Текст книги "Луна двадцати рук (сборник)"

Автор книги: Дино Буццати

Соавторы: Итало Кальвино,Лино Альдани,Анна Ринонаполи,Сандро Сандрелли,Джулио Райола,Инисеро Кремаски,Либеро Биджаретти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Браво, браво! – воскликнул великий Стаккани, подбросив свой берет с огненно-красной кисточкой. – Да здравствует гипносуфлер!

Все грянули «ура!», а Маннита провозгласила троекратное «ура» в честь Пика Моландера. Актеры и служители поддержали ее восторженными возгласами.

Внезапно из глубины зала донесся чей-то каркающий голос:

– Что здесь происходит, черт побери? Пора расходиться, пора.

– О, сэр Джеремин, наш мудрый Государственный надзиратель, – пролепетал Стаккани, униженно вобрав голову в плечи. – Мы заканчиваем, да, мы заканчиваем. А завтра мы снова соберемся; итак, до завтра.

Но тут же, воспрянув духом, он с воодушевлением воскликнул:

– Завтра мы вновь вернемся к этому волшебному аппарату и станем… – он осекся, но затем лицо его просветлело, – станем Отелло и Яго!

Его слова подхватил могучий бас Коно Апострофе:

– Да, да! Станем Тиберием и Витулином!

– Сенекой! – крикнул Липио Коронно. – И Нероном!

– Дидоной и Клеопатрой! – взвизгнула Пектация.

– Альбуфедой и Берти Бустером! – выкрикнул Стаккани.

– Мальволио и Мандриллио! – еще больше воодушевился Коно Апострофе.

– Джульеттой и Софонисбой! – восторженно продекламировала Маннита.

– Бионанпой и Нейтропой! – не унималась Пектация.

– Танталом и Мазурием! – принял вызов Коно Апострофе.

– И… – крикнула Пектацня.

– Вон отсюда! – рявкнул сэр Хатауэй Джеремин. – Убирайтесь, олухи безмозглые! Мои роботы в два счета выгонят вас отсюда. Марш, марш!

Наконец погасла последняя лампа; замер воздушный кондиционер, воцарилась полная, почти ощутимая в тишине тьма; в огромном зале не осталось ни души.

Прошло несколько минут – все то же глубокое безмолвие. Синтетические ткани, ворсистые ковры из ацетилена, биопластиковые кресла, мультистереофонические динамики, ряды партера с бесконечными украшениями в стиле рококо, климатические аквариумы для зрителей с Венеры и Бегонии, плазменные светильники, эскалаторы, автоматические интегрирующие переводчики, инфразвуковые возбудители, синтетические слезницы, психофренические модераторы, генераторы запахов, радиаторы осязательных ощущений, – все было неподвижно, бесстрастно. Каждый предмет словно окаменел.

– Клик! – Дадо Бимби любил эффекты.

Из большого ящика, стоявшего посреди сцены, выскочил длинный металлический стержень с маленьким, весьма замысловатым устройством вверху. На лицевой стороне ящика загорелся зеленый огонек. Антенна сильно завибрировала, послышалось негромкое жужжание, которое постепенно усиливалось.

Зеленоватую полутьму прорезал нечеловеческий вопль. Крик печали, ни с чем не сравнимого отчаяния, крик исполинского младенца, который до ужаса одинок и страдает от голода, мучительного, невыносимого…

Вопль повторился. Длинная антенна несколько раз описала в воздухе сложную кривую, потом вся засветилась. Вскоре она так накалилась, что от нее во все стороны полетели слепящие искры. Безумный крик прозвучал еще дважды, антенна на мгновение замерла. Когда же она возобновила свое волнообразное движение, крик прекратился, внутри большого ящика с шумом и тиканнем, словно спеша поделиться радостью освобождения, заработало чудовищное сцепление механизмов.

В трехстах метрах от огромного театра, где-то в глубине парка, за высокими дубами и санталами, за клумбами, усыпанными желтыми, голубыми и какой-то невиданной окраски цветами, за поросшими кувшинками водоемами сидел в своем роскошном кабинете сэр Хатауэи Джеремин, Государственный надзиратель Имперского театра города Танин, и раскуривал электротрубку из синтетического красного дерева. Внезапно он вздрогнул. Торисвая зажигалка выпала у него из рук, но сэр Хатауэи Джеремин этого даже не заметил.

Его серые навыкате глаза уставились в невидимую, безмерно далекую точку. Обнажив в зловещей гримасе зубы, он громко, с невыразимой печалью, произнес:

– Нечестивая!

И, подавив рыдание, выхватил нож с блестящим стальным лезвием и малахитовой рукояткой, украшенной тончайшей узорной резьбой работы придворного ювелира Великого Гвиласа Хондо.

– Твоим я буду… – воскликнул сэр Джеремин. Стальное лезвие ножа зловеще поблескивало в его руке.

– …лишь умерев! – и рухнул на пол, чтобы никогда уже не подняться. Драгоценная зеленая рукоятка его ножа торчала между пятым и шестым ребром, а рубашка из тончайшего шелка, вышитая золотом и серебром, стала красной от крови.

– Это, – сказал Дадо Бимби, – только начало…

– Да ну, – буркнул незнакомец.

Дадо Бимби возобновил свои рассказ.

Из темного ящика на сцене Имперского театра Таппи вновь донесся отчаянный стон, заставивший вздрогнуть огромное здание. Одна из колоссальных люстр с грохотом обрушилась на пол.

Гигантская жаба с изборожденной рубцами спиной, высунув голову из водоема, воззвала к безмолвным звездам:

– Быть… гр-р-р… г-рр… или не…

– …быть, – откликнулась маленькая ярко-красная жаба, уютно разлегшаяся на огромном листе-тарелке виктории-регии. – Быть… у-у-у, У-У-У… или не быть…

– Квэ… квэ… – заквакала зеленая лягушка.

– Фью, фью, – запищал из зарослей гонодендрона проснувшийся страусовидный дрозд.

Далеко, за тридевять земель, робот-полицеиский, который спокойно расхаживал но окраинным улицам, неожиданно застыл в нерешительности, а затем, словно нодстегиваемый бешеной силой, проделал двести семнадцать несуразных прыжков и рассыпался на составные части.

Тем временем невидимые потоки лучей пробились сквозь листву, разлились над спящим городом и словно замерли в ожидании. Какой-то седовласый мужчина, шатаясь, с громкими криками вышел из ночного кабачка великого города Танин; его живот колыхался под длинной пурпурно-золотистой туникой, усы обвисли. Ухватив его за руку и тоже что-то выкрикивая, брела совсем юная девушка с зелеными крашеными волосами и черными, сильно подведенными глазами. Они подошли к турбомобилю. Мужчина, словно одержимый, вперил взор в темное небо, что-то крикнул напоследок и громко продекламировал:

 
Злодей родитель! Колебаться поздно!
Умрем. И сгиньте с моего чела
Следы позора, пятна преступлений!
 

Его молоденькая спутница испуганно закричала:

– Помогите!

С возгласом: – Умрем! И сгиньте… – старый кутила рванулся к ней.

Привлеченный их криками, из кабачка выбежал швейцар. На шум голосов поспешили встревоженные сторожа с турбомобилыюй стоянки, полицейские, хозяин кабачка, девицы и пестрая лавина посетителей. Девушки в один голос завопили:

– О мои руки! Они в крови! А-а-а…

– Радамес, тебе не оправдаться! – дико закричали посетители кабачка и бросились друг на друга. Мгновение – и схватка перешла в ожесточенный, кровавый бой: в ход пошли ножи и нейтронные пистолеты. Ночь наполнилась криками боли, страха и агонии, ужасная сумятица все нарастала.

– Нечестивая!

– Куртизаны, исчадия порока!

Едкое дымное облако проникло в легкие живых, а мостовую уже устилали трупы. Умирающие стонали, а раненые, среди них растоптанные, изувеченные женщины замогильными голосами бессвязно бормотали:

– Какого обаянья ум погиб!

– Офелия, Офелия, ступай в монастырь…

Люди стреляли, душили, резали друг друга, декламируя стихи из античных и современных трагедий и величественно жестикулируя; раненые падали, с трудом приподнимались и снова валились на землю, до последнего дыхания играя роли неизвестных героев.

– Вы счастливы – среди такого горя!..

– Разбейся, сердце, молча затаись!

– Дункан, не слушай, по тебе звонят…

– И в рай препровождают или в ад! О горе мне!..

– Офелия, ступай в монастырь! Ах, Гамлет, сердце рвется пополам!.. О Офелия…

– О тень былого!

– Офелия!

Поверженные тела валялись вдоль тротуаров, а уцелевшие жители все еще продолжали выкрикивать хриплыми голосами:

– О, лишь она на жертву ту способна…

– Счастливица среди такого горя!

В дальнем конце парка, за античными скульптурами и прудами с кувшинками и камышом, за клумбами с желтыми и голубыми цветами, за высоченными дубами и санталами, посреди огромной залы стоял ящик, излучавший теперь кровавый свет. Пластиковый пол сцены покоробился, от занавесей, кресел, ворсистых синтетических ковров ползли струйки дыма. Из раскаленного ящика раздавалось жужжание, треск, слышались удары, тикание и какое-то неудержимое, восторженное бормотание; гншюсуфлер вибрировал, из его чрева то и дело вырывался сдавленный крик, приглушенный плач, бред, словно его душила неудержимая ярость.

В темной комнате дворца, у самой двери, стоял плутониевый сейф, откуда слышался скрежет нейтронной пилы. Дзинь… дзинь… дзинь… и вот уже отвалилась передняя стенка сейфа и из темноты возникли две тени.

– Да, – негромко произнес один из таинственных незнакомцев. – В земле и в небе более coivpbiro, чем снилось вашей мудрости, Азимов…

– Что? – сдавленно прошептал другой. – Бэби, бэби! Где ты, бэби?..

И снова рев:

– О, я безумец! Предатель… преда…

Печальный голос отвечал ему:

– Бэби, ради всех святых, бэби! О, какой актер во мне погибает!

Вздох, предсмертный хрип – и все смолкло.

Из глубины дворца появилась чья-то тень.

– Зачем пришла ты?! – Раздался крик, секунда – и он перешел в звериный душераздирающий вой и замер. И снова донеслось: – Зачем пришла ты к царскому шатру? О молви!

– А-а-а… – пролепетала тень – я… я… я… бедная служанка!

– О молви, молви же! – рявкнул полицейский.

Тень женщины покатилась по мостовой.

– Я бедная служанка, я бед…

– Зачем пришла ты к царскому шатру! О молви! – вновь гаркнул полицейский.

Распахнулись миллионы окон, и к небу вознесся вопль, протяжный, подобный стону:

– Зачем пришла? Зачем пришла ты! – И опять: – О молви!

Целый хор статистов повторял это слово на разные голоса – пронзительные, глухие, гортанные, повторял с отчаянием и ужасом:

– О молви! Молви!

В домах и на улице раздавались длинные автоматные очереди и выстрелы, крики и предсмертные хрипы. Мужья умерщвляли жен, сыновья зверски расправлялись с отцами, любовники убивали друг друга. Сначала обезумевшие люди запрудили все улицы и площади южной части Танин, а потом хлынули в восточный и западный секторы города. На севере царил полный хаос. Истерические завывания неслись к небу, словно внезапно наступил день Страшного суда.

Эпицентр стихийных сил разрушения находился в северном квартале, где бушевало пламя пожарищ, а воздух был насыщен густым дымом и невыносимым смрадом горящих вещей и человеческих тел.

– Итак, кругом бушевало пламя, – продолжал свой рассказ Дадо Бимби, – оно вырывалось из окон, с балконов, горели дома и дворцы, склады горючего казались действующими вулканами.

– Ах! – простонал инопланетянин.

– …Не осталось и следа от синтетического бархата, ворсистых красных ковров и даже биопластиковых кресел. Все динамики громко выли, а автоматические переводчики гудели, подобно скопищу старинных дымовых труб; возбудители эмоций и синтетические слезницы визжали, как толпа женщин, с которых живьем сдирают кожу. На всей территории необъятного парка испарились пруды, превратившись в гигантские груды извести и обломков, фавны с безумным хохотом гонялись друг за другом, фосфоресцирующие статуи с грохотом разбивались на куски. Лягушки, жабы, дрозды, сороки без конца твердили свое:

– Увы-ы-ы…

– Увы-ы-ы, увы-ы-ы, увы-ы-ы…

– Увы-ы-ы, бедный Йорик..

– Увы-ы-ы, бедный Йорик.

Оставшиеся в живых довершали кровопролитие. Они сносили друг другу головы, отрубали конечности дезинтеграторами и огромными тесаками. Из подъездов, подвалов, комнат доносились страшные вопли:

– О разбитая надежда, о скорбное царство, о угасший род царей наших!

– Мерена, пусть печаль, гнев и подозрение уйдут из сердца твоего…

– О светлый и спокойный день мой!

На груде трупов стоял безобразный старик, грязный и окровавленный. Воздев руки к черному от дыма небу, он успел воскликнуть, прежде чем и его поглотили языки пламени:

 
Она меня за муки полюбила,
А я ее – за состраданье к ним!
 

Жители Танин полностью исчерпали тексты всех пьес – от Софокла до Теллурия с четвертого Онтануса, от Менандра до Ласки, от Минья до Лоне де Вега, от Моратина до Цаккони, от Крега до Миллера и Меласа, от «Андромахи» до «Бертольдо», от «Пер Гюнта» до «Мерены». Действие страшного представления перенеслось на улицы. Оно растекалось, неудержимое, словно смерч, мощное, словно бег огромного стада рассвирепевших бизонов, и стихало, лишь когда рушились здания и иод обломками погибали тысячи обезумевших людей, и вновь вспыхивало, едва пафос драмы овладевал горожанами, доводя их до исступления и экзальтации в самых патетических сценах.

– В конце концов, – невозмутимо продолжал Дадо Бимби, – гипносуфлер не выдержал страшной мощности – ящик раскалился добела и взорвался. Над городом взвился огромный, черный как преисподняя, гриб в нимбе сверкающих молний. Казалось, какая-то чудовищная, непреодолимая сила сжимает город в огненных объятиях. Жители погибли. Планета Консул вздрогнула, и под грохот взрыва невиданной силы на месте злосчастного города Танин образовался гигантский кратер!

Инопланетянин застонал.

– Да, – повторил Дадо Бимби, – гигантский кратер.

Казалось, чужестранец не понимал всего ужаса трагедии, разыгравшейся на планете Консул.

Дадо Бимби в третий раз повторил:

– Гигантский кратер!

– Я слышал! – взревел незнакомец. Он вскочил, взволнованно размахивая руками, и сдвинул набекрень свою шляпу с зеленым пером. – Слышал, черт возьми! Будь я проклят, если еще раз ступлю на Малую Атланту, самую паршивую из паршивых планет!

Но Дадо Бимби оставался все так же невозмутим. Деликатно поправив кисточку на рубашке незнакомца, он сказал:

– А о Пике Моландере так больше никто и не слышал. Кто знает – может, он погиб вместе с красавицей Маннитой и миллионами других? Сгинул в раскаленной сердцевине черного гриба?

– Нет, – отрезал незнакомец.

– Возможно, он утонул в пру…

Дадо Бимби запнулся на полуслове и, отодвинув стакан, чуть слышно спросил:

– Что вы сказали?

От страха его начало трясти, лицо постепенно синело.

– Я сказал «нет», – ответил инопланетянин и сплюнул.

– О боже… – пробормотал Дадо Бимби.

Он посмотрел на незнакомца:

– Вы… откуда вы знаете?..

В просторном зале клуба, за алой парчовой портьерой и большой фреской из электроволокна, раздался вопль – это во всю силу своих голосовых связок взревел незнакомец:

– Да потому, – загремел он, с холодным бешенством награждая Дадо Бимби пощечинами, – да потому, что Пик Моландер – это я! Вот уже десять галактических лет как я скитаюсь в космосе, желая забыть обо всем, что случилось. И теперь, когда мне это почти удалось… Будь ты трижды проклят, негодяй, мерзавец, идиот, олух несчастный!

А когда Дадо Бимби от ударов Пика рухнул на пол и под испуганные крики официантки Гондраны покатился к стойке, Пик Моландер неожиданно сник и разразился отчаянными рыданиями. И уже никто не в силах был его утешить.

САНДРО САНДРЕЛЛИ
ОПАСНАЯ ИГРА

Когда Алем Промикс появился на сцене, по залу пронесся гул восхищения. Можно не сомневаться, что и миллионы телезрителей, с замиранием сердца следивших за игрой-загадкой «Откажись или удвой ставку», вскрикнули от восторга. Высокий, сухощавый, по-спортивному подтянутый, ои огляделся вокруг и ослепительно улыбнулся, широко раскрыв редкой голубизны глаза и встряхивая густыми курчавыми волосами, ниспадавшими чуть ли не до плеч. Одет он был безукоризненно, и даже блондинка-ведущая, у которой за долгое время работы выработался иммунитет к сотням и сотням участников этой весьма популярной телеигры, ощутила трепетное волнение.

– Синьор Франческе Бриколетти из Рима, – объявила она.

Алем Промикс, нисколько не удивившись тому, что назвали совсем чужое имя, изящно поклонился зрителям, фоторепортерам и корреспондентам газет.

– Он хочет испытать свои силы в астрономии, – торжественно объявила ведущая и, чуть слышно вздохнув, удалилась.

Далеко, очень далеко от Милана, в доме, внешне ничем не отличавшемся от тысяч других домов, но обставленном весьма необычно, если ни причудливо, сидела в креслах группа на редкость красивых людей, до того похожих на Алема Промикса, что всех их можно было принять за близнецов. Их взгляды были прикованы к огромному экрану цветного стереовизора.

– Промикс сошел с ума! – воскликнул один из пяти неизвестных, судорожно сжимая ручки кресла. Остальные согласно кивнули. Перед тем, кто, судя по всему, был старшим в этой группе, стояло загадочное устройство с тремя сверкающими линзами из какого-то совершенно неизвестного вещества.

В большом плексигласовом ящике среди сложного переплетения проводов изредка вспыхивали искры и красиво поблескивала красная пластмассовая кнопка. Тем временем находчивая ведущая любезно беседовала с обаятельным участником конкурса, задавая ему различные вопросы, на которые новоявленный Франческе Бриколетти из Рима отвечал непринужденно-развязно. Он объявил себя «скромным почитателем науки Урании» и «дилетантом, влюбленным в ночные просторы, усыпанные звездами», что привело в восторг телезрительниц ближних и дальних городов и вызвало саркастическую улыбку у пяти его двойников, сидевших у объемного экрана.

Он сказал также, что никогда не помышлял сниматься в кино (при этих словах пять его «близнецов» снова ехидно улыбнулись) и что в свободное время он любит сочинять лирические стихи. Не дожидаясь приглашения дикторши, он медоточивым голосом прочел несколько отрывков из большой поэмы. Наконец наступил долгожданный миг. Блондинка-ведущая не подошла, а словно подплыла к нему с конвертами, в которых находились листки с коварными вопросами, и, млея от восторга, выслушала комплименты Франческе Брпколетти в свой адрес. И вот в абсолютной, полной напряженного ожидания тишине началось состязание.

– Первая ставка две с половиной тысячи лир. Вам надо ответить на следующий вопрос, – ведущая водрузила на нос очки: – что представляют собой, согласно наиболее вероятной гипотезе, каналы планеты Марс?

– О, это очень просто, – с чарующей улыбкой ответил Алем Промикс. – Речь идет о гигантских искусственных водных путях, по обеим сторонам которых растут зеленые насаждения. Каналы эти построили жители Марса, чтобы рационально распределить последние запасы воды.

– Ответ совершенно точен! – воскликнула ведущая, и в голосе ее явно звучало изумление. – Но, разумеется, это всего лишь наиболее правдоподобная гипотеза.

Алем Промикс учтиво поклонился.

Пять удивительно похожих на него незнакомцев бессильно откинулись на спинки кресел. Старший снял палец с кнопки – еще доля секунды и он бы на нее нажал.

– Второй вопрос, – сказала ведущая. – Из какого вещества, по-вашему, состоят кольца планеты Сатурн?

– Ну, это легче легкого, – ответил Алем Промикс. – Речь идет о бесчисленных обломках льда с десятипроцентным содержанием кремнезема и бокситов.

– Правильно! – воскликнула ведущая под аплодисменты сидевших в зале. – Впрочем, незачем сообщать все подробности… И вообще странно. Вы отвечаете так, словно не сомневаетесь в достоверности своих утверждений. А между тем это всего лишь теории.

Алем Промикс снова галантно поклонился и ослепительно улыбнулся под аплодисменты зрителей.

– Факел! – воскликнул один из двойников Алема Промикса, подпрыгнув в кресле. – Этот болван в конце концов всех нас погубит! Ты должен немедля его остановить!

– Потерпи еще немного, – ответил тот, кого назвали Факелом, снова положив палец на красную кнопку, но все еще не решаясь ее нажать. – В крайнем случае я замкну цепь.

Конкурс продолжался. Но в воздухе витала непонятная тревога. Ведущая, словно улавливая еле заметяые колебания атмосферы, глядела на Алема неуверенно и даже робко. Задавая третий вопрос, она на середине фразы умолкла и с трудом сумела ее закончить.

– Не могли бы вы назвать… назвать имена хотя бы четырех звезд из созвездия Большой Медведицы?

– Я могу назвать все семь больших звезд и с десятка два мелких, – ответил Алем Промикс. – Но я человек скромный и потому ограничусь четырьмя основными. Вот они: Дубхе, Алиот, Бенетнаш и двойная звезда Мицар. Так их называют сами жители этих планетных систем.

В зале вновь раздались дружные аплодисменты.

– Как странно вы выражаетесь! – сказала ведущая. – Похоже, что, безмерно любя астрономию, вы считаете себя гостем на нашей бедной Земле!

– Представьте себе, вы весьма недалеки от истины! – воскликнул Алем с добродушной улыбкой.

В зале послышался смех.

На этот раз Факел чуть было не нажал на кнопку. Пять высоких блондинов с ярко-голубыми глазами вскочили с мест.

– Нет, еще нет! – рявкнул Факел, заглушая гневные крики своих товарищей. – Алем все ближе подходит к краю пропасти. Но я хочу дать ему последний шанс!

– Потом мы горько раскаемся! – воскликнули остальные.

– Четвертый вопрос, – сказала ведущая. – Перечислите спутников планеты Марс, укажите их размеры и названия.

– О, это сущий пустяк! Итак, Деймос, диаметр десять километров; Фобос, диаметр двенадцать километров, на нем находится искусственная орбитальная станция, и Абсилл, диаметр один километр, тоже искусственная орбитальная станция…

Тут Алем покраснел и внезапно умолк. Зал замер.

– Что вы сказали? – изумленно переспросила ведущая, придя в себя после секундной растерянности. Тишину прорезал гулкий удар судейского молотка.

– Ответ ошибочен! – воскликнула ведущая и тут же неуверенно повторила: – Но что вы сказали?.. Вы сказали, что…

У Алема Промикса кровь отлила от лица, оно стало мертвенно-бледным. Глаза сверкнули мрачно, беспощадно.

– Ответ абсолютно точен! – зло прошипел он. (Перешептывание в зале постепенно усиливалось, переходя в шум и крики.) – Ответ точен! – нечеловеческим голосом крикнул Алем.

В тот же миг на сцене сверкнула светло-фиолетовая молния. Еще мгновение – и она окрасилась во все цвета радуги, залив слепящим блеском весь просцениум, затем столь же внезапно растаяла в воздухе. Сильнейший удар поверг оглушенную женщину на пол, зал наполнился острым запахом озона. Алем Промикс бесследно исчез.

Факел с трудом оторвал палец от красной кнопки, которую он судорожно надавил после последних слов Алема Промикса. Огромный экран бесстрастно воспроизводил сцены неописуемой паники, царившей в телестудии.

– Прах Алема Промикса, распыленный на атомы, сейчас блуждает в пространстве, – сказал Факел. – Это жестокий урок глупцу, которого обуяла безмерная гордыня. Да послужит это уроком и вам, – продолжал Факел, обращаясь к остальным. – Сегодня наша разведывательная группа закончила исследование о быте и нравах дикарей, населяющих Землю и столь милых сердцу нашего Верховного Владыки. К счастью, нам удалось сохранить тайну.

Полчаса спустя, поздно ночью, крыша дома бесшумно раздвинулась, и тоненькая розоватая струйка света взлетела к небу, уносясь все выше и выше к звездам.