Текст книги "Жаркое лето в Берлине"

Автор книги: Димфна Кьюсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава XX

Жаркое лето завершилось дождем, и наступило чудесное утро, подтвердив восторженные отзывы туристов о том, что Берлин прекраснее всего осенью. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, подобно граверу, вырезали на бледном небе их ветви, превращая желтеющие листья в полупрозрачное золото. Дождь, который прошел накануне, все еще поблескивал в траве, и воробьи со всех кустов рассыпали алмазные брызги.

Джой, наблюдавшая за игрой Стивена и Энн в бадминтон на садовой дорожке, чувствовала, как учащенно бьется ее сердце от свежего, бодрящего воздуха. Близость отъезда все изменила. Впервые за многие месяцы Джой наслаждалась радостями той простой, счастливой жизни, какую она изведала дома. Вчерашнее было кошмаром, но с каждым часом он рассеивался, и вскоре она навсегда предаст все это забвению.

Но вот гонг призвал к завтраку. В коридоре ее, видимо, поджидала Берта.

– Простите меня за вчерашнее! – воскликнула она умоляюще. – Мне очень жаль, что так получилось. Столько неприятностей из-за досадной ошибки. Я охотно признаю, что виновата.

Джой не могла произнести ни слова.

Ее щеки коснулось горячее дыхание Берты, схватившей ее руку своей влажной рукой.

– Умоляю, скажите, что вы не сердитесь! Всю ночь я не могла глаз сомкнуть, так расстроилась.

Берта была бледна, глаза у нее были распухшие и красные.

– Вы не поверите, как я расстроена, – говорила она, спускаясь рядом с Джой по лестнице. – Знаю, я поступила нехорошо, но я так волновалась за Энн, как будто она моя дочка.

Джой уже открыла было рот, чтобы резко ответить ей. Но зеркало на повороте лестницы отразило их лица, и Джой, уловив злой огонек в глазах Берты, почувствовала, как мурашки пробежали по ее спине.

– Ну, ничего, – выдавила она из себя, стараясь освободить свою руку. – Все мы совершаем ошибки.

– О, благодарю вас, благодарю, дорогая Джой. – И, входя в столовую, Берта обняла ее и театрально расцеловала.

– Gut! Gut! – отозвался отец со своего председательского места, наблюдая за этой сценой с явным одобрением, и Джой поняла, что представление было подготовлено с целью доставить ему удовольствие.

Берта поторопилась занять свое место и о чем-то оживленно заговорила с отцом. Затем, обернувшись к Джой, сказала с сияющим видом:

– Отец говорит: слава богу, что мир в нашей маленькой семье восстановлен и Энн поправилась, он желал бы опять видеть ее за общим столом, если вы того хотите.

Джой буквально подавилась, не успев сделать первого глотка кофе, и почти машинально сказала: «Gut! Gut!»

Из-под опущенных ресниц она взглянула на Стивена и Ганса. Оба они священнодействовали, очищая скорлупу с вареных яиц.

Берта болтала без умолку, расточая любезности – по-немецки для отца, по-английски для Джой, – и, не ожидая ответа, словно священник, отвечала за всех сама.

А в промежутках между каждой фразой отец вставлял нечестивое «аминь» своих «Gut» и «Ja!».

Мать, сидевшая за секретером, подняла голову, когда Джой, приоткрыв утром дверь, спросила:

– Как вы себя чувствуете, мама?

– Очень хорошо. Я весь день вчера пролежала в постели и собралась с силами.

Когда Стивен нагнулся, чтобы поцеловать ее, она прижалась щекой к его щеке.

– Мы не помешаем?

– Ничуть. Мне нужно было бы написать кузине, я пишу ей раз в неделю, и я очень рада, что у меня есть предлог отложить письмо. А как чувствует себя моя маленькая Анна?

– Вполне хорошо. Она в саду с Гансом.

Наступило молчание, за которым скрывалось много невысказанных мыслей.

Мать переводила взгляд с Джой на Стивена.

– И это все, что вы хотели мне сказать?

Джой посмотрела на Стивена, но он молчал. И Джой сказала скороговоркой:

– Мама, мы уезжаем.

– Да? Я этого ожидала. – Она вопросительно посмотрела на Стивена. – И ты, конечно, поедешь, дорогой мой?

Стивен, не отвечая, сидел в кресле, опершись подбородком на руку.

Джой взглянула на мать, перевела взгляд на Стивена, ожидая, что он заговорит. Но Стивен молчал. Тогда она одним духом выкрикнула:

– Мама, мы просим вас поехать с нами.

– Меня?

Не веря себе, она приложила к груди свою хрупкую руку.

– Да, вас! Стивен и думать не хочет, чтобы вы остались одна с этими… с этими… ну, в этом окружении; и я согласна с ним. Я очень хочу, чтобы вы поехали с нами. Наш дом не такой, как ваш особняк, но я уверена, что с нами вы будете чувствовать себя счастливой. Прошлой ночью мне пришло в голову сделать к дому пристройку, чтобы дети не беспокоили вас. Я даже набросала план (и она протянула ей листок бумаги), чтобы папа мог приступить к строительству; к нашему приезду все будет готово. Пожалуйста, поедемте с нами!

Мать, не проронив ни слова, с нежностью смотрела на чертеж. Затем, поднявшись с кресла, она села рядом с Джой, слегка коснулась губами ее щеки. Когда она заговорила, голос ее дрожал.

– Милая Джой, вы доставили мне радость, какой я не испытывала уже многие, многие годы. Не могу слов найти, чтобы сказать, как мне дорого ваше предложение. У моего сына любящая жена, и она желает взять под свой кров его старую, больную мать; это так прекрасно!

– Я делаю это не ради Стивена. Я полюбила вас и хочу, чтобы вы жили с нами.

– Это еще ценнее.

– Значит, вы поедете с нами?

Мать медленно покачала головой.

– Увы, моя дорогая, это невозможно.

– Но почему же?

– Разве Стивен не сказал вам, что это невозможно?

– Стивен просто несносен! – почти выкрикнула Джой. – Он не желает говорить со мной на эти темы. Обо всем я должна думать сама. Он все заботы возлагает на меня.

– Не надо на него сердиться. Мы слишком наседали на него, старались повлиять на его решение больше, чем вы думаете.

– Но не ты, мама, – возразил Стивен.

– Я более, чем кто-либо, уже тем, что существую. Мною пользовались, чтобы их нечистая игра оказала на тебя свое действие. Не думайте, Джой, что если я молчу и держусь в стороне от их козней, я нахожусь в неведении того, что творится вокруг меня. Мой муж принимает мое молчание как нечто должное, он считает, что его мысли – мои мысли, поэтому все обсуждается в моем присутствии, хотя я представляю собой в его глазах всего лишь неодушевленный предмет.

Джой негодующе вскрикнула, пододвинувшись к ней.

– Не думайте, что он меня не любит. Он все еще любит меня. Если вы спросите, он скажет вам, что я идеальная жена. Еще бы, ведь я никогда не возражала ему. Я отнюдь не горжусь этим, и если вы скажете, что это малодушие, я соглашусь с вами. Часто, лежа без сна, я думаю, почему в том или ином случае, когда нужно было протестовать, я не протестовала? Ведь я не была настолько наивной, чтобы не понимать, что творится вокруг меня. Еще задолго до прихода Гитлера отец открыл мне глаза. Я часто слышала, как спорил по этому поводу мой отец с Эрнестом. Я знала, что прав отец. Если бы я решилась тогда сказать свое слово, возможно, Карл был бы жив, а Хорст и Берта не были бы для меня потеряны. Вы только подумайте, что переживает мать, когда ее детей разоблачают как преступников, поправших законы божеские и человеческие! И знать, что они вновь готовятся их попрать! Вся моя жизнь, внешне такая благополучная, пошла прахом. Единственно, что мне удалось спасти – это Штефана и Ганса.

Я знаю, на что они рассчитывали, сказав тебе, что твой отъезд убьет меня. О, я уверена, они этим не ограничились! Они сказали тебе, что ты будешь виновен в моей смерти.

Стивен закрыл лицо руками.

– Мы не должны бояться говорить о смерти. Смерть не так уж страшна, когда вы стары и немного устали от жизни. Мысль о смерти меня не тревожит, если я буду знать, что завершу свою жизнь победоносно.

– Победоносно, – эхом отозвалась Джой.

– Да, победоносно. Послевоенные годы прошли для меня терпимо, потому что Штефану удалось спастись и физически и духовно. И нельзя допустить, чтобы он остался здесь, поддавшись уговорам и угрозам, что его отъезд убьет меня. В тот день, когда Штефан восстал против нацизма, он оправдал мою любовь и веру в него. Если бы его тогда расстреляли, я бы благословляла его смерть, как благо, ниспосланное мне свыше. Но его не расстреляли. Он бежал. Я восприняла это, как чудо, как ответ на все мои мольбы. Потом он встретил вас, вы вместе построили хорошую жизнь. Все эти годы ваши письма были моей жизнью. Читая их, я жила в том мире, где я никогда не была и никогда не буду. И который уже, конечно, не обрету в этом доме, где изо дня в день вскармливают чудовище, которое я считала уничтоженным четырнадцать лет назад.

Наступило молчание. Мать переводила взгляд с Джон на Стивена.

– Ты поедешь с Джой и Анной, Штефан?

Стивен отнял руки от своего измученного лица.

– Как я могу уехать, оставив тебя одну с ними?

– Все эти пятнадцать лет я была с ними одна.

– Но тогда не было иного выхода. А что, если я уеду, а с тобой что-нибудь случится, да ведь я замучаюсь от угрызений совести.

– Ну, а если ты останешься и со мной что-нибудь случится, что тогда?

Он с отчаянием махнул рукой.

– Тогда я все же буду возле тебя.

– И сознание, что ты довел свою мать до самоубийства, тебя успокоит?

– До самоубийства?

– Да, я так сказала. Я решила, если ты останешься, я покончу с собой. Мне невыносимо будет видеть, как гибнет единственное мое сокровище. Не заблуждайся; если ты останешься, это будет их победой; победой твоего отца, победой Хорста, победой Берты; победой зла и человеконенавистничества, которые они олицетворяют.

Хорст разоткровенничался не потому только, что был пьян. Если бы он не выпил лишнего, в присутствии Джой он бы этого не сказал. Но то, о чем он говорил, обсуждается хладнокровно в консультативных советах, в казармах, в клубах. Что мне жизнь, если на моих глазах они обратят тебя в орудие для своих целей? А они это сделают, если ты останешься. И не обязательно навсегда, на год, на два года, но даже если останешься на неделю, на месяц. Каждый час, что ты живешь в этом доме, работает на них. А как ты думаешь, хорошенькая реклама: возвратившийся сын; жена – британская подданная? Ну, что ты скажешь, Штефан?

Он сидел, устремив на нее взгляд, словно потерял дар речи.

– Пятнадцать лет назад ты отказался закопать заживо старую чешку. Неужели ты всыплешь яд в мой стакан?

Он стоял, слегка пошатываясь. Мать смотрела на него спокойно, взгляд ее был тверд.

– Неужели за эти пятнадцать лет вы успели забыть, что, ожидая вторжения русских, отец приказал нам носить при себе ампулу с цианистым кали? Ах, я запамятовала! Тебя здесь не было! В это время ты был в Чехословакии. И ты никогда не узнал бы, что произошло, когда был дан приказ, что Берлин должен умереть стоя, а отряды эсэсовцев сновали по городу, расстреливая каждого, кто хотел сдаться.

И ты не узнал бы, отчего внезапно умерла тетушка Магда сразу же после ареста дяди Конрада. Голландский комиссар признал в нем человека, по приказу которого перерезали всех евреев в Амстердаме. А подруга моей юности Грета Клейн, которую ты так любил, будучи мальчиком? Грета пришла ко мне на второй день после поражения. Она была совершенно спокойна. Она пришла попрощаться со мной. Двое ее сыновей были убиты, один в Нормандии, другой в Албании, а ее муж жил в страхе, что его в любой момент могут арестовать. Он был связан с Фарбениндустри. Известный химик Гергард Клейн, один из тех, что производили опыты по применению отравляющих газов в Освенциме, почитавший за честь уничтожать миллионы во славу фюрера. Он не расставался с нацистскими орденами. Не в пример прочим, у него не хватило духу разбить ампулу своего собственного изготовления. Сейчас он восстановлен на своем посту. А Грета, прощаясь со мной, сказала: «Мы разбиты, и на этот раз избавления не будет. Бог отвернулся от нас за наши грехи». Грета была религиозна. Утром ее нашли мертвой в постели, и никто не спросил: почему? Говорили, что у нее было спокойное лицо.

Я могла бы привести много подобных примеров. У нас, в Западном Берлине, и по сей день самое высокое в мире количество самоубийств.

Можете себе представить, что я пережила в тот день, когда арестовали Хорста при посадке на самолет, улетавший в Аргентину? Если бы не ваш отец, который чуть не помешался от горя, я бы покончила с собой. Ты, Штефан, привык считать отца человеком железной воли, хозяином в доме и на предприятиях, ты не можешь даже представить, что с ним тогда творилось. И день и ночь он ходил из комнаты в комнату, стеная: «Нас предали! Нас предали!»

У меня достало силы быть в суде, когда разбиралось дело Хорста. Хорст! Убийца, один из тех, кто стер с лица земли французскую деревушку Орадур.

«Двадцать пять лет тюрьмы моему сыну», – день и ночь стенал ваш отец. Не могла же я сказать: «Это ему еще мало. Его надо было повесить». У меня сохранился снимок другой деревни, если бы судьи его увидели, Хорста непременно бы повесили! Но есть вещи, которые мать не может сделать. На снимке двое унтер-офицеров его отряда покатываются со смеху, стоя перед виселицей, на которой болтаются шесть французских граждан, среди них беременная женщина. Тогда я не покончила с собой, на это были причины: прежде всего чувство долга по отношению к твоему отцу, ведь я дала клятву делить с ним все радости и печали до самого конца. Затем, я не имела права бежать от ответственности за содеянное нами; я была виновна, как и он, как все те, кто видел, какое чудовище выпестовал наш народ, и молчали. И, наконец, из писем к моему отцу его друга, жившего в Вене, я узнала, что ты порвал с нацизмом. Это был первый живой росток в моем сердце.

А там Берта оставила Ганса на моем попечении. После смерти Вильгельма и Адольфа она чуть не лишилась рассудка. Подействовало на нее и наше поражение. Мы обрадовались, когда принцесса предложила ей работать в их организации, ведь мы так за нее боялись, с отчаяния она могла натворить бед и с собой и с ребенком. Ганс до смешного был похож на тебя. Мальчуган, не знавший детства! Ведь все эти годы Берта изображала из себя какую-то амазонку, нашедшую свое воплощение в жене гаулейтера. И Ганс остался на моих руках. Берта вернулась в наш дом, когда ему уже исполнилось двенадцать лет. Но перевоспитывать мальчика было уже поздно. Берта разрывалась между любовью к единственному сыну, любовью собственницы, и жгучей ненавистью к тому, каким вырос ее сын. Но еще больше она ненавидит меня за то, что я помогла ему стать таким, каким он стал.

Никто из нашей семьи ничего не знал о тебе. И никто никогда и не узнает. Друг моего отца, который помог тебе в Вене, умер, унеся с собой в могилу ту тайну, которую ты открыл только деду. История твоей жизни еще больше укрепила в нем веру в то, что из руин старой, милитаристской Германии, которую мы так долго терпели, возникнет новая Германия. И я думаю, что он предпочел умереть, узнав, что Хорст и подобные ему освобождены.

И если Берта в своих письмах молила тебя вернуться ради меня – она молила об этом ради них самих.

Она обвела рукой весь этот большой дом, объятый тишиной осеннего утра.

– Было эгоистично с моей стороны позволить тебе приехать. Сколько раз бессонными ночами я боролась с искушением написать Джой всю правду, даже рискуя разбить вашу семейную жизнь. И не находила в себе мужества написать. Я говорила себе, что если мое письмо может разрушить ваш союз, давность которому десять лет, то этот союз ничего не стоит. Но не только ради себя я позволила вам приехать, ведь я знала, что в вашей воле вернуться обратно. Я хотела, чтобы вы увезли с собой Ганса.

Берта солгала. Я совсем не так больна, как она вам писала. Ну, конечно, сердце пошаливает, но для женщины семидесяти двух лет оно еще достаточно хорошее. Берта все это придумала, прежде всего для того, чтобы взять в свои руки бразды правления. Я видела пустоту ее жизни и не протестовала. Ведь это освобождает меня от необходимости принимать таких людей, как полковник Кэри. И на положении больной я могу многое себе позволить. Мой милый доктор помогает мне в моих уловках. Он давно знает нашу семью, и мы прекрасно понимаем друг друга.

С вашим приездом я переживаю вторую весну, но оставаться здесь дольше вам опасно. Вам нужно уезжать. Моя просьба: возьмите с собой Ганса. Паспорт у него в порядке для поездки в Англию. Мы скажем, что он проведет с вами неделю в Лондоне.

И поезжайте, как только оформите свои документы. Их план задержать вас, но мешать вам уехать они не будут. Их беспокоит, что вам известно прошлое Хорста и доктора Гейнц. А теперь уходите. У вас много дела.

Поцеловав ее, Джой молча пошла к двери, слезы навертывались у нее на глаза. В дверях она остановилась, но Стивен не пошел за ней. Она услышала его взволнованный голос: «Mutter!». Увидела, как он сел на диван рядом с матерью, обнял ее, прижал к себе, и она закрыла за собой дверь.

Глава XXI

Постучавшись, Джой осторожно приоткрыла дверь.

– Это я, – прошептала она. – Стивен сидел с матерью на кушетке, ее рука лежала на его руке, их лица были слепыми от горя.

– Простите, дорогие, что помешала вам; твой паспорт при тебе, Стивен?

– Нет. Он в моем портфеле.

– Там его нет. Я уже посмотрела.

– Он должен быть там.

– Иди, посмотри сам. Я ищу его вот уже целые четверть часа.

Мать тяжело поднялась с места, она как-то сразу одряхлела, широко раскрытые глаза казались огромными на мертвенно-бледном лице.

Стивен бросился к двери.

– Пойду, принесу портфель.

– Не надо, – остановила его мать. Вместе пойдем в твою комнату. Берта ничего не должна знать.

Взяв Джой и Стивена под руки, она медленно пошла по коридору, обсуждая самым обычным тоном, в какой магазин лучше всего поехать, чтобы купить Энн теплые вещи. Эти двенадцать шагов показались Джой бесконечными.

На столе в гостиной лежал открытый портфель Стивена. На постели было разбросано содержимое сумки Джой.

– На всякий случай я вывернула сумку наизнанку, хотя была уверена, что его там нет. Я хорошо помню, что видела паспорт в портфеле примерно неделю назад, когда искала адрес лондонского педиатра.

– Еще вчера паспорт был в портфеле, – утверждал Стивен. И он тщательно осмотрел все отделения кожаного портфеля; а когда поднял голову, его широко раскрытые глаза казались такими же огромными, как глаза матери.

– Куда же он мог исчезнуть? – оглядывая комнату, удивленно спрашивала Джой. Она задавала вопрос просто, без всякой задней мысли. – Я все пересмотрела. Неужели его взяла Энн?

– Нет, это сделала не Энн, – сказал Стивен более резко, чем того требовали обстоятельства.

Джой пошла в комнату Энн, бросив через плечо:

– Энн знает, что она не должна ничего брать, но ей до смерти надоело сидеть взаперти, и сейчас она устраивает кругосветное путешествие для Патти и Кенгуруши. Я сейчас позову ее.

– Не надо! – шепотом сказала мать. Неслышными шагами подойдя к двери, она прислушалась.

Стивен, положив бумаги обратно в портфель, сунул его в гардероб, знаком показав Джой поступить так же с ее дорожной сумкой.

Мать, открыв дверь, снова ее закрыла.

Джой посмотрела на мать, на Стивена, невольно заражаясь их страхом.

– Скажите, ради бога, что за тайна?

– Никакой тайны нет, дорогая. Но если мои подозрения оправдаются, то это просто чудовищно.

Неизведанный доселе страх овладел Джой, когда до нее дошло значение этих слов.

– Уже не думаете ли вы, что…

– Они его взяли. Боюсь, что это так.

– Они? Кто это?

– Короче говоря, Берта. Но, если бы отец не приказал, она никогда не посмела бы это сделать.

– Немыслимо! – воскликнула Джой. – Зачем отцу паспорт Стивена? Что это ему даст? Неужели отец не знает, что стоит Стивену заявить в посольство об утере паспорта, ему тотчас же выдадут другой?

– Отец мыслит как истый немец. Штефан для него немец. Отец пользуется большим влиянием в стране, в его власти пресечь любое наше начинание, если это противоречит его планам. Не думайте, Джой, что я разыгрываю мелодраму. Штефан слишком хорошо знает, если отец и Хорст что-нибудь задумают, они ни перед чем не остановятся. Дайте мне ваш паспорт, Джой, а теперь спуститесь в сад и позовите Ганса и Энн наверх, пусть она наденет кофточку – словом, придумайте любой предлог – и, кстати, посмотрите, где Берта. По-моему, она в библиотеке с отцом, переводит ему.

– Ну, как только я ее увижу, все выскажу напрямик. Вы подумайте, стащить у Стивена паспорт! – Джой была настроена весьма решительно.

Мать решительно схватила ее за руку.

– Молчите, если хотите уехать из этого дома без неприятностей. Напротив, встретившись с Бертой, будьте с ней очень любезны. – Она пристально посмотрела на Джой. – Вижу по вашему лицу, что вы думаете: «Вот старая паникерша!» Как вы наивны! Вы знаете, почему в тот раз произошла такая суматоха, когда Хорст был дома?

– Не знаю.

– Видите ли, его приезд совпал с так называемым «министерским кризисом». Министр Хорста подвергается нападкам, как военный преступник, за его участие в массовых убийствах под Львовом. Требуют предания его суду. Один бывший коллаборационист – участник многих преступлений – предложил выступить в его защиту. Но, очевидно, его сочли не той лошадью, на которую можно было поставить. И он сломал себе шею, упав с лестницы в Бонне. Вскрытие показало, что умер он от отравления цианистым кали еще до своего «падения».

Джой покачнулась, и мать снова схватила ее за руку. – Возьмите себя в руки, Джой. Не думаю, чтобы они на это пошли. Но помните, а доме есть лестница и цианистый кали. Поэтому надо держать себя в руках! А теперь идите. В вашем распоряжении не так уж много времени.

На зов Джой из сада пришел Ганс, на плечах у него сидела Энн.

Когда Джой на цыпочках подошла к дверям отцовского кабинета, до нее донесся спокойный голос матери: «Анна, mein Liebling, надень кофточку, такой холодный ветер! И беги к Шарлотте, выпей молоко. Она сказала, что утром испекла для тебя вкусный пирог».

Энн вприпрыжку побежала по коридору.

А Джой стояла, прильнув к массивной двери библиотеки, и у нее было странное ощущение, что все это происходит с кем-то другим и в каком-то другом месте. Невероятно! Совсем как в голливудском детективном фильме, она, Джой Миллер, стоит у двери, как шпионка, и, затаив дыхание, прислушивается. Сердце у нее так колотилось, что она не услышала, как в зал вошел Гесс.

Отскочив от двери, запинаясь, она чуть не закричала: «Нет, нет!» когда Гесс, уставившись на нее своими немигающими глазами ящерицы, спросил: «Не угодно ли ей чего-нибудь?» Наконец она выдавила из себя:

– Хорошо, позже… фрау Берта… А впрочем, неважно.

Она бросилась вверх по лестнице, ругая себя за неосторожность. А что, если Гесс пойдет к Берте?..

– Берта в кабинете, – задыхаясь, произнесла она. – Но меня видел Гесс. Я так растерялась, и он догадался, что тут что-то неладно. Он, конечно, скажет ей, и она придет сюда.

Взяв Джой за руку, мать спокойно увела ее в свою комнату.

– Если Берта придет, скажем, что после обеда мы собираемся навестить тетушку Гедвигу.

– Вы удивительная женщина! – сказала Джой, с восхищением глядя на безмятежное лицо матери.

– А мне кажется удивительным, что вы так и не научились притворяться, – улыбнулась мать.

Едва закрылась дверь ее спальни, она преобразилась.

– Штефан, встань у двери, – приказала она. – Видишь? Вот где твой паспорт. – И она указала на открытый сейф. – Я была права. Вчера вечером отец открывал сейф, но я не обратила на это внимание. Часто случается, что особо важные документы он убирает в сейф. Ганс, подойди-ка сюда.

И она протянула паспорта Гансу, который с недоумением смотрел на мать и Стивена.

– Твой паспорт в полном порядке для поездки в Англию?

– Да.

– Возьми и вот это. – Она дала ему пачку банкнотов. – На покупку билетов этих денег достаточно. Немедленно же иди в авиационную компанию и закажи четыре билета на первый самолет, отправляющийся в Лондон.

– Четыре билета?

– Да. Ты поедешь раньше, чем предполагалось. – Голос ее на мгновение дрогнул. – Может случиться, что у нас не будет возможности поговорить наедине, дорогой мальчик, так попрощаемся сейчас. Думая обо мне, помни, все эти последние годы ты был моей единственной радостью.

Он обнял ее, она крепко и горячо прижала его голову к своей щеке.

– Теперь все зависит от тебя. Если они узнают, у тебя больше никогда не будет такой возможности.

Он твердо посмотрел на нее.

– Они не узнают. – Положив паспорта во внутренний карман, он разделил пачку банкнотов на две части и засунул их в карманы брюк. – Через час я вернусь.

Мать открыла дверь. Из прихожей доносились голоса. Энн вприпрыжку бежала по коридору.

– Ты выпила молоко и съела пирог? – громко спросила мать.

– Да, бабушка. Все до последней крошки.

– Ну, если ты такая хорошая девочка, Ганс купит тебе к обеду большую пачку мороженого, а потом мы поедем в лес и хорошо погуляем. Но мама тебя не возьмет, если ты не пойдешь в свою комнату. Перед прогулкой тебе и Кенгуруше надо отдохнуть.

– Правильно, – поддержала Джой.

Предвкушая удовольствие от мороженого и прогулки, Энн направилась в свою комнату с большой неохотой. Раздался гудок машины Ганса, и они услышали, как Энн закричала ему с балкона: «До свиданья!»

Снизу донесся голос Берты: «Купи, дорогой, два самых лучших ананаса. Они полезны для горла Энн».

Дверь в комнату матери тихо закрылась. Ошеломленная быстрым развитием событий, Джой обрела наконец способность сказать слово.

– Но что станется с вами, когда мы уедем?

– Что может со мной случиться такого, что еще не случалось? Обо мне не беспокойтесь. Ваш отъезд – мое последнее большое счастье.

Она мягко подтолкнула Стивена к двери.

– А теперь очередь за тобой. Займись отцом и Бертой. Не пускай их ко мне ни под каким видом. Выдумай какую-нибудь причину. Будь с ними любезен. Развлеки их разговором, ну, положим, о поездке по Рейну. Вызови на спор, словом, придумай что хочешь, только как можно дольше задержи их. Я хочу побыть наедине со своей дочерью.

Своими тонкими пальцами она коснулась его щеки.

Стивен крепко прижал мать к себе; оба они понимали, что это было их прощанием.

В дверях Стивен обернулся, окинул взглядом мать и жену; и Джой, к своему ужасу, впервые подметила в его лице черты неукротимой воли, характерные отцовские черты. Он насмешливо откозырял.

– Пусть эта ложь покончит с ложью!

Они слышали, как он сбежал по лестнице. До них донеслись голоса Стивена и Берты, затем послышался голос отца. И дверь библиотеки закрылась, заглушив все звуки.

– Хорошо! – Мать закрыла свою дверь, и, когда она повернулась к Джой, лицо ее вновь выражало безмятежный покой.

– У меня есть кое-что для вас, и я хочу, чтобы вы взяли это с собой. Обещайте мне до приезда в Лондон не говорить об этом со Стивеном.

Она достала из сейфа ларец с драгоценностями и открыла его. Драгоценные камни засверкали под лучами солнца, заливавшего комнату.

– Здесь драгоценности моей матери и бабушки, но большая их часть мне досталась от фон Мюллеров. Я хочу, чтобы драгоценности моей матери носили вы, а потом они перейдут к Энн и Патриции. Это не бог весть какие ценности, но это произведения искусства. Вот эту брошь передайте от меня вашей матери, а эти запонки с камнями – отцу. Эти вещи принадлежали моей семье. Передайте также и мои наилучшие пожелания и благодарность.

Она положила вещицы в замшевый мешок и отдала его Джой.

Джой опустила мешочек в глубокий карман жакета; слова же, которые она собиралась сказать, застряли у нее в горле.

– А вот эти драгоценности от фон Мюллеров. Бриллиантовое ожерелье – очень дорогая вещь. Я получила его от свекра в подарок, когда родила двух сыновей крови фон Мюллеров. Я не любила это ожерелье, оно было мне неприятно. Серьги, броши, диадема и вот это кольцо – настоящий прожектор! – бриллианты чистой воды, за них можно получить большие деньги. Эти деньги для Ганса. Ганс еще несовершеннолетний. Поэтому я сделала дарственную на имя Стивена. Дарственная вот в этом конверте. Это на случай каких-либо затруднений. Фон Мюллеры не так-то легко забывают и прощают.

Она помолчала, глядя на ларец, в котором осталось лишь несколько безделушек. Вынимая ожерелье, она задела крышку обтянутого бархатом футляра, в котором некогда лежал драгоценный камень. Замочек открылся, обнаружив три крохотные ампулки, вложенные в вату.

Джой хотела закрыть футляр, но рука матери с молниеносной быстротой легла на ее руку, и она услышала ее глубокий вздох.

– Осторожно! – Встретившись глазами с Джой, она пояснила: – Это для моего сердца.

С чрезвычайной осторожностью она закрыла футляр и положила его на место.

Нахмурившись, она постояла с минуту, поглядела на ларец. Затем, замкнув его на ключ, поставила в сейф, закрыла дверцу и водворила картину на свое место.

Взяв с ночного столика библию, она подошла к Джой.

– Моя дорогая дочь, – прошептала она, – взяв ее под руку. – Я многим вам обязана. Но мне кажется, что вы все еще не вполне поняли, какие негодяи правят сейчас нашей страной. Мы по сей день являемся носителями зла, мы по сей день опутываем мир нашей паутиной, и пусть вот это послужит вам защитой.

Она провела ножом для разрезания бумаги по внутренней подкладке книги и вынула тоненький конвертик.

– Сейчас вы ничего не увидите. Это негативы. Тут снят Хорст; он смеется, стоя перед виселицами, на которых висят французы, жители одной деревушки, повешенные по его приказу. Как только вы ступите на английскую землю, пошлите один снимок отцу Луэллы с просьбой сохранить его для нее. Другой оставьте себе. Нашим я скажу, что снимки отданы вам. Теперь вам надо спешить. Вещи ваши останутся в доме, как будто вы через несколько часов должны вернуться. Из Лондона мне не пишите. Не теряя времени, садитесь на британский самолет и возвращайтесь домой. У «Тайной службы» есть отделение в Лондоне.

Она положила руки на плечи Джой.

– Я отдаю в ваши руки самое ценное, что у меня осталось в жизни. И знаю, что могу быть спокойна.

Слезы застилали Джой глаза, она не могла произнести ни слова.

– Сейчас не время плакать, – сурово сказала мать, и ее пальцы с неожиданной силой сжали плечи Джой. – Если вы начнете плакать, погубите всех нас. Прощайте, дочь моя. – Поцеловав ее, она открыла дверь и медленно затворила ее за ней.

Оставшись одна в комнате, она прижала руку к сердцу, словно та боль, от которой оно разрывалось, была осязаема. Рыдания подступили к горлу, и все невыплаканные слезы грозили прорваться наружу. Но из коридора донесся голос Берты, позвавшей ее. И она быстро прошла в гостиную. Когда туда вошла Берта, она с самым невинным видом сидела за секретером и, оторвавшись от неоконченного письма кузине, вопросительно посмотрела на дочь.