Текст книги "Пегас, лев и кентавр"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Три квадратных метра, свободных от зла! Рядом с охранной закладкой не может находиться ни один опекающий эльб. Уроды! Всю Москву изгадили! – бормотал Белдо, вспоминая принципы ШНыра и моргая от боли. Он знал, что это не его боль, а отраженная боль его эльба, но от этого ему не становилось легче.

К самой закладке знатный куровед приближаться не рискнул и, остановившись метрах в пяти, послал берсерка обшарить все вокруг столба и, если потребуется, разрыть землю. Берсерки довольно долго могли находиться у охранных закладок без особого вреда для себя. Возможно, потому, что эльбы их не опекали.

И тут, грубо оттолкнув старичка, Тилль вдруг на что-то прыгнул.

– Никогда такого не видел! Она исчезла мгновенно! О слиянии я даже не говорю! Как мы сможем взять то, к чему неспособны даже прикоснуться? – сказал Белдо.

– При желании возможно все, – таинственно ответил Гай.

Он ненадолго отлучился и вернулся с предметом, завернутым в платок. Под ним угадывалось нечто прямоугольное. Там, где ткань примыкала неплотно, Белдо видел поцарапанные медные углы, прижимавшие зеленое сукно.

– Подарок вашего предшественника. Видите, как я им дорожу?

– Ужасная смерть! – вздрогнув, отозвался Белдо.

– Однако в отваге ему не откажешь: на гиеле пытаться прорваться на двушку… – продолжал Гай.

– Ужасная смерть! – попугаем повторил старичок, не сводя глаз с рук Гая.

Гай сделал резкое движение. Под платком обнаружилась шкатулка с деревянной крышкой и ручкой изящной ковки.

– Ах-ах! Неужели это… – начал Белдо, мгновенно все угадывая, но по привычке кокетничая, чтобы доставить собеседнику удовольствие.

– Перехватчик закладок! Втянет любую, которая окажется поблизости! – сухо подтвердил Гай.

Он щелкнул ногтем по крышке и вручил шкатулку Белдо. Тот вцепился в нее, ощущая, как крышка вздрагивает под пальцами. Ледяная, она одновременно была и обжигающей. То становилась невесомой, то наливалась тяжестью, и тогда Белдо едва мог ее удержать.

– Никогда не открывайте шкатулку без нужды, Дионисий! – предупредил Гай. – Если рядом не окажется живой закладки, внутри шкатулки будет ваше сердце. Скромная плата за ложный вызов.

– Так там… – пугливо начал старичок.

– Навеки прикованный эльб, – подтвердил Гай. – Ваш предшественник, не совсем покойный Клавдий, любил эксперименты. Думаю, он и сейчас в них участвует. В том или ином качестве.

Белдо поставил шкатулку на стол и снова ее взял. В его движениях читалась птичья суетливость.

– И как нам оказаться рядом с бабочкой? – спросил он.

– Проявите воображение, Белдо! Что делают все бабочки?

Старичок вытянул губы трубочкой.

– Ну как же-с? Порхают, – сказал он нежно и застенчиво.

– Порхают – да! Но где? – сказал Гай.

– На цветах, – еще застенчивее сказал Белдо.

Рот Гая сполз на щеку, что происходило, когда он был особенно доволен.

– Тепло, – отозвался он. – Даже горячо! Вы мыслитель, Дионисий!

– Но в Москве немало цветов! Поставить берсерка у каждого нереально! – замученно отозвался старичок.

– И не надо. Для этой бабочки требуются особые цветы – живые закладки с двушки. К ним она и летит в первую очередь… Что, вы думаете, она делала на Воробьевых? А сейчас наверняка сидит на другой зарядной закладке! Знать бы только, на какой!.. – Рот Гая опять пополз куда-то, а лицо провисло.

– А если использовать ту, что мы нашли у горнолыжного спуска? Установить ее, спрятать рядом шкатулку и ждать? – предложил Белдо.

Гай погладил шкатулку.

– Нечто подобное я и предлагаю. Только считаю, что вероятность следует максимально увеличить. Подарите закладку с Воробьевых подопечной Долбушина. И пусть Тилль поспешит. Если бабочка не прилетит к закладке, она прилетит к девчонке, когда ее возьмут в оборот…

Всю обратную дорогу глава второго форта молчал. Обеспокоенный Птах временами бросал взгляд в зеркальце и видел хозяина, похожего на взъерошенную больную птицу. Рядом на сиденье лежало нечто укутанное в платок. Сомнения глодали Белдо и отплевывали кровавые куски души. Возможность попасть на двушкурастревожила старичка.

Дома Белдо длинным нехудожественным шипением отогнал метнувшихся к нему Младу и Владу и ушел в дальнюю комнату. Всю ночь там терзалась и плакала виолончель. Ей хотелось сказать что-то, чего никогда не говорил ее хозяин.

Глава 12
Фонтан Зеленого Лабиринта

Если ты свет, то и вокруг тебя свет будет разливаться и согревать других. Даже помимо твоей воли. Если же ты сам себе кажешься светом, а люди от тебя разбегаются и холодно им рядом с тобой, то, видно, в розетку ток не завезли.

Калерия Валерьевна

Вводная лекция для новичков

– Подумаешь, стена! Это Ульчик показушку устроил! Обычная телепортация – четыре секунды, а ускоренная – полсекунды. Правда, это опаснее, – хмуро пояснил кто-то.

Рина обернулась. Рядом стояла бритая Наста и дергала в ухе автоматную гильзу.

– У нас тоже кадр один вздумал перед девушкой выпендриться. Поднялся на двадцать третий этаж, разбежался и – в полете – цап за нерпь… – продолжала она.

– А нерпьбыла разряжена? – попыталась угадать Рина.

– Да не, почему? Заряжена! Но переместился-то он тоже на уровень двадцать третьего этажа!.. – цинично закончила Наста.

Придержав Бинта, Наста бесцеремонно сдернула Рину с седла.

– Круп не задевай! Укусит!.. Куда в крылья вцепляешься? Это тебе не поручни в метро! Родион бы увидел – нагайкой бы хлестнул!

Наста уже уводила Бинта, когда Рина поймала ее за плечо. Наста остановилась и выразительно посмотрела на ее руку.

– Тут пальцы чьи-то прилипли! – сказала она.

– Чего ты заводишься? – растерянно спросила Рина.

– Заводятся машинки!.. А я негодую! – отрезала Наста и исчезла в пегасне.

Рина осталась на месте, не зная, что ей делать.

– Ты на нее не обижайся! Она всегда на всех орет! – растягивая слова, сказал кто-то.

Рина увидела толстого флегматичного парня в красной лыжной шапочке. Парень сидел у лужи и вяло болтал в ней лопатой. Видно, у него была внутренняя установка поддерживать инструмент в чистоте.

– Почему? – спросила Рина, не зная, что спросить.

– Без понятия, – отозвался толстый парень и впал в вертикальную кому.

Рина подождала секунд десять, даже помахала у него перед глазами рукой, однако парень не шевелился. Даже зрачок и тот не сокращался. Она обернулась и пошла к ШНыру.

– А какая у нее коса была! Толстая, как канат, – мечтательно произнесли за ее спиной.

Рина повернулась.

– У кого коса? У Насты??? А зачем она…

– Без понятия. – Толстый парень неохотно встал и, волоча за собой лопату, утащился в пегасню, из которой уже две минуты кто-то орал дурным голосом: «Рузя-я-я-я!!! Рузя-я-я-я!!! Ты где прилип?!!»

Ул вернулся вечером. Живой, только прихрамывающий и исцарапанный. Рина решила, что он ранен, но все оказалось куда менее романтично. Телепортировав на Воробьевы горы, Ул как-то позабыл, что они имеют склон, а склон – естественные перепады высоты. В результате некоторое время ему пришлось сглаживать перепады своей курткой.

Белдо с Тиллем к тому времени уже уехали. Зарядную закладку они увезли с собой. Только гиелы кружили в небе. Так высоко, что казались с земли точками. Теперь, когда закладки не было, ничто не могло им помешать.

Пока Ул отсутствовал, Рина в ШНыре наткнулась на Афанасия. Молодой человек, похожий на принца, путешествующего с розой в кармане и скворцом в клетке, жизнерадостно оглядел ее.

– А это кто у нас? Трехжелательная фея? Русалка после хирургического вмешательства? Ничего… ноги сделали терпимо! А то обычно запарывают! – сказал он весело, но как-то не… в общем, Рина уловила, что за ней не ухаживают – ее задирают.

Не успела Рина собраться с мыслями и парировать, как со стороны лестницы кто-то насмешливо произнес:

– Дорогой мой, не хочу навязывать вам свое мнение, но читайте литературу! Русалок на весь земной шар осталось три дюжины. А последняя трехжелательная фея умерла от скуки, исполняя однотипные желания.

Ошеломленный Афанасий обернулся, увидел Калерию Валерьевну, и желание шутить скончалось в страшных судорогах. Он явно не сунулся бы к Рине, если бы додумался вовремя повернуть голову.

– Афанасий, вспомни: какой ты был, когда тебя привела пчела? – укоризненно продолжала Кавалерия. – Скромнейший молодой человек, краснеющий как брюква! «В контексте гипертекста», усики в три волосинки, лезущие в рот, и мания величия в запущенной форме!

Афанасий побагровел. Заметно было, что сравнение ему не польстило.

– Калерия Валерьевна! Я сто раз просил! – сказал он, подпрыгивая.

– А не надо было! По логике вещей: лучший способ, чтобы кто-то что-то делал, – регулярно умолять его этого не делать! – безжалостно сказала она.

Взгляд, полный укора. Недавний агрессор превратился в кролика.

– Калерия Валерьевна!!! У нас в лицее все были такие! Должен же гуманитарий чем-то отличаться от технаря? И вообще кто раньше взрослеет – тот скорее спивается, – сказал он жалобно.

Кавалерия победоносно улыбнулась, принимая капитуляцию.

– Ну хорошо! Ты меня убедил. Отведи ее в столовую. Трехжелательных фей тоже надо кормить!

Афанасий вздохнул и потянул Рину на рукав.

– Ну потопали… – сказал он.

Рина послушно пошла за ним. С Афанасием ей было легко. Она как-то сразу ощутила, что и дуться он долго не сможет, и вообще он такой, какой есть.

– А какие однотипные желания? – спросила Рина.

Афанасий непонимающе оглянулся на нее.

– А, эти! У женщин обычно всякая романтика, которая в лучшем случае заканчивается коляской, а в худшем не заканчивается вообще.

– А у мужчин?

– У мужчин два: «Хочу много денег!» и «А-а! Вытащите меня из грузовика с мелочью!»

Рина засмеялась. Афанасий тоже засмеялся.

– Как она меня отделала?! Это мы называем атакой Кавалерии! – сказал он.

Они спускались по лестнице со второго этажа на первый. Здесь лестница заканчивалась, но вниз еще зачем-то уходили ступеньки три. За ними была глухая стена.

– А там что? – спросила Рина.

Афанасий ущипнул себя за верхнюю губу. Рина вспомнила шутку Кавалерии про гуманитарные усики «в три волосинки».

– Вообще-то сюда только после первого нырка водят, – сказал он виновато.

– Ну пожалуйста! – сказала Рина голосом, предназначенным для таяния снегов и мужских сердец.

Афанасий уступил, хотя и без энтузиазма. Он подошел к стене и коснулся ее нерпью. Открылись сбитые ступени, мало похожие на типовые лестничные пролеты ШНыра.

– Давай скорее, а то в стене завязнешь! – предупредил Афанасий.

Рина пугливо прошмыгнула.

– Я не знала, что у ШНыра есть подвал!

– Это не у ШНыра есть подвал. Это у подвала есть ШНыр! – загадочно отозвался Афанасий.

Что он имел в виду, Рина сообразила через минуту. Все это время они безостановочно спускались. Лестница становилась уже. Теперь они шли, пригнувшись, один за другим. Рина мерзла. Сырость просачивалась в рукава. Площадок, где можно было отдохнуть, не встречалось: вылизанные временем ступени ввинчивались под землю спиралью.

Афанасий перемалывал кости Кузепычу, который из экономии отказался проводить сюда электричество, сделав ставку на коптящие факелы, магия которых от времени давала сбои.

Рина уже заметила, что ругать Кузепыча в школе было общей привычкой. Когда встречались двое знакомых, не знавшие, о чем поговорить, обычно возникало неловкое молчание. Можно поболтать о погоде, но слишком глупо, и после короткой паузы собеседники вспоминали о существовании Кузепыча.

Внезапно лестница закончилась, и Рина поняла, что они стоят в широком и высоком тоннеле. Под ногами она ощущала неровность массивных камней. В подвале относительно современного здания это было странно.

– А откуда здесь брусчатка?

– Понимаешь, если человек поменяет ушанку на кепку – это еще не означает, что перед тобой два разных человека, – весело перебил Афанасий.

– То есть ШНыр тут давно, он под землей, а двухэтажный блок наверху – кепка? – сообразила Рина.

Афанасий хмыкнул в темноте.

– Точно! Раз в сто лет «кепку» сносят и отстраивают что-нибудь посвежее, чтобы внимания особо не привлекать. Жить-то все-таки приятнее на солнышке, а не в подземелье… Кошмарно мы относимся к историческим памятникам, не правда ли?

– А тут? Внизу?

– Тут все остается как было.

– А подвалы большие? – спросила Рина.

За шиворот Афанасию сорвалась большая капля. Ему это не понравилось, и он поднял воротник куртки.

– Смотря с чем сравнивать. Как-то мы с Улом спускались четыре часа. На большее нас не хватило. Родион – тот однажды почти сутки спускался и тоже не выдержал – назад повернул. Говорит, кислорода почти не было – спички не горели, и холод жуткий… Ну вот мы и пришли!

Афанасий снова коснулся стены нерпью. В лицо Рине ударил свет – такой яркий, что она, успевшая привыкнуть к полумраку, вынуждена был зажмуриться.

Открыв глаза, она поняла, что стоит в пещере, вырубленной некогда в сплошной скале. Вдоль стены на десятки шагов тянулись деревянные манекены, на которых висели куртки. Их было множество – часто изрубленные, обгоревшие, простреленные из арбалетов. Почти у всех – цветы, но больше всего их у крайнего пустого манекена. Тут их целое море, и большинство свежие.

– Кому это столько? – удивилась Рина.

Афанасий кашлянул.

– Одному хорошему человеку. Не вернулся из нырка, – объяснил он, отворачиваясь.

– А почему без куртки?

Афанасий молча посмотрел на ту куртку, что была на Рине. Она почувствовала, что ей надо отрезать язык.

– Это зал памяти, – сказал Афанасий. – Первым курткам тут лет четыреста. Если манекен пустой, значит, судьба шныра неизвестна.

Рина пошла вдоль бесконечного ряда курток. Было заметно, что за ними кто-то регулярно ухаживал, хотя запах отсыревшей кожи все равно ощущался.

– А там что? – спросила она, останавливаясь перед низкой каменной дверью, утопленной в нише. Среди мелкой вязи виднелось изображение единорога.

Афанасий помедлил с ответом. Рина ощутила, что, приводя ее сюда, он совершенно забыл об этой двери.

– Туда не пройдешь! Может, только Кавалерия, и то я не уверен, – быстро пояснил он и в доказательство коснулся камня своей нерпью.

Рука прошла насквозь, сам же Афанасий остался с этой стороны. Дальше локтя, где заканчивалась нерпь, плита его не пустила.

– Почему? – спросила Рина.

– Здесь «хранилище несвоевременных закладок», – сказал Афанасий. – Это еще до кодекса было, когда тащили все закладки подряд. Не понимали, что опасно брать то, что тебе не по силам. Народ застревал в болотечерез раз. До трех нырков доживал только один из десятка.

– Как это «несвоевременных»?

– Ну, опасных, от которых вреда может быть больше, чем пользы. Например, горящая ветка, которая испепелит любого человека, совершившего хотя бы один дурной поступок. Даже на уровне мысли. На нее даже смотреть нельзя.

– А что? Отличное оружие против ведьмарей, – заметила Рина.

– Думаешь? – хмыкнул Афанасий. – А ты не совершила хоть одного дурного поступка? И дурных мыслей у тебя не было? Так как же ты ее возьмешь?..

Рина притихла, быстро проигрывая в голове разные варианты.

– Или закладка, которая исполняет истинные желания, – увлекаясь, продолжал Афанасий. – Не те, которые у тебя есть по твоему мнению, а настоящие. Ты, например, думаешь, что хочешь блага всему человечеству, а на самом деле стремишься поужинать и чтобы все от тебя отстали. И вот оказываешься на одинокой скале в Ледовитом океане с колбасой в руке… Или тебе кажется, что ты влюблен как-то по-особому, уникально, как всем остальным жалким человечкам и не снилось, а на самом деле это мелкий эгоизм и хочешь ты того же, чего любая собачка мужского пола. И вот ты становишься такой собачкой, привязанной за заднюю лапу где-нибудь у китайского ресторанчика.

Про собачку Афанасий сказал с какой-то болезненной иронией, точно адресовал пример и самому себе.

Рина оглянулась на пустой манекен, окруженный цветами.

– А почему тогда Ул не… – начала она.

– Нет, оживить она бы не смогла, – безошибочно угадал Афанасий. – У закладок тоже есть ограничения.

Рина кивнула. Шагах в трех от каменной плиты в нише она заметила занавешенное мешковиной зеркало. Большое, в старинной раме. Удивляясь, почему зеркало закрыто, она шагнула к нему, протягивая руку.

– Не надо! – завопил Афанасий, но Рина уже приподняла мешковину.

Верхняя четверть зеркала была отбита наискось, с захватом правого угла. Под мешковиной лежал густой свалявшийся туман. В тумане что-то вяло и медлительно шевелилось. Рина скорее угадала, чем увидела, человеческий силуэт. Неуклюжий, точно облепленный глиной, он пробирался к ней сквозь трясину тумана.

Все это продолжалось от силы две-три секунды. Афанасий дернул мешковину и, схватив Рину за плечо, развернул лицом к себе.

– Ты что, глухая? Я же тебе кричал! Ты что-нибудь видела?

– Нет, – сказала Рина.

– Точно ничего? – удивился он.

– Ну, фигуру.

– Чью? – быстро спросил Афанасий.

– Не знаю. Просто фигуру.

Афанасий недоверчиво вгляделся в нее и облегченно вздохнул.

– Ну и ладушки… Не говори никому, что заглядывала в зеркало. Тебя, может, и не убьют, но меня точно.

– А что я должна была увидеть?

– Раз ничего не увидела – значит, ничего и не надо было! – Афанасий окончательно расправил мешковину. Теперь под ней скрылась и нижняя рама.

Рина поспешно соображала. Кое-что уже прорисовывалось, но все равно в той системе, которую она для себя выстроила, оставались пробелы.

– А что такое болото? – спросила она.

Афанасий напрягся.

– Откуда ты знаешь про болото?

– Ты сам сказал: «Народ застревал в болотечерез раз».

– А, ясно!.. Задохнувшийся мир между нами и двушкой.В болотеживут эльбы, – кратко пояснил Афанасий. – Всё! Потопали отсюда!

Он коснулся стены нерпью, и потянулась бесконечная лестница. Рина насчитала триста десять ступеней, после чего нерпь вновь вспыхнула и, пройдя сквозь стену, они оказались на первом этаже ШНыра.

* * *

Афанасий привел Рину в низкий зал с кирпичными колоннами и длинными столами в несколько рядов. Когда они появились, обед был в самом разгаре. Рина не увидела ни одного свободного места.

– Похоже, со шнырами посадить тебя не получится. Сиди пока с персоналом! А осенью, когда появятся другие новички, что-нибудь придумаем, – пообещал Афанасий и подтолкнул Рину к отдельно стоящему столу, рядом с каким-то парнем.

Незанятого стула для нее не оказалось, и Афанасий ловко свистнул занятый у привставшего Вовчика.

– Эй! Это что, норма? Это мой! – завопил Вовчик.

Афанасий вскинул брови.

– Твой? Чем докажешь? Чек из магазина у тебя сохранился? – поинтересовался он.

Вовчик, бормоча, отошел. С Афанасием он предпочитал не связываться. Старшие шныры – Макс, Родион, Ул, Афанасий – держались вместе и всегда помогали друг другу. Средние шныры, к которым относился и Вовчик, отлично это понимали.

Человек, обидевший старшего шныра, потом всегда ходил, озираясь, и ждал неприятностей. Способов отомстить существовало море. Например, они могли подложить в куртку или ботинок провинившегося намазанную клеем хвоинку с двушки, которая здесь, на земле, весила килограммов пять. Причем вес набирала не сразу, а постепенно. Найти такую хвоинку в складках одежды непросто, куртки же Калерия требовала непременно надевать на каждое дежурство.

Или подлить в чай пару капель воды из маленького озера перед первой грядой. Зубы после нее меняли цвет до семи раз в день, избегая только белого. Или подбросить расческу из выросшего на двушкедуба. У человека, который хоть раз ею воспользовался, волосы начинали отрастать на метр в день, обвивая любую твердую опору, рядом с которой оказывались.

– Напрасно ты этот стул взяла. Вовчик на тебя взъелся! Теперь точно добавит тебе пепла в чай, – сказал Рине кто-то, когда Афанасий отошел.

Она обернулась и увидела, что это ее сосед. На белой майке краснела надпись маркером: « Тут бьется сердце Гоши! Грязными руками не трогать!»

– Какого еще пепла? – не поняла Рина.

– Из шерсти пега, – пояснил Гоша, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. – Будешь неделю трещать гекзаметром или онегинской строфой. Или ляпнешь Кузепычу: «О закрой свои бледные ноги!»

Рина хотела вскочить, чтобы вернуть стул, но Гоша махнул сосиской, показывая, что это уже не актуально.

– Да ладно, расслабься! Может, и не сделает ничего. Давай знакомиться!.. Пчела выбрала меня по заслугам. Мой прадедушка был первым убитым во Второй мировой войне. Прапрадедушка – первым убитым в Первой мировой войне. Его отец был застрелен на Балканах, а его прадеду оторвало голову французским ядром на Бородинском поле. Такая у нас историческая миссия – быть первыми убитыми.

Рина озадачилась, не зная, верить или нет.

– И… – подсказала она осторожно.

– И поэтому меня даже на патрулирования не пускают! По четным дням я мою котлы, а по нечетным – помогаю в пегасне! – ответил Гоша, сохраняя подмигивающий вид при полном отсутствии подмигивания.

Из кухни, держась за поясницу, вышла широкоскулая старуха, мощная, как гренадер, и стриженная ежиком. Лицо у старухи было точно сложено из разных овощей и фруктов. Нос – свекла. Глаза – спелые черешни. Подбородок и щеки – три примыкавших помидора, причем подбородок из них – самый зрелый.

В столовой сразу стало так тихо, будто где-то поблизости родился целый милицейский взвод.

– Ухожу я! Сил моих больше нету! Никто не помогает, все только жрут! – громко закричала старуха, никуда не уходя, а оставаясь на месте.

За старухой хвостом ходила сегодняшняя дежурная – девушка очень высокого роста. Длинноволосая, в светлой водолазке. Своего роста ей казалось недостаточно, и она носила еще и огромные каблуки.

– В чем дело, Надя? – шепнул ей Гоша, вовремя пригнувшийся под скатерть.

– Она мне ничего не дает! Даже картошку чистить! – пожаловалась девушка. У нее был взгляд человека-лани, которая из своей беспомощности сделала оружие массового поражения.

– Кто так чистит?.. Чтоб в тебе самой глазки появились, дылда криворукая! Чтоб тебя в гроб в сапогах-скороходах положили! – накинулась на нее старуха и, всплеснув рукой, будто метала гранату, исчезла на кухне, где все бурлило, шкворчало и дымилось, как в преисподней.

Надя издала душераздирающий стон.

– Кто это? – спросила Рина.

– А ты не знаешь? – удивился Гоша. – Легендарная Суповна, племянница нибелунгов и наша мать-кормилица! Кузепыча и Калерию она знала младенцами, хотя документально это не подтверждено.

Девушка на каблуках некоторое время страдала на пороге кухни, а затем грустно и мучительно, как плененный призрак, повлеклась за Суповной.

– Интересно, кто будет ее мужем? Баскетболист небось какой-нибудь? – не удержалась Рина.

– Это навряд ли! – отозвался Гоша. – Скорее прыгающий гномик. Подпрыгнул, поцеловал в щечку, снова подпрыгнул, поправил колпачок, взял за ручку и повел в загс.

Рина вдохнула гречку и закашлялась.

* * *

После обеда возвращаться в комнату Рине не хотелось. Она побродила по Зеленому Лабиринту, но так и не нашла прохода в центральную часть. А тут еще поблизости послышался скрипучий звук. Она увидела огромную фигуру, которая, раскачиваясь, медленно брела по Лабиринту в ее сторону. Заметив Рину, фигура растянула в ухмылке беззубый рот и через кустарник протянула к ней бесконечную руку. Пальцы – а их было всего три, коротких и толстых, – почти коснулись ее волос.

Рина завизжала, пригнулась и, не разбирая дороги, кинулась бежать. Кустарник хлестал ее по лицу. Несколько раз она влетала в переплетения колючек, куда-то сворачивала, снова утыкалась в тупик. Мелькали декоративные арки, белели каменные скамейки под плакучими ивами. Жались к земле выстриженные из самшита кошки, пуделя и миниатюрные башни.

Фигура двигалась медленно, размашистыми шагами, будто на ходулях, но почему-то не отставала. В какую бы сторону Рина ни бежала, брюхатый гигант всякий раз возникал рядом.

Поняв, что, пока он видит ее сверху, ей не убежать, Рина опустилась на четвереньки и поползла вдоль кустарника, часто меняя направление. Она слышала, как фигура грузно поворачивается и что-то непрерывно бубнит.

– Пузо… пузо… голод… – различала она.

В какой-то момент великан, отделенный от Рины одним только рядом кустарника, оказался совсем близко. Он ворочался и осматривался, изредка наклоняясь и опираясь на длинные руки. Рина животом прижалась к земле. Сердце стучало так, что ей казалось, будто его удары передаются камням. Когда великан удалился, она вскочила и помчалась со всех ног.

Едва живая от страха, Рина вырвалась из Лабиринта, пронеслась через поляну и влетела в синий улей. Нырнула за него, присела, осторожно выглянула. За ней никто не гнался. Рина успокоилась и рискнула выпрямиться.

Плоская крыша улья горела на солнце, как новый медный самовар. Тяжелые, точно распыленным золотом обрызганные пчелы чистили крылья и лениво переползали друг через друга. Изредка то одна, то другая отрывалась и улетала, а ее место занимала другая.

За спиной у Рины кто-то кашлянул. Решив, что это опять гигант, Рина взвизгнула и, споткнувшись об улей, перелетела через него. Сосновая хвоя спружинила под ее лопатками. Рина лежала и, уже зная, что поймана, скользила глазами по чему-то бесконечно клетчатому.

Ей понадобилась чуть ли не минута, чтобы понять, что это всего лишь юбка. Над ней склонилась Калерия Валерьевна. Некоторое время она с укором созерцала Рину, после чего перебросила Октавия из одной руки в другую, поймав его за ручку на шлейке.

– Никогда не думала, что мой кашель сносит людей с ног! Однако это факт! Имей в виду и страшись! – сказала она собаке.

– Ауууум! – отозвался Октавий и завилял хвостом. Хвостом он вилял мерно и рассудительно – как автомобильным дворником.

Заметив, что улей упал, Калерия Валерьевна подняла его. Золотые пчелы мгновенно поднялись и густо облепили ее лицо, одежду, руки. Казалось, на директрису ШНыра накинули живой ковер. Под покрывалом она ощущала себя вполне комфортно, хотя у нее только и видны были, что глаза и торчащий хвостик задиристой косички. Отмахивалась она только от пчел, лезущих ей в рот.

– За мной кто-то гнался. Только что! – сказала Рина.

Калерия Валерьевна сдвинула очки на кончик носа.

– В ШНыре? Здесь не может быть посторонних!

Рина оглянулась на Лабиринт.

– Громадный человек! Рот как у жабы. Узкоплечий. Руки тонкие, длиннющие. Живот огромный, – торопливо заговорила она.

– А! «Голова глиняная, пузо голодное»? – улыбнулась Кавалерия. – Тогда это Горшеня. Ты очень его огорчила, не позволив себя сожрать. Его внешняя жизнь бедна событиями.

– Откуда он взялся?

Ответом Рине было великолепное пожатие плеч.

– Сейчас уж и не скажешь. Думаю, кто-то из первых шныров развлекался. Достанут закладку с зашкаливающими запасами магии, ну и… Кодекс тогда еще только складывался.

– Спросить можно? – решилась Рина, глядя на улей.

– Можно попытаться! – уточнила Калерия.

– Может такое быть: золотая пчела позвала человека в ШНыр, а он здесь не удержался? Выходит, по ошибке позвала? – спросила Рина.

Тонкая косичка Кавалерии хлестнула тигриным хвостом. Рина торопливо улыбнулась своей самой лучшей, самой обезоруживающей улыбкой. У каждой девушки есть такая в запасе. Правда, действует она в основном на мужчин. Кавалерия не была мужчиной, и улыбку постигла судьба «Титаника».

– По логике вещей – а у меня все в порядке с логикой! – пчела зовет тех, кто нужен ШНыру, – отчеканила Кавалерия. – Но в другое важное понятие она не влезает.

– В какое?

– Хочет человек или не хочет. Другими словами: если ты повернешься к ШНыру спиной, ШНыр не будет на трясущихся лапках забегать вперед, чтобы заглянуть тебе в лицо.

Рина попыталась если не осмыслить эту максиму, то хотя бы запомнить.

– А у меня почему нет пчелы? – спросила она.

Кавалерия аккуратно оторвала от покрывавшего ее шевелящегося ковра одну пчелу и пересадила на плечо Рине. Она ощутила литую, необъяснимую для насекомого тяжесть. Правда, длилось это всего секунду. Пчела поднялась и вернулась на прежнее место.

– Не хочет, – сказала Рина. – Но отчего? Что во мне не так?

Кавалерия коснулась ее непослушных волос.

– Хотела бы я знать. Но все же внутрь ограды ШНыра ты проникла, а это уже немало. Идем, пока у меня есть время, я покажу тебе фонтан!

Рина опасалась, что они встретят в Лабиринте Горшеню, но гигант куда-то исчез. На влажной земле, начиная от Лабиринта, глубоко отпечатались следы, ведущие к лесу.

– Так вот и рождаются нездоровые легенды, – вполголоса сказала Кавалерия и с удовольствием потрогала ладонью мелкие блестящие листья самшита. Она гладила самшит дружески, как большую собаку или лошадь.

Затем, все еще покрытая пчелами, Кавалерия быстро пошла между тугими сплетениями лавра, акации и можжевельника. Поначалу Рина пыталась запоминать повороты, но потом поняла: бесполезно. Три-четыре шага по прямой, и вновь начинались петли. Чаще всего лабиринт закручивался по улитке, как круговой перекресток, и выбирать приходилось не из двух вариантов, а из трех-пяти.

«Странно, что Горшеня не перешагивал через кустарник. Только руку тянул», – внезапно поняла Рина.

– Перешагнуть нельзя. Сократить путь тоже. Но все равно защита Лабиринта не в этих петлях, – сказала Кавалерия, не оборачиваясь.

Внезапный проход в зарослях акации, обвитая колючим шиповником арка – и перед Риной оказалась клумба с пылающими хризантемами. В центре клумбы – огромный старый камень. По резным бороздкам медленно стекает вода, сочащаяся из отверстия в верхней части.

Рина еще издали ощутила, что камень не горячий, а равномерно теплый. Как остывающая гранитная набережная, когда идешь по ней в сумерках после жаркого дня. Вглядевшись в камень зоркими глазами человека, отчисленного из четвертого класса художественной школы за попадание банкой с водой в местную сплетницу, Рина ощутила неполноту камня. Ровный и закругляющийся с одного бока, с двух других он был выщерблен. Края почерневшие, с особым запахом. Было заметно, что когда-то глыба была гораздо больше, но потом молния или сильный удар раскололи ее на три неравные части.

– Одна здесь. А другие? – спросила Рина.

Калерия внимательно посмотрела на нее.

– Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но счастье не столько во многом знании, сколько в своевременном, – заметила она.

Рина шагнула к фонтану, но он остался на прежнем расстоянии. Она сделала еще шаг… и еще три… и еще пять. Под конец она бежала к фонтану со всех ног. Ее как будто ничто не удерживало, но расстояние не сокращалось. Казалось, нужна вечность, чтобы преодолеть эти несчастные два метра.

Кавалерия стояла у самого камня, касаясь его рукой, и смотрела на нее.

– Он меня не подпускает… – сказала Рина изумленно.

– А что ты сделала для того, чтобы он подпустил? – спокойно отозвалась Кавалерия.

– Ничего.

– В том-то и дело. Всякий раз, когда я тут бываю, вспоминаю одну легенду, – продолжала Кавалерия. – Говорят, миссия ныряльщиков состоит в том, чтобы воссоздать здесь, в нашем мире, один-единственный дом. Дом из детской мечты – со скрипучим крыльцом, креслом-качалкой, цветами на террасе и длинной прямой лестницей на второй этаж. А вокруг – сад, залитый солнечным светом. С яблонями, с боярышником у забора, со старым рассохшимся скворечником на шесте.