Текст книги "Братья"

Автор книги: Дитер Латтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Моим сыновьям,

Андреасу и Тиллю

1

1976

СЕМЕЙНЫЙ СБОР

КЛАДБИЩЕ

Холодным и дождливым майским днем около полудня генерал в отставке Ристенпарт сошел с поезда в Госларе, где не бывал уже тридцать четыре года. Ранним утром того же дня он отправился с берлинской Лейпцигерштрассе к вокзалу Фридрихштрассе, налегке и пешком. На пограничном контрольно-пропускном пункте он впервые воспользовался «визой для пенсионеров». Пограничник скользнул взглядом по множеству въездных виз восточных стран в его паспорте и повернул турникет.

Йоханнес Ристенпарт ехал на Запад скорым поездом Варшава —Кёльн. Последний раз он проезжал здесь на третьем году войны. Старый знакомый путь, который прежде частенько проводил его к родному дому. Йоханесу казалось, что он и теперь еще слышит постукивание колес на стыках, как в 1936 году, когда впервые вез Гертруду на семейный сбор. Сегодня поезд бежал по рельсам почти бесшумно.

В Брауншвайге Йоханнес пересел на пассажирский, который отбыл с нового вокзала в сторону Гарца. Теперь местность за окном была еще более знакомой. Между Вольфенбюттелем и Финенбургом в голубоватой дымке потянулись среди холмов фахверковые и кирпичные постройки, обнесенные заборами хутора, поля рапса. Машины ехали по шоссе с включенными фарами, оставляя светлые полоски на мокром асфальте. Не раз Йоханес подумывал, не вернуться ли назад, – таким нереальным представлялось ему это возвращение к родным по крови, но вместе с тем и совершенно чужим людям.

В купе вошла молоденькая девушка. На ней были джинсы и спортивные туфли, обеими руками она прижимала к себе транзистор. Ее голову охватывал пластмассовый обруч с наушниками из поролона, от которых шел проводок к аппарату. Некоторое время Йоханнес разглядывал попутчицу, но вскоре не смог сдержать улыбки, а она, погруженная в музыку, чуть скривила в ответ губки, будто давая понять, что считает его не опасным. Потом отвела взгляд и уставилась в окно. Вся застыла, казалось, даже не дышала. Иногда лишь до его слуха доносилось металлическое дребезжание музыки.

В свои восемьдесят лет Йоханнес давно утихомирился; он только поглядывал на нее и не о чем не спрашивал. Угадывающиеся сквозь запотевшее стекло очертания гор, смешанные леса и сосновый бор вызывали в его памяти картины далекого детства: катание с горы на санках, когда он, еще совсем маленький, кричал: «Спасите, пропаду!» Так было записано в дневнике, который мать Йоханнеса вела за него. Перед глазами генерала возник школьный двор, где старший брат защищал младшего в потасовках, лавочка на углу, где он покупал лакричные конфеты, а затем бежал домой, жуя сладкую липучку. «В них бычья кровь»,– уверял его какой-то всезнайка. Возле ворот перед домом у Раммельсберга росли сумах и лиственница, а в углу сада над крышей, прямая как свеча, высилась одинокая ель, стоявшая поодаль от уходящего за горизонт леса. Йоханес припомнил и пчелиный рой, который однажды опустился на куст, еще и сейчас он слышал гул, доносившийся из вентиляционной трубы на кухне, когда Луиза открывала заслонку. Припомнил спальню, которую делил с братом Юлиусом, запах зимних яблок, банки с вареньем и компотом на полках. Дети гордились, что они Ристенпарты, хотя толком не знали почему.

Отчетливо видел он перед собой отца в сюртуке и мать в платье с рюшами. Иногда, в порыве веселья, хозяин дома подхватил на руки жену, игравшую на фортепиано Шопена, нес ее из гостиной на кухню и сажал на шкаф, словно так и полагалось. Она дрыгала ногами, а он, выдержав время, протягивал руки и снимал оттуда. Но это игра никого в семье не могла обмануть: скорее маленькая энергичная женщина несла его через всю жизнь, хотя и не на руках. В детской она буквально воздвигла ему памятник, постоянно напоминая детям о значительности отца. Отец Йоханнеса был участковым судьей и с недавних пор депутатом рейхстага от Немецкой социальной партии [1]. Но жена и умеряла его пыл, когда это казалось ей необходимым. Каждый, кто имел дело с Георгом Ристенпартом, должен был принимать в расчет госпожу Каролину.

Она часто перебивала мужа, в особенности, если он высказывал свои политические взгляды слишком резко и откровенно. Когда к нему приходили друзья оп партии, он быстро «заводился». В курительной комнате начинались дебаты, причем голос отца перекрывал всех. Вот тогда мать входила в курительную, и спорщики понемногу успокаивались. А Каролина уносила с собой запах сигарного дыма. Затем она шла в спальню и появлялась оттуда, благоухая одеколоном.

Во время последнего отпуска, перед тем как попасть в плен к русским, Йоханнес побывал у матери. Она тогда уже семь лет вдовела, и заботы о сыновьях составляли весь смысл ее жизни. Ему показалось даже, что, разговаривая с ним, она говорила сразу со всеми своими детьми, а он лишь представлял и себя, и всех остальных. Мысленно мать всегда была с ними и даже порой путала их имена.

Сейчас он видел перед собой ее белое большеглазое лицо. С годами мать как бы съежилась, только лицо увеличилось, стало крупнее, красноречивее. Как-то вечером он отправился с ней в ресторан близ королевского замка, где она  охотно пила пиво, разбавленное в военное время. Там же без карточек подавали суп из квашеной капусты. Был конец апреля, и он сидел на веранде, не снимая пальто.

Это здесь Гитлер проводил Всегерманский Крестьянский съезд. Йоханнес видел однажды с трибуны, как фюрер, стоял в открытом «мерседесе», ехал наверх к замку. Гитлер вытянул руку вперед, рядом с машиной двигалась его тень. Потом этот снимок обошел все газеты. Только много позднее Йоханнес осознал, что рука человека в коричневой  униформе, вытянутая в партийном приветствии, напоминала виселицу.

«У меня пятеро сыновей и дочь,– сказала тогда мать.—Юлиус служит в артиллерии, сейчас его эшелон направляется к Севастополю. Ты тоже заехал по пути на Дон, в свою танковую часть. Теодор где-то отступает через пустыню с Африканским корпусом. Разве только Эрнест более или менее в безопасности, заготовляет продовольствие в Штирии. Где Карл, я не знаю. Последнее время он находился с лазаретом военно-воздушных сил под Лиллем, во Франции, а сейчас его опять куда-то перевели. Мария ухаживает за тяжелоранеными в полевом госпитале, размещенном в школе. Скажи мне, чем все это кончится?!»

«Этот год будет решающим».

Шел год битвы под Сталинградом. Год, когда Йоханес, оказавшись в плену, выступил вместе с другими генералами против Гитлера: в начале октября сорок третьего он в первый раз обратился по радио Национального комитета «Свободная Германия» к немецким солдатам на Восточном фронте, к населению рейха, если, конечно, его могли слышать. Он построил свое обращение в форме письма к жене, к населению рейха, если конечно, его могли слышать. Он построил свое обращение в форме письма к жене: «Когда двадцать третьего августа прошлого года я впервые увидел широкий простор Волги севернее Сталинграда, то надеялся, что мы сделали еще один шаг к миру. Но оказалось, мы – лишь жалкая горстка людей, затерянная в бесконечном пространстве. В этом городе завершилась моя солдатская судьба. Как-то я написал тебе свое последнее письмо. Я приложил к нему обручальное кольцо и просил тебя сберечь его. Мы до самого конца слушали радиопередачи с родины. Это были самые тяжелые дни в нашей жизни, мы слушали, как произносят надгробные речи над нами, умиравшими в снегу от холода и голода, среди тысяч гибнущих вокруг людей. С тех пор прошло несколько месяцев. Обдумав и взвесив все случившееся, я, как и многие другие, пришел к решению. Мы порвали с Гитлером, но остались верны Германии. Это Гитлер предал нас, намного раньше, чем мы думали. Не знаю, что там Геббельс говорил вам о нас. Но в последний час в Сталинграде мы, солдаты, выполнили свой долг перед вами, перед нашим народом, перед историей и отреклись навсегда от режима, который требовал от нас беззаветного служения долгу, а сам совершал предательство. Германия фюрера рухнет. Мир против него, ибо дело Гитлера неправое. Не ждите последних доказательств, это будет катастрофой для нашего отечества. Мы знаем правду о безумных планах Гитлера. Верьте нам. И не теряйте веры в нашу страну, верьте, что мы поступаем правильно».

Вокзал в Госларе изменился мало. Все тот же подземный туннель, в котором воздух был сырой, как в гробнице. К закопченному зданию пристроили только похожий на вставную челюсть газетный киоск и кассу с билетными автоматами, Автобус на Ханенклее ждал пассажиров на старом месте. Йоханнес посмотрел в сторону отеля «Ахтерман»—на его стенах по-прежнему вился дикий виноград. Звонок над шлагбаумом у переезда завалился, как и раньше, пробиваясь сквозь городской шум.

В киоске генерал купил «Госларше цайтунг». «Независимое надпартийное издание,—заверял подзаголовок,—основано в 1783 году». И газета и издательство когда-то принадлежали Ристенпартам, другие ветви их рода владели заводом красок в Окрере, фабрикой игральных карт и пивоварней. Все это давно утрачено. Нынешнее поколение живет в обычных квартирах, а единственное землевладение рода теперь —семейный склеп.

«Дискуссия о терроризме»—кричал газетный заголовок. В бундестаге, насколько он понял из напечатанных жирным шрифтом строк, правящая коалиция и оппозиционные партии осыпали друг друга упреками то за слишком мягкую, то за излишне острую реакцию на акты насилия. Канцлер Шмид заверял: «Государство не позволит шантажировать себя – во всяком случае, при нынешнем федеральном правительстве».

Йоханнес сосчитал сдачу, полученную от продавца. Монеты здесь были потяжелее, чем дома, в ГДР. Он еще никогда не бывал в Западной Германии. Министерство тяжелого машиностроения ГДР посылало его во многие страны: в Египте он был инициатором строительства промышленного предприятия, в Африке и Азии вел переговоры с правительствами развивающихся стран, и только государства Западной Европы—особенно ФРГ—оказались вне сферы его деятельности. И даже когда вышел на пенсию, Йоханнес никак не мог решиться съездить на Запад, не желая испытывать на себе того высокомерного отношения, с каким не раз сталкивался во время работы. Да чего он там не видел? Йоханнес вполне довольствовался телепередачами. И потом, он не знал, поймет ли после стольких лет «тех» немцев. Но вот три месяца назад пришло приглашение. Брат Юлиус и кузен Генрих, старший в роде, писал, что хотят снова пригласить всех Ристенпартов вместе с женами и мужьями на традиционный сбор. И эта идея захватила его: сейчас или никогда. Ристенпарты возрождали старую традицию. В годы его детства, вспомнил Йоханнес, да и позднее, когда он со своей женой Гертрудой приезжал сюда, в Гослар, на встречи рода Ристенпартов, торжества всегда начинались с посещения кладбища. Те, кто опаздывал, шли в одиночку. И Йоханнес, следуя внутреннему призыву, отправился сейчас туда же.

Дорожную сумку он запер в автоматический камере хранения. Как часто проходил Йоханнес под этим шлагбаумом через пути, направляясь на кладбище. В юности ему казалось, что умершие никуда не исчезли. За них молились, о них часто говорили, они и после смерти продолжали оставаться в семье. Ребенком он считал, что они просто в отъезде.

На Хильдейсхаймерштрассе стояло новое панельное здание магазина «Гарцкауф» Через широкие двери входили и выходили люди с тележками для покупок. Рядом над бензоколонкой развевались рекламные транспаранты фирмы «Мультивэше» Далее расположилось предприятие «Р.Платео—надгробные памятники». Подростком он здесь часто останавливался в раздумье над словами бабушки, матери отца, которые она произнесла на смертном одре: «Не кладите на мою могилу тяжелый камень—мне трудно будет воскреснуть».

Деревья на кладбище напоминали огромные зонты, с которых капала вода. Йоханнес вдыхал аромат сырой земли, смешанный с запахом ряски, компоста и увядших букетов. Цветы с каштанов осыпались на плющ и грядки тюльпанов. Гробницу он нашел сразу же. Над голубовато-серыми чугунными воротами с ромбовидной решеткой была выбита надпись: «Последнее пристанище рода Ристенпартов». Вот здесь, в склепах, лежали их предки, начиная с 1824 года. Под одной из плит он нашел и могилу своих родителей – Георга и Каролины, погребенной на двадцать лет позднее мужа. Тогда, в тридцать пятом, к его дому в Потсдаме ночью подъехал на мотоцикле почтальон и вручил телеграмму, вызывавшую его в Гослар на похороны отца. Когда умерла мать, Йоханнес лишь через несколько месяцев получил от сестры Мариии фотографию и едва узнал в траурной процессии самых близких родственников. Теперь на стене, сбоку от капеллы, Йоханнес обнаружил мраморные доски в память о погибших кузенах: Рудольфе, павшем в бою под Кухочка-Волей в 1915-м, и Хансе, убитом во Фландрии в 1918-м.

Йоханнес посидел немного возле фонтана. Куда ни посмотришь, всюду надгробные плиты, валуны и скалы Гарца. Мертвые оставили еще много свободного места. Когда дождь перестал, запели птицы.

Йоханнес решил навести справки у кладбищенского управляющего, которого нашел в деревянном финском домике напротив входа; тот подвел его к плану кладбища, висевшему в рамке на стене, и, энергично жестикулируя, сообщил значительно больше сведений, чем требовалось Йоханнесу:

– Мавзолей находится под охраной как памятник старины. Раньше это было навечно, сейчас—только до двухтысячного года. Да и кого тогда заинтересует старые имена?

– Кто-нибудь заботится об усыпальнице?

– Иногда приходит какая-то дама открывает мавзолей. Проветривает, делает уборку. Надолго она задерживается, насколько мне известно. Во всяком случае, у нее есть собственный ключ.

– Я один из Ристенпартов, – сказал Йоханнес. – Но я приехал из ГДР, так что здесь считают посторонним.

– Вот как?

Больше управляющему ничего было добавить. Видимо, он решил, что Йоханнес, как большинство старых людей интересуется погибшими на войне, и показал на план кладбища.

– Если вы пройдете вон туда, в глубину, то сначала увидите мемориал героев четырнадцатого – восемнадцатого годов, а потом тридцать девятого – сорок пятого.

– Героев?

– Ну да. Так говорится.

Йоханнес зашагал по дорожке. Кладбища всегда чем-то притягивали его. Он сравнивал их между собой, как храмы, которые ему довелось видеть. У каждого было свое лицо, но в целом все они—и храмы, и кладбища—были для него обителью непостижимого, так он их воспринимал. В загробную жизнь Йоханнес не верил – лишь в память живых. Он не хотел себя обманывать. Хотя Солдатские воззрения отошли в прошлое, в нем уцелела толика усвоенных с детства принципов, которые требовали пройти по жизни без иллюзий, а затем освободить дорогу другим. Он долгое время переоценивал роль дисциплины. Бывало, даже утверждал, что все можно свести к некой объективной сути – и людей, и вещи. Случалось, он смотрел на себя со стороны, как на чужого, и это его пугало. А может быть – по крайней мере Йоханнес на это надеялся, – в последние годы он немного переменился.

Йоханнес читал имена на могилах. Тучи расходились. Там, где сквозь кроны деревьев проглядывало солнце, от луж поднимался пар. Май повеял запахом земли, корней и сирени. В одной из могил по пояс в земле стоял могильщик и лопатой выбрасывал наверх глину с перегноем.

Продолжая свой путь, Йоханнес увидел двоих мужчин, которые чуть ли не по стойке «смирно» стояли перед каким-то надгробием. Он подошел ближе и прочитал надпись на камне:

ХАЙНЦ-ВИЛЬГЕЛЬМ ГУДЕРИАН

17 июня 1888 – 14 мая 1954 года

генерал-полковник в отставке

Во время войны он несколько раз встречал Гудериана. В его личности для Йоханнеса соединилось многое. Это был храбрец, каких мало, тактик, военачальник, упорный в обороне, один из тех, кто увлек за собой войска, пока шло наступление по всему фронту. И тут Йоханнес узнал обоих мужчин, стоявших рядом прямо и торжественно, будто они заступили в караул прошлого.

– Генрих, Юлиус! —воскликнул он.

Они повернулись.

– Йоханнес, как ты здесь очутился?

Три старых человека обнялись, неловко стукнувшись лбам, руки их скользнули по плащам.

– Вот решил и приехал, сказал Йоханнес.

Он разглядывал брата и кузена, ища перемен в их лицах и прикидывая, каким он сам кажется им после столь долгой разлуки. Вот стою, подумал он, будто перед своими дедами, только теперь и я – один из них.

Генрих и Юлиус по-военному повернулись кругом, словно предлагая ему следовать за ними. Шагали по гравийной дорожке медленно, держась подчеркнуто прямо, и ни один из них не опирался на трость. Три восьмидесятилетних старца, одинаково рослые и похожие друг на друга, шли на традиционный семейный сбор. Генрих с упреком сказал:

– Что ж ты не предупредил нас о своем приезде?

«ЧЕРНЫЙ ОРЕЛ»

– Йоханнес приехал!

Ристенпарты окружали его. Долго не утихал гомон приветствий и вопросов. Постепенно в толпе родственников он стал различать отдельные лица. Некоторое время они стояли вокруг с бокалами хереса, пока всех не позвали к столу.

Более пятидесяти человек, принадлежавших к четырем поколениям Ристенпартов, собрались в банкетном зале отеля «Черный орел». Столы были составлены покоем. Во главе уселись те, кто родился еще в прошлом веке. Йоханнесу досталось место на углу стола, рядом с Клер, девяностолетний родственницей, старшей в роде. По традиции Ристенпартов, женщина не могла открывать семейное торжество, к тому же Клер была глуховата и ничего толком не слышала из разговоров за столом, лишь чему-то про себя улыбалась. Поэтому первым слово взял Генрих. Ему было восемьдесять пять. Без очков, широколицый, с большими ушами, он сидел, пригнувшись к столу, и еще доедал суп, когда остальные уже давно глядели в опустевшие тарелки. Генрих ни с кем не разговаривал. Казалось, он мысленно повторяет предстоящую речь и поэтому никого не слушает.

– Эй, Пятерка! Вот здесь твое место! – раздался вдруг из ряда внуков женский голос.

Все посмотрели на молодого человека, который, опоздав, с извинениями протискивался к столу. Он старался спрятаться за букетом гвоздик, но как ни пригибался, его свежевымытая шевелюра торчала над цветами. Молодой человек был худощав, но широкоплеч. Его лицо обрамляла шкиперская бородавка. На нем была вельветовая куртка и перекрученный галстук, в котором он, видимо, задыхался, так как все время вытягивал шею. Судя по всему, он уповал главным образом на свою смущенную и вместе с тем упрямую улыбку, с которой нырнул в семейный гомон. Теперь с обеих сторон за ним ухаживали кузины, подливая ему остатки куриного бульона.

Это, должно быть, Тённис, второй сын Йонаса и Лизы, подумал генерал. Взгляд на мать молодого человек, сидевшую наискосок, подтвердил его предложение. Они явно были похожи, и не только это выдавало их женно. Ну конечно же, это Тённис. Но почему его окликали странно: «Пятерка»? Старшего из сыновей Йонаса, Валентин сидел по другую сторону стола и, когда их взгляды встретились, помахал рукой.

Справа и слева от Йоханнеса расположились женщины, мужщины, дети. Его взгляд скользнул по нарядным платьям женщин, которые, словно белые клавиши рояля, перемежались черными костюмами мужчин. Дети сидели так низко, что их лица не всегда были видны за цветами, украшавшими стлол.

Один Йоханнес был в сером костюме. Время после полудня ушло у него на то, что бы найти номер в отеле; в «Черном орле» все оказалосьзанаято. Наконец после долгих поисков он раздобыл себе комнату в «Гамбургер-хофе» в нескольких сотнях метров отсюда, с окнами, смотревшими в обнесенный стеною сад и ни какую-то полуразрушенную мастерскую. Здесь было тихо. Йоханнес принял ванну и прошелся по знакомой дороге в школу, пока не стало время отправляться в семейное торжество. На улице было еще светло, а здесь на столе уже горели свечи. Окна закрывали тяжелые гардины.

У Йоханнеса было четверо братьев и сестра, теперь в живых осталиьс только двое: Юлиус, пенсионер, жил в Тюбингене, а Карл еще практиковал как врачв Вольфенбюттеле. Мария умерла. Ее муж Рётгер Гротефенд сидел сейчас рядом с вдовой Теодора – Антонией. Об этом Эрнесте напоминал Ханнелора Зольтау, на которой брат Йоханнеса женился, когда ему было сорок один год, а ей девяднадцать. Вместе они прожили тридцать лет. Дети и внуки братьев и сестры были незнакомы Йоханнесу, их представила ему всезнающая Клер. Большинство мужчин рода Ристенпартов сидели прямо, словно аршин проглотили, и со своими костлявыми фигурами и серьезными вытянутыми лицами выглядели как истинные уроженцы Нижней Саксонии. В юности почти все они много бродяжничали и жен своих, если удавалось, привозили из далеких краев.

Генрих, сложив салфетку, степенно поднялся, и по залу пронесся вздох – не то облегчения, не то озабоченности – трудно сказать. Во всяком случае, этот вздох означал начало ритуала. Итак, старейшина рода поднялся, выпрямился, не спеша одернул пиджак.

– Дорогое семейство,– начал он, слегка откашлявшись,—мы собрались здесь, чтобы вновь увидеть друг друга. Приехали хотя и далеко не все, но тем не менее весьма многие, порой издалека, и за это я благодарен вам. Мы – семейство с давней традицией. И хорошо бы всем нам это осознать. Многие из молодых присутствуют здесь впервые. Гослар – наша резиденция, потому что большинство предков жили здесь, в этом красивом городе. И я рад, что нас даже приветствовала местная газета. —Он помахал газетным листом, надел, надел очки и начал читать:—«Традиционный сбор семейства Ристенпарт. В конце этой недели стенах нашего встречается один из старейших родов Гослар. Он ведет свою историю с времен Тридцатилетней войны, а то, пожалуй, и Реформации. Первое упоминание о нем относится к 1523 году, когда в нашем городе поселился провизор монастыря Нойверк Дитерикус Генрих Йоханна Георга Хирша. Другая ветвь семейства протянулась в Брауншвайг, где породнилась с издателями Фивегом и Вестер-маном, а затем и с издательством Ольденбург. Карл Август Ристенпарт владел многими местными винокуренными заводами…»

– Ну к чему это!– вскричал Карл которого все звали Йовом, потому что он вечно толковал о страшных вещах. Еще мальчишкой Карл пугал братьев и сестер всязкими ужасами. Тридцать лет прожил он с больной женой и каждый год заявлял, что до следующего она не дотянет.

Генрих глубоко вздохнул, выпрямил груд. Эту привычку Йоханнес замечал за ним и раньше.

[1] Крайне правая буржуазийная партия антисемитского и консервативного направления, созданная в 1989 году Либерманом фон Зонненбергом, существовала до 1933 года.