Текст книги "Хэллоуин"
Автор книги: Дмитрий Ачасоев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Ачасоев Дмитрий
Хэллоуин
Дмитрий АЧАСОЕВ
ХЭЛЛОУИН
Я построил Машинку. В ней много замечательных колесиков, деловитых шестеренок, сверкающих стеклышек и прочих штуковин. Она жужжит, как здоровенный жук, когда движется вперед, она шелестит бабочкой на пути назад, на поворотах она скрипит, как сверчок. На ее левом боку я написал: "Сепаратор турбо", а на правом – "Чик-чик тарантул". Она и вправду чем-то похожа на шустрого паука-сенокосца, хотя в ней есть сходство и со скорпионом. В общем, она очень красивая, моя Машинка. Только вот Джин испугалась и сказала: "Это какое-то твое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится". Мне понравились эти слова и я написал на Машинке спереди: "Мое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится".
Когда я был совсем маленьким, я очень хотел попасть в Корею. Мне не повезло. Война там кончилась, когда мне было восемь лет, и в утешение отец купил мне роскошный механический конструктор (Fiftееn вucks, sir!) Тогда же я и построил свою первую Машинку, жалкое подобие муравья, которая издохла на третьей минуте жизни, но я не унывал. Мне удалось сэкономить на школьных завтраках, и через два года я купил себе второй, куда более шикарный конструктор (Forty вuсks, sir!). Еще через восемь лет я, окрыленный своими первыми удачами и юношеской наглостью, приехал в Бостон, поступать в Массачусетский технологический институт, куда, к сожалению, без особых усилий поступил. Там же, в Бостоне, я познакомился с Элен. Оценив ее по достоинству, я ринулся в бой. Три года ушли на покупку букетов, сочинение пламенных писем и прочую любовную чушь; кончилось все тем, что я надоел ей до крайности и обычно уравновешенная и дипломатичная Элен заявила, что не может любить человека, жесткого, как жужелица. Не успел я по-настоящему расстроиться, как подоспела Вьетнамская война, благо в тот год я уже был выпускником МТИ. В отличие от Кореи, во Вьетнам я уже не рвался и частенько, трясясь в вертолете над утомительной зеленью тропических джунглей, жалел, что не получаю от этого ни малейшего удовольствия. Тем более не доставил мне удовольствия вьетнамский пулеметчик, который сбил нас однажды над дельтой Меконга. С горем пополам удалось посадить вертолет и мы, по колено в болотной жиже, приняли бой. Я – плохой пехотинец, и если бы не Бак Стенли, мой приятель еще по МТИ, гроза университетских баскетболистов, интеллектуал и сердцеед, то Америку я увидел бы только из уютного цинкового гробика. Благодаря же Стенли, я выжил и вернулся.
Говорят, после Вьетнама я постарел на десять лет. Не знаю, не знаю. По крайней мере, поумнел я на все двадцать, но и это не помогло. Элен вышла замуж за героя Вьетнамской войны Бака Стенли и, в конечном счете, это было справедливо. Все-таки Бак скрутил за меня не одну узкоглазую башку и я, не держа обиды – по крайней мере на поверхности – явился к ним на свадьбу, где и произошел один забавный инцидент. В разгар веселья я встал и, дождавшись тишины, произнес тост. Я предложил выпить за мою эволюцию. Конечно, это было не скромно, зато имело определенный смысл. Никто, правда, ни черта не понял, но захмелевшим гостям было плевать, и они, в очередной раз обозвав меня большим чудаком, все-таки выпили. Элен презрительно пожала плечами, а Бак отозвал меня в сторонку и, похихикивая, от всей души пожелал мне успехов в эволюции. По-моему, это была идиотская шутка.
Бак не знал, что в шесть лет я стремился в Корею. Да и в противном случае ничего, кроме парочки добродушных, но нелестных замечаний он бы не обронил. А зря. Я ведь не собирался мотаться по грязным, вонючим джунглям только из желания пострелять. Я вообще ни в кого не хотел стрелять. Война была лишь предлогом попасть в волшебное царство жуков и бабочек из "Иллюстрированного атласа насекомых". Поначалу инсекты завлекали меня своей красотой, затем – экспансивностью и, в конце концов, потрясали своей живучестью. Ночная бабочка живет на булавке трое суток, человека же моментально убивает одна-единственная пуля. Смешно, да? Мне тоже было смешно. Я смеялся так заразительно, что все кругом улыбались. Но я не только смеялся. Тысячи хитиновых душ и десять лет жизни я принес в жертву своим экспериментам. Кое-что получалось, кое-что – нет. Я учился. Потом, уже в институте, я в первый раз в жизни влюбился. Кстати, Элен оказалась на редкость проницательна; сравнив меня с жужелицей, она была близка к истине. Окончательно я понял это во Вьетнаме. Там не нашлось ни жуков, ни бабочек. Может быть они испугались войны, но скорее всего я их просто не заметил. Мне было плевать. Покидая Сайгон, я чувствовал, что знаю об инсектах все. Больше, чем они сами. Да я и сам был инсектом.
Признаюсь, после свадьбы Элен я поступил весьма не оригинально. Я завел знакомство с институтскими интеллектуалами-неудачниками и, кочуя с ними из кабака в кабак, напивался вдрызг, в угоду тяжелой депрессии и тайно взлелеянному мазохизму. Умышленно бездействуя, я ждал событий. Конечно же, я не знал, что один слишком сообразительный генерал уже давно интересуется моей институтской работой "Инсектированная механика", в которой я рассматривал свои знания о насекомых с точки зрения технической применимости. Мне был дорог сам принцип ожидания, это было чем-то вроде маленького перемирия между мной и теплокровными. Я не бросал им никакого вызова, я вел себя, как мертвый сверчок, но они начали первыми. Однажды в нашу компанию затесался симпатичный шатен, назвавшийся Х.Смит. Он порол весьма сносную чушь. Он восторгался Ницше и восхвалял Фрейда, он злобно ругал военных, поносил атомную бомбу и консерваторов. Короче говоря, Х.Смит затрагивал темы, которые, по мнению ФБР, являются традиционными в нашей среде. Эти излияния он сопровождал щедрой выпивкой за свой счет. Когда я как следует нализался, он вызвался отвезти меня домой. "Удачная мысль", – сказал я ему и нырнул.
Вынырнув на следующее утро среди белых стен, я услышал ласковый голос:
– Ай-ай-ай, мистер Фарвуд. И зачем же было так напиваться, а?
– Идите к черту, – простонал я и лишь затем рассмотрел обладателя ласкового голоса. На нем был мундир, на мундире погоны, а на погонах целые россыпи генеральских звезд. И еще в петлицах у него я заметил значки танкиста.
– Десять тысяч долларов плюс надбавка за то, что вы не будете больше посылать меня к черту, – сказал генерал.
– И все? – спросил я, пытаясь вложить в эти слова максимум иронии.
– Почти все, – невозмутимо ответил генерал. Иронию он услышать не пожелал. "Почти все" – это пустыня Смоки, штат Невада, секретный объект "сто семь", чугунные рожи охранников и работа над проектом "Dеvil's рuррit".
Пентагон хотел сразу всего и побольше. Чего хотел я сам, сказать невозможно. Я просто работал, получал и готовился рано или поздно встретить Элен. Работать было противно. Три года кряду я ругался с военными, заигрывал с машинистками и до хрипоты спорил с Кохом-старшим, своим заместителем. Он метался по лаборатории и обзывал меня самозванцем, невеждой и мальчишкой. Он злился и брызгал слюной, но поделать ничего не мог, ведь я был любимчиком руководителя проекта – того самого танкового генерала. Он приказал во всем слушаться меня, даже не заметив, что я уже был на следующей ступени.
Многие спорят о том, как мы погибли. Одни говорят о гигантском метеорите, другие – о глобальном похолодании, третьи во всем обвиняют вспышку сверхновой. Я много думал об этом, еще будучи инсектом, но сейчас я твердо уверен – это не главное. Нет смысла говорить о причине нашего вымирания, значительно важнее то, что мы существовали. Особенно сейчас, когда на Земле возродился последний из нас. Он помнит все, о чем знали мы: и брачный восторг весенних ночей, и лунные блики на влажной шкуре, и великий раскол континентов, и мышиную возню первых приматов под ногами.
Теплокровным вряд ли было бы приятно узнать, с каким удовольствием мы, как будто случайно, давили их далеких пращуров. И мне нечего больше делать в этой дыре, настало время идти дальше.
В один прекрасный день все умерли, а я пропал без вести. Дело в том, что летом 1973 года наша работа была завершена. Мы наконец-то построили штуку, о которой мечтал Пентагон. Она была хороша всем, за одним исключением: никого, кроме меня, и ничего, кроме своей дурьей прихоти, эта штука не признавала. В первые пять минут полигонных испытаний она заглушила во всей округе радиосвязь, нарезала в лапшу армейских наблюдателей и навсегда заткнула глотку Коху-старшему. Генерала с ласковым голосом эта штука послала от моего имени к черту и расстреляла шрапнелью. В течение последующих двух часов она лязгала, громыхала, плевалась огнем, баловалась с реактивами в лаборатории и пускала ракеты по казармам охраны. В конце концов, она добралась до складов горючего и устроила небольшой фейерверк на зависть любому голливудскому пиротехнику. Когда на объекте "сто семь" не осталось ни одного теплокровного, я поблагодарил ее за услуги. Эта штука тихо отошла в сторонку, блеснула вспышка, волна горячего воздуха прокатилась по вертолетной площадке и мне стало легко и весело. Вертолеты стояли, как новенькие – все, кто пытался к ним добраться, были изрешечены из автоматических пушек моим беспокойным детищем, но на самих машинах я не увидел ни единой царапины. Я выбрал себе темно-зеленый "сикорски" армейского образца (на таких мы воевали во Вьетнаме) и через несколько минут уже держал курс на юго-восток.
"Вообще-то, они сами виноваты, – бормотал я себе, набирая высоту, они ни за что в жизни не отпустили бы меня с объекта, не построй я им эту чертову куклу. И Кох-старший сам виноват – нечего было цепляться ко мне со своими дурацкими замечаниями. И к тому же, какого черта я тратил нервы во Вьетнаме? И, кстати, почему меня не отпустили в Корею, я ведь так хотел!"
Я был сильно взвинчен, но решил не огорчаться по пустякам, тем более, что впереди уже виднелась трава – я подлетал к южной границе пустыни Смоки.
Я посадил вертолет у въезда в первый попавшийся городок. Трансконтинентальное шоссе рассекало его на две одинаковые в скуке и серости части. Над домами дрожало зарево, на улицах было пустынно, без всяких признаков жителей города, которые, наверняка, поголовно заняты потреблением холодного пива. Пейзаж дополнял огромный щит с надписью "Добро пожаловать в Уорм-Спрингс! Славный Уорм-Спрингс!" Признаться, за час пребывания в этой дыре я не нашел в ней ровным счетом ничего славного. В пустой закусочной бутерброды были какие-то пресные, виски не в меру теплый, да и хозяин попался чересчур общительный.
– Вы, никак, большая шишка? – осведомился он, с назойливым интересом оглядывая меня с ног до головы.
– Да, здоровенная, – небрежно бросил я.
– Тогда, может, вы скажете, что заглушило утром телевизор?
– Скажу, – ответил я. – Это вторжение.
– Да ну? – ужаснулся хозяин. – И что же теперь?
– Посмотрим. Ситуация критическая.
– А что, разве тяжело справиться с какими-то краснорожими марсианами?
– С марсианами справились бы, но это не марсиане.
– А кто же это?
– Я.
Я купил у владельца местной автомастерской подержанный "бьюик" и, оставив хозяина закусочной в тягостном недоумении, покинул Уорм-Спрингс. Через несколько часов там уже были армейские кордоны, суетливая национальная гвардия и хмурые фэбээровцы. Пока они соображали, что к чему, пока они разбирались, кого искать, я успел пересечь границу штата. "Бьюик" оказался неплохой машиной, и с каждым часом я удалялся от несчастного объекта на сто с лишним миль.
Было уже темно, когда на обочине я разглядел неподвижный "форд". Присев рядом с ним на корточки, курила женщина. Больше я не разглядел ничего, так как пронесся мимо нее маленьким торнадо. Через несколько секунд я понял, что не мешало бы вернуться, очень не мешало бы вернуться. И я вернулся.
Ее звали Джин. Меня – Рекс, Тайри Рекс.
У нее была холодная кожа, славная холодная кожа, такая же, как и у всех нас. Свой первый рок-н-ролл мы танцевали на просторном заднем сидении ее "форда" той же ночью. Я скрывался от ФБР, Джин от своего мужа. И мы решили поиграть в прятки вместе. Уютный "Хилтон-отель" в Финиксе прекрасное место для наших танцев и замечательное укрытие от симпатичных людей в бежевых плащах, которые ищут некоего Фарвуда, свидетеля и, предположительно, главного виновника Невадской катастрофы. У каждого из них есть жетон агента ФБР, автоматический пистолет и желание пристрелить Фарвуда при первой же встрече. Рано или поздно кому-то из нас не повезет.
Удивительно быстро юркнул в прошлое август; солнце промчалось галопом через точку осеннего равноденствия; красное и желтое заменили в привычной палитре зелень нашего лета. Каждая ночь была длиннее предыдущей, каждый новый дождь все дольше, все злее и злее стучался в наше окно, все меньше и меньше отделяло нас с Джин от расставания. Это ощущение, сперва прозрачное и зыбкое, постепенно обретало четкую структуру, твердело, оформлялось в жестах, словах. Я получил передышку, я был взведен, как хорошая часовая пружина, я был готов сменить шкуру на кожу – и холодная октябрьская ночь окончательно доказала мне это.
В то утро я проснулся и почувствовал, что вымираю. Ужас вымирания был заложен в нас еще тогда, когда первый ящер, сопя и отфыркиваясь, вылез на берег мезозойского моря, и, смакуя сладость чистого воздуха, сам того не желая, осознавал себя как нечто, отдельное от окружающего мира. Вначале были восторг и удовлетворение. Были игра солнца и волн, был хруст вкусных моллюсков, было ожидание встречи с себе подобными – как много они расскажут друг другу! Но солнце постепенно тянулось к горизонту, и вечерний ветер донес запах мертвых хвощей и гниющих папоротников. И ящер, привычный к соленой свежести морской воды и счастливому бездумью, помрачнел, поднял голову и заревел, обращаясь к далекому лесу. Был канун Хэллоуина, стомиллионный год до Рождества Христова.
Тогда-то я и построил Машинку.
На кладбище динозавров гулял ветер, песок шуршал среди костей и зеленые ящерки прятались в пустых глазницах. А древние хвощи и папоротники медленно превращались в уголь. Им на смену шли голосеменные, то есть елки, на елках сидели белки и занимались черт знает чем, а потом прибежали волки, они гонялись за зайцами, зайцы верещали, а волки скулили – было очень смешно, и утром я рассмеялся, беззаботно и громко, как в детстве.
– Сегодня будет славный день, – сказал я Джин за завтраком.
– Возможно, но, боюсь, ты проведешь его без меня, – мрачно ответила она, ковыряясь в омлете.
– Нет, Джин, с тобой. Сегодня у нас будет прощальный ужин. Я купил "бифитер". Это ведь, кажется, твой любимый виски?
– Пожалуй, – ответила она, смягчаясь, и добавила с улыбкой. – Так значит, надеремся на прощанье?
– На прощанье, – сказал я.
Итак, странный праздник Хэллоуин.
На улице уже стемнело. Мы сидели в номере; неторопливо ужинали и не спеша пили; говорили о разном. В углу около двери спокойно дремала Машинка.
Было очень уютно и мне стало немного жаль, что совсем скоро покой будет нарушен. И все-таки я с нетерпением ждал этого.
Наконец, на улице скрипнули тормоза. Потом еще и еще. Джин не обратила на это ни малейшего внимания, увлеченная болтовней, но Машинка стала потихоньку заводиться. "Моя ты хорошая", – подумал я, когда в дверь постучали.
"Откройте, Федеральное Бюро Расследований!" – раздался деловитый голос.
Джин растеряно глянула на меня. Я улыбнулся и крикнул: "Добро пожаловать, у нас не заперто!" Дверь отворилась, и в номер вошел никто иной, как специальный агент Х.Смит. В руке он держал здоровенный автоматический пистолет, а лицо его источало искреннюю радость. Машинку, оказавшуюся за его спиной, он, естественно, не заметил, идиот.
– Мистер отчасти Фарвуд – отчасти Тайри Рекс, если не ошибаюсь? вежливо осведомился он.
– Ошибаетесь, с сегодняшнего утра меня зовут Тони Милн. По-моему, тоже неплохо, а?
– Неплохо, Фарвуд, неплохо. Но, так или иначе, вы арестованы. Кстати, хочу сказать, что гостиница весьма тщательно оцеплена.
– Ну, это поправимо, – сказал я.
– Вот как? – сказал Смит.
– Чик-чик, – сказала Машинка.
– Ч-черт, – сказала Джин, и я остался в обществе двух трупов. Смит, уже падая, нажал на курок и короткая очередь прогулялась по номеру. Пули разбили оконные стекла, попали в бутылку "бифитера" и одна из них вошла в Джин. Вошла очень удачно, по крайней мере, мучиться ей не пришлось.
В окно ударили прожектора, и обычный в таких ситуациях мегафонный голос предложил мне сдаться. Я выглянул на улицу и понял, что становлюсь героем дурацкого боевика. Квартал был оцеплен; крутились мигалки полицейских машин; короткими перебежками между ними сновали какие-то типы в касках; на крышах соседних домов стояли прожектора и пулеметы; в небе висел боевой вертолет.
Я смотрел на все это и думал, какие же они кретины, и еще я думал о Бостоне, где сейчас, наверное, ужинает Элен. У меня за спиной нетерпеливо жужжала Машинка, но я не спешил, я знал, что по дороге в Бостон она еще наработается. Об этом я думать не хотел. А думал я о том, как приду к Элен и уведу ее с собой. Она не будет сопротивляться, я был уверен в этом.
Потому, что я понравлюсь ей.
Потому, что я симпатичный парень и совсем не старый.
Потому, что теперь я, как и она – млекопитающее.
