Текст книги "Гоби – маленькая собака с очень большим сердцем"
Автор книги: Дион Леонард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Дион Леонард
Гоби – маленькая собака с очень большим сердцем
Моей жене Лусии.
Без твоей бесконечной поддержки, преданности и любви
эта книга никогда не была бы написана
Пролог
Съемочная группа закончила работу вчера вечером. Завтра приезжает представитель издательства. Я все еще чувствую усталость во всем теле от смены часовых поясов и другие последствия перелета, продолжавшегося сорок один час. Итак, мы с Лусией решили, что этот забег, наш первый забег в нынешнем году, будет легким. Кроме того, нам нужно думать не только о себе. Теперь нужно принимать во внимание Гоби.
Отложив этот вопрос на потом, мы прошли мимо паба, спустились мимо Холирудского дворца, и ясное голубое небо на горизонте сменилось покрытым травой холмом, возвышающимся над Эдинбургом. Артурс Сит. Я даже не могу вспомнить, сколько раз я пробегал здесь, и знаю, что это место может быть очень суровым. Иногда из-за ветра, дующего в лицо, просто невозможно двигаться дальше. Иногда град жалит кожу острыми лезвиями. В такие дни я скучаю по 50-градусной жаре пустыни.
Но сегодня нет ни ветра, ни дождя. Когда мы поднимаемся, в воздухе нет этой суровости, как будто гора хочет показать себя во всем своем безоблачном величии.
Как только мы садимся на траву, Гоби меняется. Эта собака, такая маленькая, что я несу ее в одной руке, превращается в яростного льва, карабкаясь вверх по склону.
«Ого! – говорит Лусия. – Посмотри, сколько в ней энергии!»
Прежде чем я успеваю ответить, Гоби поворачивается: язык высунут, глаза горят, грудь колесом. Как будто понимает, о чем говорит Лусия.
«Ты еще не видела всего, – говорю я, немного ускоряясь, чтобы ослабить натянутый поводок. – Тогда в горах она выглядела точно так же».
Мы поднимаемся дальше, приближаясь к вершине. Я думаю о том, как впервые увидел Гоби на холодных, скалистых склонах горы Тянь-Шаня (хотя и назвал ее в честь пустыни). Она настоящий скалолаз, и с каждым шагом все больше и больше оживает. Вскоре она уже так быстро машет хвостом, что за его движением невозможно уследить, а все ее тело подрагивает, излучая чистую радость. Когда она оглядывается, я готов поклясться, что она улыбается. Давай! – говорит она. – Пойдем!
Наверху я наслаждаюсь всеми знакомыми видами. Под нами расстилается весь Эдинбург, а за ним – Форт-Бридж, холмы Ломонда и тропа Вест-Хайленд, по которой я пробежал все девяносто шесть миль. Еще я вижу Норт-Бервик на расстоянии полной марафонский дистанции. Я люблю бегать по пляжу, даже в очень ненастные дни, когда ветер валит с ног, и каждая пройденная миля – как маленькая битва.
Последний раз я был здесь более четырех месяцев назад. И хотя здесь все мне знакомо, в этот есть кое-что новое.
Гоби.
Она решает, что пора спускаться, и тянет меня вниз. Не по тропе, а просто вниз. Я перескакиваю через поросшие травой кочки и камни размером с хороший чемодан, Лусия не отстает. Гоби со знанием дела лавирует среди камней. Мы с Лусией переглядываемся и смеемся, наслаждаясь долгожданным моментом, когда мы – одна семья и наконец-то можем бежать вместе.
Обычно бег – это не так весело. На самом деле, для меня бег – это вообще не весело. Возможно, это приносит чувство гордости и удовлетворения, но это не безудержное веселье. Не так, как сейчас.
Гоби хочет бежать дальше, и мы позволяем ей выбирать дорогу. Она ведет нас туда, куда ей хочется, то снова в гору, то вниз. У нас нет плана тренировок и нет заранее составленного маршрута. А также нет забот. Нет проблем. Это беззаботный момент, и за это я ей тем более благодарен.
Я чувствую, что после последних шести месяцев мне это нужно.
Мне пришлось пережить то, что я никогда не мог себе представить, и все из-за этого маленького комочка меха, который сейчас тянет меня с такой силой, что рука, кажется, вот-вот вырвется из сустава. Я пережил такой страх, какого не знал никогда раньше. Я также пережил отчаяние, такое, при котором весь мир вокруг становится бессмысленным и безжизненным. Я видел смерть.
Но это еще не все. Это гораздо более длинная история.
Правда в том, что эта собака изменила меня, и только сейчас я начинаю понимать, насколько. А может быть, и никогда не пойму до конца.
Однако я знаю одно: поиск Гоби был одним из сложнейших дел, которые мне пришлось делать в жизни.
Но то, что она нашла меня – это одно из самых счастливых событий в моей жизни.
Часть 1
1
Я вышел из здания аэропорта и оказался в Китае. Я остановился, и хаос проник во все мои органы чувств. Тысячи ревущих моторов на парковке не могли заглушить тысяч голосов людей, громко говорящих по телефону.
Все знаки были на китайском языке и на каком-то еще, который напоминал мне арабский. Я не понимал ни тот, ни другой, поэтому присоединился к толпе тел, которые, как я догадался, ждали такси. Я был на фут выше большинства людей, однако для них я был невидимым.
Я находился в Урумчи, широко разбросанном городе в провинции Синьцзян, в левом верхнем углу Китая. Ни один другой город мира не находится так далеко от океана, как Урумчи, и когда мы летели сюда из Пекина, я наблюдал, как меняется рельеф от покрытых снегом острых, как бритва, гор до обширного участка пустыни. Где-то внизу команда организаторов проложила маршрут длиной 250 километров, включающий в себя и замерзшие вершины, и бесконечный ветер, и эту безлюдную, безжизненную область, известную под названием пустыня Гоби. Я собирался пересечь ее, пробегая чуть меньше марафонского расстояния в течение первых четырех дней, затем почти два марафонских расстояния в пятый день, завершив забег часовым спринтом на последнем участке длиной в десять километров.
Такие мероприятия называются многодневными ультразабегами, и трудно представить себе более изнурительное испытание психической и физической выносливости. Такие, как я, платят тысячи долларов за право пройти настоящую пытку, потеряв в процессе до 10 процентов массы тела, но это того стоит. Мы начинаем забег в каком-нибудь удаленном и крайне живописном месте, нашу безопасность обеспечивает специальная команда поддержки и команда высококвалифицированных медиков. Такое испытание может оказаться просто невыносимым, однако оно же способно полностью изменить тебя, и, пересекая финишную прямую, ты испытываешь одно из самых восхитительных ощущений в жизни.
Но не всегда все складывается хорошо. Например, в прошлый раз я попытался пробежать шесть марафонов за одну неделю, но вынужден был остановиться на середине, испытывая невыносимые мучения. Тогда мне казалось, что это конец, что я больше никогда не вернусь к соревнованиям. Однако я достаточно восстановился для еще одной попытки. Если мне удастся хорошо пробежать забег в Гоби, может быть, бег для меня еще не потерян. В конце концов, после трех лет серьезных занятий бегом я вошел во вкус восхождений на пьедестал. Мысль о том, что придется распрощаться с бегом, вызывала у меня невыносимую тоску.
С другой стороны, со мной могло произойти то, что несколько лет назад произошло с одним из участников того же забега: я мог просто умереть.
Если верить интернету, дорога от аэропорта до отеля занимает от двадцати до тридцати минут. Но по мере того как наша поездка затягивалась, и время в пути приближалось к часовой отметке, водитель все сильнее нервничал. Он начал недовольно ворчать, когда понял, что я – англоговорящий турист, и запросил цену в три раза выше, чем я ожидал. Дальше все пошло еще хуже.
К тому времени как мы остановились у здания из красного кирпича, он вовсю махал руками и пытался заставить меня выйти из такси. Я выглянул в окно, затем снова посмотрел на не очень четкий снимок, который показал ему в начале поездки. Конечно, если прищуриться, то здание на снимке было чем-то похоже, но было очевидно, что он не привез меня к отелю.
«Дружище, похоже, тебе нужны очки!» – сказал я, пытаясь разрядить обстановку и показать ему смешную сторону ситуации. Не помогло.
Он все же с неохотой взял свой телефон и начал что-то кричать собеседнику. Когда мы через двадцать минут наконец попали на место, он бы все себя от ярости, потрясал кулаками и резко рванул с места, высадив меня.
Не то чтобы меня это сильно расстроило. Ультразабеги изнуряют тело, а также разрушают психику. Ты достаточно быстро учишься абстрагироваться от незначительных неприятностей, таких как отвалившийся ноготь на ноге или растертые соски. Стресс от общения с разгневанным водителем такси не относился к вещам, которые меня всерьез расстраивали.
Следующий день принес новые приключения.
Мне нужно было проехать несколько сотен километров на сверхскоростном поезде, так называемой пуле, чтобы попасть к месту организации забега в крупном городе под названием Хами. С той самой минуты, как я приехал на вокзал Урумчи, я понял, что эта поездка станет испытанием моего терпения.
Я никогда не видел такой охраны на вокзале. Повсюду были военные машины, временные металлические заграждения направляли пешеходов и машины к блокпостам, на которых их проверяли вооруженные охранники. Мне сказали, что, чтобы попасть на поезд, нужно выйти за два часа, но, глядя на море людей впереди меня, я не верил, что успею вовремя. Если история с поездкой на такси накануне и научила меня чему-то, то только тому, что, пропустив поезд, я вряд ли смогу преодолеть языковой барьер и купить новый билет. А если я в этот день не попаду на сборы перед забегом, кто знает, удастся ли мне стартовать вообще?
Паника не поможет мне добраться до нужного места. Я начал следить за дыханием, велел себе успокоиться и побрел к первому пропускному пункту. К тому времени как я прошел его и разобрался, куда нужно идти, чтобы забрать билет, я обнаружил, что стою не в той очереди. Я встал в нужную очередь, но к этому времени уже начинал опаздывать. Если бы это был забег, – подумал я, – я бы уже был позади всех. А я никогда не бежал позади всех.
После того как я забрал билет, у меня оставалось менее пяти минут, чтобы пройти второй пропускной пункт, подождать, пока престарелый полицейский проверит мой паспорт на причастность к криминальным событиям, пробиться вперед очереди из пятидесяти человек, ждущих регистрации, и остановиться, открыв рот, запыхавшись и бессмысленно глядя на знаки и указатели, которые я не могу прочесть, и пытаясь понять, куда, черт побери, мне нужно идти, чтобы попасть на нужную платформу.
К счастью, мое поведение не осталось незамеченным, и парнишка-китаец, который учился в Англии, похлопал меня по плечу.
«Вам помочь?» – спросил он.
Я был готов расцеловать его.
Я только успел сесть в зале ожидания, как люди вокруг меня обернулись, чтобы посмотреть, как мимо нас проходит экипаж поезда. Это напоминало изображение аэропорта 1950-х годов: машинисты в безупречной униформе, в белых перчатках и с видом полного контроля над ситуацией, уверенные и идеальные проводницы.
Я прошел следом за ними в поезд и, обессиленный, погрузился в кресло. Почти тридцать шесть часов пролетело с тех пор, как я вышел из дому в Эдинбурге, и я попытался освободить мысли и тело от накопившегося за это время напряжения. Я выглянул в окно в надежде увидеть что-то интересное, но в течение нескольких часов поезд только мчался сквозь безликий пейзаж – недостаточно обработанный, чтобы быть похожим на фермы, и недостаточно пустой, чтобы быть пустыней. Это была просто земля, и она простиралась на сотни и сотни миль.
Измученный и подавленный. Не так мне хотелось чувствовать себя накануне самого длительного забега в моей недолгой карьере бегуна.
Я принимал участие в более престижных мероприятиях, например, во всемирно известном Марафоне в песках в Марокко, признанном во всем мире самым жестким соревнованием на земле. Я дважды вместе с полутора тысячами других бегунов пересекал пустыню Сахару при температуре, поднимавшейся выше 50 градусов днем и опускавшейся до 5 градусов ночью. Я даже занял почетное тридцать второе место во второй раз. Но с тех пор прошло пятнадцать месяцев, и многое изменилось.
Я начал замечать изменения во время второго 250-километрового забега по пустыне Калахари в Южной Америке. Я слишком, даже чрезмерно усердствовал, чтобы прийти к финишу вторым, впервые в жизни заняв призовое место в многодневном забеге. Я пил недостаточно жидкости, в результате чего моя моча приобрела цвет кока-колы. Когда я приехал домой, врач сказал мне, что из-за недостатка жидкости мои почки сморщились, а тряска при беге привела к их ушибам и вызвала появление крови в моче.
Через несколько месяцев я стартовал в другом забеге с учащенным сердцебиением. Я почувствовал, что сердце дико колотится, и буквально свалился с ног от приступа тошноты и головокружения.
Обе эти проблемы вернулись почти сразу, когда я начал забег в Марафоне в песках. Естественно, я не обращал внимания на боль и бежал, игнорируя ее, до самого финиша, куда я попал среди первых пятидесяти участников. Но проблема состояла в том, что я так усердствовал, что, после возвращения домой у меня каждый раз при ходьбе, не говоря уже о беге, начинались дикие мучительные спазмы подколенного сухожилия.
Сначала я отдыхал несколько месяцев. Затем еще несколько месяцев я обходил физиотерапевтов, каждый из которых говорил мне одно и то же, одно и то же: вам нужно попробовать новый комплекс силовых и общеукрепляющих упражнений. Я перепробовал все упражнения, и ничего не помогало мне снова вернуться к бегу.
Мне потребовалось больше полугода, чтобы найти физиотерапевта и тренера, имевших опыт работы с бегунами, которые поняли, в чем причина проблемы: я неправильно бегал. Из-за своего роста – во мне более ста восьмидесяти сантиметров – длинный, равномерный размашистый шаг давался мне легко и естественно, но при этом я не использовал все мышцы, которые должны использоваться во время бега, что и приводило к резким, болезненным спазмам.
Забег в Китае был моей первой возможностью испытать новый, быстрый, короткий шаг в жестоком соревновании. В целом, я чувствовал себя прекрасно. Дома я мог часами непрерывно бегать, не чувствуя боли, и в этот раз я более серьезно соблюдал специальную диету перед соревнованием. В течение предыдущих трех месяцев я совсем не употреблял алкоголь и вредные продукты, питаясь, главным образом, курятиной с овощами. Я даже стал пить меньше кофе в надежде, что это поможет избавиться от учащенного сердцебиения.
Если бы все мои усилия увенчались успехом, и мне бы удалось добиться в Китае тех результатов, на которые я считал себя способным, я бы поучаствовал в следующем престижном забеге, который организаторы запланировали на этот год – по соляным равнинам Атакамы в Чили. Если бы я победил и здесь, это означало бы, что я в отличной форме и могу вернуться к Марафону в песках в следующем году и всерьез заявить о себе.
Я был первым пассажиром, сошедшим с поезда в Хами, и оказался впереди толпы, хлынувшей к выходу. Вот это уже лучше, – подумал я.
Охранник на контрольно-пропускном пункте быстро положил конец моему радостному настрою.
«Что вы здесь делаете?»
Я видел на улице длинную очередь из такси, ждущих у тротуара пассажиров моего самолета, которые сейчас разберут их. Я пытался рассказать охраннику о забеге и объяснить, что мне нужно поймать такси, но осознавал, что все это бесполезно. Он непонимающе переводил взгляд с моего лица на паспорт, а затем знаком показал мне пройти за ним в трейлер, служивший ему офисом.
Я полчаса объяснял, для чего нужны все пакетики с энергетическими гелями и сублимированными продуктами, и не уверен, что даже после этого он поверил мне. Я думаю, он отпустил меня главным образом потому, что просто устал от меня.
К тому времени как я вышел и подошел к месту стоянки такси, толпа уже исчезла. И такси тоже.
Великолепно.
Я стоял один у дороги и ждал. Я устал и хотел, чтобы это абсурдное путешествие закончилось.
Через несколько минут подъехало такси. Перед отъездом из Урумчи я напечатал адрес своего отеля на китайском, и, показав его девушке-водителю, с удовольствием отметил, что она поняла, где это. Я забрался на заднее сиденье, вжался коленями в металлическую решетку и закрыл глаза, когда машина тронулась.
Проехав всего пару сотен футов, машина остановилась. К нам подсаживался еще один пассажир. Просто плыви по течению, Дион. Я не видел смысла жаловаться. По крайней мере, до тех пор, пока она не повернулась ко мне, показав на дверь и ясно дав понять, что второй пассажир – гораздо более желанный клиент, и меня в такси больше не хотят видеть.
Я побрел назад, потратил еще двадцать минут на неизбежные проверки, и еще раз, один, занял очередь на пустынной стоянке такси.
Наконец приехало еще одно такси. Водитель был улыбчив и вежлив, и точно знал, куда ехать. На самом деле, он вел себя настолько уверенно, что, когда спустя десять минут мы подъехали к большому серому зданию, я даже не подумал проверить, то ли это место. Я просто отдал деньги, вынул свою сумку, и он уехал.
И только войдя в здание, я понял, что это абсолютно не то место. Это был не отель, а офисный центр. Офисный центр, в котором никто не говорил по-английски.
В течение сорока минут я пытался объясниться с работниками офиса, они пытались объясниться со мной, и их телефонные звонки непонятно кому абсолютно не помогали нам добиться взаимопонимания. Затем я случайно увидел, как мимо здания медленно проезжает такси, схватил свою сумку, выбежал на улицу и начал умолять таксиста отвезти меня к нужному месту.
Через полчаса, стоя и глядя на пустую кровать бюджетного отеля, который заказали для нас организаторы забега, я громко произнес торжественную клятву.
«Никогда больше ноги моей не будет в Китае».
Не то чтобы я был расстроен из-за невозможности нормально общаться. Не то чтобы меня беспокоила боль в мышцах и серьезная усталость. Весь день я всячески старался побороть беспокойство, но из-за этой череды неудач я в конце концов начал нервничать. В этом не было логики и не было смысла. Я снова и снова напоминал себе, что у меня было достаточно времени, чтобы добраться из Пекина к месту начала забега, и понимал, что даже если бы я пропустил поезд, то все равно нашел бы способ все уладить. И в глубине души я знал, что все переживания предыдущих нескольких дней будут забыты, как только я начну бег.
Но, несмотря на это, приехав в отель возле штаба организаторов, я нервничал больше, чем когда-либо перед забегом. И не поездка была причиной моего беспокойства, и не мысли о предстоящих физических испытаниях. Это было нечто гораздо, гораздо более глубокое.
Это был страх, что это окажется моим последним забегом, и страх, что, может быть, мне никогда не удастся выиграть забег – победа была для меня единственной мотивацией к бегу.
Вторник, 3 января 1984 года. День после моего девятого дня рождения. В этот день я впервые понял, насколько быстро может меняться жизнь. Стоял великолепный летний день, пронизанный прекрасным солнечным светом, из тех дней, что бывают только в Австралии. Утром я тренировался прыгать на велосипеде через какие-то препятствия, которые построил для этого, мама с папой читали газеты, а моя трехлетняя сестра играла во дворе возле бабушкиной квартиры на первом этаже в дальнем конце дома. Мне наконец-то удалось идеально сделать сальто на трамплине, а после обеда мы с папой пошли играть в крикет, захватив биты и несколько старых мячей. Он только что выздоровел после бронхита, и наконец, впервые за долгое время, смог выйти из дому, чтобы поиграть со мной. Он учил меня, как правильно держать биту, чтобы ударить по мячу достаточно сильно и послать его так высоко, чтобы он пролетел над травой и вылетел за дальнюю границу нашего участка.
Когда в тот вечер я наконец зашел в дом, он был наполнен ароматами еды, которую готовила мама. Она долго выдерживала на пару шоколадный пудинг, а соус болоньезе получался у нее таким насыщенным, что я открывал кастрюлю и вдыхал аромат, пока лицу не становилось нестерпимо горячо.
Это был замечательный день.
Как все дети в этом возрасте, когда пришло время ложиться спать, я говорил, что совсем не устал, но вскоре уже клевал носом и сквозь сон слышал, что мама уходит на занятие по аэробике, как всегда по вторникам, а папа смотрит крикет по телевизору, убавив звук.
«Дион!»
Мне не хотелось просыпаться. Было темно, и я никак не мог вырваться из увлекательного сна.
«Дион!» – снова услышал я голос отца. В доме не было никаких других звуков, не было слышно ни телевизора, ни маминого голоса.
Я не знал, почему он так звал меня, и позволил себе снова уснуть.
Не знаю, сколько еще времени папа продолжал звать меня, пока, наконец, я не понял, что нужно встать и узнать, что ему нужно.
Он лежал на кровати, под простыней. Когда я вошел, он не смотрел на меня, и мне не хотелось проходить в комнату. Его дыхание звучало так, словно ему приходилось использовать все оставшиеся силы, чтобы глотнуть хоть немного воздуха. Что-то подсказывало мне, что ему действительно плохо.
«Быстро иди позови бабушку, Дион».
Я побежал вниз и постучал в бабушкину дверь.
«Бабушка, выйди, – сказал я. – Папа просит, чтобы ты пришла. Ему плохо».
Она тут же вышла, и я пошел по лестнице следом за ней. Помню, что думал, что она работала раньше медсестрой, значит, с папой будет все хорошо. Когда мне или моей сестре Кристи случалось пораниться, бабушка всегда занималась нашими ранами и смешила нас рассказами о своей работе в госпитале для ветеранов войны, где она была старшей медсестрой. Это была решительная женщина, настоящий боец, и мне казалось, что в ее руках сосредоточена сила, способная унять любую боль и прогнать все болезни.
Увидев папу, она пошла вызывать «Скорую». Пока она звонила, я оставался с ним, но, вернувшись, она велела мне выйти из комнаты.
Кристи спала в соседней комнате. Я стоял и смотрел на нее, вслушиваясь в затрудненное дыхание отца. Я никогда не слышал, чтобы бабушка говорила таким голосом. «Гарри, – говорила она чуть громче, чем обычно. – «Скорая» едет. У тебя приступ астмы. Спокойно, Гарри. Оставайся со мной».
От шума Кристи проснулась и расплакалась. «Папе плохо, Кристи, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно, как у бабушки. – Но врачи уже едут».
Услышав, что «Скорая» подъезжает, я помчался через прихожую, чтобы открыть дверь. Я увидел, как парамедики понесли носилки и дыхательный аппарат наверх по лестнице. Потом, через несколько минут, я молча смотрел, как мама вбежала в дом. Я вслушивался в мамины рыдания, доносящиеся из спальни, не понимая, что это значит. Когда через несколько минут они вывозили папу из дому, мне не хотелось смотреть на него. Он все еще пытался дышать, его голова тряслась. Я слышал, как скрипело одно из колес, когда мимо меня провозили носилки.
Вместе со всеми я вышел на улицу, где фонари, фары и мигающие аварийные огни придавали улице абсолютно сюрреалистичный вид. Когда папу укладывали в «Скорую», он сказал маме, что любит ее. Я стоял радом с бабушкой, босым ногам было холодно от влажной травы. «Все будет хорошо», – сказала бабушка. Я не понял, с кем она разговаривает.
Я, Кристи и бабушка остались дома, а мама поехала с отцом на «Скорой». Я не знаю, сколько времени мы были одни и что мы делали. Но помню, что около полуночи дверь наконец открылась. Вошла мама с доктором. Им не пришлось ничего говорить, мы с бабушкой и так знали, что случилось. Мы с мамой и бабушкой заплакали. Вскоре начал звонить телефон. На звонки отвечала бабушка, очень тихо, все разговоры длились не более пары минут. Затем раздался звонок в дверь, пришли первые соседи и крепко обняли маму. Я исчез в своей комнате.
В день похорон я увидел, как гроб с телом отца подвезли к катафалку. Я сбросил мамину руку со своего плеча и бросился туда, чтобы остановить его. Я изо всех сил старался обнять деревянный ящик, но бесполезно. Мне не удавалось обхватить его. Когда я начал всхлипывать так сильно, что стало больно в груди, кто-то оттащил меня.
2
Вскоре после папиной смерти мама переехала на первый этаж, где за нами всеми ухаживала бабушка. Казалось, что мама снова превратилась в ребенка и больше не могла быть нам матерью.
Хотя мне было всего девять лет, я не мог не заметить, что с ней что-то не так. Когда я зашел в ванную следом за ней, слезы на ее щеках выдавали признаки того, что она не справляется с ситуацией.
Это было через несколько недель после папиной смерти. Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы понять, что ее слезы вызваны не только горем утраты. Однажды вечером мы с ней были в кухне. Она была занята уборкой – с недавних пор она с одержимостью предавалась этому занятию, – я сидел за столом и читал.
«Дион, – сказала она. – Гарри не твой отец».
Не помню, чтобы я заплакал или убежал, чтобы спрятаться. Не помню, чтобы я кричал или просил маму рассказать дальше. У меня не осталось в памяти, что я делал дальше. У меня нет воспоминаний о том, как я себя чувствовал. Там, где должно храниться столько воспоминаний, у меня осталась пустота. Могу просто представить себе, насколько болезненной была эта новость, что из моей памяти стерлись все следы этих событий.
Но я точно знаю, что рана, образовавшаяся в моем сердце после смерти отца – Гарри, – стала настолько глубокой, что все в моей жизни изменилось.
Даже сейчас мама начинает плакать, когда мы с ней заговариваем о смерти Гарри. Она говорит, что все в нашей жизни изменилось за те двадцать минут, что ехала «Скорая». С одной стороны она права, с другой – нет. Возможно, наша жизнь превратилась в хаос всего за считанные минуты, но мое страдающее сердце разорвалось на части всего от четырех слов.
Я надежно хранил свой секрет. В течение одного или двух лет, пока я выяснял правду о себе, я стыдился своего прошлого: мало того что у меня не было отца, – я был еще и единственным ребенком, у которого, насколько мне было известно, только один родитель. Постоянный поток посетителей, хлынувший к нам после похорон, уже давно прекратился, и наши тающие финансы вынудили маму пойти на работу. Когда же она была дома, она часами занималась уборкой и слушала включенный на всю громкость магнитофон с песнями Лайонела Ричи в до блеска вымытой гостиной.
Насколько я помню, мне казалось, что все мои друзья происходят из идеальных семей, и, так как они все ходили в церковь, я тоже начал ходить туда по воскресеньям. Я хотел чувствовать свою принадлежность к чему-то, а еще мне нравилось, что я могу взять горсть печенья после службы. Я не особо возражал против проповедей – иногда они даже приносили облегчение. Но то, как люди реагировали, когда я крутился возле чайного столика в конце службы, давало мне понять, что они видели меня не таким, как остальных детей. Я слышал, как они перешептываются за моей спиной. Когда я оборачивался, наступала неловкая тишина, и на лицах людей появлялись фальшивые улыбки.
Кроме того, маме начали звонить. Я пытался прокрасться в прихожую и смотрел, как она стояла, поникшая, повернувшись к стене. Она говорила отрывисто, быстро заканчивая разговор, и иногда, положив трубку, она оборачивалась и видела, что я смотрю на нее, и рассказывала мне о последних слухах, которые люди распространяли о нас по городу.
Довольно скоро я столкнулся с остракизмом в отношении себя. Однажды в субботу я пошел навестить своего друга. Его велосипед стоял на траве перед крыльцом, и я знал, что он дома. Однако его мать сказала, что он не может выйти поиграть со мной.
«Нет, Дену нельзя выйти», – сказала она, не открывая решетчатую дверь между нами.
«Почему нельзя, миссис Каррутерс?»
«Ты плохо на него влияешь, Дион. Мы не хотим, чтобы ты приходил».
Я шел домой абсолютно подавленный. Я не пил, не ругался, не вел себя плохо в школе и не имел проблем с полицией. Ну ладно, я довольно жадно загребал печенье в церкви, но в остальном я всегда был вежлив и старался быть добрым.
Она могла иметь в виду только одно.
В то время я не знал, как это называется, но у меня быстро развилось прочное отвращение к этому вынужденному чувству исключения. К тому времени как мне исполнилось четырнадцать, я уже хорошо знал, кем я был в жизни: посторонним.
Как всегда, я сидел один, поодаль от других участников, когда организаторы забега поприветствовали бегунов и начали инструктаж по технике безопасности. Забег организовывала группа, с которой я раньше не бегал, но я присутствовал на многих подобных собраниях и знал, чего ждать.
Самой главной опасностью для участников многодневных ультразабегов по жаркой пустыне является тепловое истощение – стандартный набор из обезвоживания, судорог, головокружения и учащенного сердцебиения, – переходящее в тепловой удар. Это когда появляются более серьезные симптомы, в том числе спутанность сознания, дезориентация и конвульсии. При этом ты сам не понимаешь, что происходит, ты сам не можешь распознать признаки. Это когда тебя находят лежащим, свернувшись калачиком, в канаве, или когда ты принимаешь неправильные решения в то время, когда должен выбираться из жаркой местности, восстанавливать водно-солевой баланс и срочно снижать температуру тела. Иначе ты можешь впасть в кому и умереть.
Организаторы забега сказали, что каждый, кого они посчитают находящимся на грани теплового истощения, будет немедленно отстранен от забега. При этом они умолчали о том, что шесть лет назад один из участников аналогичного забега умер от теплового удара.
Микрофон перешел к американке. Я узнал в ней основательницу забега. «В этом году в нашем соревновании принимают участие несколько великолепных бегунов, – сказала она, – включая единственного и неповторимого Томми Чэня». За этими словами последовал раунд аплодисментов, и около сотни участников забега повернулись в сторону молодого тайванца, прибывшего со своей собственной командой операторов, готовых запечатлеть моменты славы. Затем мы выслушали героическую историю о том, как Томми шел к победе и каких великолепных результатов он уже достиг.
Дома я собрал информацию о бегунах, которые считались главными претендентами на победу, поэтому я знал, что был Томми одним из лучших. Я знал, что он настоящая суперзвезда многодневных забегов, и победить его будет сложно.
Перед отъездом из Шотландии я получил письмо от организаторов, содержащее список лучших бегунов, от которых ожидали высоких результатов. Меня в этом списке не было, несмотря на то, что некоторых из них я раньше неоднократно побеждал.
Где-то в глубине души я был раздражен, но не потому, что мое эго пострадало. У них не было оснований ожидать от меня хороших результатов. Последний раз я участвовал в 132-мильном забеге в Камбодже восемь месяцев назад, и понимал, что сейчас я никто, меня уже не помнят, и винить в этом некого.
