Текст книги "Вторжение"
Автор книги: Дин Рей Кунц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Эта книга посвящается Джо Стефко, великому барабанщику, издателю уникальных книг, собачнику… эти три добродетели гарантируют попадание на небеса. Про больную ногу можно и забыть. Когда ты один в разгаре ночи и просыпаешься в поту и испуге…
Т.С. Элиот [1]1
Элиот, Томас Стернс (1888–1965) – американский поэт, литературный критик, культуролог, лауреат Нобелевской премии по литературе (1948).
[Закрыть]. Фрагмент Эгона
Часть 1
Глава 1
В час ночи, может, несколькими минутами позже, неожиданно хлынул сильный дождь. Ни раскаты грома, ни поднявшийся ветер не предшествовали потопу.
Внезапность и ярость ливня создавали ощущение, что все это происходит во сне.
Тревога охватила Молли Слоун. Она лежала в постели рядом с мужем, буквально перед тем как разверзлись небеса. И теперь, когда она прислушивалась к шуму дождя, эта тревога только нарастала.
Голосов ливня был легион, и эта злобная толпа говорила на языке, который давно канул в лету. Потоки воды бились в кедровую обшивку дома, стучали по кровельной плитке, словно пытались проникнуть в человеческое жилище.
Сентябрь в южной части Калифорнии – сухой месяц, часть долгого засушливого сезона. Дожди редко начинаются раньше марта, практически никогда – до декабря.
В сезон дождей барабанная дробь капель по крыше обычно служила надежным средством от бессонницы. В эту ночь музыка дождя не усыпляла Молли, и не только потому, что раздалась во внеурочную пору.
В последние годы бессонница стала для Молли той ценой, которую приходилось платить за крушение честолюбивых надежд. Брошенная дремой, она смотрела в потолок темной спальни, размышляя над тем, как все могло бы быть, стремясь к тому, о чем не имело смысла и мечтать.
В свои двадцать восемь лет она опубликовала четыре романа. Обо всех хорошо отозвались рецензенты, но ни один не был распродан достаточно большим тиражом, чтобы сделать ее знаменитой или хотя бы гарантировать, что найдется издатель, который с руками оторвет ее следующее произведение.
Ее мать, Талия, прекрасная писательница, смогла написать далеко не все, что могла: умерла от рака в тридцать лет. Теперь, спустя шестнадцать лет, книги Талии более не печатались, о ее существовании знали только самые узкие специалисты.
Вот Молли и боялась последовать за матерью в страну забвения. Нет, страха перед смертью она не испытывала. Страшило ее другое: умереть до того, как удастся создать произведение, благодаря которому она останется с грядущими поколениями.
Рядом с ней Нейл тихонько похрапывал, не подозревая о разбушевавшейся природе.
Сон всегда приходил к нему в тот самый момент, когда его голова касалась подушки и он закрывал глаза. Через восемь часов он просыпался в той же самой позе, в которой укладывался в кровать, отдохнувший, полный сил.
Молли говорила мужу, что так спят только лодыри.
Все семь лет, прошедшие после свадьбы, они жили по разным часам.
В будущем она проводила не меньше времени, чем в настоящем, грезила о том, куда хотела бы попасть, без устали намечая пути, которые могли бы привести ее к намеченным высоким целям. Она не давала себе покоя, гнала и гнала вперед.
Нейл жил сегодняшним днем. Для него далеким будущим была следующая неделя, и он верил, что время доставит его туда, независимо от того, спланирует он маршрут или нет.
Они отличались друг от друга, как мышь и лунный луч.
Учитывая такую несхожесть характеров, казалось невероятным, что они могли любить друг друга. Тем не менее именно любовь связывала их воедино, давала им силы успешно противостоять разочарованиям, даже трагедии.
Во время приступов бессонницы для Молли ритмичное похрапывание Нейла, пусть и негромкое, иногда становилось такой же проверкой любви, какой могла бы стать измена. Теперь же шум дождя полностью растворил в себе храп, и у Молли появилась новая цель, на которую она могла направить переполнявшее ее раздражение.
И шум этот все усиливался, пока не создалось ощущение, будто она находится в машинном отделении, приводящем в движение всю Вселенную.
В начале третьего, не включая света, она выбралась из кровати. Навес крыши защищал от дождя окно, и Молли подошла к нему, чтобы посмотреть, что творится снаружи.
Их дом стоял высоко в горах Сан-Бернардино, среди огромных сосен с грубой, изрезанной глубокими трещинами корой.
В столь поздний час большинство соседей спали. Сквозь частокол деревьев и пелену дождя свет горел лишь в одном доме из тех, что находились на горных склонах вокруг Черного озера.
В Доме Корригана. Жена Гарри Корригана, Калиста, с которой он прожил тридцать пять лет, трагически погибла в июне.
Приехав на уикенд к своей сестре, Нэнси, в Редолдо-Бич, Калиста припарковала «Хонду» у банкомата, чтобы снять двести долларов. Ее ограбили, а потом убили выстрелом в лицо.
Нэнси вытащили из автомобиля и всадили в нее две пули. Она упала под колеса «Хонды», на которой потом скрылись два грабителя. И теперь, через три месяца после похорон Калисты, Нэнси по-прежнему пребывала в коме.
Если Молли каждую ночь мечтала о том, чтобы уснуть, то Гарри Корриган пытался этого избегать. Говорил, что сны убивают его.
Едва видимые сквозь ливень светящиеся окна дома Гарри напоминали огни далекого корабля в бушующем море: одного из тех сказочных, призрачных кораблей, покинутых пассажирами и командой, но оставшихся с полным комплектом спасательных шлюпок. В столовой на столах стояли тарелки с едой, в рубке любимая трубка капитана, теплая от тлеющего табака, дожидалась на расстеленной карте.
Воображение Молли так легко включалось в работу. А вот отключить его удавалось далеко не сразу. Иногда из терний бессонницы она вдруг попадала в объятия литературного вдохновения.
Внизу, в кабинете, лежали первые пять глав нового романа, требующие правки. Несколько часов работы над рукописью могли в достаточной степени успокоить нервы и дать ей возможность уснуть.
Ее халат висел на спинке ближайшего стула. Молли надела его, завязала поясок.
Направившись к двери, осознала, что на удивление легко ориентируется в спальне, хотя и не включала лампу. И дело было совсем не в том, что глаза могли привыкнуть к темноте за те долгие часы, которые она пролежала без сна, уставившись в потолок.
Слабый свет шел от окон, разбавляя темноту спальни. И, конечно же, его источником не могли быть далекие огни дома Корригана на юге. Поначалу, однако, Молли не смогла понять, чем именно освещается спальня.
Облака полностью закрыли луну.
На участке не горели ни ландшафтные фонарики, ни лампы на крыльце.
Вернувшись к окну, Молли удивилась слабому свечению дождя. Покрытые тонкой влажной пленкой, стволы ближайших сосен очень уж явственно выступали из темноты.
Лед? Нет. Замерзшие капельки воды, падая на крышу, издавали совсем другой звук, легко отличимый от звуков осеннего ливня.
Она коснулась пальцами стекла. Прохладное, но не очень-то и холодное.
Падающие капли дождя отличал серебристый отлив. Но в данный момент за окном не светилось ни одной лампы, за исключением тех, что горели в далеком доме Корригана.
По всему выходило, что светился сам дождь, каждая капелька являлась излучающим свет кристаллом. И если от обычного дождя ночь становилась еще темнее, то этот разгонял темноту.
Подтверждение тому Молли получила, выйдя из спальни в коридор второго этажа. Мягкое свечение, идущее от двух куполообразных фонарей на крыше, превращало чернильную тьму коридора в серую, освещая путь к лестнице. Над головой светящаяся дождевая вода растекалась по плексигласу, напоминая спиральные звездные туманности и создавая впечатление, что ты не в коридоре второго этажа жилого дома, а в планетарии.
Молли спустилась по лестнице и прошла на кухню. Путь ей указывали окна, освещенные этим странным дождем.
Некоторыми из ночей, скорее приветствуя бессонницу, чем борясь с ней, Молли варила себе кофе и уносила полный кофейник в кабинет, где садилась за стол и, взбодренная кофеином, приступала к работе.
В эту ночь она собиралась со временем вернуться в постель. Поэтому зажгла свет в вытяжной панели над плитой, налила в кружку молока, добавила экстракта ванили, и корицы, потом согрела молоко в микроволновой печи.
В ее кабинете на полках стояли книги любимых писателей и поэтов: Луизы Глюк [3]3
Глюк, Луиза (р. 1943) – известная американская поэтесса.
[Закрыть], Дональда Джастиса [4]4
Джастис, Дональд (р. 1925) – современный американский поэт.
[Закрыть], Т.С. Элиота, Карсон Маккалерс [5]5
Маккалерс, Карсон Смит (1917–1967) – американская писательница, представительница литературы Юга.
[Закрыть], Флэннери О'Коннор [6]6
О'Коннор, Мэри Флэннери (1925–1964) – американская писательница, представительница литературы Юга.
[Закрыть], Диккенса. Иной раз она успокаивала душу и черпала вдохновение, полагая, что придерживается тех-же литературных канонов, что и они.
Но куда чаще чувствовала себя жалкой подражательницей. А то и хуже! – чуть ли не плагиатором.
Ее мать как-то сказала, что каждый хороший писатель должен быть самым жестким критиком собственных произведений. Молли редактировала свои романы как красной ручкой, так и метафорическим топором. Первой оставляла следы кровавых страданий. Вторым уменьшала эпизоды до размеров абзаца.
Но Талия, как не раз и не два указывал Нейл, никогда не говорила и, уж конечно, не примеряла к себе утверждение, что достойное литературное произведение может быть вырублено из языковой глыбы одним лишь сомнением в себе, острым, как резец. Для Талии ее работа была также и любимой игрой.
И Молли в глубине души понимала, что отталкивается скорее не от логики, а от суеверия, полагая, что ее надежда на успех напрямую зависит от объема страсти, боли и правки, которые она вкладывала в свои произведения. Но тем не менее в своей работе оставалась пуританкой, полагая самобичевание добродетелью.
Свет она не включила, только компьютер, но не сразу села за стол. Когда экран просветлел, а музыкальная нота сообщила ей, что операционная система готова к работе и приглашает ее на ночную сессию, шум дождя вновь привлек Молли к окну.
За окном находилось большое крытое переднее крыльцо. А дальше стояли сосны, начинался призрачный, подсвеченный этим странным дождем лес.
Молли не могла отвести глаз от окна. По причинам, которые она не сумела бы внятно сформулировать, ей было как-то не по себе.
Природа могла многому научить писателя. И один из таких уроков состоял в том, что ничто не захватывает воображение так быстро и полностью, как природное явление.
Бураны, наводнения, ураганы, землетрясения… Они зачаровывают, потому что показывают Мать-природу во всей ее силе и красе, выставляют напоказ ее биполярность, однозначно дают понять, что она может и приголубить нас, и уничтожить. А ведь трудно найти лучший источник драмы, чем родитель, от которого ждешь как вкусного обеда, так и гибели.
Серебристые каскады спускались по бронзовым стволам, подсвечивали воздух.
Наверное, в дождевой воде содержались некие минералы, от которых она начинала фосфоресцировать.
Или… если облака пришли с запада, зацепив смог, стоящий над Лос-Анджелесом и окрестными городами, тогда вся эта грязь и проливалась сейчас на землю вместе с дождем, а сочетание загрязняющих атмосферу компонентов привело к образованию еще неизвестного науке вещества, которое и вызывало свечение воды.
Чувствуя, что оба эти объяснения далеки от истины, и пытаясь найти третье, Молли вздрогнула, заметив движение на крыльце. Переместила взгляд с деревьев на прячущееся в тени крыши крыльцо.
Под окном двигались удлиненные тени. Бесшумные, быстрые, загадочные… Неведомые призраки? Молли не знала, что и думать.
А потом одна, три, пять теней подняли головы и повернули к окну желтые глаза, пристально ее разглядывая. Призраками тут и не пахло. Тени принадлежали к этому миру точно так же, как и Молли, хотя зубы у них были куда острее.
Крыльцо кишело волками. Убегая от дождя, они поднялись по ступенькам и теперь прятались под крышей, словно это был не дом, а ковчег, которому в самом скором времени предстояло пуститься в безопасное плавание по водам нового потопа.
Глава 2
В этих горах, зажатых между настоящей пустыней на востоке и прериями на западе, волки давно уже вывелись. То есть на крыльце скорее могли появиться призраки волков, чем живые волки.
Присмотревшись внимательнее, Молли поняла, что перед ней койоты (иногда их называли волками прерий), но поведение их было очень уж странным, вот она и спутала койотов с более крупными животными из легенд и народных сказок.
Прежде всего поражало их молчание. Обычно, преследуя добычу, койоты пронзительно воют, и от их воя в жилах стынет кровь. Теперь же они не выли, не лаяли, даже не рычали.
В отличие от большинства волков, койоты часто охотятся в одиночку. Бывает, что и сбиваются в стаи, но никогда не приближаются близко друг к другу, как это делают волки.
И однако на крыльце ее дома характерный для койотов индивидуализм совершенно не проявлялся. Они терлись боками, плечами, ничем не отличаясь от домашних собак. Нервничали, вот и искали поддержки у себе подобных.
Заметив Молли в окне кабинета, они не отпрянули от нее, но и не проявили агрессивности. Раньше ей казалось, что их яркие глаза светятся жаждой крови. Теперь же она не находила в них никакой угрозы. Да, да, глаза койотов на крыльце их дома переполняла та самая доверчивость, что читалась в глазах домашних любимцев.
Мало того, в их глазах Молли разглядела мольбу.
Последнее казалось столь невероятным, что она усомнилась в адекватности своих ощущений. Может, богатое воображение решило сыграть с ней злую шутку. Но, с другой стороны, мольбу, просьбу о защите она видела не только во взглядах койотов, но и в их поведении.
Ей следовало испугаться этой клыкастой оравы. И действительно, сердце ее билось чаще, чем обычно. Но биение сердца ускорил не страх, а необычайность ситуации и предчувствие встречи с чем-то неведомым.
Койоты определенно искали убежища, хотя никогда раньше Молли не видела, чтобы гроза или буря заставили хотя бы одного из них прийти к человеческому жилищу. Люди представляли для них куда большую опасность, чем природные катаклизмы.
Хотя койоты и заискивающе поглядывали на Молли, ливню они уделяли куда больше внимания. Упрятав хвосты между задними лапами, навострив уши, сбежавшиеся на крыльцо животные со все возрастающим страхом наблюдали за серебристыми потоками воды и залитым дождем лесом.
И по мере того как все новые и новые койоты взбегали на крыльцо, Молли принялась оглядывать лес в поисках причины их тревоги.
Но видела то же самое, что и раньше: падающую с неба светящуюся воду, придавленную ливнем растительность, покрытую серебристой пленкой.
Тем не менее, всматриваясь в ночной лес, Молли почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом, словно призрак-любовник прижался экзоплазменными губами к ее шее. По телу пробежала дрожь предчувствия беды.
Потрясенная тем, что нечто, находящееся в лесу, смотрело на нее из-за пелены дождя, Молли отпрянула от окна.
Экран компьютера показался ей слишком уж ярким, выдающим ее присутствие. Она выключила машину.
Серебристо-черный ливень по-прежнему шумел и поблескивал за окном. Даже в доме воздух стал тяжелым и сырым.
Фосфоресцирующий свет чуть-чуть, но отражался от коллекции фарфоровых фигурок, стеклянных пресс-папье, золоченых листьев рам нескольких картин… Кабинет напоминал океанскую впадину, куда никогда не добирался солнечный луч, но темнота разгонялась светящимися актиниями и медузами.
Молли потрясла близость чего-то инородного, чужого. Ощущение это было знакомо ей по снам, но никогда раньше она не испытывала его наяву.
Она все пятилась и пятилась от окна, к двери кабинета, которая вела в коридор первого этажа.
Беспокойство охватывало ее, нерв за нервом превращался в туго натянутую струну. Тревожилась она не из-за койотов на крыльце, из-за чего-то другого, не имевшего ни имени, ни названия, угрозу эту не воспринимал разум, и лишь инстинкт самосохранения мог уловить ее смутные контуры.
Молли была не из пугливых, тем не менее добралась до лестницы с намерением подняться наверх и разбудить Нейла.
С минуту постояла, держась рукой за перила, вслушиваясь в шум дождя, подбирая слова, которые сказала бы мужу, разбудив его. Все фразы, которые приходили в голову, в той или иной степени отдавали истерикой.
Она не боялась показаться дурой в глазах Нейла. За семь лет совместной жизни такое случалось не раз и не два, и Нейл давно уже не находил в этом ничего предосудительного.
Нет, она боялась упасть в собственных глазах, отклониться от образа, который поддерживал ее в трудные времена. Если судить по этому автопортрету, она была закаленной жизнью, решительной, не отступающей перед трудностями женщиной, способной справиться с любыми бяками, которые подкидывала ей судьба.
В восемь лет она чудесным образом пережила происшествие, сопровождавшееся крайним насилием. Любому другому ребенку случившееся с ней гарантировало бы многолетнее лечение у психоаналитика. Позже, когда ей исполнилось двенадцать, невидимый вор, лимфома, украл жизнь у ее матери.
Так что большую часть жизни Молли не отгораживалась от истины, которая известна большинству людей, пусть они и стараются делать вид, что не подозревают о ее существовании: в каждый момент каждого дня, в зависимости от исповедуемой нами веры, любой из нас продолжает жить или благодаря милосердному терпению Бога, или по прихоти слепого случая и безразличной к человеческим судьбам природы.
Она вслушивалась в дождь. Ритм барабанной дроби не изменился, но вроде бы стал более целенаправленным и настойчивым.
Решив не тревожить сон Нейла, Молли повернулась спиной к лестнице. Окна по-прежнему чуть светились, словно в них отражалось полярное сияние.
Хотя беспокойство подбиралось к уровню предчувствия дурного, Молли двинулась ко входной двери.
С обеих сторон к двери примыкали высокие стеклянные панели. За ними лежало большое переднее крыльцо, на которое она смотрела из окна кабинета.
Койоты никуда не делись. Когда она приблизилась к двери, некоторые из животных тут же повернули морды к ней. Их дыхание конденсировалось на стекле, блестящие глаза умоляюще смотрели на Молли.
И у нее не осталось никаких сомнений в том, что она может открыть дверь и выйти на крыльцо, нисколько не опасаясь подвергнуться нападению.
Пусть Молли и считала себя закаленной жизнью, ее не отличали ни импульсивность, ни безрассудство. Не были ей свойственны ни фатализм заклинателя змей, ни авантюризм тех, кто спускается на плотах по бурным горным рекам.
Прошлой осенью, когда лесной пожар бушевал на восточном склоне горы, грозя перекинуться через гребень и по западному склону спуститься к озеру, она и Нейл, по ее настоянию, оказались среди первых, кто собрал самое необходимое и уехал. Острое ощущение хрупкости жизни, присущее Молли с детства, превращало ее в очень осторожного человека.
А вот в работе над романом она зачастую забывала об осторожности, доверяя интуиции и сердцу больше, чем разуму. Не рискуя, она не смогла бы заполнить страницы чем-либо достойным.
Стоя в прихожей, подсвеченная этим странным псевдополярным сиянием, под тревожными взглядами хищников, сгрудившихся за высокими окнами, она вдруг почувствовала, что перенеслась из реальной жизни в вымышленную. Возможно, поэтому и решилась задаться вопросом, а не выйти ли ей на крыльцо.
Взялась за ручку. Точнее, обнаружила, что ее пальцы охватывают ручку двери, а вот вспомнить, когда это случилось, не смогла.
Рев дождя, усиливающийся и усиливающийся, напоминающий теперь глас Армагеддона, вкупе с колдовским светом действовали гипнотически. Но при этом она точно знала, что не впадает в транс, что ее не выманивает из дома какая-то сверхъестественная сила, как это бывает в плохом фильме.
Никогда прежде она не была такой бодрой, с совершенно ясной головой. Интуиция, сердце и разум в этот момент стали единым целым, не тянули в разные стороны, а такое, исходя из двадцативосьмилетнего опыта, случалось с нею крайне редко.
Беспрецедентный сентябрьский ливень, странное поведение койотов, прежде всего столь несвойственная им кротость, не поддавались логическому объяснению. И потому, чтобы разобраться, требовалась смелость, а не осторожность.
Если бы ее сердце продолжало ускорять свой бег, она, скорее всего, не повернула бы ручку. Но при мысли о том, что ручку нужно повернуть, Молли вдруг ощутила разливающееся по телу спокойствие. Число ударов сердца сократилось, пусть каждый из них и бил наотмашь.
В некоторых китайских диалектах один иероглиф обозначает как опасность, так и благоприятную возможность. В тот момент, как никогда прежде, она пребывала в китайском состоянии ума.
Она открыла дверь.
Койоты, их собралось уже чуть ли не два десятка, не напали на нее, не зарычали. Даже не ощерились.
Изумленная как их поведением, так и собственным, Молли переступила порог. Вышла на крыльцо.
Словно домашние собаки, койоты раздвинулись, освобождая ей место, и, похоже, обрадовались ее компании.
Изумление Молли еще не заставило забыть об осторожности. Она стояла, скрестив руки на груди. Но чувствовала: протяни она руку зверям, они только потыкались бы в нее мордами и облизнули.
Койоты нервно поглядывали то на женщину, то на лес. Их учащенное дыхание вызывалось не усталостью после долгого бега, но острым чувством тревоги.
Что-то в залитом дождем лесу пугало их. И, очевидно, страх этот был столь сильным, что они не решились отреагировать на него привычным рычанием и вздыбленной шерстью.
Вместо этого они дрожали и жалобно повизгивали. Уши не прижимались к голове, сигнализируя об агрессивных намерениях, а стояли торчком, словно даже сквозь шум дождя они стремились услышать дыхание и шаги приближающегося хищника.
С хвостами между задних лап, с подрагивающими боками, они кружили по крыльцу, не останавливаясь ни на мгновение. И все как один, казалось, были готовы в любой момент упасть на деревянные доски и, перекатившись на спину, выставить животы, чтобы предотвратить атаку яростного врага.
Кружа по крыльцу, койоты терлись и о Молли, черпая в этом ту же поддержку, что и от контакта друг с другом. И хотя глаза их оставались звериными, она видела в них ту же доверчивую надежду и стремление к дружбе, что легко читаются в глазах самых добрых собак.
Молли захлестнул поток странных эмоций, которые она не испытывала раньше, а если и испытывала, то никогда еще они не проявлялись с такой интенсивностью. Все ее существо ждало свершения чуда. И она вдруг ощутила полное единение с природой.
Сырой воздух стал еще гуще от запахов мокрой шерсти и мускуса.
Молли подумала о Диане, римской богине охоты, которую художники часто изображали в окружении волков, возглавляющей стаю в преследовании дичи по залитым лунным светом полям и лесам.
Осознание полнейшей взаимосвязи всех элементов сотворенного мира поднялось не из глубин сознания, не из сердца, а из мельчайших структур ее существа, словно миллиарды ее клеток отреагировали микроскопическими приливами цитоплазмы на койотов, необычный ливень, залитый светящейся водой лес, точно так же, как океаны Земли реагируют на Луну.
Ничего подобного Молли никогда не испытывала, и момент этот, загадочный и даже мистический, наполнил ее трепетным восторгом, она почувствовала ни с чем не сравнимую радость. Дыхание ее стало прерывистым, ноги начали подгибаться.
А потом всех койотов внезапно охватил еще больший ужас в сравнении с тем, что выгнал их из леса. С паническим визгом они покинули крыльцо.
Когда пробегали мимо, мокрые хвосты хлестали Молли по ногам. Некоторые с надеждой вскинули головы, посмотрели на женщину, словно она могла понять причину их страха и спасти от врага, настоящего или воображаемого, который сорвал их с места, заставив обратиться в бегство.
Скатившись со ступенек, вновь оказавшись под дождем, они помчались дальше плотной кучкой. Койоты не охотились, они сами превратились в дичь.
Мокрая шерсть облепляла бока, открывая контуры костей и мышц. Прежде Молли воспринимала койотов агрессивными и опасными, но эти могли вызвать только жалость.
Молли подошла к лестнице, глядя вслед койотам с трудом подавила иррациональное, противоречивое здравому смыслу желание последовать за ними.
Убегая в ночь, в лес, в фосфоресцирующий дождь, койоты то и дело оглядывались, но смотрели не на дом, а куда то выше, на гребень горы. Они уловили запах преследователя, вот и обратились в бегство, лавируя между соснами, быстрые и молчаливые, как серые призраки. Несколько мгновений, и они исчезли.
По телу Молли пробежал холодок. Она обхватила себя руками и шумно выдохнула, не подозревая, что надолго задержала дыхание.
Она настороженно ждала, но никто и ничто не последовало за стаей.
В этих горах у койотов не было естественных врагов, способных бросить им вызов. Несколько оставшихся медведей питались дикими фруктами, клубнями, сладкими корешками. Если они и охотились, то на рыбу. Рысей в непосредственной близости от человека выжило больше, чем медведей, но они кормились зайцами и грызунами и не стали бы преследовать другого хищника ради еды или забавы.
Мускусный запах койотов остался на крыльце и после их бегства. Более того, он не ослабел, наоборот, усиливался.
Стоя на верхней ступеньке, Молли вытянула руку, выведя кисть из-под крыши. В эту прохладную осеннюю ночь мерцающий дождь, обволакивающий пальцы, оказался на удивление теплым.
Фосфоресцирующая вода выделила морщинки на тыльной стороне ладони.
Она перевернула руку. Линии головы, сердца, жизни светились ярче, чем остальная рука, внезапно наполнившись таинственным смыслом, словно среди ее предков, о чем она раньше не подозревала, оказалась цыганка, которая теперь призывала Молли предсказать по ладони собственное будущее.
Когда же она убрала руку из-под дождя и понюхала ее, то уловила тот самый запах, который ранее приписывала койотам. Не духи, разумеется, но не очень уж и неприятный, чем-то напоминающий запахи на рынке специй.
С таким запахом встречаться ей не доводилось. Однако в сложной палитре этого уникального запаха Молли уловила очень знакомую составляющую. Но попытки идентифицировать ее ни к чему не привели. Память никак не хотела ей помочь.
Хотя пахнул дождь смесью эссенций и экзотических масел, но по консистенции и ощущениям на коже ничем не отличался от простой воды. Она потерла мокрые большой и указательный пальцы друг о друга и не почувствовала ничего необычного.
Тут Молли поняла, что она стоит на крыльце в надежде, что койоты вернутся. Ей вновь хотелось испытать те незабываемые ощущения: стоять среди них, словно овечка среди львов, чувствуя, что находишься на пороге какого-то великого открытия.
Но койоты не возвращались, и Молли охватило острое чувство потери. А вместе с ним вернулось ощущение, что за ней наблюдают, от которого чуть раньше у нее на затылке дыбом встали волосы.
Иногда лес казался ей зеленым собором. Массивные стволы сосен превращались в колонны огромного нефа, кроны образовывали сводчатый потолок.
Теперь же, когда благоговейная тишина леса сменилась шумом ливня, а темнота под деревьями, несомненно, отличалась от той, что царила там прошлой ночью, бог этого кафедрального собора был владыкой тьмы.
Вновь охваченная тревогой, Молли попятилась в глубь крыльца. Ни на секунду она не спускала глаз с обступившего дом леса и не удивилась бы, если б что-то бросилось на нее, выскочив из-за сосен, что-то злобное и со множеством клыков.
Вернувшись на кухню, закрыла дверь. Заперла на врезной замок. Постояла, дрожа всем телом.
Собственная эмоциональная реакция продолжала удивлять и тревожить Молли. Ее действиями руководил инстинкт, а не сердце или разум, то есть из умудренной жизненным опытом женщины она разом превратилась в девчонку, которая доверяет лишь своим эмоциям, и вот это ей совершенно не нравилось.
Она поспешила на кухню, чтобы вымыть руки.
Подходя к открытой двери, увидела, что в вытяжной панели над плитой горит свет: она не выключила его после того, как согрела в микроволновке кружку с молоком.
На пороге Молли застыла, внезапно у нее возникла мысль, что на кухне кто-то есть. Кто-то вошел в дом через дверь черного хода, пока ее отвлекали койоты.
Опять эмоции. Глупо. На кухне ее не ждал незваный гость.
Она пересекла кухню, направляясь к двери черного хода. Попробовала ее открыть. Куда там. Заперта на врезной замок. Никто не мог через нее войти.
Потоки светящегося дождя серебрили ночь. Тысячи глаз могли наблюдать за нею из-за водяной пелены. Она опустила жалюзи на окне у стола, за которым обычно завтракала с Нейлом. Опустила жалюзи на окне над раковиной.
Включила воду, отрегулировала на самую высокую температуру, какую только могла вытерпеть, намылила руки жидким мылом из контейнера, закрепленного на стене. Мыло пахло апельсином, этим приятным запахом чистоты.
Она не прикасалась к койотам.
И какое-то время не могла понять, почему с таким остервенением трет руки. Потом до нее дошло, что она смывает дождь.
Этот ароматический дождь оставил на ее руке ощущение… грязи.
Она держала руки под водой, пока они не покраснели, потом намылила их вторично.
Она помнила, что из смеси экзотических запахов выделила один знакомый, пусть и не могла вспомнить, откуда он ей известен. И хотя она уже смыла этот запах с рук, он снова ударил ей в нос, и она вспомнила, что это запах спермы.
В сложную композицию экзотических запахов, которую источал дождь, входил и запах мужской спермы.
Это казалось столь невероятным, до абсурда фрейдистским, что ей поневоле пришлось задаться вопросом, а не спит ли она. Не начинает ли галлюцинировать.
Необъяснимое свечение, оплодотворяющий дождь, укрывающиеся на крыльце койоты: от кровати до струи горяченной воды каждый шаг, каждый эпизод несли в себе элементы галлюцинации.
Она выключила воду, втайне надеясь, что тишина установится в тот самый момент, когда струя воды перестанет бить в раковину. Но рев ливня никуда не делся, то ли действительно за стенами дома на землю обрушивались тонны и тонны воды, то ли звучал саундтрек сна, который никак не хотел отпустить ее.
А потом где-то в доме раздался крик, разрезавший монотонный шум, врывающийся снаружи. Кричали наверху. Крик повторился. Нейл. Ее спокойный, сдержанный, хладнокровный муж кричал в ночи.
Слишком уж близко познакомившись с насилием в восьмилетнем возрасте, Молли отреагировала мгновенно. Сдернула трубку с настенного телефонного аппарата, набрала 911, прежде чем поняла, что не услышала гудка.
В трубке слышался лишь треск помех. Какое– то шипение, свистки, писки.
Она повесила трубку.
У них был пистолет. Наверху. В ящике прикроватного столика.
Нейл вскрикнул вновь.
Молли посмотрела на запертую дверь, вновь у нее возникло желание убежать в ночь вслед за койотами. Но она не была трусихой, пусть иной раз и могла вести себя как безумная или глупая, истеричная девчонка.
Выдвинув ящик с ножами, она ухватилась за мясницкий тесак.
