Текст книги "Последняя тайна земли"

Автор книги: Дмитрий Биленкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Дмитрий Биленкин
Последняя тайна земли

* * *

В пронзительном свете науки, в палящих лучах её интегралов и лазеров тайны Земли исчезали, как клочья тумана в разгаре дня. Миражем развеялась Атлантида, истаял след “снежного человека”, каталоговую этикетку обрёл “морской змей”, любое место на поверхности планеты уподобилось странице раскрытого учебника.

– И тогда спохватились… – пробормотал старик.

– Что? – не понял мальчик.

Старик протянул руку в простор синевы и выси. Ветер с гор задувал в лёгкие, отмахивал пряди седых волос, и темно врезанный в распах неба прочерк лица казался летящим туда, где выше ветра вставали кручи камня и льда. До них было много часов пути, и все равно их громада так спорила с небом, что редкие и быстрые в нем облака виделись сорванными с круч покровами снежной метели.

– Это там, – сказал старик.

Теперь мальчик понимающе кивнул. Пошевелился, чувствуя, как проворные касания ветра охватывают его под одеждой. Хотелось зябко поёжиться, но старик стоял в распахнутой куртке, возвышался, выставив туго обтянутую свитером грудь, и мальчик тоже расправил плечи, крепче упёр башмаки в суровый камень перевала.

Так они простояли не одну минуту. Пламенное в густой синеве солнце отбрасывало узкую, неподвижно-прямую тень старика. Кому или чему он так противостоял? Ветру, холоду, выси? Самому себе?

Вопрос не сложился в уме мальчика, но потревожил его сознание, как вид распахнутого пространства, как скрытый вызов дали, все то, перед чем он был мал. Хотя ни о чем таком он не думал, зрение примеривалось к алмазно-блещущим вдалеке зубцам, искало в них слабину, и режущая ветер фигура старика подспудно укрепляла это неясное желание потягаться с тем, что как будто выше человеческих сил.

– Жизнь – это преодоление, – снова пробормотал старик. – А если преодолевать нечего? Незачем? Поздно?

– Дед, ты о чем? Тот усмехнулся.

– Соображаю, как не протереть при спуске штаны, – сказал он совсем другим тоном. – Круто, и как бы нам не заскользить на пятой точке.

– Дед, вот ты всегда так! Говоришь загадками, а как что – отшучиваешься.

– Просто я привык к языку природы.

– Она не шутит.

– Это ещё как сказать… Только ухватишься за истину, думаешь; все, обрёл, – а тут тебе парадокс, маленький такой, язвительный, и ты снова стоишь дурак дураком. Чувство юмора, оно, думаешь, откуда? Защитный рефлекс! Ладно, дружок, пошли, сверзимся, не ночевать же на перевале…

Он повернулся к спуску. Мальчик не без сожаления, что разговор оборвался, двинулся следом.

Научившись лет семь назад работать с домашним компьютером и соответственно с Центральным искинтом, он, подобно многим своим сверстникам, вскоре отвык обращаться к взрослым со сложными вопросами, ибо машина отвечала в том же духе, что и они, только надёжней, полнее, чётче. “Это так, а это не так, потому что… То-то объясняется тем-то и имеет такую причину… Это пока неизвестно, есть ряд гипотез…” Взрослые сами и для себя создали этого советчика, так как не могли все точно помнить и знать, а он мог, в чем мальчик и убедился! К тому же искусственный интеллект всегда был в ровном настроении, и общаться с ним было так же удобно, как спать на мягкой подушке.

Не то что с дедом! Но именно его хотелось расспрашивать бесконечно. Не потому, что тот знал нечто особенное, искинту неизвестное, а потому, что думал как-то необычно.

Однако в городе у деда всегда масса неотложных дел, и мальчик охотно согласился с его внезапным предложением отправиться к Аттеку, “просто так”, как выразился дед. Это “просто так” было прелестно и чуточку сомнительно, поскольку взрослые, исключая, пожалуй, маму, в любом деле и даже развлечении, как мальчик давно убедился, обязательно преследовали какую-то цель. Была ли она у деда? Пока они просто брели как заблагорассудится, ночевали где придётся, не спеша приближаясь к “заповеднику тайны”.

Зато теперь обоих словно намагнитило нетерпением. Бесконечные спуски и подъёмы, пустяковые для альпиниста, не были лёгкими ни для старика, ни для подростка, так что, несмотря на частые привалы, к концу дня вымотались оба. Но по-разному. Там, где старик делал одно движение, мальчик делал три, причём все движения старика казались скупо отмеренными, предельными, тогда как мальчик, наоборот, тратил себя без оглядки, хотя ноги порой тяжелели, а сердце подскакивало к горлу. Все равно и тогда его горячила радость движения и неисчерпанного запаса сил, радость, которую он невольно ощущал тем острее, чем осторожней расходовал себя старик. Как вдруг на очередном подъёме силы его покинули, он выдохся весь, сразу, а старик меж тем, все так же еле передвигая ноги, продолжал брести и карабкаться.

Его отягчённая рюкзаком спина мерно удалялась от ошеломлённого внезапной слабостью мальчика, пока тот снова не обрёл дыхания. Силы к нему вернулись так же внезапно, как ушли, он в два счета нагнал старика и, как прежде, пристроился ему в затылок. Внезапное предательство тела изумило подростка, зато воскрешение было чудесным, и он, ликуя, заново чувствовал упругую гибкость мускулов, послушную работу сердца, жаркий ритм крови, уверенную готовность все превозмочь.

Старик ничего этого пережить не мог, оч просто шёл, как заведённый, и этот завод кончился, едва они нашли место для ночлега. Тогда он повалился, как скинутый с плеч рюкзак, и пока мальчик, коротко передохнув, возился с сушняком для костра, продолжал лежать, ощущая близкий ко сну покой тела, чувства и мысли.

“И все-таки я дошёл, – сказал он себе. – Толстой был прав: чтобы осилить уже непосильное, в спутники надо взять доверившегося твоим заботам ребёнка”.

– Дед, ты, никак, заснул? – Держа перед собой разлапистую охапку валежника, мальчик с шумом выломился из чащи кустарника.

Веки старика чуть дрогнули, он покачал головой.

– Просто есть время быть птицей и есть время быть черепахой.

– Как это?

– А так. Это тебе только жизнь объяснит, и только своя,. Однако ты прав: пора и за дело!

Он вскочил, как ему показалось, легко.

Они расстелили спальники под лапчатым покровом сосны, чьи длинные узловатые корни всюду оплетали гранит, точно набухшие каменные жилы.

Ветра не было. С ним уснули все звуки, только неподалёку гремел холодный и чистый ручей. Горы занимали полнеба, от взгляда на них кружилась голова, а все внизу казалось мелким, как в перевёрнутом бинокле. Солнце клонилось к дальнему перевалу, ледники уже розовели в косых лучах, а ниже, в иззубринах гор, в их складках, копилась вечерняя мгла. Западая сизыми тенями, подёргиваясь прожилками морщин, серея к подножию, громада хребта словно дряхлела на глазах. Ледники же, по мере того как мрачнел и остужался камень, наоборот, наливались румянцем, будто одному вечер нёс старость, а другому юность, хотя на деле это, конечно, было лишь фантазией человеческого ума.

Старик следил за всем молча, пока тишину не нарушил возглас:

– Гляди, дед! Там знаки! Во-он… Те самые!

– Вижу, дружок, вижу…

Высоко в обрыве скалы медленно проступили корявые подобия букв, очертания которых воображение в конце концов соединило в ничего не значащее ни на одном языке слово “АТТЕК”. Это нелепое, будто дрожащей иглой процарапанное на каменной плоскости слово внезапным своим проявлением и присутствием там, где знакам человеческого письма не положено быть, казалось многозначительным намёком неведомого.

– Обычный трещинный раскол, – задумчиво проговорил старик. – И все же… Природа точно свидетельствует своё умение писать не то по-русски, не то по-латыни. Аттек! Лучшей вывески для тайны и не придумаешь.

– Аттек, аттек, аттек… – Мальчик покатал слово на языке. – Кетта!

– Какая “кетта”?

– Слово наоборот.

– Зачем?

– Интересно. Знаешь, как прочесть наоборот слово “лазер”? Получится: “резал”! Здорово придумали, правда?!

– Придумали? – Старик рассмеялся. – Так лазер же нерусское слово!

– Да ну? Серьёзно?

– Это просто комбинация первых букв в английских словах “Light Amplifications by Stimulated Emission of Radiation”, то есть “усиление света в результате вынужденного излучения”. Но надо же! – Он покачал головой. – Теория вероятности куда фантастичней нашей фантазии, если скальные трещины сами собой собираются в письмена, а перевёртыш английского сокращения на русском вдруг обретает неожиданный смысл!

– Вот, а ты спрашивал, зачем… Мало ли что…

– Тебя эти чудеса как будто не удивляют.

– Но они же научные! Смотри, “аттек” гаснет!

Слово погасло с последним лучом солнца, и все стало быстро меркнуть. Снизу, стирая оттенки и очертания, потопом ночи стремительно поднимался мрак, и горы, теряя огромность, оседали в его сумеречные глубины. Но ледники ещё ало светились, киноварью зубцов врезаясь в прозрачно темнеющее небо.

– Последние зубцы… – проше

...

конец ознакомительного фрагмента