Текст книги "Заново, как в первый раз (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Настя аж икнула от неожиданности.

– Ты что, Злобищев, ничего не понял? Я теперь звезда! Меня будут показывать по телеку. Солнечная девушка, феномен природы. Знаешь, кем я хочу стать? Телеведущей в собственном шоу. Теперь всё возможно! Как я его назову? Наверное, "Греясь в лучах Насти Янтарь". Янтарь – это псевдоним такой. Я подобрала себе его...

– Ну да, как же, раскатала губёнку. Скажи спасибо, если не запрут в клетке и не будут показывать как макаку с двумя головами, чудо ты природное.

Краем глаза Егор видел, как Настя заправила за ухо прядь волос, как затрепетала у неё на щеке жилка, как надулся и лопнул на губах Матвея пузырь от жвачки.

– Становись знаменитым! Певцом, музыкантом, учёным, актёром не важно... и может быть, я позову тебя в качестве гостя на один из субботних вечеров. Вот будет смеху-то, если мы на два голоса исполним гимн нашего класса, ну тот, что разучивали на выпускной в прошлом году...

– Эти твои фантазии, – хмыкнул Матвей и полез в контакт изучать личные сообщения.

Настя вскочила, как сигнальная ракета, и унеслась прочь, заставив экран телефона в руках Злобищева вспыхнуть. Её сразу окружили приятели и подруги, и все остальные, мечтающие погреться в лучах будущей легенды и выразить ей своё восхищение.

– За что ты так с ней? – едва дыша, спросил Егор. Ему казалось, он дымится и скоро перегорит, как чайник, который включили без воды, заблокировав кнопку.

– Смотри, ей и без меня наговорят много лестного. И потом – я тебя тоже не понимаю. Ты при ней икнуть боишься. Почему? Разве не видишь, что...

Бросив взгляд на Егора, Матвей только махнул рукой. Этот жест окончательно добил Егора, бросив его из жара в холод абсолютного спокойствия. Казалось, вены и артерии хрустели, ломались от любого движения, как тонкие стеклянные трубки. Тем не менее он нашёл в себе силы встать, вскинуть подбородок и громко сказать:

– Я вот тоже кое-что умею.

Сначала на него никто не обратил внимания. Но он не сел на место, не опустил голову, смотря прямо перед собой, и постепенно все взгляды обратились к нему.

– Чё ты там вякнул? – спросил Олле, откинувшись на спинку стула. Настя, до глубины души обиженная на Матвея, подсела теперь к нему за парту. Егор почти видел, как шевелились её губы, отсчитывающие до десяти, прежде чем повернуться к нему. Когда она одарила его своим царственным вниманием, Егор почувствовал, как маска, которую он пытался водрузить на лицо, треснула и осыпалась бесполезными черепками.

– Я тоже посмотрел на комету, – продолжил Егор хриплым голосом. Краем глаза он видел, как Матвей наблюдает за ним с живым интересом, но Матвей сейчас занимал его меньше всего. – И тоже теперь кое-что умею. Смотрите!

Вот он, час славы. Больше не нужно таиться, отмерять время на каждый вдох и каждый выдох, стараться не разволноваться, когда идёшь мимо курилки, где собирается самая боевая и отвязная молодёжь их и без того неблагополучного района, молиться, чтобы тебя не вызвали к доске, стараться, чтобы неправильная осанка не выглядела ещё более неправильной.

Егор глубоко вдохнул и, пустив в своё сознание ручеёк страха, почувствовал, как лёгкие наполняются вязкой субстанцией. Слюна стала едкой, будто он только что рассосал таблетку никотина.

– Эй, да у него из ушей дым идёт, – сказали слева.

Мир выцвел, как на старой фотографии, все обиды и вся злость вдруг сделались несущественными. Стоило ли впускать в себя... это? – спохватился Егор, но было уже поздно.

Классная комната меж тем наполнялась звуками. Отодвигались стулья, где-то что-то упало и, судя по всему, разломилось надвое.

– Фу, что это за запах?

– Будто покрышки сожгли...

– Смотрите, у него, наверное, в голове перемкнуло!

– Во шпарит. А можешь колечками дым пускать?

Егор закашлялся, и вдруг всё прекратилось. Он ощупал живот – желудок твёрд, как свинцовая сфера. Страшно хотелось есть, во рту был привкус металла.

– Я теперь могу переваривать всё, что угодно, – сказал он. – Металл, пробку от шампанского, кусок стекла, кнопку от старого телевизора. Я вчера всё перепробовал. Фантики от конфет. Несъедобные вещи глотать не так просто, но потом привыкаешь. Немного побурлит в животе, и всё.

– Да ты самый настоящий псих! – сказал кто-то.

Дым рассеялся, обнажив копья взглядов. Егор чувствовал, как голову, лёгкую, легчайшую, как перо, уносит восходящим потоком воздуха. Будто надышался кислородом.

– Пацаны, да он как Снуп Дог теперь!

– Ни фига себе тема! Слыш, физик, а заряди нам кальян?

Наконец он снова обрёл способность ясно мыслить. Увидел, как Олле приблизился с фланга, и заранее предугадал коронное движение его вытянутых лодочкой ладоней, тем не менее не успев сделать ничего, чтобы защититься. Олле сжал пальцами с двух сторон щёки Егора – конюх, желающий рассмотреть зубы лошади.

– Что, Гримальди, кирпич проглотил? – насмешливо спросил он, а потом, приблизив своё лицо к лицу Егора так, что едва не коснулся носом, спросил, ухмыляясь и словно не замечая отвратительного запаха от которого все закрывались рукавами (одна девчонка даже изменила цвет лица на иссиня-зелёный): – И что тебе это даст, а? Думаешь, теперь супергерой, или что?

Егор не смотрел на него и не торопился отвечать. Над его плечом он отыскал глазами двух человек: Матвея, картофелеобразное лицо которого излучало всё то же вежливое, обезличенное любопытство, и Настю, которая, поймав взгляд, отвернулась. На её лице было совсем не то, что Егор надеялся увидеть. Он увидел отвращение, густо замешанное на неловкости – будто она вдруг осознала, что между ними двумя есть нечто общее, и это ей не понравилось. Казалось, ещё немного, и это тесто поднимается на добрых дрожжах эмоций и приведёт к какой-нибудь глупой выходке. Ведь обращался-то он к ней. Но девушка просто повернулась и вышла в коридор, сопровождаемая свитой из подруг. С её уходом для Егора будто перестала светить какая-то лампочка. В основном остались мальчишки, чтобы понаблюдать за стремительным полётом в пропасть дымящегося выскочки.

Олле клевал его, точно гигантский ворон.

– Как был ничтожеством, так им и остаёшься. Терпеть не могу таких.

Наконец-то свобода. Наконец-то звонок, сигнал к окончанию большой перемены. Егор рухнул на свой стул, а Матвей, зевнув, заметил:

– Такой духан стоит, что невозможно будет заниматься. Нас всех должны отпустить. И это, пожалуй, твоё самое значительное за сегодня достижение.

7.

Следующие несколько дней Гримальдов провёл дома. Он подумал, не признаться ли во всём бабушке и не обратиться ли к врачу, но его останавливал страх перед медицинскими кабинетами и многочисленными исследованиями, которые наверняка придётся проходить. Соберутся целые консилиумы врачей... само это слово – консилиум – пугало его до чёртиков. Другое страшное слово – гастроскопия. Егор представил, как они запускают в его желудок один зонд за другим, и их в мгновение ока разъедает желудочный сок.

Так что Егор проводил дни напролёт, листая журналы с комиксами, выпивая один пакет молока за другим; молоко приятно щекотало его изнутри, будто превращаясь там в легчайшую пену. Матвей не звонил, и уж тем более не звонила она.

Глупец! На что ты надеялся? На красивую любовную историю в стиле "Собора Парижской Богоматери"? Запомни, ты не книжный герой: до самого захудалого из них, вышедшего из-под пера самого бездарного на свете писателя, тебе как до небес.

А что если мне попробовать стать человеком, о котором написали бы книгу? – вдруг подумал Егор.

Эта мысль, зародившись как что-то случайное, развивалась и поглощала всё больше свободного времени. По вечерам, когда на город опускалась тьма, ему слышалось, как лопается кожура семечек в мозолистых пальцах тех парней на лавочке. (Наверняка, по мнению Егора, кто-нибудь из них только что отнял у усталой женщины, возвращающейся с работы, кошелёк). Слышалось, как бурлит у них в горле и перекатывается по пищеводу пиво. Далёкие крики, отзвуки ссор в распахнутых окнах, нет-нет да звенящие в проводах, бередили его воображение. В голове разворачивались сцены убийств, жестокие, кровавые, но в первую очередь такие, которые он мог бы предотвратить. Егор представлял, как преступник теряет направление в тумане, выходящем из его ноздрей, и падает в открытый канализационный люк, а Егор исчезает, уводя рыдающую (и благодарную) жертву за руку.

Полный таких мыслей он однажды вечером зашёл в комнату к бабушке.

– Ба, а сшей мне костюм?

Та оживилась и отложила геймпад, заставив краснолицего Марио замереть в прыжке.

– Ты что это, баллотироваться куда собираешься?

– Не тот костюм, – Егор сделал пасс, изобразив нечто абстрактное. – Костюм супергероя, который мог бы бороться с преступностью.

Он уже думать забыл про врачей и тут же продемонстрировал ей свои способности.

Не далее как вчера Егор заметил связь между содержимым желудка и способностью выдыхать самое настоящее пламя. Что бы ни попадало туда, сгорало почти моментально, пуская по пищеводу потоки жара. Егору казалось, что его пищевод покрывался чешуйками, слизистая застывала и превращалась в негорючую смолу, язык немел, будто ошпаренный чаем, а зубы становились бесчувственными, словно огнеупорные камешки. Следовало беречь только губы, и Егор поначалу здорово их обжёг. Горючий газ, копившийся в пищеводе, соединялся с воздухом, выходящим из лёгких, и получившаяся смесь буквально выстреливала изо рта столбом пламени. Сегодня пламя было синим, что, возможно, так или иначе было связано с оплёткой проводов, которые Егор задумчиво жевал весь день, обнаружив их в коробке с припоем на балконе среди всякого хлама.

Егор не мог сказать, какое лицо у него было, когда он дышал огнём, как и не мог сказать произвёл бы он большее впечатление на одноклассников, если бы помог кому-нибудь из них (да хоть заносчивому Олле) прикурить сигарету, однако бабушка шарахнулась от него, будто от чумы. Через короткое время, разгоняя руками смог, она появилась с тряпками и принялась накрывать мебель, технику и собственную одежду, разложенную на кровати и на спинке стула, в нелепой попытке защитить всё это от копоти.

– Значит, у вас началась химия? Мне кажется, ты проявляешь слишком большое рвение, – сказала она.

– Это всё твоя комета наделала, – обиделся Егор.

Бабушка посмотрела на него, сощурившись сквозь дым:

– Иногда мне кажется, что ты с самого начала пришёл в этот мир, чтобы на всё ворчать, скучать и ломать правила. Ты ломаешь их всю жизнь. Сначала не мог родиться как положено, а вышел задом наперёд, потом бросил родителей, добровольно слиняв из их умов, прости Господи, и без того напоминающих помойку. Порядочные люди так не поступают.

– Извини уж. Я...

– Я ещё не закончила. Но ты обладаешь редким даром меня поражать. Вот как сейчас. Конечно, я сошью тебе костюм. Может, для тебя у жизни предусмотрен свой, особенный путь. И я буду рада, если хотя бы чуть-чуть помогу тебе на него встать. Поставить, как говорят среди нас, отживших своё старых пердунов, на ноги.

– Спасибо, бабуля! – Егор крепко её обнял, хотя не чувствовал никакого подъёма. Это была чистой воды авантюра, и он решился на неё по большей части от отчаяния и от незнания, куда себя деть.

Бабушка забросила все дела и достала старую, белую, похожую на кофейный автомат из семидесятых, швейную машинку. Несколько раз она робко пыталась отправить внука в школу, но тот закрывался в своей комнате и подолгу тренировался. Или ехал на трамвае на другой конец города, где никто не мог его узнать, и подолгу бродил там по дворам, присматривая на барахолках, на прогулочных аллеях парков мусор для своих экспериментов. Это были: старые пластмассовые куклы или плюшевые медведи, мебельные крючки, остатки удобрений в пакете. В мусорных баках "Красной косметики", известной Егору в основном тем, что они поставляли в его уборную освежители, он нашёл неподписанные флаконы с какими-то жидкостями, распихав их по карманам. В транспорте от него шарахались, а какая-то девочка сказала, что "дядя пахнет как мамина косметичка". Сам Егор подозревал, что на самом деле запах, исходящий от него, гораздо хуже.

Всё добытое он тщательно классифицировал, в специальном блокноте появились ровные строчки с цифрами и химическими соединениями, детально описывающие каждый предмет и жидкость. После чего добыча, целиком или по частям, находила место в его желудке. Горючие материалы вызывали лёгкую изжогу, негорючие – тяжесть в животе, продолжающуюся на протяжении получаса. Закрывая глубокой ночью глаза и готовясь отойти ко сну, Егор фантазировал, что однажды просто взорвётся изнутри, и пламя, пляшущее на ошмётках плоти, будет обладать всем спектром радужных оттенков.

Утром третьего дня бабушка позвала его на генеральную примерку, и вечером у него появился собственный костюм супергероя.

8.

Дождь и темнота – лучшие друзья начинающего борца с преступностью. Худшие его враги – дрожь, холод и чувство, что прямо сейчас ты, жалкий червь, посмел посягнуть на миропорядок, где всё должно идти своим чередом. Когда Егор выходил из дома, у него возникло стойкое ощущение, что то же самое испытывает человек, который готовится совершить своё первое преступление, пряча под сердце нож и не видя иного выхода: либо и дальше влачить жалкое существование, переполненное в той или иной степени подавленными желаниями и стремлениями, либо...

Наконец, сделать это.

Два раза Егор почти решил повернуть обратно. Шататься ночью в поисках неприятностей – не лучшая идея, в прежние дни он ни за что бы себе такого не позволил, но все неприятности хором хохотали над ним играющим с верхушками кипарисов ветром. Он посидел попеременно на трёх скамейках в Вишняковском сквере, где, после того как с тропинок исчезала последняя мамочка с коляской, как правило, не происходило ничего хорошего. Посетил недострой на Линейной, осматривая его как величайшую греческую достопримечательность, и, задрав голову, долго глазел, как блестят на балконе третьего этажа бутылки. Зашёл внутрь. По зданию бродило эхо, но, кажется, и здесь не было ни одной живой души.

Он подумал было, что нашёл настоящих преступников возле чёрного входа в "Медвежью берлогу", одного из самых злачных мест района, притягивающее к себе самую сомнительную публику. Егор пошёл на крики и увидел нескольких бездомных, собравшихся вокруг горящего мусорного бака. Они свистели и аплодировали паре актёров, которые, использовав вместо мостков сложенные друг на друга поддоны, разыгрывали сцену из Шекспира. Беспрестанно кривляясь и корча трагические рожи, один из них декламировал:

– Теперь к чему? Всё – брак, везде – печаль. Вражда двух старших ваших дочерей до гибели их довела!

Второй хватался за грудь. На нём был обрывок красной занавески, символизирующий пурпурную мантию.

Третий скакал вокруг сцены, держа на вытянутых руках потрёпанный томик, раскрытый на последних страницах. Его губы беспрестанно шевелились. Сохраняя на лице остатки печальной интеллигентности, несмотря на затрапезный вид и рваный в плечах пиджак, он, кажется, был единственным, кто знал наизусть текст.

– Не брак, – бормотал он. – Не брак, остолопы! Мрак.

– А чего это – мрак? – спросил первый.

– Когда темно, – горячился третий. Дождь рисовал миллионы ручьёв на его выразительной лысине и наполнял глаза фальшивыми слезами. Он вскинул тощие руки над головой. Тонкость пальцев составляла чудовищный контраст с болезненно-толстыми суставами. – А ведь было время, когда я управлял театром! Пусть небольшим, но своим собственным! Почему время и жизнь столь жестоки к нам? Зачем в мгновение ока ломать ту хрупкую конструкцию, что возводилась десятилетиями? И ведь со всеми так. Век наш скоротечен, даже если человек ничего не потерял в течение жизни, тем гроше будет терять всё в посмертии. Если от него остаётся хоть частичка, способная это осознать.

Крик его души, выраженный подрагивающим голосом, звучал куда экспрессивнее, чем игра новых подопечных, которые тряслись под дождём и беспрестанно хлопали себя по бокам. При взгляде на их осунувшиеся лица у Егора пропали остатки боевого запала. Было ясно, что здесь никого не мучили и не убивали – кроме светлой памяти о классике мировой драматургии.

Он хотел уйти, но его заметили.

– Ты! – сказал суфлёр, обличительно выставив палец в сторону Егора. – Держу пари, ты станешь лучшим актёром, чем эти бездари. Зачем ты всё это напялил? Нет, нет, не говори, молчи! Будь ты хоть пришельцем с Марса, мне всё равно. Я устрою тебе пробы. Камера, мотор, поехали! Ну же, скажи свою коронную фразу.

– Беги, малыш, и поплачься в жилетку мамочке, – сказал Егор, шаркнув ногой. – Учись, читай книги, тренируйся, ищи свой путь в жизни... и не вздумай показываться мне на глаза, до тех пор, пока хоть что-то не будешь из себя представлять!

Конечно, он думал над коронной фразой. Он же претендовал на лавры супергероя, первого супергероя этого города, поэтому постарался продумать все аспекты своей будущей возможной профессии. Другое дело, что он произнёс её недостаточно круто: руки, как обычно, болтаются где попало, дурацкий плащ промок, висит, как использованный презерватив. "Я же ещё никого не спас", – сказал себе подросток. Он был уверен, что с первой благодарностью, исходящей от открытого сердца, с первым поцелуем, полученным от прекрасной незнакомки, приложится всё остальное.

Лысый человечек безнадёжно махнул рукой, сел на покрышку и погрузил лицо в ладони, а Егор достал кулёк с едой и разделил на всех присутствующих бутерброды.

– Бабушка делала, – сказал он.

Мужчина, который играл графа Кента, бухнулся на колени и в такой позе прополз разделяющие их с Егором несколько метров, приняв из рук последнего его долю пищи.

– Ты мой герой, мальчик! – сказал он, всё ещё гримасничая. Сначала Егор думал, что он переигрывает, но теперь решил, что это, должно быть, такая нервная болезнь. Тощие лодыжки, торчащие из штанин, дрожали как веточки на ветру. – Ты выглядишь как сопля в чёрном обтягивающем трико из...

Он повёл глазами в поисках подсказки, и суфлёр, не поднимая головы, сказал:

– Из кордебалета.

– ...из кордебалета, и я подумал: вот, мол, идёт парень, потеряннее которого я в жизни не видел! Но ты оказался другим. Ты как дед Мороз. Только в деда Мороза я не верю с четвёртого класса, а в тебя – буду!

– Останься с нами, – предложил кто-то, – садись к огню.

– Мне нужно... – Егор попятился, споткнулся о груду коробок. – Тут, недалеко... мне нужно ещё людей спасти...

Красный, как рак, он убежал, оставив за собой шлейф из стелящегося по земле чёрного дыма. Один из сидящих, приземистый старичок, зашевелился и попытался протереть рукавом очки.

– Хоть бы закурить оставил, пострелёнок, – добродушно сказал он, откусывая от бутерброда.

Бессмысленно размахивая руками и что-то бормоча под нос, как городской сумасшедший, Егор направился к старой триангуляционной вышке, непонятно что забывшей в черте города. Не сказать, что это было место сборищ бандитов, пьяных подростков или иных криминальных элементов (на самом деле, таковым являлась "Медвежья берлога"), но тамошние окрестности, представляющие собой пустырь, заросший кустарником, и заброшенные дачи с дикими сливами, наводили жуть на многих мальчишек района. Однако ему не суждено было туда дойти. Срезая дорогу через двор, окружённый со всех сторон ободранными пятиэтажками, он услышал женский крик и остановился как вкопанный.

В этот момент Егор очень хотел бы метаться из стороны в сторону, влезать ногами в лужи и чертыхаться, прислушиваться, выбирать неверный путь и возвращаться на исходную позицию, но всё это было без надобности: он сразу определил, откуда прилетел этот крик. В глубине двора был пятачок с детской песочницей и скрипучей каруселью; поутру недовольные мамаши находили там пустые бутылки и пирамиды окурков, а по ночам молчали в тряпочку.

Когда крик повторился, Егор заставил деревянные конечности гнуться и направился к детской площадке. Капли дождя били в барабаны, подросток чувствовал, как внутри просыпается вулкан, и подбадривал его с помощью дыхательной гимнастики, которую увидел днём ранее в передаче "Живи здоровее". Фонари не горели – ни один на десятки метров вокруг. Иногда казалось, что в глубине огромных выпуклых ламп, похожих на фасетчатые глаза насекомых, вот-вот вспыхнет огонь, но вокруг оставалось так же темно. Егор увидел на скамейках несколько фигур; там что-то происходило. Кого-то держали, с кем-то боролись.

Его шаги услышали.

– Э, кто это? – спросил кто-то. – Семён, ты?

Разгорелась спичка. Егор замер. Он всё ещё слишком далеко, чтобы его могли рассмотреть. В жилы затёк свинец, а желудок превратился в каменный кулак. Гримальдов предпочёл бы, чтобы каменные кулаки были на своих местах, а свинец, вместо того чтобы затекать туда, куда его не просят, обосновался в характере, но...

Его увидели.

– Это не Сёма.

– Эй, ты! А ну, подойди!

Егор развернулся и побежал. Он слышал, как люди сорвались со скамеек и бросились за ним, точно стая воробьёв за хлебными крошками. Проблема в том, что они не были воробьями, и Егор не мог разогнать их, махнув пурпурной шторой, которую бабуля приспособила ему вместо плаща.

Он больно врезался коленкой в карусель, и та предательски заскрипела, скорректировав курс преследователей. Хромая, бросился мимо каменной беседки, прошмыгнул под раскидистым вязом вглубь гаражного массива, где надеждой уже не пахнет. Его изловят, как зверя. Окружат и поймают.

Эта мысль внезапно придала Егору сил, которые, вступив в реакцию с прочими, не заслуживающими уважения чувствами, выпала осадком гнева. Вулкан в животе вдруг пробудился и выстрелил по пищеводу ядовитой жижей, так, что Егор закашлялся. Его голову окутал дым. Крики становились всё громче, резонируя в стенах гаражей.

Подросток развернулся. Закрыв глаза, он мог почувствовать, как сотни маньяков, психопатов, убийц, разбойников и воров сгорают сейчас в его желудке, точно в адском котле. Как лопается кожа на руках тех, кто обижал беззащитных, как варятся изнутри, словно картошка в мундире, насильники. Он был в тот момент ангелом мщения, приносящим наказание всем, кто пребывал в чертогах хоть одного смертного греха. А эти ребята... (эти, из ртов которых несёт пивом и куревом, глотки которых исторгают смешки и скабрезные шуточки, а глаза так и шарят, и прикосновение этих взглядов – что касание мокрой тряпки) все они уж точно были не в одном из этих чертогах за один только сегодняшний вечер.

– Поэтому я приговариваю вас к смерти! – сказал Егор вслух.

– Что ты там несёшь, щенок?

Уже совсем рядом.

– Смотри! Что это?

– Что за глупые фокусы?

– У него голова, что ли, горит?

– И живот светится!

Кашель. Шёпотом:

– Пойдёмте отсюда, пацаны.

Но Егор не собирался выпускать их из своих лап. Тем более что одного из преследователей он узнал и жаждал поквитаться.

– Я от вас и пепла не оставлю, – прошипел он, почувствовав, как волна жара отодвинула от него прижавшихся друг к другу людей минимум на шаг.

– Да знаю я кто это. Что вы сразу в штаны напустили?

Громкий женский голос напугал его до чёртиков. Молодые девушки иногда представлялись Егору чудищами, что так и жаждут раскроить такому как он голову какой-нибудь шуткой, или даже пренебрежительным взглядом, но не это сейчас заставило его растерянно икнуть. А то, что Егору этот голос был знаком. В нём не было ни страха, ни отчаянной надежды на спасение, только небрежная весёлость.

– Вы, как стадо оленей, готовы удирать, а ведь совсем не страшно.

– Ну так включи свет! – завопил кто-то. – Хватит с меня этих ведьмовских шуточек!

Девушка щелкнула пальцами, и всё вокруг поглотило сияние. Это сияет её нимб, – подумал Егор, прежде чем открыть глаза.

– Ха-ха, – раздельно произнёс Степан Олле.

Забранное в решётку лицо фонаря светилось, будто умытая мордочка ребёнка, решившего, что эта ночь подходит, чтобы раздавить жука, которого он хранил в спичечном коробке в течение нескольких недель. Егору показалось, что он слышит треск электрических разрядов. Вместе с фонарём засияли фары брошенной неподалёку "четвёрки" (наверняка давно уже оставшейся без аккумулятора), загадочным синим светом вспыхнул экран кинескопного телевизора, валяющегося возле мусорного контейнера.

Прошло несколько секунд, прежде чем Егор смог сфокусировать глаза на стоящих перед ним людях. Двое учились в его классе – Степан неторопливо разминал костяшки пальцев, Настя глупо хихикала, держась за его плечо. Она явно была не в себе... ощутимо пьяна, если точнее. Из-за уха, среди растрёпанных, почти кукольных волос, виднелась сигарета. Нескольких других ребят он где-то видел, возможно, в школе, с остальными был не знаком.

– Да это же твой дымящийся дружок, – сказал Степан.

– Не дружок он мне, – ответила Настя, дёрнув его за ухо. На Егора она не смотрела.

– Что это на тебе? – с брезгливостью сказал парень в бейсболке и с удивительно квадратным лицом. – Пижама?

Он подошёл к Егору, потянул за край плаща, а потом одним движением сдёрнул с лица на затылок маску.

– Как зовут-то?

– Е... Егор...

– Не Егор, – сказал он, приблизив лицо и зажимая пальцами правой руки себе ноздри. – Вонючка.

Взрыв смеха, среди которого звонким камертоном выделялся смех Насти. Её лицо было обращено к нему в профиль, и подросток не мог оторвать от него взгляда. "Это она кричала, – понял он. – Но единственный человек здесь, которому нужна помощь – это я".

– Ты вроде бы обещал от нас и пепла не оставить? – отсмеявшись, сказал Олле.

Егор закрыл глаза, мечтая, чтобы погас этот ужасный свет. Но фонарь всё светил и светил.

9.

Матвей позвонил через несколько дней. Был четверг, семнадцатое сентября. Какая на улице погода?.. Это определить невозможно: между ней и комнатой с зелёными обоями навеки легла свинцовая ширма густых, как кофейная гуща, занавесок.

– Что школу-то забросил? – не снизойдя до приветствий, спросил он.

– Слушай, Матвей. Я, наверное, куда-нибудь переведусь.

– Умм, – протянул приятель. – Начнёшь жизнь с чистого листа?

– Ну, да...

– Хрена лысого ты начнёшь. Всегда найдутся те, кто знает тех, кто знает тебя. Расскажут, как ты гулял ночью в пижаме и пытался вершить правосудие.

– Переведусь, – упрямо сказал Егор.

– Забыл, сколько мы дружим? Я знаю тебя лучше всех. Лучше тебя самого. Ты скорее будешь сидеть на заднице и страдать, чем сделаешь хоть что-то, чтобы изменить свою жизнь.

Егор понял, что друг прав. Помолчав, он спросил:

– Значит, ты тоже в курсе?

– Все знают. Вся школа. Стёпа заливался соловьём, а твоя ненаглядная ему подпевала.

– Она не моя ненаглядная.

Егор вдруг понял, что приятель ухмыляется.

– Значит, всё? Разбилось хрустальное сердце, поникли бутоны? Слушай, мне хочется за тебя отомстить. Ты какой-никакой, а мой друг, хоть иногда и похож на простоквашу.

Егор тут же прекратил ковыряться в носу. Он слушал.

– С пацанами я связываться не буду. Они меня ничем не обидели, и не моя это забота. Достаточно того, что я не надрываю живот над их тупыми шутками. А вот Настя, свет твоих очей... Настя достойна моего внимания. Сегодня вечером мы с ней встречаемся. Видел бы ты, как она засветилась, когда я подошёл после первого урока! Пыталась сделать вид, что ей всё равно. Решила что сначала, как это водится у баб, нужно поломаться, а потом обязательно сказать "нет", но гнилой орех раскусить проще простого. Прислала смску, мол, согласная на всё. Что ж. Жди новостей.

– Подожди, подожди, – Егор мучительно пытался осмыслить сказанное. – А где вы встречаетесь?

– Ты, конечно, опять попытаешься всё испортить. Но не в этот раз.

Матвей сбросил звонок.

В тот день Егор выбрался на улицу. Лениво плывущие по небу облака укрыли его в своих тенях и провели до Черноморской улицы, где среди берёз и ветвистых черешен прятался частный дом, в котором с семьёй проживал Матвей.

– Сына нет дома, – сказала его мама, дородная тётушка, беспрестанно вытирающая руки о передник.

Она прищурилась, глядя на Егора.

– Ужасно выглядишь. Ты не болен? Высыпаешься? Может, бабушка уехала, и тебя стоит покормить?

– Спасибо, тётя Сара, – сказал Егор. – Всё нормально. А не знаете, куда он мог пойти?

– Он мне не докладывается. Слушай, если тебе нужна от меня какая-то помощь...

Егору показалось, что на лице мамы его лучшего друга мелькнула какая-то особенная жалость, какую могут испытывать к маленькому, чумазому, уродливому существу. "Они знают, – безнадёжно подумал Егор, бредя прочь. – Все знают о моём позоре".

За остаток дня и вечер он обошёл все парки и заглянул во все кофейни района, но Матвей всё предусмотрел и увёл Настю в более укромное место.

Тогда он вернулся домой и стал ждать звонка, поминутно проверяя сотовый телефон. Настя... и Матвей. Разве может в этом возрасте любовь нести в себе что-то, кроме болезненных уколов, которые старшим поколением отчего-то называются золотой порой? Которые раньше времени заставляют сердце порасти твёрдой скорлупой, навеки спрятаться в раковину, как моллюска. Егор не сомневался, что сегодня так и случиться. Не сомневался и Матвей – у него, похоже, вообще не было сердца, лишь молоток, предназначенный для того, чтобы вдребезги разнести прекрасную хрустальную вазу. Думая о нём, Егор словно падал в яму, до краёв полную завистью и гневом. Изредка он одёргивал себя: "Это твой единственный друг... и он на многое готов ради тебя", но потом представлял себя на его месте, пушинкой, купающейся во внимании девушки, которую он сам любил с четвёртого класса, и злость снова начинала сводить зубы.

В этот момент он начинал отчаянно молиться, чтобы у Матвея всё получилось.

Звонок раздался ранним утром.

– В школу ты вряд ли собирался, так что я решил позвонить сейчас, – сказал приятель посмеиваясь. – Ты приходи. На спортивную площадку на большой перемене. Тебе понравится! Мы классно провели ночь, а теперь время для фанфар и оркестра!

Он не дал Егору сказать и слова, сбросив звонок. Доковыляв до кресла, мальчишка плюхнулся в него, словно мешок с песком. Он чувствовал, что то, что случится сегодня, разорвёт его сердце на лоскуты, словно бультерьер тряпичную куклу. Вся жизнь, с самого начала взяв курс на скатывание по наклонной, готовила его к тому, что произойдёт завтра. Может, на школьный двор упадёт метеорит. Или Егор, переволновавшись, взорвётся, разбрызгивая вокруг смертоносную лаву, и в газетах потом будут публиковать интервью с выжившими: "Я сразу поняла, что от такого странного малого можно ожидать только проблем". Возможно даже, найдут его родителей, которые будут плакать и лепетать что-то невпопад, шатаясь от выкуренной травки и хватаясь друг за друга.

Как бы то ни было, он, точно закованный в цепи разбойник, не мог не явиться на собственную казнь. Хотя в глубине души уже зародилось подозрение, что казнить там будут не его, а Егору уготована роль почётного зрителя.