Текст книги "Человек страха"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 7

Во время прогулки Сэм не раз замирал с разинутым от удивления ртом, несмотря на то что у него сохранились – полностью или частично – воспоминания о том, что теперь он видел собственными глазами. Но при этом у него было стойкое ощущение, что он здесь впервые. Это не могло его не тревожить. Они зашли в казино, посмотрели уличный спектакль. Они прогулялись по паркам и бульварам, где сидели художники. Гноссос хорошо знал город: истинному поэту просто необходимо держать руку на пульсирующем сердце метрополии. Или мегаполиса? Не важно. Он разъяснял то, чего Сэм с Хуркосом не понимали, обращал их внимание на самое интересное, щедро снабжая свой рассказ историческими и культурологическими комментариями. Одним словом, они прекрасно проводили время, если бы не гложущая мысль о возможности следующего гипнотического транса, который снова превратит Сэма в орудие чужой воли.

И случилось так, что, бесцельно бродя по городу, они встретили христианина. Сэм заметил, как Хуркос ощетинился при виде этого человека, – не потому что он лично ему не понравился, а потому что за его плечами незримо присутствовал его Бог.

Христианину было лет пятьдесят – в мире, где люди вечно остаются тридцати – сорокалетними или моложе, он казался древним старцем. Он, очевидно, происходил из семьи строгих христиан, поскольку даже не пользовался средствами, препятствующими росту бороды; его щеки отливали странным металлическим цветом. – Во рту старика виднелись желтые неровные зубы. Кожа вся в морщинах. На груди и на спине христианина висели таблички. Передняя гласила: “БОГ СТЫДИТСЯ!” Увидев, что они заинтересовались, христианин повернулся спиной, чтобы продемонстрировать вторую надпись: “МЫ ВНОВЬ ПРЕДСТАНЕМ ПЕРЕД СУДИЕЙ!"

– Не понимаю я их, – пожал плечами Хуркос. Губы Гноссоса сложились в тонкую улыбку.

– Когда-нибудь, думаю, очень скоро, они вымрут окончательно.

– Но зачем нужны эти люди? – спросил Сэм. – Разве врачи не научились предотвращать рождение детей с умственными недостатками?

– Дело в том, – начал поэт, замедляя гигантские шаги, чтобы его спутники могли поспеть за ним, – что Империя изначально основывалась на концепции полной свободы. Умственные недостатки были искоренены, это верно. В результате с тех пор количество верующих резко сократилось. Но в системе полной свободы нельзя запрещать ничьи верования. Поэтому всем верующим было позволено исповедовать свои религии. Хотя их дети рождались в умственном отношении как нельзя более здоровыми, родители, воспитывая их, передавали отпрыскам свои собственные предрассудки и заблуждения. Количество верующих уменьшилось. Но покуда они будут плодиться и размножаться – а это неотъемлемая часть христианской доктрины, – у них всегда будут дети, которых можно будет изуродовать, обратив в свою веру. Жаль, конечно. Но в конце концов, за это отвечают только они, это их жизнь и их дети. Человек имеет право тратить как ему заблагорассудится то, что ему принадлежит. Как мне кажется.

– Познайте Слово, – сказал христианин, когда они подошли к нему вплотную. Он протянул Гноссосу и Сэму листовки – красные буквы на желтой бумаге. По их помятому и истрепанному виду можно было только догадываться, сколько людей возвращало их, не читая.

– Дайте и мне листочек, – попросил Хуркос, протягивая руку.

Христианин ничего не ответил. Хуркос повторил свою просьбу.

– Будьте любезны, попросите этого с нечистой кровью не заговаривать со мной, – обратился старик к Сэму. Ему было явно не по себе; его костлявые руки теребили висевшую у него на груди пластмассовую табличку, перебирая ее обмахрившиеся края.

– С нечистой кровью?

– Они не любят +++++, – объяснил Гноссос. – Они не заговорят с +++++, если только им, будучи при смерти, не придется попросить о помощи. Тогда, по их понятиям, на это будет воля Божья.

– А почему +++++ нечистокровны? – спросил Сэм.

– +++++ – не создание Божье, а дело рук человека, – выпалил христианин. – +++++ – нарушение священной власти Творца. – Глаза его горели фанатичным огнем.

– Предрассудки, – сказал Гноссос, – являются частью любой религиозной догмы. Иногда они тщательно замаскированы, но все равно присутствуют. Тебе известна история твоей церкви, старик?

Христианин переступил с ноги на ногу. Он смутно чувствовал, что с этими язычниками, наверное, лучше не связываться, но его фанатизм не позволил ему отступить.

– Конечно, известна. В начале было...

– Она началась не столь давно, – рассмеялся Гноссос. Он облизал губы в предвкушении словесной схватки. – История церкви началась не с тьмы и света и не с семи первых дней. Она появилась гораздо позднее. Через тысячи лет. Церковь не возникает до тех пор, пока у человека не появляется потребность вскарабкаться вверх по социальной лестнице, возвыситься над своими ближними. Тогда он создает религию и церковь. Создав ее, он заявляет, что знает, что есть Бог и зачем он существует. Он сам начинает верить в то, что постиг цель мироздания, и таким образом поднимается над другими людьми.

– Бог избрал Святого Петра, чтобы тот основал церковь и возвысился над другими.

Гноссос улыбнулся по-отечески снисходительной улыбкой – он сам был бы похож на святого, если бы не его ядовитый язык.

– Сомневаюсь. Простите мое недоверие, но я очень в этом сомневаюсь. История прямо-таки кишит людьми, которые говорили, что Бог избрал их вождями. Многих сбило с ног и снесло потоком Времени и Вечности, по сравнению с которым любой человек бесконечно мал.

– Лжепророки! – грозно проговорил христианин.

– А почему вы убеждены, что Святой Петр не был лжепророком?

– То, что он создал, до сих пор с нами.

– Продолжительность – еще не доказательство ценности. История войн, которые вело человечество, гораздо дольше истории вашей религии, но с ними покончено раз и навсегда, потому что они несли в себе зло. А потом, от вашей веры уже почти ничего не осталось. Создание Святого Петра ожидает та же участь, что постигла войны.

Сэм, нахмурившись, снова вмешался в разговор:

– Но зачем ненавидеть Хуркоса за то, что он не напрямую создан Богом? Если Бог наделил человека властью изобрести и использовать искусственные утробы, значит, он и дал толчок созданию +++++, пускай...

– Человек злоупотребил своей властью, – безапелляционно заявил христианин.

– Но если Бог всемогущ, то человек не мог ничем злоупотребить. Он уничтожил бы людей, которые... Гноссос положил руку Сэму на плечо.

– Христиане ненавидят +++++ не по этой причине. Как я сказал, им нужно чувствовать свое превосходство. Теперь осталось так мало людей, на которых они могли бы смотреть сверху вниз, потому-то +++++ – замечательный козел отпущения. Поскольку они зачастую физически не соответствуют людским нормам – не важно, будь то уродство, просто функциональная разница или же недостаток красоты, – тут есть над чем почувствовать превосходство. “Я не такой, как ты, – заявляют они. – Я нормальный, я цельный”.

Вокруг них начала собираться толпа. Люди расталкивали друг друга локтями, чтобы подобраться поближе и послушать спорщиков. Гноссосу это, по-видимому, доставляло великое удовольствие, но раздражало христианина.

– И вот еще что, дружок, – продолжал Гноссос самым дружественным тоном, стараясь говорить погромче, чтобы те, кто стоял в дальних рядах толпы, слышали каждое слово – тщеславие не было ему чуждо. – Знаете ли вы, кто развязал большинство самых жестоких войн за последние три тысячелетия?

– Сатанинские силы.

– Нет. Как это у вас все просто получается. Нет, это были христиане, те самые, что проповедовали ненасилие. В...

Старик оскалил желтые зубы так, словно собирался зарычать.

– Я не буду продолжать этот спор. Ты пособник Сатаны.

Он быстро двинулся прочь, расталкивая собравшуюся толпу. Люди расступались, чтобы пропустить его. Фанатик исчез, растворившись в темноте ночи.

– Не воображаешь ли, мой драгоценный Гноссос, что ты чего-то добился? – спросил Хуркос, когда собравшиеся было зеваки разошлись и они продолжили путь. – Не воображаешь ли ты, что тебе удалось достучаться до начинки его костлявого черепа?

– Нет. Но я не мог не поддаться искушению попробовать сделать это. Боюсь, что этот человек жил и умрет со всеми своими предрассудками. Кроме того, если бы у него и были сомнения в вере, он не допустил бы их в свои мысли. Он отказался обрести реальную вечность через таблетку бессмертия, и теперь ему остается только цепляться за надежду, которую дает ему его религия, обещания, раздаваемые Богом.

– Меня прямо мороз по коже пробирает, – пожаловался Сэм.

– Мы свернули на какие-то нездоровые темы, – заметил Гноссос. – Давайте-ка разыщем гостиницу и немного отдохнем. Я просто с ног валюсь, а никому не известно, сколько нам еще придется побегать, пока Сэм получит новый приказ.

Бредлоуф закончил смаковать последний бутерброд, глотнул горячего черного кофе и снова откинулся на спинку кресла, утопая в его бархатном уюте. В комнате было темно, ибо то, что находилось за Щитом, не было предназначено для яркого света. Тогда слишком ясно стали бы видны все ужасающие детали. Чернота милосердно скрадывала подробности.

Ярко-красные всадники на зеленых жеребцах, ударившись об экран, расплылись бледно-желтой волной...

Алексу нравилось наблюдать за разноцветными взрывами и придумывать им названия. Так мальчику, лежащему летом в зеленой траве, нравится наблюдать за облаками.

Дракон держит в пасти искалеченное тело янтарного.., янтарного.., янтарного рыцаря...

Интересно, подумал Алекс Бредлоуф III, сидел ли вот так же когда-нибудь его отец, глядя на разноцветные узоры и давая им имена? Искал ли он порядок в безумном калейдоскопе фантастических превращений? Погружался ли его отец в это же кресло, в раздумье склонив царственную голову, сосредоточенно наморщив лоб и сдвинув густые брови? Сидел ли он, погрузив крепкие пальцы в водопад белых волос, наблюдая за Пленником, вернее изучая его?

Вряд ли. Его отец глубокомысленному созерцанию предпочитал упорный труд и активные действия. Он превратил небольшое наследство, полученное от своего отца, в огромное состояние, точной суммы которого не знал никто, поскольку оно росло с каждой минутой. Когда инженеры в поисках новых принципов организации строительства случайно наткнулись на Щит, когда они, к своему ужасу, обнаружили, что скрывается за ним, старик подошел к делу с практической точки зрения. Он знал, что здесь скрывается богатство неизмеримо большее, чем весь его уже очень внушительный капитал. Ему оставалось только покорить находившуюся за Щитом силу и заставить ее работать на себя. За Щитом стали следить. Но покорить эту силу так и не удалось. Чтобы смириться с рабством, раб должен бояться своего хозяина. Этот Пленник не знал страха.

Вообще.

Блестящие белые вспышки, словно рыба, резвящаяся на мутной поверхности моря...

Сердце Бредлоуфа так и подпрыгнуло от резкой вспышки яркого света, хотя он и знал, что Щит абсолютно непроницаем. Можно взять одну молекулу и расширить ее. Еще немного расширить. Можно сделать ее больше – еще и еще больше, – но нельзя нарушать естественное равновесие частиц. У тебя есть Щит. Он сдержит любой натиск, противостоит даже ядерной энергии высочайшей силы. Но у тебя есть и дверь, ведущая в высшее измерение. Дверь, закрытая на засов. Нет, это скорее похоже на небьющееся стекло. Стекло, которое высшее измерение превращает в тюрьму, сжимая его в ограниченном пространстве (закон противоположностей, который уравнивает давление, созданное расширением первой молекулы). И тогда высшее измерение заковано в крошечные пределы. Оно и его обитатели оказываются в ловушке, не в состоянии двигаться или выбраться из нее.

Блестящая белизна на желтом, словно кошачий глаз...

Нет, его отец никогда так не сидел. Он был слишком деятелен, чтобы предаваться меланхолии. Когда шла вторая сотня лет заключения Пленника, старик – вероятно, с большой горечью – осознал, что никогда не сможет покорить его и заставить работать на себя. Шли годы, и он продолжал держать его за Щитом только потому, что его освобождение означало бы гибель его семьи, а возможно – и всего человечества. Пленник стал бы искать отмщения – окончательного и беспощадного. Ко времени совершеннолетия Алекса к этому страху перед Пленником добавилось чувство моральной ответственности. Прогресс и благосостояние Империи зависели от содержания Пленника в плену. В глубине сознания у него всегда таился страх, что существо сбежит. Временами этот страх накатывался на него волной, и тогда ему хотелось выбежать на улицу и во весь голос поведать всем о заключенном под Щитом чудовище. Но это Бредлоуфы поймали чудовище в ловушку. И теперь на них возлежит обязанность вечно наблюдать за ним. А возможно, и дольше.

Алекс подошел к Щиту и приложил ладонь к бурлящим за ним протуберанцам.

– Как ты, – произнес он, обращаясь к существу, – стало таким?

Когда рука его касалась Щита, он мог общаться с Пленником посредством мыслей. В его голове отдаленно слышались едва различимые слова:

Выпустименя, выпустименя...

– Как ты стало таким?

Выпустименяотсюда, выпустименяотсюда... Это был его непрекращающийся вопль. Иногда Пленник изрекал угрозы, от которых кровь стыла в жилах. Но они оба знали, что угрозы эти невыполнимы. До тех пор, пока его сдерживает Щит. И он не получит ответа на вопрос: “Как ты стало таким?” Не сегодня. Как-то раньше существо ответило, думая, что чего-то этим достигнет.

– Как ты стало таким?

И оно сказало: “Я всегда было таким..."

* * *

Они лежали на гидрокроватях, в уютном и просторном гостиничном номере. Ложе Гноссоса находилось рядом с дверью, чтобы Сэму, если тот захочет выйти, пришлось бы перебираться через него. Мягкий, приглушенный свет, сладкий вкус вина во рту. Наступило время для стихов:

Взгляни в окно,

Погляди сквозь пургу.

Век печали,

Младенцы в снегу.

Взгляни в окно,

Где в пыльных морях

Время лежит,

Повержено в прах.

Потом подошло время сна. Вино было выпито, стихи прочтены, и комната погрузилась в темноту. По крайней мере, на время...

Им приснился сон. Сон про пустой склеп и гниющие трупы. Только одно тело поднялось и двинулось к выходу. Но откуда ни возьмись налетели демоны, схватили тело, швырнули его на трупы и приказали ему оставаться мертвым. Всегда и везде стонущие, истекающие слюной демоны...

Тут Хуркос потерял нить чужих мыслей, и все трое, как один, мгновенно проснулись в холодном поту. Приглушенное мерцание ламп вдруг показалось каким-то зловещим.

– Опять не мой сон? – спросил Сэм.

– Он передан тем, кто заложил в тебя гипнотические команды. Очень издалека.

Однако запах гниющей плоти перенесся в реальную действительность.

– Ну что же, – проворчал Гноссос, поднимаясь с постели. – Мне теперь уже не заснуть. Сэм и Хуркос согласились с ним.

– Давайте продолжим осмотр достопримечательностей. Может, нам уже недолго ждать следующей команды.

– Куда пойдем? – спросил Хуркос. – Далеко? У меня до сих пор ноги болят.

– Недалеко, – заверил его Гноссос. Но они уже знали, что один шаг великана мог сойти за два, а то и за три, а небольшая прогулка, обещанная поэтом, грозила превратиться в утомительный марафон.

– Тут есть пара неплохих местечек, где можно посидеть. Одно из них как раз за углом. Называется оно “Преисподняя”.

Глава 8

"Преисподняя” оказалась баром. Но не просто баром, а копилкой необычных ощущений. Все здесь было приспособлено для того, чтобы вызвать определенную сенсорную реакцию. Из ниш и альковов выплывали, окутывая помещение, серебристо-молочные клубы дыма, иногда просто для эффекта, иногда, чтобы скрыть полураздетые фигуры танцовщиц. Доски на полу неожиданно откидывались, и из отверстий, как черт из коробочки, неожиданно выскакивали клоуны в малиновых, красных, желтых и белых костюмах – в зависимости от настроения посетителей. Блестящие ткани переливались разнообразными оттенками, в соответствии с вашими ощущениями. Пол, стены и потолок вращались с разными скоростями и в противоположных направлениях. То и дело вспыхивали вертящиеся фонари. По комнате носились симфонии запахов, доводя завсегдатаев до синастезии, когда музыка доставляла неописуемое наслаждение органам обоняния. В воздухе голубым туманом разливался эротический аромат, щекоча ноздри и связывая все ощущения в одно пульсирующее, благоухающее целое.

Они заняли свободный столик в углу. Робот-официант поставил им выпивку, как только Гноссос сделал заказ, набрав его на серебряных клавишах, и опустил в прорезь нужное количество монет. Они сидели, прихлебывая прохладные напитки и разглядывая присутствовавших в баре посетителей.

– А что в этом заведении такого особенного? – спросил Сэм, задыхаясь от тяжелого аромата духов. – Оно ничем не отличается от вестибюля “Гранд-отеля” или десятка других подобных местечек.

– Погляди на людей, – загадочно произнес Гноссос.

Сэм поглядел. Ни одеждой, ни поведением они ничем не противоречили тому, чтобы было принято в Империи. О чем он и сказал Гноссосу.

– Присмотрись к ним получше, – ответил тот. – Посмотри на их лица.

Сэм перевел взгляд на людей, сидевших поодаль. И увидел. Чем дольше он смотрел, тем яснее и очевиднее становилось отличие этих людей от тех, кого ему приходилось встречать сегодня на улицах. Но что же это такое? Сэм порылся у себя в памяти, ища что-нибудь похожее, какое-нибудь подобие, которое помогло бы ему передать увиденное словами. Он уже готов был сдаться, когда его вдруг осенило. Взгляд на их лицах поразительно напоминал глаза нетопырей, которых держали в вольере в зоопарке. В естественных условиях нетопыри двигались быстрее, чем молния по грозовому небу. Они казались глазу бешено вертящимися, смазанными всполохами. А загнанные в вольер, они прижимались лбами к стеклянным стенам и тоскливо глядели туда, где была свобода, движение, желая снова сделаться молниями, обрести то, чего их лишили.

– Я понял, – сказал он Гноссосу.

– Это ненатуралы.

– Те, кто...

– Те, кто хочет убивать, – докончил за него Гноссос. – Они родились дефективными, их психика искорежена жаждой убийства, всепожирающей алчностью и крайним эгоизмом. Правительству ничего другого не оставалось, как только взять и превратить их в сверхощущенцев... Если они ударят кого-нибудь, то сами чувствуют боль. Только в десять раз сильнее. И любая причиненная ими боль многократно отдает по их нервной системе. Если они помогают кому-нибудь, то чувствуют доставленное другим удовольствие. Если они убьют кого-нибудь, то почувствуют агонию и предсмертные судороги в десять раз острее, чем их жертва. Никто не в состоянии это выдержать. Вот почему они не убивают и не причиняют боли другим.

– А выглядят они вполне нормально, – покачал головой Сэм.

– Внешне. Внешне, Сэм. Но внутри...

– Он знает про ненатуралов, – вмешался Хуркос, – но не знает про +++++. Любопытно.

– Поразмыслим над этим за стаканчиком, – сказал Гноссос, делая новый заказ.

Он опустил монеты в прорезь. Но напитки вопреки ожиданиям не поднесли. Он стукнул разочек по стоявшему поблизости роботу-официанту, а потом зычным голосом подозвал живого бармена, который, сидя за стойкой, протирал стаканы. Его лицо начинало багроветь, как в тот раз, когда Сэм врезался в его корабль. Но и Сэм, и Хуркос уже знали, что это был лишь притворный гнев, напущенный для того, чтобы позабавиться, приняв разъяренный вид. Бармен открыл дверцу в стойке и пересек зал почти такими же быстрыми и уверенными шагами, как обычно ходил Гноссос. На лице его застыло напряженное выражение загнанного в вольер нетопыря.

– Эта штука сломана! – рявкнул Гноссос. – Верните мне мои деньги.

– Вот, пожалуйста, – сказал бармен, бросив поэту три монетки. – А теперь вам всем лучше уйти отсюда – будьте добры.

– Почему? – спросил Сэм. Он уже второй раз за это время столкнулся с откровенной грубостью – первый раз с христианином, а теперь с ненатуралом. Это его озадачило.

– Это бар не для натуралов.

– Ничего натуральнее этого хамства я не встречал, – пробормотал Хуркос.

Бармен проигнорировал это замечание.

– Нас должны обслуживать в любом месте, – возмутился Гноссос. – В Империи нет сегрегации натуралов и ненатуралов.

Бармен перенес вес тела с ноги на ногу – то ли он действительно немного испугался, а может быть, просто избрал другую линию поведения.

– Я прошу вас об этом для вашей же собственной безопасности. – Теперь в его глазах отчетливо читались страх и беспокойство.

– Вы мне угрожаете? – удивленно спросил Гноссос. – Здесь что, дикари собрались?

– Я не угрожаю. Я же сказал, это в ваших собственных интересах. Это все из-за него – вон того.

Они проследили взглядом за пальцем бармена, дернувшимся в направлении стоявшего в дальнем углу человека. Незнакомец держал в руке стакан желтой жидкости, отхлебывая ее без видимых усилий большими глотками, и, ополоснув ею рот, как зубным эликсиром, отправлял ее себе в глотку. Он был огромен, почти так же широк в плечах, как Гноссос, рыжеволосый и красноглазый. Там, где у Гноссоса намечался жирок, у него бугрились мышцы. Его руки, покрытые узлами мускулов, могли, казалось, разнести на кусочки что угодно и кого угодно. Его сжатые в кулаки мохнатые руки разжимались лишь затем, чтобы схватить стакан с выпивкой.

– Кто это? – спросил Гноссос.

– Черный Джек Буронто.

– Вы, наверное, шутите, – сказал Хуркос, плотнее вжимаясь в сиденье стула. – Разыгрываете нас.

– Его зовут Генри Буронто, но ему чертовски везет в играх, поэтому его и прозвали Черным Джеком. К тому же он носит при себе дубинку, которую называет “Черный Джек”.

Многие ненатуралы носили при себе грубое оружие, изнемогая от желания пустить его в дело, но никогда на это не осмеливаясь из-за боли, которая десятикратно усиленным эхом отдалась бы по их сверхчувствительным нервам. Гноссос глядел на Буронто как завороженный. Вот человек, непохожий на других. Любой поэт, разумеется, если он хоть чего-то стоит, видит людей насквозь. И если его привлекает что-то необычное, он в тот же миг перестает быть пресыщенным гуру и превращается в наивного ученика. На таких необычных вещах поэты оттачивают свое воображение. Буронто был необычен. Вот человек, которому улыбалась Фортуна за карточным столом. Вот человек, сильнее которого, возможно, нет на Земле (если не считать, конечно, самого Гноссоса – поэт недостатком самомнения не страдал). Вот человек, которого все почему-то боятся.

– Он опасен, – сказал бармен.

– Опасен, потому что носит дубинку и выигрывает в карты?

– Нет. Опасен, потому что способен пустить дубинку в ход. Он способен всех вас троих стереть в порошок – вот так. – Бармен сделал жест руками, как будто разрывая салфетку. Он поискал на их лицах какой-нибудь признак слабости, затем снова перевел взгляд на Буронто.

Буронто, как по сигналу, двинулся с места и зашагал прямо на них.

– Уходите, пожалуйста, – повторил бармен.

– Может быть, нам действительно лучше уйти? – предложил Сэм.

– Зачем? – спросил Гноссос. – Ты что, дубинки испугался? Он не причинит нам вреда. Вспомни, если мы почувствуем боль, он ощутит ее в десятикратном размере.

– Но... – начал было бармен.

– Вы говорили обо мне, – произнес Буронто, приблизившись к их столику. Голос его был похож на трель канарейки – высокий, нежный и мелодичный.

Все трое недоуменно переглянулись. Из бычьей глотки снова раздался тоненький голосок:

– Так что вы обо мне говорили?

Сэм, не в силах больше сдерживать себя, расхохотался. Вслед за ним и Гноссос разразился громоподобным смехом. Хуркос изо всех сил старался себя пересилить, не желая выходить из напущенного на себя меланхолического настроения.

Буронто снова заговорил:

– Прекратите смеяться надо мной!

Слово “смеяться” он произнес так высоко, что голос у него сорвался. Тут не выдержал и расхохотался и Хуркос.

– Прекратите смеяться! – снова крикнул Буронто. Но напряжение, владевшее всеми тремя, достигло предела. После столкновения с желеобразной массой они так и не могли полностью успокоиться и расслабиться. И потому находились на грани срыва. Постоянное ожидание чего-то странного и неожиданного до предела источило нервы, превратив их в проволоку, готовую загудеть от малейшего прикосновения. Так что голос Черного Джека Буронто – вернее, птичьи трели, служившие ему голосом, – явился последней каплей, переполнившей чашу их нервного напряжения. Они заливались как сумасшедшие и не могли успокоиться, так что слезы текли у них по лицу. Хотя так дико хохотать было, собственно, не над чем.

– Не надо, перестаньте, не надо, перестаньте, – как заклинание повторял нараспев бармен.

– Заткнитесь! – пискляво рявкнул Буронто.

С губ у него текла пена. Лицо покрылось белыми пятнами... Опустив гигантский кулак на стол из искусственного дерева, он снес с него все стаканы. Но это лишь вызвало у них новый приступ хохота. Хуркос прислонился к Гноссосу, а Сэм, подвывая, запрокинул голову назад.

Черный Джек пробормотал какие-то неразборчивые слова, значение которых потонуло в бурлящем потоке гнева. Сцепив руками в один огромный кулак, он со всего размаха обрушил его на крышку стола, разломав ее на две части, которые еще мгновение простояли на расщепленных ножках, а затем все сооружение посыпалось на колени троих натуралов. Смех прекратился.

Теперь Буронто походил на разъяренного хищника. На его лице, равномерно окрашенном в красный цвет, появились отвратительные синие прожилки. Его оскаленные зубы покрывала пена. Скрежеща зубами, он изрыгал неразборчивые проклятия. Он был зол, как черт, да и сам черт, появись он в этот момент, не мог бы его остановить. Вцепившись в стул Хуркоса, он выхватил его из-под +++++ и с размаху швырнул его об пол.

– Какого черта? – произнес Гноссос, обращаясь к бармену. – Он, конечно, ненатурал, но ведь он же еще и сверхощущенец.

– Да, он сверхощущенец! – крикнул бармен, косясь одним глазом на Черного Джека, который продолжал колошматить стулом Хуркоса о стену, с каждым ударом наливаясь яростью, пока она, казалось, не наполнила его до краев. – Он сверхощущенец и чувствует боль жертвы. Но такого ненатурала докторам не встречалось. Он мазохист!

Краска схлынула с лица поэта, когда до него дошел смысл сказанного.

– Так, значит, ему нравится быть сверхощущенцем, потом что...

– Потому что ему нравится испытывать боль, – докончил бармен.

Со стулом было покончено. От него осталась лишь груда щепок, и нечем было колотить о стену, которая, кстати, тоже пострадала. Черный Джек Буронто мог, наверное, не моргнув глазом, убить сотню людей. Или тысячу. Он двинулся к ним, пробираясь через обломки. Он отбрасывал в сторону все, что попадалось ему на пути, – столы, стулья, лампы и роботов-официантов. Ринувшись на Хуркоса, он наградил его ударом кулака, от которого маленький +++++, кубарем перелетев через стол, свалился на пол, подняв вокруг себя облако стеклянных осколков.

Гноссос выступил навстречу разъяренному Бурон-то, намереваясь обуздать его, но он был натуралом. Он был не в состоянии поднять руку на своего собрата, как бы этот собрат того ни заслуживал. Будь Буронто животным, было бы проще. Но он был человеком, а за тысячу лет здравомыслия Гноссос разучился наносить удары даже тогда, когда у него возникало к этому побуждение. И Буронто мощным апперкотом поверг поэта на землю. Пока Гноссос и Хуркос с трудом поднимались на ноги. Черный Джек отшвырнул попавшийся ему на пути стол и приблизился к Сэму.

Из дверей начали появляться завсегдатаи, старавшиеся спрятаться за какие-нибудь устойчивые предметы. В драку они ввязываться не собирались, но и такое шикарное представление не хотели пропустить. Размахивая бутылками, они свистом и улюлюканьем подзадоривали Буронто.

И в этот момент до Сэма дошел второй гипнотический приказ...

Грохочущий звук заглушил шум в баре. Глаза Сэма вспыхнули. На мгновение он застыл в нерешительности, словно ни он, ни его таинственный повелитель не контролировали полностью его преобразившуюся сущность. Затем он решительно направился к выходу. Буронто, увидев это движение и ошибочно расценив его, как отступление, заревел и бросился к двери, пробираясь через раскиданную по полу мебель, и оказался там раньше Сэма.

– Не торопись, приятель! Сначала я тебя отколочу!

Он замахнулся на Сэма гигантским узловатым кулаком...

И внезапно согнулся пополам, получив от Сэма удар в живот, способный сокрушить стену. Тот, кто управлял телом Сэма, очевидно, ничего не имел против насилия. Великан охнул, пошатнулся, но все же ухитрился схватить Сэма за плечо. Сэм поднял ногу, резко повернувшись, вырвался из рук Буронто, вмазал ему ногой пониже пояса, и тот опустился на колени. Тогда Сэм, пройдя мимо ненатурала, исчез за дверью.

– За ним! – воскликнул Гноссос. – Он получил следующий приказ!

Перепрыгнув через ловившего ртом воздух Буронто, они выскочили из бара. Но окутанные ночной тьмой улицы были безлюдны. Сэма и след простыл.