Текст книги "У входа нет выхода"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 7
ВОСЕМЬ ПРЕДМЕТОВ, ЗА ВЫЧЕТОМ КЕНГУРУ

Каждый из нас несет по жизни невидимое знамя. Сколько раз бывало, что я внутренне ослабевал, сдавался, опускал руки и бросал его в грязь, внушая себе, что и знамени никакого нет и ерунда это все. Но всякий раз находился кто-то, безмерно тактичный, кто поднимал мое знамя и нес дальше. А я вдруг обнаруживал, что не могу без знамени. И тогда я догонял, отбирал мое знамя и шел с ним дальше.

Из дневника невернувшегося шныра

В столовой ШНыра была шумно. Кисловатый обеденный запах щей сменился аппетитным духом горячей гречки с тушенкой. Суповна передвигалась как метеор. Она уже сообщила всем, что уходит, потому что не может жить среди гадюк, которые не жрут и не помогают. За тридцать минут она успела проклясть семь человек, двоих огреть половником и в троих бросить кухонной тряпкой. Пятерка дежурных пыталась сделать хотя бы половину того, что делала одна Суповна.

Два новых стола поставили в обед. Вовчик и Рузя выволокли их из кладовки. Правда, новыми они оставались только в воображении Кузепыча, зато отличались крайней прочностью и при случае могли послужить опорными тумбами в слоновьем цирке.

Возле Вовчика крутилась Окса и пилила его за какую-то среднюю шнырку, к которой он в четыре утра ходил за шариковой ручкой.

– Ты ко мне мог пойти?

– Ты спала, – отвечал Вовчик.

– А она не спала?

– У нее ручка лучше пишет!

Окса запустила в него солонкой, усилив бросок львом. Просвистев как из пращи, солонка вмялась в стену. Весь ШНыр благосклонно наблюдал, как Вовчик удирает петлями.

– Самая яркая пара у нас, – сказала Яра.

Ул повернулся к ней, перестав хрустеть морковкой. Могучие, как у лошади, челюсти остановились. Ревниво спросил:

– Это еще почему? А мы?

– Во всяком случае колоритнее. Дополняют друг друга как безногий и безрукий. Он пошатунчик. Щебечет как птичка, а она спать не может лечь, пока всей одежды не перегладит. Я с ней в одной комнате жила – так натурально утюг приходилось прятать.

Ул фыркнул. Снова захрустел морковкой.

Когда Суповна ставила на стол кастрюлю, Рина заметила на ее запястье нерпь. Она была короче обычной, но массивнее и больше напоминала напульсник. Литые фигурки казались объемнее и плотнее. Кроме привычных фигурок, на нерпи была еще одна – взлетающего сокола. Рина вспомнила, что такую укороченную нерпьона видела до сих пор только у одного человека во всем ШНыре. У Кавалерии. Но у нее вместо сокола была рука со скипетром.

Рина невольно потянулась к соколу. Суповна поймала ее за запястье двумя пальцами. Рина поняла, что не может даже шевельнуться. В двух старухиных пальцах было больше силы, чем во всем ее теле.

– ПтЫчку не цапай! – предупредила Суповна с кривой улыбкой гренадера. Просто так предупредила, но Рина ощутила, что лучше не спорить.

– Народ! Кончай топтаться! Первая пятерка за тот стол, вторая – за этот! – крикнул Афанасий со столика старших шныров. Он держал хлеб в одной руке, а картошку в другой и кусал их по очереди, в порядке строгой справедливости.

Ближе к концу обеда на плечо Макару опустилась легкая рука. Он стряхнул ее. Рука не стала упорствовать и опустилась на стриженный ежик волос. Макар начал гневно привставать, но посмотрел на вытянувшееся лицо Алисы и сел обратно. Соображал он быстро, этого не отнять.

– Добрый день! Меня зовут Калерия Валерьевна, я директор ШНыра. А ты, конечно, Макар? Кузепыч говорил, что кто-то рвался отремонтировать микроавтобус. Не знаешь, кого он имел в виду?

– Вот его! – торопливо сказал Макар и, долго не выбирая, ткнул в Сашку: – Он у нас крутой Винтик-Шпунтик! Ему только отвертку дай, он ча угодно напочиняет!

Сашка с грустью подумал, что Макара все-таки придется при случае поучить. Просто для профилактики душевных расстройств.

– Я знаю, у вас у всех куча вопросов, – продолжала Кавалерия. – Поэтому отвечу на них сама, пока они не заданы. А) По поводу родителей и друзей. Сюда никто из них попасть не сможет. Встречи возможны, но только в городе. Толпы родственников, бродящих вдоль ограды ШНыра, мне не нужны. Б) Понятно, что многие удивятся. Но волноваться никто не будет. Я вам гарантирую.

– Они будутволноваться! – с нажимом сказала Алиса.

– Не будут!

– Вы плохо знаете мою маму!

– А ты плохо знаешь меня, – спокойно произнесла Кавалерия.

Алиса снисходительно звякнула жетонами:

– Ну смотрите: мое дело предупредить! Моя мама обклеит всю школу бумажками, по какой статье вы тут все сядете!

Калерия Валерьевна достала другие очки и посмотрела на Алису сквозь них, для сверки впечатления.

– Пусть обклеивает, – позволила она. – Другой очевидный вопрос: вещи. Вы все попали сюда неожиданно и, естественно, в чем-то можете нуждаться. По поводу вещей – к Улу. Он поможет вам доставить в школу самое необходимое. Уточнение! Ограничение на каждого: восемь предметов. Считается абсолютно все. То есть брюки с брючным ремнем не один предмет, а два. И ручка с блокнотом – два. Это не моя прихоть, а древняя традиция ШНыра.

– А если я захочу слона? Слон тоже один предмет? – любознательно влез Даня и мгновенно получил исчерпывающий ответ:

– Слон – живое существо. Принудительная телепортация живых существ не поощряется!

Ужин завершился скомканно. Даня отыскал Ула и доставал его бесконечными вопросами: два носка – это сколько предметов: два или один? Калерия Валерьевна отбивалась от Фреды, требовавшей себе отдельную комнату, устав ШНыра и список изучаемых дисциплин.

– Комнату не обещаю. Краткий устав на двери. Если нужен полный, он от 1503 года и на латыни. Есть еще позднейший греческий перевод, – отвечала директриса.

– А русский? – наседала Фреда.

– Русский перевод был поручен Улу три года назад как облегченная курсовая для одаренных физически, – улыбнулась Калерия Валерьевна. – Поинтересуйся, когда он ее сдаст?

Ул напрягся.

– Работа идет полным ходом. Я уже создал в компьютере файл! – отрапортовал он.

– И вообще откуда здесь чудеса? – подозрительно осведомилась Фреда.

– Где ты видишь чудеса? Назови хоть одно! – потребовала Калерия.

– Ну, забор с обратным спрыгиванием, – стала загибать пальцы Фреда. – Маршрутка… Чудовище, глотающее людей.

Калерия сняла очки. Без них ее глаза казались беззащитными.

– Запомни раз и навсегда, дорогая моя! Чудо – это отступление от обычного порядка вещей, которое делает мир хоть капельку нравственнее. А если нравственнее мир не становится, это не чудо, а фокус.

* * *

Весь вечер новички провели в нудных подсчетах. Оказалось, восемь предметов на одного – чудовищно мало. Ботинки с носками, джинсы с ремнем и свитер – это уже пять. А если еще, допустим, расческа, зарядник для телефона и зубная щетка, то больше ничего и не закажешь. А ведь хочется что-нибудь и для души.

Пришлось вступать в сложные союзы и исключать все дублирующие предметы.

– Давай так: зубную пасту одну на всех, но самую большую – идет? – уламывал Сашка Влада Ганича.

Тот упорно мотал головой.

– Мне нужна своя!

– Ну хорошо? Тогда шампунь. Общий – идет?

– Мне нужен свой!

– И туалетная бумага тоже своя? – не выдержал Сашка.

Влад злобно оскалился. В конце концов, на него махнули рукой, и он раскачивался на стуле, пребывая в печали, что не может взять всего.

– Ты бы и в сотню не уложился! – сказал Даня.

Сам он заказал себе несколько книг и теперь мучительно колебался в выборе между комнатными тапками и толковым словарем.

Сашке надоело возиться со списком, и он отправился на «женскую половину» выяснить, нельзя ли и с ними как-нибудь скооперироваться. Кирюша увязался за ним. Ему было все равно куда идти, только бы к девчонкам.

– Давай распределять! – потребовал он по дороге. – Мне Лару, а тебе всех остальных!

Сашку умилила его щедрость.

– Ты уверен, что тебе не Лену? – спросил он.

– Да ну эту Лену! Она не в моем вкусе! Таких на три десятка двадцать штук. Я выбираю Лару.

– А Лена, по-моему, тебя выбрала, – заметил Сашка.

– Да кого она там может выбрать! Курица! Чтобы отвлечь женщину от вселенских страданий, достаточно сказать ей, что у нее юбка сзади испачкана! – фыркнул Кирюша, но все же приятно зарумянился.

Шагов десять он размышлял, а потом великодушно заявил:

– Ну хорошо. Я передумал. Мне Лару, Лену и… мм-м… ну так и быть… Рину.

– А Рина тебе зачем? – спросил Сашка, начиная заинтересованно разглядывать его подбородок.

– Да так… Она, конечно, конопатая, но сойдет, – неосторожно ляпнул Кирюша.

В следующую секунду его впечатали спиной в расписание. Сашка понял, что озверел, только когда со стенда полетели объявления.

– Ты что, псих? Псих, да? Лечись! – сказал Кирюша, прыгая губами.

Сашка, опомнившись, отпустил его, повернулся и пошел. Кирилл догнал его у комнаты девчонок. Еще в коридоре ощущалось, что в комнате идет напряженная писательская работа. На двери уже висела бумажка: «ОГРОМНОЕ СПАСИБО, что не забыли постучать!»

– Слушай, чудак-человек, чего тебе надо? Я же тебе Алису подарил! И Фреду! – крикнул он.

– Давай я Фреде скажу, что ты мне ее подарил. Вот порадуется! – предложил Сашка.

У Кирюши сразу улетучилось чувство юмора.

– Озверел? Шуток не понимаешь? – испугался он, хватая его за рукав.

Сашка постучал и толкнул дверь. Кровати были переставлены. Нижние ярусы затянуты покрывалами. Стол выдвинут на середину. За столом сидела Фреда и строчила: «Всякая лежащая не на месте вещь будет вышвырнута в окно! ОГРОМНОЕ СПАСИБО за понимание!»

Сашка искоса заглянул Фреде через плечо и стал высматривать Рину. Он как чувствовал, что она окажется на втором ярусе у окна. Вообще любопытно, что каждый выбирает место, максимально ему подходящее. Один даже в абсолютно пустой комнате найдет непросматриваемый уголок и устроится там уютно и тихо. А другой усядется в дверях и вытянет ноги, чтобы все об него спотыкались.

У девчонок Кирилл и Сашка пробыли недолго. Алиса с Фредой сразу начали орать, и парни оказались в коридоре скорее, чем смогли составить общий список.

– Кирюша, тебя мальчики не обижают? – спросила Лена, выглядывая за ними.

– Кого? Меня? – возмутился тот.

– А почему у тебя на спине написано, что семинар для средних шныров переносится? – поинтересовалась Лена, снимая у него со спины желтую самоклеющуюся бумажку со стенда.

Кирюша замычал что-то невнятное. Лену его мычание не удовлетворило.

– Следи, чтобы Кирюнчика не обижали! – велела она Сашке и вернулась в комнату.

Там Лара как раз внушала Рине:

– Видела, как Сашка на тебя посмотрел? У меня глаз-алмаз!

Рина пожала плечами.

–  В глазах маркиза появился лихорадочный блеск. Он сжал ее в объятиях. В ночи послышался треск ребер, – сказала она, захватила банку сгущенки и ушла кормить гиелу.

Кроме сгущенки, у нее был здоровенный пакет с куриными головами. Как-то, летом еще, после обеда Суповна придержала ее за локоть и затащила на кухню. В пару и брызгах кипятка метались дежурные и два постоянных помощника – Надя и Гоша. Четыре громадные раковины были забиты посудой выше головы.

– Не издохла еще твоя чудовищща? – гаркнула Суповна.

Рина зажалась. Первые недели она надеялась, что о гиеле будут знать человек пять, но, видимо, лучший способ сохранить тайну в ШНыре – назойливо пытаться доверить ее всем. Причем с кучей ненужных подробностей.

– Топить надо было, пока глаз не открыла! Ишь какая! – снова закричала Суповна.

Рина приготовилась бочком удирать из кухни, но тут Суповна нырнула под мойку.

– На вот отдай!.. Нехай себе подавится, чудищща твоя! – И она сунула Рине здоровенный кулек, из которого страшно смотрели куриные головы с желтыми клювами и кровавыми гребнями.

Рина, изучившая привычки своего гиеленка, прикинула, что если «ее чудовищща» и подавится, то исключительно от жадности.

И вот сейчас, с пакетом голов и куриных лап, она спустилась на первый этаж и у дверей ШНыра увидела Платошу. Главный романтик ШНыра сидел на подоконнике и гадал на кактусе, пинцетом выдергивая иглы. Глаза у него запали. Под глазами – синий пупырчатый ободок. Рина посочувствовала: еще бы, бегает за дачницами с веником гладиолусов. Умотается, а днем спит в пегасне на куче опилок.

– Привет! – сказал он Рине, слабо махнув ей рукой. – Куда бредешь, прекрасное дитя?

Рина засмеялась. Рядом с Платошей, восторженный и свежий, подпрыгивал Витяра. Маленький, лопоухий, встрепанный, он то орал, то плакал, то хохотал, то ляпал свою любимую «от-ты-дусю». Платоша и Витяра были неразлучной парой. Витяра любил Платошу до безумия и все за ним повторял.

Заметив Рину, Витяра метнулся к ней.

– Видела этого негодяя? – завопил он.

– Какого? – не поняла Рина.

Платоша с усталым лицом ткнул себя пальцем в грудь.

– Он обо мне говорит, – лениво пояснил он.

Витяра подпрыгнул.

– Этот гад меня из телефонной аськи снес! Я, правда, первым его убил, но я-то убирался! Есть разница? Скажи: есть?

– Ну да, – осторожно согласилась Рина.

Она зашагала по ставшей привычной дорожке. Вначале по основной аллее до старой березы со сдвоенным стволом. От старой березы – поворот налево и по опрозрачнившемуся парку до ограды. Чем дальше от Зеленого Лабиринта, тем подмосковнее становился лес. Если первые триста метров легко можно было встретить эвкалипт, кедр или японскую сосну с плоской вершиной, то ближе к ограде росли обычные березы и сосенки, среди которых изредка попадались выросшие дичком яблони.

По правую руку от Рины в березняке послышался треск. Кто-то, топая, шел в ее сторону. Не задумываясь, Рина нырнула за упавший ствол с вывороченным у корня пластом земли, легла на живот и притаилась. Между стволом и землей была небольшая щель, в которую Рина могла смотреть, насколько позволяла высокая трава.

Рина лежала и терпеливо ждала, разглядывая нерпь. Она смотрела и думала, сколько шныров носило ее нерпьдо нее. Видела царапины на литых фигурах и трещины на коже. Новым был только шнурок, но это понятно. Шнурок изнашивается быстрее всего.

– Сколько лет моей нерпи? Сто? – как-то летом спросила она у Яры.

– Больше. Последняя была сшита лет двести пятьдесят назад. Сейчас драконьей кожи не осталось. Ну, может, пару клочков где-то завалялось. Так что нерпейс каждым годом все меньше, – озабоченно отозвалась Яра.

– А бывшие шныры возвращают нерпи?

– Чаще нет. Да только им все равно толку от них никакого. Как только шныр присвоит закладку, нерпьу него больше не заряжается, – ответила Яра.

Дрожь почвы усиливалась. Десять секунд спустя Рина увидела огромные ноги, которые могли принадлежать только одному существу во всем ШНыре.

– Горшеня! – прошептала она.

Гигант вел себя загадочно. Через каждые несколько шагов он останавливался и, замирая, прислушивался. Рина прижалась лбом к березе, хотя и без того знала, что место, где она прячется, надежное.

Горшеня оказался так близко, что она могла бы, просунув снизу руку, схватить его за ступню. Постояв некоторое время у березы, Горшеня перешагнул через ствол и, не оборачиваясь, решительно направился к старому дубу. У дуба он лег на живот и припал ухом к земле между двумя толстыми корнями. Долго, очень долго лежал неподвижно, и только огромный рот растягивался от удовольствия.

Опасаясь, что, если она сейчас встанет, то он увидит ее в траве, Рина стала осторожно обползать березовый ствол. Как она ни старалась двигаться тихо, все же под локтем у нее хрустнула ветка. Горшеня рывком встал, быстро осмотрелся и, сделав несколько крупных шагов, исчез в чаще.

* * *

Рина была очень задумчива. Внешне это выражалось в том, что она монотонно бубнила под нос бессмысленное: «Бешеные ежики в чокнутом лесу ели-уплетали колбасу!»

Спрыгнув с забора в обратном направлении, Рина добралась до гаража. Если раньше ворот на нем не было, то недавно, когда стало ясно, что выросшая гиела вот-вот полетит, они с Улом нашли деревянную межкомнатную дверь и кое-как ее приладили.

– Лучше было бы не вешать. Только местных дразнить, – сказала Рина, прикинув, что деревянная дверь легко срывается ломиком.

– ЧУДО! былиин! Да не будет ничего! Только не забудь коснуться двери нерпью, – сказал Ул.

– А если забуду?

– Тогда звиняйте, дэушка!.. Окажетесь на высоте четырех метров над Истринским водохранилищем. А до дна там ближе, чем до берега.

Шагнув в сарай, Рина остановилась на пороге. Тотчас что-то здоровенное, размером с хорошего теленка, с силой толкнуло ее в плечи. Рина опрокинулась, теряя куриные головы. Липкий язык скользнул от подбородка до бровей. Рине показалось, что ее окунули головой в прокисший, дня три пролежавший мусор.

– Я тебя убью! Прикончу! – заорала она, отталкивая наглую тушу коленями.

Гиеленыш обиженно заскулил. Отплевываясь, Рина вытерла рукавом лицо. Молодая гиела ела с жадностью, рыча, хлопая крыльями и поворачиваясь к Рине спиной, как если бы не исключала, что та будет отбирать еду, которую сама дала. Порой Рине казалось, что гиела не чувствует вкуса, потому что глотает не жуя. Съесть же она могла все. Однажды Рина видела, как месячный детеныш в две минуты разодрал и слопал кирзовый сапог, найденный тут же, под полками.

Долгое время гиеленыш оставался безымянным. Рина не могла определить пол щенка, а давать имя, не зная пола, не рисковала. Пол определился только, когда на гиелу пришла взглянуть Суповна. К тому времени зверек был с хорошего бульдога и банки со сгущенкой разгрызал на раз-два. Сероватые бока меняли цвет. На них появлялись заметные подпалины. У взрослой гиелы отдельные островки сольются и станут темными полосками.

Увидев гиелу, Суповна первым делом скривилась и плюнула, выполняя извечный старушечий этикет.

– И родится жа такое!.. Лопатой ее надо было! Лопатой!

Гиеленыш оскалился и показал Суповне зубы, острые и мелкие как пила. Суповну они не устрашили.

– На хозяйку свою челюстями клацай! Кто ты там? Парень, девка?

Гиеленыш зарычал, капая слюной, для описания которой у Менделеева не хватило бы всей таблицы. Захлопал крыльями и заклокотал. В груди у него что-то кипело и булькало. В ноздрях лопались влажные пузырьки. Кожа на морде собралась складками.

– Эта ша такое? И ша ты сявку свою в гармошку собрал? – с негодованием гаркнула Суповна. – А ну переверни!

Рина крепко ухватила гиелу за основание правого крыла и рывком перевернула на спину. Суповна наклонилась. Гиеленыш продолжал клокотать, но как-то не злобно. От Суповны пахло уверенностью в себе, добротой и рыбой. И то, и другое, и третье гиеленышу втайне нравилось и заставляло его замирать.

– И то хорошо, что не девка! Парень!.. А все-таки лопатой было бы вернее! – заявила Суповна и ушла, вывалив гиеленышу полсумки селедочных голов.

В этих головах гиеленыш извалялся так, что Рина три дня не касалась его, зная, что иначе ее будут обходить в ШНыре по соседнему коридору. Гиеленок любил «распускать язык», запах у языка был соответствующий. Особенно после того, как Родион, подобрев, стал таскать ему дохлых кошек.

– Где ты их столько берешь? Случайно не стреляешь? – спросила как-то Рина.

– Очень надо! Только заряды переводить! – неубедительно ответил Родион, после чего в дохлых кошках наступил перерыв, зато Родиону в диких количествах стали попадаться дохлые вороны и галки.

– Иду тут по улице: смотрю – ворона валяется. Метров сто прошел – еще две. Ну, думаю: уж прет так прет!

Ул, которому Рина обо всем рассказала, посматривал на Родиона с подозрением. Он не забыл, как два года назад Родион отбил у собак в поселке полудохлую курицу и, пока все ждали благородного поступка по оказанию первой медицинской помощи бедной птичке, слопал ее вместе с Максом.

Рина назвала гиеленка Гавр. «Гауувррр!» – было единственным человеческим словом, которое произносил зверь в минуты максимальной сытости и довольства.

Глава 8
ХВАТАТЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ

Каждый человек – повторяющийся музыкальный мотив. Один: трам-парам! Другая: ти-ти-ти! Третий: кудах-тах-тах!

И еще всякий человек напряженно думает и додумывает одну и ту же протяженную по жизни и времени мысль. У одного это: «Я все выдержу! Всем помогу!» У другой: «Все равно все пропало. Я всегда буду несчастна». У третьего: «Меня не обманешь! Я сам всех надую!»

Человека ни в чем убедить нельзя. Любой ответ, который я ему дам, должен прозвучать в нем ДО моих слов.

Из дневника невернувшегося шныра

Окончательный список был готов ближе к полуночи. И, разумеется, нести его пришлось Сашке. Кирилл валялся в кровати в наушниках и даже лежа ухитрялся пританцовывать. Сашка порадовался, что спит не под ним, потому что кровать скрипела и грозила обрушиться.

Макар закрыл глаза, собираясь отключиться всего на одну секунду, и вырубился на всю ночь. Добрый Даня из жалости стянул с него ботинки. При этом из голенища правого выпали мужские часы с тяжелым серебряным браслетом.

– Смотрите, какая смешная привычка! Носит часы в ботинке! – радостно сказал Даня.

Влад Ганич цыкнул зубом (у него имелся дуплистый зуб с двойным корнем, который очень выразительно цыкал) и переложил бумажник из-под подушки в карман.

То, что Ул живет на чердаке, Сашка выяснил у попавшегося ему по дороге Рузи. Рузя пребывал в печали, и выражение лица имел не столько страдающее, сколько добровольно самозамученное.

Сашка поднялся на чердак. В щель под дверью пробивался свет. Он постучал. Открыл ему Афанасий. За спиной у Афанасия на табуретке сидел Макс и ковырял отверткой в шнеппере. Родион качался в гамаке и требовал у Макса перестать в него целиться.

– Ат… отстань! Он ры-разряжен! – заикался Макс.

– У тебя тетива натянута. Хочешь в меня отверткой пальнуть? Мне много не надо, я человек маленький… А тебе чего?

Сашка ответил, что пришел к Улу и принес список.

– Ул там! – Афанасий ткнул пальцем в темноту, где точкой горела электрическая лампочка.

Сашка пошел по чердаку, то и дело на что-то налетая. В грудь ему уткнулся крылатый скелет пега. Обогнув его, Сашка увидел Ула, который головой вниз, как летучая мышь, висел на балке и смотрел на него.

– Принес? Давай! – Ул протянул за списком руку и, не глядя, бросил его на гамак. – Тут от всех один?

– Ну, кроме девчонок и Влада Ганича. Он свой завтра принесет, – сказал Сашка.

Ему было непривычно говорить с человеком, чье лицо он видел перевернутым. Ул это, видимо, понял. Он раскачался на балке и с удивительной ловкостью упал, не страхуясь руками. Перекатился и вскочил.

– Не доверяет, значит? – поинтересовался он.

– Ну не то, чтобы не доверяет. Он у него на четырех страницах… пока… – сказал Сашка.

Ул усмехнулся.

– А вы-то сами уложились?

Сашка начал что-то отвечать.

– Короче, их так много, что их как бы нет! – догадался Ул и, не притворяясь избыточно вежливым, выпроводил Сашку за дверь.

– Спокойной ночи! – щеколда защелкнулась со звуком винтовочного затвора.

Афанасий стоял рядом с Улом и с ним вместе слушал, как Сашка грохочет по железной лестнице вниз.

– Неплохой вроде парень, – сказал он.

Ул кивнул.

– Возможно, и неплохой. Узнаем после первого нырка.

Родион снял нерпьи прошивал ее обтрепавшийся край суровой ниткой. Вместо наперстка он проталкивал иглу пятирублевой монетой. Драконья кожа была очень толстой.

– По мне, так после второго, – буркнул он. – Первый нырок показывает, устоял ли ты перед закладкой. А второй просто голая проверка на вшивость. Новизны уже нет, дурь повыжало, романтика сдохла, все болит, а надо впираться на пега и нырять.

– Кстати, слышали новость: Витяра отказался от нырков, – вспомнил Ул.

– Кто, Оттыдуся отказался? Он же неплохо н-нырял! Каждый раз чего-нибудь в-вытаскивал! – не поверил Макс.

– Кавалерия сказала: отказался и все. Правилами ШНыра это не запрещено. Ему даже не будут задавать вопросов, почему он это сделал. Он принял решение, – заметил Ул.

Родион поскреб колючую щеку.

– Чего-то многие отказываются. Платоша тоже недавно отказался. Гнилые какие-то эти средние шныры, – сказал он недовольно.

– Ну у Платоши другое. Носовое кровотечение при перепадах высоты… Чего ему, подушкой нос затыкать?.. А что теперь Витяра будет делать?

– Не знаю. Может, через время передумает и снова начнет. А нет – так в ШНыре и без того работы навалом. Кузепыч вон тоже от нырков когда-то отказался и без дела не сидит.

– Ку…кузепыч отказался от н-нырков? Т-ты т-точно з…з…з? – переспросил Макс, от волнения заикаясь сильнее, чем обычно.

– Пой, Макс! Пой! – посоветовал Родион.

Макс побагровел. Когда-то он, не подумав, брякнул, что в детстве бабушка заставляла его петь. А Родион это запомнил.

– Там что-то запутанное было с Кузепычем… – подал голос Ул. – От нырков отказался. Потом пчела у него погибла. Из ШНыра уходить хотел. Колбасило его не по-детски… Кавалерия уговорила его остаться на год, потом еще на год… В общем, он до сих пор тут.

– Но ведь пчела погибает только у тех, кто… – начал Родион.

Ул не дал ему закончить.

– Раз закладка Зеленого Лабиринта пропускает его за ограду, значит, шанс есть. Вначале теряется возможность прохода на двушку, потом гибнет пчела. Ограда ШНыра – последний бастион. В случае Кузепыча он выдержал приступ.

* * *

Отдав список, Сашка долго бродил по ШНыру. Ничего особенно интересного он не увидел, если не считать стены рядом со столовой, на которой висели десятка два трофейных боевых топоров, два лука и дюжина арбалетов. К сожалению, все было тщательно закреплено, и буйство любознательных ручек улеглось само собой.

Слегка разочарованный, Сашка вернулся на второй этаж. Когда он уходил искать Ула, длинный коридор был освещен. Теперь же все лампы погашены, кроме одной, дальней. Она горела далеко, у пятачка с теннисным столом. Свет отражался от белых стен, казавшихся сужающимся тоннелем.

Ощущая неясную тревогу, Сашка прошел метров десять.

– Ты умреш-шь! Пробил твой час-с-с! – услышал он глухое шипение.

Сашка остановился. Нервно огляделся. Его окружали глухие стены. Он сделал несколько осторожных шагов. И вновь в пустоте родился звук – едва различимый, похожий на шорох мертвых губ:

– С-с-с-смерть!

Теперь Сашка поймал направление звука. Он повернулся, вскинул руки, но… там оказалась лишь стена. Оштукатуренная и белая, она шла синеватой рябью, точно кто-то пытался пробиться к нему сквозь кирпич и штукатурку. Пока Сашка стоял неподвижно, все было тихо, но стоило ему сдвинуться хотя бы на сантиметр, голоса вновь просыпались. Много. Они доносились отовсюду, из глухих стен:

– Мне мозг… Мне глаза… а мне киш-ш-шки!

Сашка отшатнулся, ударился плечом о холодную стену.

– Вы кто? – крикнул он, паникуя.

– Замурованные ш-шшныры! Ты с нами заговорил, значит, ты наш-ш! – прошипел голос, и прямо из глухой стены на Сашку кинулась фигура с чем-то белым, занесенным над головой.

Сашка отпрыгнул, завопил от ужаса и, не задумываясь, ударил замурованного шныра в челюсть.

Ударить во второй раз Сашка не успел. Стены вокруг него взорвались. С разных сторон бросилось еще несколько фигур. Одна держала в руке страшный горбатый автомат. На запястье у другой вспыхнул ярко-алый контур льва. Сашку сшибли с ног, и всего за несколько секунд он превратился в обкрученную белым холстом мумию. Руки и ноги стянули так сильно, что он мог шевелить только пальцами и шеей.

Сашка лежал на полу, ворочал глазами и совершал все новые открытия: горбатый автомат вблизи оказался банальным шуроповертом, а один из нападавших – бритая девушка. «Замурованный шныр», которого он ударил, тяжело зашевелился и встал. Сашка узнал Вовчика.

Так вот в чем дело. Человек семь или восемь «средних» шныров стояли у стен, держа в поднятых руках простыни. Простыни были белые, и стены тоже. Уже в двух шагах при слабом освещении все сливалось в единый фон, и казалось, что воет и хрипит сама стена.

Бритая наголо девушка присела на корточки рядом с Сашкой и спросила добрым голосом:

– Гасморка мет? Гос не залит?

– Нет, а что? – не понял Сашка.

– А бо забохнешься! – заботливо сказала девушка, и на рот Сашки лег тугой прямоугольник пластыря.

Тот попытался отодрать его языком – бесполезно.

– Поднимайте! – велела девушка.

«Мумию» подняли. Мычащий Сашка оказался прямо перед Вовчиком.

– Теперь ты узнаешь, что такое «ночь новичка»! – с угрозой предупредил тот и потрогал челюсть.

Покачиваясь на несущих его руках, Сашка доплыл до конца коридора. Большеголовый парень, опознанный Сашкой как «кухонный Гоша», присел перед дверью на корточки и прильнул ухом.

– Дрыхнут! – шепнул он и потянул вниз ручку.

Восемь теней и один одушевленный кокон просочились в неосвещенную комнату. Сашка увидел синий квадрат окна, перечеркнутый сосновой веткой. Со второго яруса доносился могучий храп Макара. Сашку бережно опустили на пустую кровать и убедительно попросили не мычать.

В комнате уже кипела бесшумная работа. Маленький паренек с шуроповертом на несколько секунд присел перед ботинками Макара. Шуроповерт тихо зажужжал.

Влада Ганича бритая девушка тщательно пришивала через одеяло к матрасу, используя здоровенную цыганскую иглу. Даню скотчем примотали к кровати. На грудь ему осторожно положили батон докторской колбасы, зафиксировали ее по краям тем же скотчем и накрыли одеялом. Рядом, деловито трогая ногтем зубья пилы, застыл средний шныр.

Не просыпаясь, Даня заворочался, отчетливо сказал: «Ненавижу медленный интернет!» и сделал безуспешную попытку перевернуться на другой бок.

Вовчик заботливо, как любящая мамочка, положил себе на колени ногу спящего Кирилла и вставлял между пальцами бумажки. Закончив с бумажками, он извлек из кармана зажигалку и стал вращать колесико, ожидая, пока остальные тоже будут готовы.

– Внимание! Десять секунд! – шепнула бритая девушка.

Отодвинув от стены кровать, два человека встали по разные стороны. Взяв простыню за четыре угла, они подняли ее над Макаром и держали примерно в полуметре над ним.

Теперь все ждали только сигнала – им стало щелканье зажигалки Вовчика, который одним длинным движением руки поджег сразу восемь бумажек.

Сашка ожидал немедленного вопля, но Кирюша продолжал посапывать, во сне неуютно поджимая пальцы ног. Несколько секунд огонь спокойно разгорался. Сашке уже стало казаться, что он так ничего и не почувствует, но тут Кирилл завопил дурным голосом и, отшвырнув коленями одеяло, стал быстро вращать ногами, будто крутил педали. Чем быстрее он крутил, тем сильнее разгорался огонь.

– Лучше «велосипеда» только «ракета», но ужасно трудно стало доставать селитру! – с сожалением пробормотал Вовчик.

Крик Кирюши переполошил всех. Теперь можно было не скрываться. Парень с пилой немедленно принялся перепиливать Даню. Во все стороны летели клочья одеяла и ошметки колбасы. Даня орал, как раненый верблюд.

Два средних шныра помощнее трясли кровать Макара.

– Обвал! Землетрясение! Спасайся кто может! – надрывался Вовчик.

Ничего не понимая, Макар сел на трясущейся кровати. В комнате была мгла, освещаемая только горящим «велосипедом» Кирюши. Макара болтало из стороны в сторону. Над ним нависало что-то белое, четырехугольное. Державшие простыню шныры медленно опускали руки. Секунду спустя простыня коснулась лба Макара.