорно, до победного конца. Первый ужин был у нее часов в шесть вечера. Второй в полночь, когда скрипуче били часы. И, наконец, последний плавно соприкасался с ранним завтраком, в свою очередь перетекающим в целую серию обедов.

– Присоединяйся! Тренировка у тебя через час, так что поесть успеешь! И ты, светлая, тоже садись! Не маячь! – сказала Улита, взглядом придвигая Дафне стул и решительно толкая ее стулом под колени. – Я наконец поставила себе диагноз! – продолжала ведьма, вновь начиная заниматься индейкой. – В классическом случае (не в таком запущенном, как у меня!) бывает «утробобесие», а бывает «гортанобесие». «Утробобесие» – это когда ты готов есть постоянно, но что попало. Каша так каша, суп так суп – лишь бы натрескаться побольше. А «гортанобесие» – это когда можешь три дня голодать, если тебе не дадут чего-то определенного. Ну там устриц, солененького огурчика, ветчинки или каких-нибудь муравьиных пупков.

Дафна усомнилась, что у муравьев есть пупки, однако в дебри биологии решила не вдаваться.

– А у тебя что – «утробо» или «гортано»? – спросила она.

Секретарша вздохнула.

– У меня хуже. У меня улитобесие. Это когда хочется есть много, постоянно, но всякий раз чего-то определенного. Сейчас вот, к слову сказать, хочется индейки, так что я вам ее не дам. Самой мало. А вот лаваш можете взять. Ну или там хлеба… – она махнула рукой на большое блюдо.

На столе зазвонил деревянный, под старину, телефон. Улита лениво взяла трубку.

– Да, привет, Ромочка!.. И тебе!.. Ну почему, ты тоже сокровище! В каком смысле? Ну, во всех делах, где работают языком, а не лопатой, ты незаменим!.. Да, здесь! Сейчас позову! – проворковала она, без предупреждения швыряя трубкой в Мефа.

Даф заметила, что у Улиты выработалась уже привычка бросать, а не протягивать. Даже если человек стоял от нее на расстоянии полуметра, ведьма себя особенно не утруждала.

На этот раз Меф чудом успел уклониться, и увесистая трубка, пролетая, чиркнула его по скуле. Погрозив Улите кулаком, Меф подтянул к себе трубку за провод.

Меф не сразу осознал, что Ромочка и Ромасюсик – это один и тот же персонаж. Точнее, он осознал это, когда услышал в трубке марципановый голос:

– Прашечка хочет с тобой увидеться!

– А памятник с лошадкой она уже посмотрела? – с досадой спросил Меф.

Ему стало ясно, что Ромасюсик его одурачил: позвонил Улите, зная, что сам он на звонок не ответит.

– До памятника с лошадкой пока не добрались. У нас тут образовалось одно дельце. Так ты придешь? Что мне передать Праше, если я случайно ее увижу… Ой! Ухо! – Ромасюсик пискнул жалобно и печально.

Меф догадался, что провравшийся шоколадный юноша случайно увидел Прасковью раньше, чем смел надеяться. Когда железные пальцы очередной наследницы Тартара выпустили его ухо, Ромасюсик с новыми силами кинулся умолять Мефа немедленно приехать.

Слова извергались из него водопадом. Буслаев даже трубку от уха отнял, чтобы его не захлестнуло.

Есть такой тип поддакивающих женщин. Не душечка, а универсальная подлиза, которая, чтобы войти в контакт, раз по семь повторяет каждое слово собеседника. Улыбается при этом нежно и неискренно. Ромасюсик не был такой женщиной. Он вообще не был женщиной, если на то пошло. Но стоило послушать его или посмотреть на него хотя бы минуту, как такая женщина непременно вспоминалась.

– Что, достали тебя? А ты спроси у нее: «Прасковьюшка! Ты умеешь рисовать фломастерами свинью неблагодарную?» – толкая Буслаева ногой, жизнерадостно посоветовала Улита.

Меф скорчил Улите рожу. Голос Ромасюсика звучал то вкрадчиво, то визгливо, то умоляюще. Мефу чудилось, что шоколадный юноша бегает у него вокруг головы как паучок, обвивая ее словесной паутиной.

Не выдержав, он решительно потряс трубку, точно надеялся вытряхнуть из нее Ромасюсика со всей его болтовней. Выждав секунд пять, Меф вновь поднес трубку к уху и, твердо зная, что Прасковья прекрасно его слышит, хотя и дает ответ через другого, негромко окликнул:

– Прасковья! Ау!

На том конце провода моментально воцарилась тишина. Ромасюсик поспешно закрутил вербальный кран и притих, как зайчик.

– Прасковья! – настойчиво повторил Меф. – У меня совершенно нет времени! Давай так: ты соберешься с мыслями и четко сформулируешь, чего тебе надо, а я не менее четко отвечу, почему я не могу тебе этого дать! И на этом все! Точка!

После короткой паузы Меф услышал в трубке непонятный дребезжащий звук и догадался, что Прасковья разбила что-то о стену. Волна боли, ненависти, смятения на миг затопила сознание Мефа. Он поспешно коснулся спасительной руки Даф, она слегка пожала его ладонь, и волна отхлынула.

В динамике что-то хлюпнуло, и вновь воцарилась тишина.

– Что там у вас такое? – спросил Меф машинально.

На ответ он не рассчитывал.

– Ай донт ноу, – услышал он озадаченный голос Ромасюсика.

– Как не знаешь?

– Да так – не знаю. Она в другую комнату выбежала, – более-менее нормально произнес Ромасюсик. Он даже не кривлялся. Видно, случившееся потрясло и его. – В общем, как хочешь, но на твоем месте я бы пришел. Один или с этой твоей душехранительницей. Не пожалеешь! – добавил Ромасюсик.

– Почему?

– Ну хотя бы потому, что Праша тут светлого зацапала. Пока он еще жив. Так что передать: придешь?

Меф насторожился. Что-то подсказывало ему, что шоколадный юноша разнообразия ради сказал правду.

– Теперь приду. Но если окажется, что ты обманул…

– То мне в очередной раз ничего не будет! Ну все, покусики! Гуд бай, май лав! Целую в клювик, жду в гости! – вновь стал придуриваться Ромасюсик и бойко продиктовал адрес.

– «Каменноостровский» – сколько «н»? – спросил Меф, ища глазами ручку.

– Для таксиста это непринципиально. Скажи ему хоть четыре, только номер дома не перепутай! – сказал Ромасюсик и внезапно дал отбой.

Меф даже озадачился. Это был первый случай в мировой истории, когда шоколадный юноша первым прекратил разговор.

– Загадочная эта Прасковья! Она почему-то совершенно не умеет воспринимать слово «нет», – пробормотал Меф, возвращая Улите трубку.

– А что тебя удивляет? – сказала ведьма, грустно обсасывая крылышко. – Лигул вырастил Прашечку в Тартаре. Что такое «нельзя», она хотела бы понять, но пока не в состоянии. Слово новое, буковок много, значение туманное. Ну а Праша аутистка, глубинная такая, замкнутая. Рвущаяся наружу из своих недр, но совершенно себя не осознающая. Вроде наивной дикарки, которая ножом разжимает в метро зубы какому-нибудь дяде, потому что ей хочется посмотреть, какого цвета была жвачка, которую он засунул в рот. Ты ей нравишься, Буслаев, вот только она не знает, как это показать. То ли тебе голову отрезать, то ли себе голову отрезать, то ли еще кому-нибудь голову отрезать… Другому же стилю общения ее в Тартаре не научили.

Мефодий с тревогой оглянулся на Дафну. Слова Улиты впервые заставили его задуматься, что, возможно, он судил о Прасковье слишком поспешно.

Даф, как всегда, была само благоразумие.

– Вообще, да. Мерить всех по себе – все равно как черпать бесконечность чайной ложкой, – согласилась она. – Для выросшей в Тартаре в Прасковье еще очень и очень много человеческого, здорового и нормального! Если она уцелела там, где уцелеть нельзя, невозможно представить, какой яркостью обладал бы ее эйдос в нормальных условиях. Любой другой давно стал бы монстром от той же доли вседозволенности.

Меф озабоченно взглянул на часы, соображая, успеют ли они заскочить к Прасковье до начала тренировки.

– Улита! Если мы не вернемся вовремя, предупредишь Арея, что я опоздаю?

– Даже кончиком языка не пошевелю, – заявила ведьма.

– Почему?

– Потому что не поможет. Сегодня ночью, когда я несла тебя на ручках, как жених невесту, Арей сказал мне вот что: «Когда очнется, передай господину Буслаеву, что мое время стоит дорого. Наши занятия переходят на коммерческую схему оплаты. Сто пятьдесят отжиманий за три минуты опоздания. А там пусть считает сам, если у него с арифметикой хорошо».

Глава 7
Молочный зуб

Один мальчик нашел на улице амулет. К амулету была привязана бумажка, а на бумажке написано: «Амулет счастья». Мальчик надел амулет на веревочку, принес его домой, и ночью у него умерли мама и папа. Мальчик подарил амулет другу. Друг надел амулет и попал под машину. В больнице доктор снял амулет и спрятал в карман. Той же ночью у доктора в квартире случился пожар. Пожарные нашли на пепелище только амулет. Один пожарный взял его себе. На обратном пути пожарная машина врезалась в столб и взорвалась.

Амулет упал на дорогу. К нему была привязана бумажка: «Амулет счастья».

Детская страшилка

Входя на кухню, Эдя зацепил макушкой круглую лампу-шар и проворчал, что вот, некому ее перевесить. Хотя дело-то плевое – провод укоротить.

– Кто у нас в доме мужчина? – поинтересовалась Зозо.

Лицо у нее было немного мятое со сна, с розовой складкой на щеке от смявшейся наволочки.

Эдя на всякий случай оглянулся, но никаких мужчин поблизости не обнаружил и понял, что наезд был на него.

– Не надо подлых намеков! И вообще, когда тебя впервые в жизни называют в транспорте «мужчина» вместо «молодой человек» – это царапает по ушам ржавым гвоздем. Хотя, конечно, я и раньше смутно догадывался, что я не девочка.

– У меня было хуже, – печально призналась Зозо. – Вчера какой-то пьянчужка налетел на меня в метро и орет: «Мать, ну что встала? Подвинься! Ты не у себя в селе!»

– Два пинка в одном флаконе – это сильно. Ты не выцарапала ему глаза? – удивился Эдя.

– Нет, только подвинулась. Я была в глубоком шоке… Кстати, ты помнишь, что сегодня суббота?

– Это ты насчет своего влюбленного майонеза? Да, я предупредил приятеля. Он уже морально готов, – с таинственной ухмылкой заверил ее Эдя.

– Леонид не майонез. Он говорил, что в детстве в футбол играл. Вратарем был, – попыталась заступиться Зозо.

Эдя не растерялся.

– Ну и что? В любительском футболе на ворота обычно самых толстых и медлительных ставят. Они больше места занимают, и вероятность, что в них попадет мяч, довольно высокая. В профессиональном – да, там вратари хорошие, ну да это другое дело.

– А, чего? Извини, ты что-то бормотал невнятное… Я не расслышала, – с зевком сказала Зозо, надеясь своей глухотой пресечь разошедшегося брата.

– Ты тоже извини! – не обиделся Эдя. – Да, кстати, я твой мобильник нечаянно разбил. Сел на него.

Зозо сорвалась со стула.

– Что-о-о???

– Шутка. Но смотри: ушки сразу прочистились. Глазки зажглись. До чего, оказывается, просто вылечить твой слух! – обрадовался Эдя.

В задумчивости он открыл холодильник, обозревая пустые полки. Нашел кастрюльку с двухдневным супом. Понюхал, поднес к окну, чтобы посмотреть на свет, и решил оставить сестре.

– Ладно! На работе поем, – решил он.

Быстро собравшись, Эдя отчалил. Зозо несколько минут просидела на стуле, морально раскачиваясь, а затем решительно встала и отправилась к зеркалу приводить себя в порядок.

– Сегодня или никогда! Никогда или сегодня! – гипнотически повторяла она, обновляя в памяти образ своего избранника.

Она была уже почти готова, когда позвонил Бурлаков и еще раз напомнил про молочный зуб ее сына.

– Да-да, милый! Я уже его взяла! – соврала Зозо, совершенно забывшая про это.

Поиски продолжались минут пятнадцать, пока не увенчались успехом. Зуб Мефа обнаружился в коробке с нитками и иголками, на самом дне, рядом с наперстком и всякой мелочовкой. Прежде чем сунуть его в кошелек, Зозо некоторое время держала зуб на ладони, вспоминая, как маленький Меф с обычным для него маниакальным упорством раскачивал его языком и пальцами, а она, Зозо, пугалась и охала, что он чрезмерным рвением повредит зубу постоянному. И как потом, когда зуб все-таки поддался – синеватый, костяной, с багровым ободком в том месте, где он прилегал к десне, – Меф гордо вручил его матери.

– Пусть будет у тебя! Я для себя завтра другой расшатаю! – великодушно сказал он.

«Может, не отдавать? Ну их, эти исследования!» – на миг мелькнула у Зозо мысль, но тотчас она заглушила ее соображением, что личная жизнь важнее детского зуба, а ведь именно сегодня многое должно решиться.

* * *

Ресторан, в котором Зозо встречалась с Бурлаковым, находился недалеко от гастрономического бомбоубежища Хаврона. Он был чистеньким, пахнул свежей выпечкой и начинался с большого белого холста, на котором известные люди ставили маркером свои размашистые подписи. Подписей было довольно много, что должно было напитать Зозо уважением к этому царству прославленных желудков.

Возле этого холста Зозо, пришедшая раньше назначенного срока, и дожидалась Бурлакова. Заметив машину Леонида, въезжающую на парковку, Зозо испытала внезапную робость и укрылась в женской комнате, где и просидела десять минут, рассматривая в круглое зеркало над раковиной свое испуганное лицо.

– Сейчас или никогда! – повторяла она точно заговор.

Тем временем ее «зубодробилкин» уже сидел за столиком и равнодушно, точно язвенник, листал меню.

– Прости! Надеюсь, ты не соскучился? – проворковала Зозо, подходя.

– Ничего-ничего! Примерно этого я и ожидал. Пунктуальные женщины – это утопия! Они мне совершенно не нравятся! – сказал Бурлаков.

Его медлительный голос, которым он нередко запугивал пациентов до состояния амебы, потеплел ровно настолько, насколько это было уместно. Зозо порадовалась, что не вышла из своего убежища, даже когда в дверь барабанили.

Подошедшая официантка чем-то напоминала грустного, большеглазого, очень чистенького тушканчика. Зозо так волновалась, что ткнула пальцем в первый попавшийся салат и попросила сок.

– Сок свежевыжатый? – уточнила официантка.

– Что? Как хотите! – не расслышав, торопливо сказала Зозо.

– Я лично ничего не хочу! – назидательно произнес тушканчик и удалился на задних лапках.

– Ну как твой сын? Где он сейчас? – приветливо спросил Леонид.

– Сидит дома. Играет на компьютере, – соврала Зозо, не видевшая Мефа уже недели две.

– В прошлый раз ты говорила, что он круглые сутки делает уроки. Или он сутки делает уроки, а следующие сутки играет? – добродушно напомнил Бурлаков.

Зозо с усилием улыбнулась.

– Он очень тихий. Его почти никогда не видно, – сказала она, надеясь, что, когда встреча кандидата в папы и кандидата в сыновья все же произойдет, Меф будет хотя бы без меча и без подружки.

К счастью, Леонид больше не интересовался подробностями жизни девятилетних мальчиков. Он равнодушно взглянул через стеклянную стену на улицу, где стоял его автомобиль, а когда сразу после этого посмотрел на Зозо, той показалось, что взгляд у него блестящий и колючий, как новенький зубной бор.

«А ведь он меня совсем не любит! И не нужна я ему совсем! Ему вообще непонятно что нужно. Прав Эдя: мутный он!» – с внезапной ясностью подумала Зозо.

Ей захотелось встать и уйти. Она даже дернулась, отодвигая стул, но страх одиночества и желание быть счастливой любой ценой приказали ей остаться.

– Как вы относитесь к ревности, Леля? – спросила она задиристо.

Порой Зозо захлестывала лихая волна отваги, и тогда мгновенно становилось очевидно, что она мать Буслаева и сестра Хаврона. Среди кактусов не растут подснежники.

По вялым глазам Бурлакова Зозо прочитала, что к ревности он не относится никак, поскольку она не имеет прямого отношения к его служебным обязанностям.

– Ревность, Зоечка, это качество, требующее постоянного эмоционального обслуживания и большого количества свободного времени, – сказал он.

– Не ревновать тоже плохо. Если тебя совсем не ревнуют – значит, ты безразлична. Плевать, где ты, с кем ты, чем занимаешься, о чем думаешь – вообще глобально чихать на тебя, – с убеждением сказала Зозо.

Бурлаков поправил солонку.

– Как-то они ужасно долго ничего не приносят! – сказал он тоскливо. – Понятно, что горячее готовят. Но я же просил вначале кофе! Что они за ним, ослика на базар послали?

Зозо с задержкой улыбнулась. Она испытывала смятение.

– Да, кстати! А где мой зуб? – вдруг вспомнил Леонид.

«Твой – у тебя во рту!» – чуть не ответила Зозо, но сдержалась и смиренно полезла в кошелек. Зуб Мефа Бурлаков разглядывал недолго. Завернул в салфетку и спрятал в нагрудный карман.

– А посмотреть? – спросила Зозо с обидой.

– Посмотреть? Ну да не тут же! – улыбнулся Бурлаков. – Я и так уже по зубику увидел, что в детстве мальчик любил конфетки! Ай-ай-ай! Могу открыть вам профессиональную тайну, Зоечка! Конфеты – лучший друг стоматолога! Если бы их не было, многим из нас пришлось бы искать другую работу.

Зозо хотела ляпнуть, что Меф всегда, даже в три года, гораздо больше конфет любил мясо, но внезапно в дверях увидела своего родного братца. За спиной у Эди маячил встопорщенный и сердитый «здоровый конкурент». Эдя повернулся к нему и что-то шепнул, указывая на столик.

В момент, когда краснолицый, размахивая руками, направился к ним, Зозо осознала, что он изрядно навеселе и находится в той стадии подпития, когда уже хочется совершать геройские поступки, но еще не хочется просить за них прощения.

В сердце у Зозо шевельнулось сомнение, что ее план был так уж хорош.

«Прикончу Хаврона!» – пугливой птицей вспорхнула мысль. Однако было уже поздно.

– Привет, Зоя! А я тебя всюду ищу! Вот и встретились! – фальшивым тоном уличного приставалы произнес краснолицый, оглядываясь на дверь, в которой то появлялся, то исчезал Эдя.

– Привет! – поздоровалась Зозо, запоздало спохватываясь, что не знает даже имени своего арендованного поклонника.

Краснолицый шевельнул щеточками усов. Неумелая игра компенсировалась старательностью, с которой он выговаривал слова.

– С кем это ты тут, Зоя? Что за мужик? Почему я его не знаю? – продолжал он.

– Леонид, может быть, вы сами представитесь? – предложила Зозо.

Бурлаков стал привставать, нерешительно протягивая ладонь. Краснолицый посмотрел на его руку и сдвинул бровки.

– А ты сиди! – гаркнул он.

Леонид озадаченно захлопал глазами.

– Простите… – начал он.

– Не прощу! Сидеть, я сказал! Руки держать перед собой! Смотреть на стол! – гаркнул краснолицый. В голове у него что-то замкнуло.

И тут Леонид Бурлаков совершил главную свою стратегическую ошибку. Он вскипел и вскочил, оказавшись головы на полторы выше краснолицего. Видимо, преимущество в росте затуманило ему мозги и он забыл, что в бытовой драке побеждает обычно не самый сильный, а тот, у кого в большей степени отвинтились тормоза.

– Послушайте, уважаемый! Я не позволю, чтобы какой-то гном… – величественно начал он.

Лучше бы он родился глухонемым. Никакая другая часть тела не вредит человеку больше его собственного языка. Если поначалу лицо у приятеля Эди было просто красным, то теперь сделалось отечным. Казалось, ткни его щеку пальцем, она брызнет помидорным соком.

– А ну пошли выйдем! – глухо, уже без всякого актерства сказал он.

– Никуда я с тобой не пойду!

– Пойдешь! Еще как! – мрачно пообещал краснолицый и, ухватив Бурлакова за пиджак, поволок его к выходу, точно упорный буксир неуклюжую баржу.

– Мужчина, держите себя в руках! Официант, вызовите милицию! – пискнул Бурлаков.

– Я те покажу милицию! Сейчас ты у меня получишь и милицию, и полицию! – ласково, как ребенку, пообещал бывший борец, однако обманул и милиции не показал.

Похожая на тушканчика официантка проводила их заинтересованным взглядом. Зозо метнулась следом, но, опомнившись, осталась на месте. В этом самцовском дуэте она явно была лишняя.

В окно ресторана мать Мефа видела, как краснолицый, наседая на Бурлакова, толкает его в грудь и что-то кричит. Полный, крупный, похожий на гуся Леонид шаг за шагом отступает, примирительно выставив ладони и оставляя поле боя маленькому задиристому «гному».

На этом этапе обзор Зозо загородили белые спины любопытствующих официантов. Повторяя «пустите! да пустите же!», она с трудом протолкалась к стеклу и увидела, что перепуганный Бурлаков чудом заперся в машине и сдает назад, а краснолицый бежит следом, колотит кулаком по лобовому стеклу и что-то выкрикивает.

– Надо же! Дворники оторвал! Додумался же! Не нужно было твоему кексу его обзывать! Получил бы пару щелчков – и всё! – услышала Зозо восхищенный голос брата.

Зозо в гневе обернулась, готовая наброситься на него, но Эдя благоразумно отбежал и перепорхнул на освободившийся стул Леонида.

– Надо же, еще тепленький!.. Старался, нагревал! – сказал он созерцательно.

– Ты мне все перечеркнул! Сказано было: культурную мягкую сцену, а не скандал! Специально нашел психа, да еще и подпоил его! – крикнула Зозо, подбегая и нависая над братом.

– Ты сядь… А то мне как-то неуютно! – попросил Эдя.

– Не сяду! – упрямо сказала сестра и… села.

– А теперь можешь продолжать ругаться! – разрешил Эдя.

– Психа нашел и подпоил!

– А вот и нет!

– А вот и дат! А вот и дат! – крикнула Зозо.

– Ничуть! Просто мой приятель переживал, что не справится с ролью, вот и хлебнул для храбрости. Твой «зубодробилкин» назвал его гномом, ну и покатилось…

Какое-то время оба молчали. Эдя играл сахарницей, постукивая ногтем по блестящей крышке, а Зозо мысленно разглядывала осколки своего счастья, удивляясь тому, что не так уж и сожалеет.

Эдя вгляделся в сестру и положил руку ей на запястье.

– Ну-ка переведи на меня свои телескопы! – велел он.

Зозо сердито вырвала у него руку.

– Не трогай!

– А ты посмотри на меня!

– Не посмотрю! Хаврон! Хаврон! Хаврон! – всхлипнула она, используя удачную фамилию брата в качестве самого близкого ее синонима.

– Хрю-хрю, – покорно согласился Эдя.

Удивленная Зозо вскинула на брата сердитые глаза, увидела круглую радостную физиономию и внезапно для себя хихикнула. Несерьезно так, по-школьному.

– Тьфу! Смотреть противно, какой ты счастливый! Все мне изгадил, а доволен!

– Какое у него глупое лицо было, а! Ты видела? – воскликнул Эдя в восторге. – И вообще я, конечно, свинья, но свиньи животные умные. Они завсегда настоящую морковку от ненастоящей отличат. А этот твой зубодробилкин фальшивый. Гниль в нем. Не нужен он тебе совсем!

Зозо вздохнула.

– Бедный Леля! Он теперь, наверное, невесть что обо мне думает, – сказала она.

Однако в этом Зозо ошибалась. Бурлаков совершенно о ней не думал: ни плохо, ни хорошо, вообще никак. Когда первый гнев улетучился, он даже порадовался, что нелепый случай помог ему так быстро и относительно безболезненно (несколько тумаков и оторванные дворники в счет не шли) развязаться с этой абсолютно не нужной ему дамочкой.

Особых пробок на дорогах не было. Казалось, все способствует Леониду для самого скорейшего исполнения его замысла.

Вскоре машина его остановилась возле сада «Эрмитаж». Бурлаков вышел и стал прохаживаться вдоль ограды. Он прошелся раз, другой, третий, нетерпеливо поглядывая по сторонам, но все равно пропустил мгновение, когда мягкий гнутый человечек возник перед ним.

На сей раз Тухломон был в лыжной шапочке, однако самих лыж в руках не держал, а имел только пластиковую офисную папочку с бумагами. Вид у гибкого человечка был занятой и одновременно будто отрешенный. Так ждут посторонних, мимолетных и малоинтересных людей.

– Ну? – спросил он.

Бурлаков, мерзнущий без плаща, поневоле оставленного в ресторане, торопливо извлек салфетку.

– Это все мне? – приятно улыбнувшись, спросил гибкий челочек.

Леонид молчал. Тухломон развернул салфетку, посмотрел и нежно констатировал:

– Да, мне! Ишь ты! Гадость какая маленькая!

Цепко взяв зуб двумя пальцами, комиссионер, глумясь, вставил его в мгновенно опустевшую пластилиновую десну, а ненужную салфетку скомкал и кокетливо бросил в лоб Бурлакову.

– Мне чужих бумажиков не надо! Покусики! Ну я побрел помалюсику!

Не отделяя слова и дела, Тухломон повернулся и быстро пошел. Бурлаков на секунду застыл в крайнем изумлении, а затем кинулся за ним, хватая за ускользающее острое плечо. Во рту у доктора таинственно запахло зубными пломбами.

– Стой! Куда? Ты же обещал!

Тухломоша неохотно притормозил и повернулся.

– Ну чего тебе, противный? Надоел совсем! – томно сказал он, передразнивая суккубов.

– А вечная жизнь? А президентство над объединенными Америками? А богатство? А совершенное знание? – поспешно крикнул Бурлаков.

Гибкий человечек озабоченно надул щеки.

– Ах да! Чуть не забыл! – сказал он и, таинственно минуя все промежуточные движения, оказался совсем рядом с Леонидом.

– От эйдоса-то отрекаешься, конечно? – поинтересовался он рассеянно.

Бурлаков нетерпеливо подтвердил, особенно не вдаваясь в детали. Вечность стучалась в его двери обеими руками. Какой уж тут эйдос! Человечек с мягким лицом ободряюще кивнул, приветствуя такое решение.

– Ну-ка откройте ротик! Больно не будет! Будет сплошная нирвана! – произнес он до пугающего знакомым голосом – фирменным его, неподдельным бурлаковским баритоном.

Леонид от удивления разинул рот, точно бегемот в зоопарке. Однако ртом его, идеально ухоженным и опломбированным, Тухломон совершенно не заинтересовался. Пластилиновая ручка поднялась и протянулась по самой короткой траектории. Бурлаков с ужасом ощутил, как, нетерпеливо раздвигая ребра, она проникает ему в грудную клетку.

«Разве такое возможно? Рука и вдруг в грудь? Там же сердце! Я умру!» – застучали в виски молоточки паники. Однако прежде, чем ужас стал острым, гибкий человечек извлек ее обратно, сжатую в кулак.

Бурлаков поспешно уставился на грудь. Ожидаемой крови и ран не было. Даже одежда не пострадала.

– Вот она – твоя вечная жизнь! Не бойся, вечнее не бывает! Уж и захочешь, чтобы закончилась, ан не закончится! – сказал человечек, на миг открывая липкий кулак, в котором что-то золотилось.

И хотя Бурлаков очень смутно понял, что это, сердце защемило тоской невозвратной потери. Ему стало вдруг ясно, что его надули, обманули – причем очень просто, нагло и цинично. И что вдвойне обиднее – совсем уж мимоходом.

– Ну почему? Почему? Я же не сражался со злом! Никого не трогал! Все делал, как мне говорят! За что вы меня так? – крикнул он через вскипевшие детские слезы, такие смешные в почти уже сорокалетнем мужчине.

Тухломон остановился и осклабился зубками, на которых он, по особой договоренности с мраком, проращивал новые разновидности кариеса.

– Кисик, кого теперь волнует, что ты не сражался со злом? Главное, что зло с тобой сражалось!.. Но все уже в прошлом! Чао, бамбино! Сверли зубки и не скучай!

Он пакостно подмигнул Бурлакову наглыми глазками, щелкнул пятками и исчез.