Текст книги "Бите-дритте, фрау мадам (СИ)"

Автор книги: Дия Гарина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Мама дорогая, – пробормотала я себе под нос, ежась от холодных муравьев посыпавшихся мне прямо за воротник футболки. – И что, никто не знает?

– Я знаю.

– И молчите? Почему?

– А кому это сейчас интересно? – пожал плечами Зацепин. – Кроме нас, архивных крыс… Она свои счета оплатила. Один из последних оставшихся в живых партизан, говорил мне, что Степанида уже при немцах сошла с ума. Перед самым разгромом неожиданно исчезла, а когда наши освободили Ухабов, пришла в город и у всех встречных и поперечных спрашивала: где ее долгожданный? По сей день, между прочим, спрашивает…

– Притворялась, чтобы в ГУЛАГ не попасть?

– Вряд ли. Пару раз я видел, как на нее находило. Можете мне поверить, жутковатое зрелище. Так что вы поосторожнее с этими единоборствами – мало ли что ей в голову взбредет. Как пойдет кому ни попадя шеи сворачивать…

– Не пойдет, – автоматически ответила я. Мысли плавали в странном сером тумане, из которого проступали обгоревшие избы, клавиши печатной машинки, немецкая офицерская фуражка… – Я ей ничего такого не показывала. И не покажу, будьте уверены.

– Вот и хорошо, – серьезно кивнул Зацепин. – Теперь позвольте откланяться. Пойду статью дописывать, раз уж водные процедуры принял. А вам счастливо искупаться – вода сегодня отменная. Впрочем, как и вчера.

Сверля взглядом спину удаляющегося «барина», я совсем уже, было, собралась последовать за ним – все настроение купаться у меня пропало. Но тело неожиданно взбунтовалось и, несмотря на молчаливые протесты рассудка, медленно начало освобождаться от одежды.

Только погрузившись до подбородка в освежающую черноту, я поняла, насколько стосковалась по таким «процедурам». Вода оказалось действительно сказочной. Время не имело власти над гладким антрацитовым зеркалом озера, и полчаса, проведенные в его восхитительно прохладных объятьях, пронеслись для меня как одна минута. Волшебство это могло продолжаться и дальше, если бы не надтреснутый голос, возмутивший тишину над водной гладью.

– Вылазь-ка, телохранительница. Поговорить надоть.

Смутно угадывавшаяся в предрассветном сумраке старческая фигура, появилась на берегу словно из-под земли.

Несколькими гребками я покрыла разделявшее нас расстояние и, выйдя на призывно белеющий песок, поспешно натянула одежду прямо на мокрое тело. Щеголять наготой перед бабой Степой хотелось еще меньше, чем перед Зацепиным или Чинаровым.

– Только не надо этих деревенских штучек, – прошипела я, прервав напряженное молчание. – «Вылазь-ка», «надоть»… Женщина, которая была секретарем-переводчиком штандартенфюрера СС, как минимум, закончила среднюю школу.

– Не хочешь «надоть» – не надо, – Степанида Егоровна неестественно выпрямилась, будто проглотила немецкий стек. – Это у меня с лагеря осталось. Там один охранник из деревенских десять лет мне голову этим «надоть» морочил.

– Только не давите мне на жалость, – пробормотала я. – И держитесь от меня подальше.

Почему я выплюнула эти слова с лицо седой морщинистой женщине двадцать лет платившей за возможно вынужденный или опрометчивый шаг, так и осталось для меня загадкой. Ведь полвека с тех пор прошло. И даже больше. Сегодня нас предают и продают на каждом шагу, я прекрасно знаю об этом и никогда так остро не реагирую. Но теперь…

Может быть, мой презрительный прищур и дрожащий голос – отзвук самого обычного страха потерять то святое, что еще осталось в душе, – веру? В преданность и дружу, в героизм отцов и дедов, в силу духа и вечную любовь? Может быть. Я не успела разобраться. Потому что баба Степа опять заговорила.

– Ошибаешься, девонька. И в том, что на жалость я давлю. И в том, что переводчицей была. Герр Отто прекрасно говорил по-русски. Я только печатала и стенографировала. И даже не спала с ним, если тебе интересно. Овчаркой меня звали, но немецкой подстилкой – никогда. Мальчиков он любил, герр Отто, и весь Ухабов об этом знал. Его потому и услали на Восточный фронт. Чтобы глаза начальству не мозолил. Не жаловали таких в рейхе.

– Для чего вы мне все это рассказываете? – взбрыкнула я, избавившись от оцепенения, вызванного ее странно зазвеневшим голосом. – Мне это не интересно! Мне плевать! У меня своих проблем выше крыши, и на ваши я размениваться не собираюсь. Спокойной ночи! То есть утра. Пойду досыпать. Как минимум два часа у меня есть.

– Спи, милая. Спи, родная, – голос Егоровны снова изменился. Теперь в нем отчетливо слышалась материнская ласка. Так могла бы говорить мать, склонившаяся над мертвым телом любимой дочери. На всякий случай я осторожно сделала два шага назад и в сторону, чтобы не попадать в поле зрения ее бесцельно блуждающего взгляда.

– Он вернется, мой долгожданный. Обязательно вернется. А я дождусь. Смерть с косой прогоню, а его дождусь, – бормотала Степанида Егоровна. – Не может он не вернуться. Неправильно это будет. Совсем немного осталось. Скоро, уже скоро.

Она деревянно повернулась и скрылась в непроглядном мраке медленно просыпающегося леса. Первая розоватая полоска уже пересекла темно-фиолетовое небо, но в тени укоризненно качающихся сосен еще царила первозданная тьма. Когда вторая предвестница зари прочертилась на заметно посветлевшем небосводе, я пошевелила плечами, чтобы отстала от спины пропитавшаяся водой футболка. Нечего столбом стоять, пора в чулан возвращаться. И хоть я, разумеется, не усну, но уж поваляюсь в свое удовольствие, пока суровый вожатый не крикнет свое вечное «подъем».

Тут, однако, выяснилось, что «вожатый» поднялся раньше, чем можно было предположить, и прокричал совершенно другие слова:

– Ты что делаешь, сука?!

Глядя на мчащегося ко мне разъяренного Николая, я усиленно пыталась сообразить, чем заслужила такую реакцию, пока раздавшийся за спиной шорох не заставил меня оглянуться. Из-за угла музея выворачивал здоровенный мужик, с крестьянской основательностью поливавший деревянные стены из двадцатилитровой канистры. И, судя по едкому знакомому запаху, отнюдь не водой. Пока память выдавала информацию о патологической склонности жителей ближайшей деревни к огненным потехам, ноги уже несли меня прямиком к мужику, а потом одним ударом выбили у него из рук почти опустевшую канистру.

Подоспевший Чинаров от всей вожатской души съездил заподозрившему неладное мужику снизу в челюсть. Однако в нокаут мужик падать не пожелал, а, заревев обиженно на весь лагерь: «Наших бьют!» – бросился на обидчика. Я уже совсем было собралась помочь Николаю отключить этот оживший бульдозер, но тут из кустов высыпали человек двадцать представителей современного российского крестьянства, яро размахивавших черенками от лопат. Вместе с дружным рыком из их луженых глоток несся такой перегар, что, надышавшись, впору было умереть от алкогольного отравления. Но я не умерла, а, отбив желание щелкнуть зажигалкой у еще одного поджигателя, бросилась к другому крылу дома, где все еще смотрел сладкие сны мой подопечный. При этом я что-то орала как ненормальная. Кажется, «пожар» и «атас».

Выскочивший на крыльцо Зацепин все понял, едва увидел надвигающуюся на него невменяемую толпу. Да, именно толпу. Потому что против нас троих это была настоящая толпа, и единственным разумным выходом было бегство.

– Быстрее! – я залетела в чулан и рванула за плечо хлопающего глазами Пашку. – Беги в лес! На нас деревенские поперли. Пожгут тут все к чертовой матери!..

Младший Панфилов оказался на диво сообразительным и, прыгнув босыми ногами в спортивные тапочки, выскочил в приоткрытую мной дверь.

– А вы? – неожиданно затормозил он у ближайших кустов, спиной почувствовав, что я остановилась.

– А я остаюсь, – как можно бодрее улыбнулась я. – Надо же вашему Миксеру помочь перемолоть этих… Это…

Слово не находилось, и я без долгих рассусоливаний втолкнула моего подопечного в густое переплетение колючих ветвей.

– Иди к трассе, – напутствовала я трещавшего ветками мальчишку. – Остановишь кого-нибудь и все расскажешь. Пусть милицию вызывают. Только не вздумай возвращаться, слышишь?

Конечно, он слышал. Но ничего не ответил. И было ясно даже ежу – вернется. Вот только сбегает за помощью и обязательно вернется, маленький упрямец. Черт бы побрал этот мальчишеский героизм! Подвиги им подавай! Хорошо хоть, что к его возвращение все уже закончится.

Я повернулась спиной к сулившему покой и безопасность лесу и шагнула. Мама дорогая, что я делаю?

«Что ты делаешь, Ника? – где-то внутри спросил голос, очень похожий на мамин. – Это совершенно не твое дело». Шаг. «Твое дело – охрана подопечного, – вторил голос Гарика Аветисяна, председателя нашей ассоциации. – Ты же телохранитель, а не спасающий всех Бэтмен!». Еще шаг. «Озверевшая толпа – это страшно, – пропыхтела трубкой моя прабабушка-цыганка, которую я никогда не видела, – Я помню». Маленький шажок. «Их ненависть можно понять. Классовую вражду еще никто не отменял», – внес свою лепту голос прадеда – одного из Красных латышских стрелков сделавших нам революцию. Полшага. «Тебе не справиться одной, – хрипловатый голос Виталия Немова прозвучал как наяву. – Я был твоим первым учителем. Я знаю». «Если с тобой что-нибудь случится, я от этой деревни камня на камне не оставлю!» – отозвался эхом Павел Челноков. – «Остановись, Ника. Иначе я никогда себе не прощу…» И я остановилась.

Я неподвижно застыла за музеем, вдыхая дурманящий запах бензина, вслушиваясь в матюги пьяных мужиков, и не знала что делать. Мои голоса бубнили на все лады, но, когда из дальней избы до меня не донесся пронзительный девичий визг, разом замолчали. А потом… Потом хором крикнули «Бей!».

И я ударила. Короткие секунды, ушедшие на то, чтобы очутиться возле избы, вместили в себя очень много. И доведенную до автоматизма «разгонку», и сочинение собственного некролога. Я уже выворачивала из-за угла, когда визг вжавшейся в деревянный сруб Нади, конопатой тринадцатилетней девчонки с накрученными на бигуди волосами, повторился. На нее медленно и потому еще более жутко надвигался тот самый бугай, которого не смог свалить Николай Чинаров, несмотря на всю свою десантную подготовку. А вокруг замыкали полукольцо дико гогочущие мужики, подзадоривая своего предводителя.

Дрожащая от напряжения пружина, до отказа сжавшаяся во мне, на миг замерла, чтобы тут же распрямиться, сметая на своем пути любые препятствия. Двое или трое мужиков разлетелись в разные стороны, а их вожак так и не успел сообразить, почему рука его вдруг сочно треснула, выставляя напоказ обломки кости. Рев бугая услышали, наверное, даже в Ухабове, и мне, с детства не выносившей громких звуков, пришлось успокоить его ударом в висок.

Мужик упал как подкошенный, и прежде чем на меня накинулись его товарищи по классовой борьбе, я успела разглядеть неподалеку остальных налетчиков, упоенно пинавших два слабо шевелящихся тела. Наверное, очень скоро я тоже лягу на эту выгоревшую от жары траву и смогу только безмолвно дергаться в ответ на очередной злорадный пинок, но пока я еще на ногах…

Очень может быть, что в то пропахшее бензином утро я действительно показала все, на что была способна. И даже чуточку больше. Потому что когда выдалась малая передышка, и я сумела немного перевести дух, обводя побоище правым, еще открывающимся глазом, – оказалось, что желающих пообщаться со мной сильно поубавилось. Маты вперемешку со стонами доносились из-за основательно поредевшего живого полукруга, куда сумели уползти некоторые мои противники. Остальные неподвижно лежали тут же, затрудняя своим подельникам доступ к моему покачивающемуся от усталости телу. Похоже из двенадцати человек на ногах осталось ровно половина. Выходит пять-ноль в мою пользу. Неплохо. Очень даже неплохо. Пожалуй, даже Немов остался бы доволен моими достижениями. Жаль только, что я не смогу ему о них рассказать. Потому что еще шестеро деревенских, оставив на время игру в футбол, где вместо мяча – живое человеческое тело, поспешили на помощь своим соратникам.

Я еще успела порадоваться, что сумела вытолкнуть Надю из живой ловушки и сделать так, чтобы желающих ее преследовать не нашлось. А потом, встряхнув руку, сломавшую уже не один крестьянский черенок, прыгнула на ближайшего мужика, у которого кровь из разбитого носа оставляла яркие кляксы на когда-то белой футболке. Скоро на меня навалятся остальные, о чем свидетельствует рванувшийся из одиннадцати глоток поток ругани. Уже совсем скоро…

Короткая автоматная очередь, прозвучавшая в самый нужный для меня момент, заставила всех замереть и растерянно завертеть головами в поисках подоспевших к месту происшествия омновцев. Но вместо взвода крутых парней в камуфляже и масках, перед нами предстала Степанида Егоровна Силантьева, из-за спины которой осторожно выглядывал мой недисциплинированный подопечный. В руках бабы Степы трепыхался немецкий «Шмайссер», направленный отнюдь не в землю.

– А ну пошли отсюда, если жизнь дорога! – рявкнула старушка голосом отставного фельдфебеля. – Считаю до трех! Раз…

На счет «три» последние бойцы революционного отряда деревни Дмитровки уже заволакивали своих раненных товарищей в ближайшие заросли.

– Боятся они меня, – удовлетворенно ухмыльнулась баба Степа и потрепала по затылку Пашку Панфилова, дерзко вскинувшего голову под моим укоризненным взглядом. – Я могла бы их разогнать и без этого…

Она энергично взмахнула автоматом, болтающимся на отлично сохранившемся кожаном ремне. Правда, при ближайшем рассмотрении ремень оказался просто новым. Выходит, не запускала бывшая секретарша оставшееся от прежних хозяев наследство. Холила и лелеяла, меняла ремни и смазывала, чтобы в один прекрасный момент… Зачем тебе старый немецкий автомат, баба Степа? Нет, ты, конечно, с его помощью здорово нас выручила, но…

– Ты не стой столбом, – скрипучий старушечий голос безжалостно вырвал меня из раздумий. – Мужикам нашим помочь надо. А ты, пострел, отцу позвони. Пусть едет сюда и врача заодно прихватит. Боюсь, Коленьке моей помощи мало будет.

– Как я позвоню? – растерялся Пашка. – У меня папка телефон отобрал…

– Возьми у меня в сумочке, – отмахнулась я, со страхом наклоняясь над беспамятным Николаем.

– А милицию вызывать? – не отставал Пашка.

– Не… кх-кх… Не надо, – прокашлял за моей спиной голос Виктора Игоревича.

Я обернулась и встретилась с его пронизывающим взглядом. Почему-то по лицу Зацепина не били, и глаза оставались такими же ясными, как если бы он толкал сейчас речь в своем Дворянском собрании. Зато лежал историк, согнувшись в три погибели, обнимая руками живот, и тонкая струйка крови стекала по подбородку из перекошенного болью рта. Зрелище, надо сказать, жуткое. Если ему отбили внутренности…

– Ничего страшного, – констатировала между тем хлопотавшая возле него Егоровна. – А я уж было подумала, что вместо печенки у него теперь студень говяжий. Ан, нет. Просто губу порвали. Да ты у нас, Виктор Игоревич, видать, двужильный. Эк тебя месили, а ты почти как огурчик.

– Огурчик, – тяжело выдохнул Зацепин. – Только маринованный. Мужички меня отлично промариновали. Хорошо, что пресс по утрам качал, – не до конца пробили…

– Так мне милицию вызывать? – повторил возвратившийся Пашка, опасливо опускаясь на колени рядом Чинаровым и судорожно стискивая мой мобильник. – Смотрите, что они с ним сделали! А если… он умрет?

– Не умрет, если сейчас же отцу позвонишь! – рявкнула я, осторожно осматривая голову Николая. – Пусть скорую немедленно вызывает!

– Да я сам «скорую» вызову! И милицию!

– Никакой милиции, – повторил Зацепин, и был прав. – А «скорую» вызывай. Или лучше мне трубу дай – я вызову. Боюсь, тебе не поверят.

Пашка запикал кнопками, но я уже не слышала, нащупав у застонавшего Чинарова глубокую рану за ухом. Я уже собиралась оторвать край своей превратившейся в пыльную дерюжку футболки, чтобы попытаться остановить кровь, когда…

– Может быть, это пригодится?

Я едва не подпрыгнула, услышав над собой высокий женский голос. Но когда разглядела смутно знакомое лицо, вспомнила, что на ночь в лагере осталась одна из приехавших на бал журналисток. Кажется, Оксана. Она, как ни в чем не бывало, протягивала мне гигиеническую прокладку и, похоже, только что сфотографировала нас на свой мобильный, быстро исчезнувший в ее сумочке. Чертовы папарацци! Кровь и смерть для вас пахнут всего лишь сенсацией и первой колонкой. Руки мои сразу же зачесались, и не будь они заняты обматыванием вожатской головы, то, пожалуй, вырвали бы у журналистки сотовый и начисто стерли все кадры. Но вовремя поданная прокладка дорогого стоит и я, скрипнув зубами, сдержалась. А зря.

– Почему вы не хотите вызывать милицию? – начала Оксана свое журналистское расследование. – Вы что-то скрываете? Это потому, что вчера сюда приезжал Иловский?

Да уж, сообразительности этой девице не занимать. Молодая да ранняя. Или это у нее уже рефлекс выработался – связывать воедино жареные факты?

– Какая тебе разница? – как можно спокойнее сказала я. – Повезло дуре – успела в лес удрать, вот и радуйся, что не ты тут сейчас лежишь. А в чужие дела не лезь. Интервью будешь в другое время брать. И в другом месте. А теперь лучше отойди, не то в крови свои белые брючки перепачкаешь.

Но смутить ухватившуюся за криминальную тему журналистку оказалось не так-то легко.

– Кстати, о крови. Вас, кажется, тоже ранили? – она кивнула на мой порез, который после этой Куликовской битвы разошелся и кровоточил. – Я что-то не видела у них ножей. Только палки…

– Это давнишнее, – прошипела я, заканчивая перевязку. – Картошку чистила и порезалась.

– И все-таки, почему вы отказываетесь от милиции?.. – Оксана укоризненно покачала кудрявой головкой. Короткие обесцвеченные волосы делали журналистку похожей на трепещущий под ветром одуванчик. Но одуванчиком она отнюдь не была – как минимум актинидией, что хватает зазевавшихся рыбок, решивших полюбоваться на морской цветок.

Я даже испугалась, что она вызовет стражей порядка сама, но, видимо, журналистка решила не вмешиваться и только наблюдать. То, что в ближайшем номере областной газеты появится статья о бесчинствах в детском этнографическом лагере, сомнений не вызывало. Кстати о лагере… Где же наши юные пионеры? Все ли с ними в порядке?

Слава богу, в порядке оказались все. Испуганные и потому непривычно тихие мальчишки и девчонки по одному и по двое выходили из леса и молча вставали вокруг лежащего Николая. Только Надя, вытащенная мною из круга потерявших человеческий облик мужиков, то смеялась, то всхлипывала, пока подошедшая к ней Егоровна не обняла девочку за плечи и не увела в избу.

«Скорая» приехала, когда приехала. Не знаю, сколько времени прошло. Сорок минут? Полтора часа? Мне они показались вечностью. Сначала мы собирались перенести Николая в мальчишескую избу, но я неожиданно вспомнила, что людей с травмами черепа и позвоночника лучше вообще не трогать. Правда, вспомнила уже после того, как его голова моталась туда-сюда во время производимой мной перевязки.

Пожилой врач, памятный еще по вызову к Панфилову, кивнул мне, как старой знакомой, и равнодушно поинтересовался, кто его так?

– Нашлись умельцы, – пробормотала я в ответ. – С ним что-то серьезное?

– Смотря что считать серьезным, – хмыкнул эскулап. – Сотрясение мозга и несколько сломанных ребер гарантирую. Остальное будем посмотреть.

Когда «скорая» с так и не пришедшим в себя Николаем умчалась в Ухабов, я запоздало вопросила у Зацепина:

– А почему вы не поехали? Вам ведь тоже в больницу надо…

– Ничего, не развалюсь. Мы ведь до Алексея не дозвонились, так что я тут сейчас за главного. После сегодняшнего надо всех детей по домам отправить. А потом можно и в больницу.

Он сидел на крыльце дома, построенного на месте его родового гнезда, и то и дело подносил к уху свою «Нокию», чтобы поговорить с очередным родителем. Во время этих переговоров я еще раз убедилась, что дипломатических способностей Зацепину не занимать. Не прошло и получаса, как почти все родители оказались предупреждены и вскоре должны были приехать за своими чадами. Да и терпением Виктора Игоревича бог не обидел. Если бы мне досталось хотя бы половина того, что ему перепало от дмитровских мужиков, я бы голову от подушки не отрывала. А он еще находил в себе силы улыбаться растерянным подросткам и покрикивать на возбужденного, вьюном вьющегося Пашку. Разумеется, мальчишка чувствовал себя героем, который привел помощь в самый последний момент. То, что исход дела решила боевитая баба Степа, его нисколько не смущало. Главное, он был сопричастен к героической битве за родной лагерь, а до остального дела ему не было. Правда, надо отдать юному орлу должное, на меня он смотрел почти как на равного себе героя. И еще постоянно пытался помочь Зацепину, предлагая свою помощь в подносе воды, наборе нужного номера и транспортировке историка до ближайшей кровати. Зацепин отнеткивался, но я чувствовала, что предел его терпению уже очень близок.

– Идите прилягте, – увещевала я его. – Не стойте из себя пуленепробиваемого супермена.

– Я и не строю. Мне не так уж крепко досталось. Наверное, потому, что сопротивления настоящего оказать не мог. Это они на Николая сильно обиделись. Потому, что он троих из их ватаги надолго из строя вывел. А с меня что взять? – интеллигент очкастый. Такого бить неинтересно. Правда, очки они мне снять не предложили. Хорошо, что сам догадался…

– А вы… – я смутилась. – Вы – храбрец. Другой на вашем месте удирал бы так, что только пятки сверкали.

– Наверное, это было бы разумно. Но… Понимаете, мне вдруг почудилось… Это трудно объяснить. Мой дед партизанил в этих местах…

– Понятно.

– Ничего вам не понятно! – почти выкрикнул Зацепин. – И мне тоже. Потому что деда моего, Ивана Петровича Зацепина, советская власть лишила всего. Титула, достатка, дома этого самого лишила. А он ее защищать пошел. То есть, конечно, не ее, а родину свою, Россию-матушку. Так и погиб за нее где-то здесь. Я сколько ни пытался, так и не смог найти, где он похоронен. Все архивы перерыл. В том числе и ту часть немецкого, что у нас в Ухабове осталась. Я даже не знаю как именно он погиб. И сегодня мне вдруг показалось, что с ним тоже было так. Окружающие враги и он, один, без оружия… С детства мучил себя вопросом, а смогу ли я вот так…

– Получается, что смогли.

– Получается ли? Тут ведь не немцы с автоматами – соседские мужики с палками. Ведь не убивать же они нас пришли?

– Уверены?

– Уверен. Я все думал, как Иловский Алексея к ногтю прижать попытается? А он наш рабоче-крестьянский класс подпоил и натравил на проклятых «помещиков»… Поэтому и смысла не было милицию вызывать. У него ведь там давным-давно все куплены.

– Не согласна. То есть насчет милиции как раз согласна. Куплено там все. А вот насчет того, что мужики не убивать пришли… По-моему они в таком состоянии были, что могли мать родную зарезать и не заметить. Невменяемые какие-то…

– А кто у нас сейчас вменяемый? – философски вопросил Зацепин и начал закатывать глаза. Пришлось звать на помощь ребят и осторожно заносить заведующего музеем в его комнату на втором этаже. Так что выдавать детей на руки родителям пришлось мне вместе с путающимся под ногами Пашкой.

Солнце медленно, но верно скатывалось к горизонту, и почти всех пионеров уже разобрали, а я все никак не могла дозвониться до Панфилова. «Абонент временно недоступен» – вот и все, чего я смогла добиться от своего «Самсунга». Но ближе к вечеру удача все-таки мне улыбнулась, и Алексей Михайлович соизволил откликнуться. Я как можно доходчивей разъяснила ему ситуацию, и даже попеняла за телефонную недоступность. В ответ мой ошарашенный наниматель пробормотал что-то насчет потерянной посылки, которую он искал где-то в хранилище почтамта здешнего областного центра. И что сотовый там не берет.

Дождавшись от Панфилова обещания скоро приехать, я с тоской посмотрела на сидящую рядом Надю Маркину. Ту самую, чей крик заставил меня ввязаться в, казалось бы, безнадежную драку. Ведь если бы не автомат Егоровны… Кстати, мне так и не удалось разглядеть его поближе. Баба Степа почти сразу куда-то удалилась, и вернулась в лагерь уже безоружной. Тут я была с ней полностью согласна. Нечего подогревать у подрастающего поколения нездоровый интерес к таким вещам. Тем более что возвратившиеся в лагерь мальчишки, все как один потянулись к табельному оружию немецкого вермахта. В общем, все было тихо и мирно. Даже заурчавший возле шлагбаума мотор напоминал больше мурлыканье ласковой кошки, чем тревожный набат. А зря.

Не помню, почему мне понадобилось обернуться именно в этот момент. Сидя на крыльце в обнимку с так и не пришедшей в себя Надей, я смотрела на тропинку, ведущую к дороге, и в ожидании Алексея Панфилова размышляла, как он отреагирует на мой расплывшийся на пол-лица синяк. В том, что он расплылся очень живописно, я не сомневалась ни минуты. Взгляд, мельком брошенный в зеркало музыкального салона, явил мне весьма плачевное зрелище. Не знаю, скоро ли отважусь на второй. Такие вот мысли, весьма далекие от безоблачных, занимали мое внимание, пока я не решила перенести его на ближайшие к дому кусты. И сделала это как раз во время, чтобы увидеть, как плотная зеленая завеса раздвигается и пропускает на поляну четырех подозрительного вида мужчин. Нет, не давешних мужичков. Дмитровские фанаты классовой борьбы и в подметки не годились тем, кто явился неизвестно по чью душу в наш уже почти закрытый лагерь. И не только потому, что на головах незваных гостей красовались черные шапочки-маски, а в руках вместо допотопных колов я успела заметить вполне современные пистолеты. Было в них что-то еще, от чего сразу же захватило дух, и все пропущенные удары заныли с удвоенной силой. Взбешенный бык тоже опасен, но во всей полноте ощущаешь дыхание смерти, только встретившись с тигром.

Да к нам пожаловали тигры. По крайней мере, один из них, явно возглавлявший эту не святую троицу был именно тигром. Скользящим шагом он двинулся прямиком ко мне, а я, вместо того, чтобы предпринять что-нибудь конструктивное, например, спросить «какого черта?! что вам надо?!», залюбовалось его текучей, обманчиво расслабленной походкой. Потому что точно так же двигаются оба моих неудавшихся жениха. Мама дорогая, ну с какой стати моем пути попадаются такие мужчины? В друзьях или врагах, но такие – способные голыми руками искрошить в капусту целый взвод. Вот и этот «тигр» в отличие от остальной тройки, не размахивал оружием (похоже, он его даже не имел), а просто шел. Но так, что хотелось провалиться сквозь землю, только бы не вставать у него на пути.

Столбняк отпустил меня, когда между нами оставалось еще добрых двадцать метров.

– Беги! – рыкнула я на Надю, расширившимися от ужаса глазами смотревшую на новую напасть, и толкнула ее в сторону почерневшего в подступающих сумерках леса. Дважды упрашивать девочку не пришлось, и она вспугнутым зайцем рванула прочь, к немалому моему облегчению. Мне оставалось только последовать ее примеру, однако ноги несли меня отнюдь не в лесную чащу. Для начала я влетела в чулан, где возился, собирая вещи в огромный, не по росту рюкзак, мой подопечный, из-за которого, как я не без основания подозревала, и пожаловали к нам люди в черных масках.

Но то ли ноги мои поутратили девичью резвость, то ли пришельцы оказались слишком быстрыми, только едва я успела ухватить ничего не понимающего Пашку за плечо, чтобы вытащить его из чулана и броситься в спасительный лес, как сразу же за дверью раздался дружный топот обутых в кроссовки ног. Поздно. О попытке прорыва я даже и не думала – силы были явно неравны. Мне и с одним-то «тигром» не справиться. Оставалось только захлопнуть дверь перед самым его носом и задвинуть крепкий бронзовый засов, тоже, между прочим, музейную ценность. Не менее крепкое плечо тут же попыталось высадить дверь, а через мгновение таких плеч стало четыре. Ничего, так просто им сюда не пробиться. Толстая дубовая дверь укрепленная железными полосами (деньги тут что ли собирались хранить?) продержится достаточно долго, а в окно полуподвального чулана сможет пролезть только тщедушный Пашка.

Звон разбитого стекла и сдавленные матюги подтвердили мою уверенность. Некоторое время мы с моим подопечным будем в безопасности. А потом… Дверь опять затрещала под натиском налетчиков.

– Что им надо? – Пашка растерялся до такой степени, что не успел еще испугаться.

– Тебя, – коротко ответила я, прижимая его к стене. Чулан загибался углом, и та часть, где мы сейчас оказались, из окна не просматривалась, но стоит выйти на середину и…

– А кто они? – снова спросил мой подопечный, поставив меня в тупик. То что обещаниям Петра Петровича Иловского не трогать семью Панфилова грош цена в базарный день, ясно было с самого начала. Не получилось запугать крестьянским бунтом – решил прибегнуть к проверенному способу – взятию заложника. Вроде все сходится. И все-таки… И все-таки что-то не клеилось. Где-то в подсознании коренилась ничем не обоснованная уверенность, что владелец зеленых столов и «одноруких бандитов» не имел к этому нападению никакого отношения.

– Я не знаю, кто это, – честно ответила я. – И что нам теперь делать, тоже не знаю.

– А я знаю! – с оттенком превосходства заявил юный Панфилов, удовлетворенно созерцая мое недоуменное лицо. – Здесь потайной ход есть. Под домом. К самому озеру ведет.

– Откуда знаешь?

– Миксер показал, – возбужденно зашептал Пашка. – Я его однажды с бутылкой водки застукал, и он попросил, чтобы я не говорил никому. А потом этот ход показал. Как бы в оплату… Мы по нему до самого озера добрались, – он и дальше куда-то вел, только там камни осыпались. Миксер говорил, что ход старый, дореволюционный, наверное.

– И как туда попасть? – мне было глубоко наплевать, чей это ход, лишь бы скорее в нем оказаться.

– Вот этот самый шкаф надо отодвинуть…

Мальчишка не успел договорить, а я уже уперлась спиной в старинный, чертовский тяжелый шкаф, где хранилось с моей точки зрения сущее барахло, очевидно представлявшее для Зацепина историческую ценность. С возмущенным скрипом старая развалина поддалась, и я действительно увидела в деревянном полу аккуратно пропиленное отверстие, в глубине которого виднелась ржавая металлическая крышка обещанного люка. Открыть его, и спровадить в темное каменное чрево часто дышащего Пашку оказалось делом двух минут. Я уже сидела на краю люка и собиралась последовать за ним, как вдруг раздавшийся из-за двери голос заставил меня замереть и покрыться ледяным потом, несмотря на тридцатиградусную жару:

– Слушай внимательно, телохранительница. У нас мало времени – я не хочу рисковать. Если ты сейчас не отдашь нам пацана, мы сначала прикончим старую ведьму, а потом этого очкастого хмыря. Да, тут еще девчонка одна пробегала. Ну, ты тоже знаешь, что мы с ней сделаем…