Текст книги "Чужие"

Автор книги: Дин Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

3
Чикаго, Иллинойс

Уинтон Толк – высокий жизнерадостный чернокожий патрульный – вышел из полицейской машины, чтобы купить три гамбургера и колу в угловом сэндвич-баре, оставив Пола Армса, своего напарника, за рулем, а отца Брендана Кронина – на заднем сиденье. Брендан посмотрел на магазин, но не увидел, что делается внутри, – большие витрины были разрисованы праздничными изображениями: Санта, олень, венки, ангелы. Только что пошел легкий снежок, а между тем к полуночи обещали семь дюймов осадков, что сулило снежное Рождество.

Когда Уинтон вышел из машины, Брендан подался вперед и обратился к Полу Армсу:

– Ну вот, все хвалят «Иду своим путем», а что тогда говорить про «Эту прекрасную жизнь»? Чудесная ведь картина!

– Джимми Стюарт и Донна Рид, – сказал Пол.

– Какой актерский состав!

Они говорили о великих рождественских фильмах, и теперь Брендан не сомневался, что вспомнил лучший из лучших:

– Лайонел Бэрримор играл скрягу. И Глория Грэм там снималась.

– Томас Митчелл, – сказал Пол Армс, а Уинтон в этот момент подошел к дверям магазина. – Уорд Бонд, какой состав! – (Уинтон вошел внутрь.) – Но вы забываете другой великий фильм, «Чудо на Тридцать четвертой улице».

– Да, это нечто, но все же, я думаю, Капра лучше…

Казалось, что выстрелы и страшный звук бьющегося, разлетающегося стекла раздались одновременно, что между ними не прошло и доли секунды. Даже в машине, при шумном вентиляторе, гнавшем теплый воздух, и треске и верещании полицейской рации, выстрелы прозвучали достаточно громко, так что Брендан не закончил фразу. Когда эти звуки прогнали рождественское спокойствие с Аптаун-стрит, разрисованное стекло сэндвич-бара взорвалось искрящимися брызгами. На эхо первых выстрелов наложились звуки новых, сопровождаясь нервной атональной музыкой: стекло посыпалось на крышу, капот и багажник патрульной машины.

– О черт! – Пол Армс выхватил пистолет и распахнул дверь, хотя стекло еще продолжало сыпаться. – Оставайтесь здесь! – крикнул он Брендану и побежал, пригнувшись, вокруг машины, служившей ему прикрытием.

Ошарашенный Брендан смотрел в окно. Дверь сэндвич-бара резко распахнулась, в проеме появились два молодых человека, один черный, другой белый. На черном были вязаная шапочка и длинный морской бушлат, в руке он держал полуавтоматический дробовик-обрез. Белый, в клетчатой охотничьей куртке, держал револьвер. Они выскочили поспешно, полупригнувшись; черный направил дробовик в сторону полицейской машины.

Брендан смотрел прямо в дуло. Сверкнула вспышка, и он был уверен, что стреляли в него, но заднее пассажирское стекло перед его лицом осталось нетронутым, а вот лобовое разбилось вдребезги; осколки и свинцовые шарики просыпались на сиденье, замолотили по приборной панели. Брендан, едва не задетый, вышел из оцепенения и скатился с сиденья на пол, сердце его стучало так же громко, как и звуки выстрелов.

Уинтону Толку не повезло – он вошел, ничего не подозревая, в магазин, когда происходило вооруженное ограбление. Вероятно, его убили.

Прижимаясь к полу патрульной машины, Брендан услышал громкий голос Пола Армса:

– Бросай оружие!

Прозвучали два выстрела. Не из дробовика. Револьверные. Но кто нажал на спусковой крючок? Пол Армс или парень в клетчатой куртке?

Еще один выстрел. Вопль.

Но кто ранен? Армс или один из грабителей?

Брендан хотел посмотреть, но боялся высунуться.

Отец Вайкезик договорился с местным капитаном полиции, и Брендан в течение пяти дней ездил с Уинтоном и Полом как наблюдатель, в обычном костюме, галстуке и пальто, выдавая себя за светского консультанта. Церковь якобы наняла его для изучения потребности в программе помощи нуждающимся – легенда, которая вроде бы устроила всех. Участок Уинтона и Пола находился на окраине города, ограниченный Фостер-авеню на севере, высотками на Лейк-Шор-драйв на востоке, Ирвинг-Парк-роуд на юге, Норт-Эшланд-авеню на западе. Это был самый бедный и криминальный район Чикаго, где жили чернокожие и индейцы, но в основном – аппалачи и латиноамериканцы. Проведя пять дней с Уинтоном и Полом, Брендан проникся симпатией к ним обоим и сочувствием ко всем честным душам, которые жили и работали в этих разваливающихся домах и на грязных улицах, становясь жертвами стай шакалов в человеческом обличье. Он научился ожидать чего угодно, когда ехал с этими парнями, но пока стрельба в сэндвич-баре была худшим из всего, что случилось на его глазах.

Еще один выстрел из дробовика. Машина сотряслась.

Лежа в позе зародыша, Брендан пытался молиться, но никакие слова не лезли в голову. Бог все еще оставался потерянным для него, и Брендан изнывал от страха, будучи ужасно одинок.

Снаружи донесся крик Пола Армса:

– Сдавайся!

– Пошел ты! – ответил стрелок.

Когда Брендан явился к отцу Вайкезику после недельной работы в больнице Святого Иосифа, тот отправил его в другую больницу. Брендана прикрепили к палате умирающих: жуткое место, и ни одного ребенка. Как и в больнице Святого Иосифа, Брендан быстро понял, какой урок хотел преподать ему Стефан Вайкезик. Для большинства из тех, кто был в конце жизни, смерть была не страшна, а желанна, благословением, за которое они благодарили Бога, а не проклинали Его. И, умирая, многие из тех, кто никогда не был верующим, становились верующими, а те, кто утратил веру, вновь обретали ее. Часто в страданиях, сопровождавших уход человека из этого мира, было что-то благородное и глубоко трогательное, как будто каждый из них на какое-то время разделял мистическое бремя Креста. Брендан выучил урок, но так и не смог вернуть себе веру. Теперь сумасшедшее биение сердца разбивало в прах слова молитвы, прежде чем он успевал их произнести, а его рот был совершенно сухим.

Снаружи доносились крики, но он больше не различал слов – то ли кричали неразборчиво, то ли стрельба частично оглушила его.

Он пока не до конца понимал, какой урок надеялся преподать отец Вайкезик, посылая его на чикагские окраины в процессе своей необычной терапии. И теперь, вслушиваясь в хаос снаружи, он знал, что урока, каким бы ни был его характер, недостаточно, что бог не сделается для него таким же реальным, как и пули. Смерть была кровавой, вонючей, грязной реальностью, и перед ее лицом обещание загробной награды выглядело неубедительно.

Снова раздался выстрел дробовика, за ним последовали грохот полицейского пистолета, крики и топанье бегущих ног. Похоже, там разворачивалась настоящая война. Еще один выстрел полицейских. Новые брызги осколков. Еще один вопль, ужаснее того, что разорвал воздух в прошлый раз. Но вот еще один выстрел. И тишина. Полная, глубокая тишина.

Распахнулась водительская дверца.

Брендан вскрикнул от удивления и испуга.

– Лежите! – сказал Пол Армс с переднего сиденья, тоже стараясь не высовываться. – Двое убитых, но внутри могут быть и другие говнюки.

– А где Уинтон? – спросил Брендан.

Пол не ответил. Он поднес микрофон ко рту, вызвал Центральную:

– Полицейский ранен. Полицейский ранен!

Армс назвал место и адрес сэндвич-бара, попросил поддержки.

Брендан закрыл глаза и с душераздирающей ясностью увидел фотографии Рейнеллы, жены Уинтона, и троих детишек: тот носил их в бумажнике и гордо демонстрировал, когда его просили.

– Долбаные ублюдки, – сказал Пол Армс дрожащим голосом.

Брендан услышал тихие щелчки и скрежет, которые озадачили его. Наконец он понял, что Армс перезаряжает пистолет.

– Уинтон ранен? – спросил он.

– Нет сомнений, – сказал Армс.

– Может, ему нужна помощь?

– Уже едут.

– А если ему нужна помощь немедленно? – спросил Брендан.

– Не могу туда войти. Вдруг там еще один. Или два. Кто знает. Нужно дождаться поддержки.

– Может, Уинтону нужно остановить кровь… может, ему нужна другая срочная помощь. Он может умереть, пока подоспеет поддержка.

– Думаете, я не знаю?! – горько, яростно выкрикнул Пол Армс.

Он закончил заряжать револьвер, выскочил из машины и занял позицию, из которой мог наблюдать за дверью магазина.

Чем дольше Брендан думал об Уинтоне Толке, распростертом на полу, тем больше распалялся от гнева. Если бы он все еще верил в бога, то смирил бы свой гнев молитвой. Но теперь гнев жил сам по себе и грозил превратиться в раскаленную ярость. Сердце Брендана билось еще сильнее, чем когда он слышал стрельбу из дробовика по машине в считаных дюймах от себя. Размышления о несправедливости – неправильности, неверности – судьбы Уинтона разъедали его, словно кислота.

Он выскочил из машины и бросился под падающим снегом к двери сэндвич-бара.

– Брендан! – прокричал Пол Армс с другой стороны полицейской машины. – Остановитесь! Бога ради!

Но Брендан бежал не останавливаясь, подстегиваемый гневом и мыслью о том, что Уинтон Толк, возможно, нуждается в немедленной, неотложной помощи, чтобы выжить.

Мертвец в клетчатой охотничьей куртке лежал лицом вверх на тротуаре. Одна пуля из револьвера Армса попала ему в грудь, вторая – в горло. До Брендана доносилась вонь – последствия непроизвольного опорожнения кишечника. В снегу рядом с трупом лежал дробовик, может быть тот самый, из которого стреляли в Уинтона Толка.

– Кронин! – завопил Пол Армс. – Какого хрена? Возвращайтесь, идиот!

Пробегая мимо разбитой витрины, Брендан увидел, что внутри магазина удивительно темно. То ли пули перебили провода, то ли электричество выключили специально; свет серого дня проникал внутрь всего на несколько футов. Он не увидел там никого, но это не означало, что входить в магазин безопасно.

– Кронин! – прокричал Пол Армс.

Брендан добежал до входа, где обнаружил чернокожего парня в бушлате. Этого поразил выстрел из дробовика, который разбил и стеклянную дверь. Он лежал скрючившись среди тысячи ярких осколков.

Брендан перешагнул через тело и вошел в сэндвич-бар. На нем не было жесткого воротника-колоратки, который мог бы послужить чем-то вроде щита. Правда, эти выродки, возможно, убили бы священника с такой же легкостью, с какой убивали полицейских. В костюме с галстуком и в пальто, Брендан был уязвимым, как любой человек, но это его не волновало. Он пребывал в ярости. В ярости оттого, что Бога нет, а если есть, то ему все равно.

В задней части бара находилась стойка, за ней – гриль и другое оборудование. В зале было пять столиков и десять стульев, почти все перевернутые. На полу, залитом кровью, лежали держатели для салфеток, бутылочки с кетчупом и горчицей, несколько долларовых и пятидолларовых купюр – и Уинтон Толк.

Брендан не дал себе труда оглядеть перевернутые столики – не прячется ли за ними стрелок, – а вместо этого подошел к полицейскому и опустился на колени. В Уинтона попали дважды, и оба раза в грудь, но не из дробовика – вероятно, из револьвера второго грабителя. Страшные раны были слишком обширными, чтобы налагать жгут или оказывать другую первую помощь. Одежда на груди пропиталась кровью, изо рта тоже тянулась красная струйка. Вокруг него натекла целая лужа, – казалось, будто он плавает в крови. Он не двигался, глаза были закрыты – либо умер, либо потерял сознание.

– Уинтон? – позвал Брендан.

Тот не ответил. Его веки не дрогнули.

Переполненный той же яростью, что заставила его швырнуть священную чашу о стену во время мессы, Брендан Кронин осторожно поднес обе руки к шее Уинтона Толка, пытаясь нащупать пульсацию в сонной артерии. Он не обнаружил признаков жизни, и перед его мысленным взором возникли фотографии Рейнеллы и детишек Толка. Теперь его гнев обратился против равнодушного мироздания.

– Он не может умереть, – сердито проговорил Брендан. – Не может.

Вдруг он почувствовал нитевидный пульс, слабый, почти несуществующий, поводил руками в поисках подтверждения того, что Толк жив, и нащупал еще более слабое биение, чем первое, призрачное, но такое же прерывистое.

– Он мертв?

Брендан поднял голову и увидел человека, выходящего из-за прилавка, – латиноса в белом переднике, владельца или служащего. Из-за прилавка поднялась женщина, тоже в белом переднике.

Звук далеких сирен приближался.

Под руками Брендана пульсации в шее Уинтона Толка, казалось, стали сильнее и регулярнее, хотя это наверняка было не так. Уинтон потерял слишком много крови и не мог демонстрировать даже малейших признаков спонтанного восстановления. До прибытия медиков с жизнеобеспечивающим оборудованием жизненно важные функции неминуемо угаснут, и даже специалисты будут не в силах стабилизировать его состояние.

Сирены звучали в двух кварталах, не дальше.

Сквозь разбитое стекло проникали порывы ветра со снегом.

Работники магазина подошли поближе.

Онемевший от потрясения, разгневанный на жестокость капризной судьбы, Брендан провел пальцами по шее Уинтона в направлении ран на груди. Увидев, как кровь сочится между пальцами, он почувствовал, что ярость уступает место чувству полной беспомощности и бесполезности, и заплакал.

Уинтон Толк поперхнулся. Закашлялся. Открыл глаза. Из его груди вырывалось хрипящее дыхание, слабое и влажное. Он издал тихий стон.

Ошеломленный, Брендан снова принялся нащупывать пульс на шее Толка. Пульс был слабым, но явно не таким слабым, как прежде, и вроде бы устойчивым.

Перекрывая вой сирен, такой близкий, что сотрясался воздух, Брендан позвал:

– Уинтон? Уинтон, вы меня слышите?

Полицейский, казалось, не узнал Брендана и даже не понимал, где находится. Он снова закашлялся, поперхнувшись сильнее, чем в прошлый раз.

Брендан быстро приподнял голову Толка на несколько дюймов и повернул на бок, чтобы изо рта выходили кровь и слизь. Дыхание раненого тут же выровнялось, хотя и оставалось шумным, каждый вдох давался ему с трудом. Он все еще пребывал в критическом состоянии, отчаянно нуждался в медицинской помощи, но, по крайней мере, был жив.

Жив.

Невероятно. При такой кровопотере он все еще был жив и держался.

Снаружи смолкли три сирены, одна за другой. Брендан громко позвал Пола Армса. Воодушевленный тем, что Уинтона, может быть, еще удастся спасти, но одновременно паникуя при мысли о том, что медицинская помощь может опоздать на считаные секунды, он посмотрел на служащих магазина и прокричал:

– Бегите! Приведите их сюда. Скажите, что здесь безопасно. Врачей сюда, скорее, черт побери!

Мужчина в фартуке помедлил, потом двинулся к двери.

Уинтон Толк выплюнул окровавленную слизь и стал дышать ровно, без помех. Брендан осторожно опустил голову Уинтона на пол. Дыхание его оставалось неглубоким, затрудненным, но устойчивым.

Снаружи донеслись крики, стук автомобильных дверц, послышался приближающийся топот.

Руки Брендана были в крови Уинтона Толка, он вытер их о свое пальто и тут увидел, что кольца снова появились – впервые за две недели. На обеих ладонях. Два кольца вспухшей воспаленной плоти, приподнявшейся над поверхностью остальной кожи.

Копы и медики вбежали через входную дверь, перешагнув через мертвеца в бушлате, и Брендан быстро освободил для них место. Он отпрянул назад, стукнулся спиной о прилавок и теперь стоял в изнеможении, уставившись на свои руки.

Несколько дней после первого появления колец Брендан пользовался кортизоном, который выписал доктор Хитон в больнице Святого Иосифа, но кольца больше не появлялись, и он перестал наносить лосьон. Он почти забыл о странных отметинах: непонятная диковина, не вызывавшая особой тревоги. Теперь, посмотрев на отметины, он услышал голоса вокруг, неясные и странные:

– Господи Исусе, кровь!

– Ну, вряд ли жив. Два ранения в грудь.

– Убирайтесь к чертовой матери!

– Плазма!

– Группа крови. Нет! Постойте… сделаем это в машине.

Брендан наконец посмотрел на людей вокруг Уинтона Толка, оглядел медиков, которые колдовали над раненым, а потом положили его на носилки и понесли прочь из сэндвич-бара.

Он увидел бранящегося полицейского: тот вытаскивал мертвеца из дверей, чтобы медикам легче было вынести носилки с Толком.

Он увидел Пола Армса, идущего рядом с носилками.

Он увидел кровь, в которой только что лежал Толк, – не лужа, а целое озеро.

Он снова посмотрел на свои руки. Кольца исчезли.

4
Лас-Вегас, Невада

Техасец в желтых светоотражающих синтетических брюках не попытался бы затащить Д’жоржу Монателлу в постель, если бы знал о ее настроении: кастрировать всякого, кто попадется ей под руку.

Несмотря на то что был полдень 24 декабря, на душе у Д’жоржи было далеко не празднично. Обычно уравновешенная и добродушная, она пребывала в крайне мрачном настроении духа, расхаживая взад и вперед по казино, от бара к столам для блекджека и обратно, разнося напитки игрокам.

Во-первых, она ненавидела свою работу. Работать коктейльной официанткой – не подарок, даже если ты служишь в обычном баре или пабе, но в отельном казино площадью больше футбольного поля это просто убийственно. К концу смены ноги Д’жоржи болели, а щиколотки опухали. Да и время работы никак не оговаривалось. Как заниматься семилетней дочерью, если у тебя нерегламентированный рабочий день?

Она также ненавидела свой костюм: маленькое красное ничто, заметно обнажавшее бедра и грудь, а по размеру меньше купальника. В него был встроен эластичный корсет, чтобы уменьшить талию и подчеркнуть грудь. Если у тебя и без того осиная талия и пышная грудь, как у Д’жоржи, – такая одежда делает тебя чудовищно эротичной.

И еще она ненавидела приставания распорядителей и дежурных администраторов. Может быть, они полагали, что любая девушка, которая расхаживает в такой одежке, будет легкой добычей?

Она не сомневалась, что ее имя в какой-то мере определяло такое отношение к ней. Д’жоржа. Звучит претенциозно. Слишком претенциозно. Ее мать, вероятно, напилась и в припадке креативности придумала такое написание. На слух оно воспринималось нормально, потому что о претенциозном написании никто не знал, но на бейджике было написано «Д’жоржа», и не меньше десятка людей в день отпускали замечания на этот счет. Фривольное написание порождало мысль о том, что носительница имени тоже ведет себя фривольно. Она думала обратиться в суд, чтобы узаконить правильное написание, но это обидело бы ее мать. Впрочем, если мужчины на работе будут и дальше к ней приставать, она может поменять имя на «мать Тереза», что наверняка охладит некоторых сексуально возбужденных уродов.

Отбиваться от боссов было еще не самое худшее. Каждую неделю какой-нибудь хай-роллер – крупная шишка из Детройта, Лос-Анджелеса или Далласа, просадив кучу денег за столиком и положив глаз на Д’жоржу, просил распорядителя свести его с ней. Некоторые из официанток для коктейлей были доступны – не многие, но все же. Но когда распорядитель подходил к Д’жорже, ее ответ был всегда одинаков: «Пошел он к черту. Я официантка, а не шлюха».

Ее отказы, неизменно холодные, не останавливали их, они продолжали давить в надежде, что она уступит. В последний раз это случилось час назад. Прыщеватый, пучеглазый нефтепромышленник из Хьюстона, в фосфоресцирующих желтых брюках и синей рубашке с красным галстуком-ленточкой, которого старались всячески обласкивать, загорелся желанием и стал делать ей авансы. От него пахло буррито, которыми он объелся за ланчем.

Теперь распорядители злились на Д’жоржу за то, что она отказала такому ценному клиенту, за то, что она была «слишком чопорной».

Рейни Тарнеллу, дневному распорядителю зоны блек-джека, хватило наглости выразиться таким образом: «Детка, хватит кобениться!» – словно лечь на спину и раздвинуть ноги перед незнакомцем из Хьюстона было всего лишь проявлением дурного вкуса, вроде ношения белых туфель перед Днем памяти или после Дня труда.

Д’жоржа ненавидела свою работу, но не могла оставить ее. Ни одна другая не приносила бы ей таких доходов. Разведенная, с дочерью на руках, она не получала никаких пособий на ребенка, а чтобы не испортить свою кредитную историю, продолжала оплачивать счета, которые Алан выписал на ее имя, прежде чем уйти, – и потому цену каждого доллара ощущала ох как остро. Жалованье у нее было небольшим, но чаевые давали великолепные, особенно когда один из клиентов начинал крупно выигрывать в карты или кости.

В этот канун Рождества казино было заполнено на одну треть, и чаевые были скромными. Жизнь в Вегасе всегда замирала на День благодарения и Рождество, клиенты не возвращались до 26 декабря. Игральные автоматы приглушенно дребезжали, потрескивали, позвякивали. Многие блек-джековые крупье стояли без дела перед пустыми столами.

«Неудивительно, что у меня дурное настроение, – подумала Д’жоржа. – Натертые ноги, боль в спине, сексуально озабоченный придурок, который считает, что я должна быть так же доступна, как выпивка, ругань с Рейни Тарнеллом, – и за все это никаких чаевых».

Смена закончилась в четыре часа. Д’жоржа поспешила вниз, в раздевалку, нажала на табельные часы, сняла рабочую одежду, надела обычную и выбежала на парковку для сотрудников с такой скоростью, какой позавидовал бы олимпийский чемпион.

Непредсказуемая погода пустыни не создавала праздничного настроения. Зима в Лас-Вегасе порой бывала холодной, с ветрами, которые пробирали до костей, а порой – такой теплой, что люди ходили в шортах и легких топах. В этом году конец декабря выдался теплым.