Текст книги "Полусоженное дерево"

Автор книги: Димфна Кьюсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава тринадцатая

День и ночь лежал Поль без сна, думая о своей жизни, из которой ушло все, что раньше составляло ее смысл. Где отыскать связующее звено между ненужной ему жизнью и средствами для ее поддержания? Нет, дело, конечно, не в деньгах. Он мог бы сразу же получить пенсию, ибо стал теперь полным инвалидом. Но действительно ли он совершенно не способен работать?

Он бодрствовал, и его не покидал страх за будущее. Он спал, и его терзали воспоминания о прошлом. А в промежутках действительность ускользала от него, невесомая и бесцветная. Он видел сияющую голубизну моря по утрам и его перламутровую неподвижность на закате, но ни великолепие моря, ни его краски не тревожили его чувств. Он видел, как скрывается за горами солнце в багряно-красном сиянии, но это не вызывало в нем никаких ощущений. На небе загорались звезды, они излучали голубой, белый и зеленый свет, но для него они ровным счетом ничего не значили, хотя когда-то ему доставляло удовольствие рассматривать созвездия и вспоминать названия звезд. Теперь небо было лишено привлекательности, как и вся жизнь.

Если нет удовлетворения от существования на земле, то уж лучше бы сгореть дотла! Упрятать свое обезображенное тело в герметическую кабину и слушать, как идет отсчет к нулю и все быстрее, быстрее начинает биться сердце. Оглушающий взрыв и пламя!

Сознание отказывалось воспроизвести трагический конец, как будто, много раз встретившись со смертью в реальности, оно было не в состоянии столкнуться с ней в воображении.

Вспоминая теперь о Вьетнаме, он сознавал, что все было бы гораздо хуже, попади он под фосфор. В деревне Пак То двоих стариков опалило фосфором.

И опять перед ним возникли этот мальчик, Пак То, и его семья. Ведь это он, Поль, причинил им так много горя в последней «операции по розыску и уничтожению»! Ведь это он выгнал их из хижины. Это он подпалил их дома, не обращая внимания на крик и какое-то исступленное бормотание. Когда пламя поползло вверх к соломенной крыше, он услышал стон. Женщина с ребенком на руках попыталась проникнуть в хижину, но он оттолкнул ее и сам бросился в дым и огонь. Стон доносился из ямы в земле. Там оказалась маленькая беспомощная девочка, вся в крови, с перебитыми ногами. Он схватил ее на руки и вынес из лачуги.

Вся семья бросилась на колени благодарить его. Поль вернулся и медленно пошел прочь. Пак То побежал следом. В полмиле от хижины был госпиталь для гражданского населения. Поль внес ребенка в палату, Пак То не отходил от него ни на шаг.

Медицинская сестра молча взяла у него из рук девочку. Вошел врач, он взглянул на ноги пострадавшей и сухо сказал:

– Вот и еще один вьетконговский террорист.

– Жаль, что такое случается с гражданским населением, – глупо ответил Поль.

– Не стоит извиняться, сэр, мы знаем, вы пришли сюда убивать для того, чтобы спасти этот народ. Будем немедленно ампутировать, – сказал врач сестре, – подготовьте ее к операции. – Потом снова повернулся к Полю: – Если это доставит удовлетворение вашим бесстрашным солдатам, то передайте им, что двадцать пять процентов ампутированных составляют дети.

Их подразделение пробыло там еще с неделю, и каждый день Пак То приходил к нему, неуклюже кланялся, старался всячески услужить. Поль уже готов был выгнать его, но капитан сказал:

– Пусть ходит. Его отец – вьетконговец, может быть, он что-нибудь выболтает.

Пак То ничего не выболтал, но потом неожиданно спас ему жизнь.

Вскоре Поля и Джонни перевели в подразделение американцев, проводивших операцию по «розыску и уничтожению» в другой провинции.

Янки воевали совсем иначе. В отличие от австралийцев у них все было механизировано. Но это не означало, что янки совсем не участвовали в боях. Они были храбрыми солдатами, но как-то чертовски глупо все получалось. В результате их все равно убивали. Они недооценивали лесных братьев, считая их тупоголовыми. Разве не оскорбительно признать, что у каких-то лесных братьев ничуть не меньше ума, а знания специфики ведения войны в джунглях – куда больше?

Элмер больше всего сожалел о том, что их всюду посылали без проводников и разведчиков, которым следовало заранее обследовать пути.

– Всем этим советникам не мешало бы съездить на выучку к моему деду, – говорил он. – Сами бы набрались ума-разума, да и нас бы поберегли. Старик хорошо умел ходить по следу, маскироваться, знал, когда и где остановиться, чтобы не нарваться на засаду. Но вот беда, у нас ведь слишком много генералов с четырьмя звездами на погонах, они тесно связаны с крупной промышленностью, а там считают, чем машина больше, тем она результативнее. Возможно, это и действительно так, но только не в джунглях. Нет, сэр, в джунглях такой номер не проходит.

Поль чувствовал себя спокойнее, когда был вместе с Элмером, ведь тот воевал и в Корее. Поль был за ним как за каменной стеной Элмер соображал и ориентировался в обстановке быстрее Поля, вовремя исправлял неточности, в нужный момент успевал бросить гранату.

– Не знаю, что бы ты делал без меня, старик, – подтрунивал он над Полем. – Ты такой медлительный и растяпа, тебя же в любую секунду могут подстрелить вьетконговцы.

В джунглях было хорошо иметь такого товарища, как Элмер. Он не думал о посторонних вещах, не волновался по пустякам, остался хладнокровным, когда они однажды открыли огонь по какой-то деревне, потому что лейтенанту показалось, будто оттуда в них стреляют вьетконговцы, хотя Поль и Джонни могли бы поклясться, что пули летели из своих подразделений, частично переправившихся на другой берег.

– Вы, ребята, поменьше бы философствовали перед лейтенантом, – сказал Элмер, криво усмехаясь, – а то он заподозрит вас в сочувствии вьетконговцам. Это ему совсем не по нраву.

– Но ведь стреляли действительно наши солдаты с того берега, – не унимался Джонни.

Улыбка Элмера стала жестче.

– Пока мы находимся здесь, для вас же будет лучше, если я никогда больше не услышу подобных слов.

Этот случай научил Поля держать язык за зубами, но он не знал, как заставить замолчать Джонни. Он думал, что Джонни перестанет болтать, когда они окажутся у американцев, но там Джонни стал еще хуже, так как подружился с янки, таким же одержимым. Они, не останавливаясь, болтали всякий вздор, критиковали свои правительства, начальников и всю эту грязную войну.

Этот умник-американец имел обыкновение сразу же выбивать почву из-под ног у любого собеседника. Когда лейтенант стал однажды распространяться о военных успехах американцев, этот тип спросил:

– Сэр, скажите, а правильным ли было сегодняшнее сообщение из Нью-Йорка, будто у нас под контролем находится всего лишь четыре тысячи из одиннадцати тысяч шестисот деревень и только семь миллионов человек из семнадцатимиллионного населения?

Лейтенант пропустил вопрос мимо ушей.

Но когда «умник» предположил, что к этому, видимо, имеет прямое отношение факт изъятия земель у помещиков на территориях, где действуют лесные братья, и раздачи этих земель крестьянам, лейтенант уже не стал больше молчать, он пригрозил «умнику» трибуналом, если тот не прекратит своей болтовни.

– Беженцы могут свободно селиться в деревнях, где установлен новый порядок, – сказал в заключение лейтенант.

И хотя Поль в чем-то соглашался с лейтенантом, окажись он сам на месте такого беженца, он остался бы в джунглях в самой бедной деревушке, а не пошел бы в стратегическую деревню, упрятанную за колючую проволоку, где деревья сплошь сожжены химикатами, где земля – сплошное болото грязи в сезоны дождей и скопище пыли в засуху, где колодцы, из которых пьют воду, вырыты рядом с вонючими выгребными ямами.

Когда солдаты их взвода увидели грязь, зловоние и безжизненность деревень «новой жизни», увидели, как лояльные вьетнамские беженцы с тонкой, как папиросная бумага, кожей угасали от недоедания и бесполезности своего существования, а их дети со вздутыми животами бегали – если они еще были способны бегать – и кричали солдатам: «Вы – сила!», то, конечно, нашлись люди, и в первую очередь тот «умник», которые громко спрашивали: а чем хуже жилось этим вьетнамцам при Вьетконге?

И все же иллюзии Поля развеял вовсе не Джонни и не «умник». Это сделал Элмер.

– И все же они должны понимать, что мы защищаем Австралию, – сказал однажды Поль Элмеру, когда, прослушав радио, они узнали о марше протеста на улицах Сиднея.

– Конечно! – ответил Элмер. – Конечно, дружище, мы защищаем Австралию, а еще – я защищаю Америку. Находясь за десять тысяч миль от своего дома, затерявшегося где-то в южных штатах, я защищаю Америку от коммунизма, а дельцы наживают миллионы на поставках боеприпасов и горючего. Я же, если вернусь домой, получу одну награду – пинок в зад, как получил мой отец, когда скитался в поисках работы после прошлой войны. Так вот, старик, когда мы остановимся на отдых, чтобы восстановить силы, я хочу попрактиковаться и спеть послевоенную песенку моего деда «Дружище, нет ли лишней монеты?» на случай, если вернусь домой и попаду в великое общество.

Раньше Поль ни над чем не задумывался. Теперь вопросы роем теснились в его голове, не давали спать, и Поль корчился, мучаясь от чего-то более важного, чем его собственная жизнь. Когда же он погружался в сон, раскосые глаза смотрели на него, словно разыскивали его среди мертвых, так же, как он искал их некогда среди живых, глаза эти были полны страха, ненависти и еще чего-то необъяснимого, они осуждали его малодушие.

Там он принимал на веру заявления, будто их присутствие необходимо в этой стране. Там он порицал таких, как Джонни или «умник», все время задававших провокационные вопросы, считал их людьми, ведущими подрывную деятельность и подстрекающими к антиправительственным выступлениям. Он не выносил этих смутьянов, отказывавшихся от военной службы, громко и публично заявлял, как бы расправился с ними, будь на то его воля. Он не имел возражений, сознательных или бессознательных, здравых и честных, он просто ненавидел их.

Теперь же, оказавшись далеко от всего этого, он мысленно, как землечерпалкой, вылавливал то, что нисколько не беспокоило его в джунглях, то, что он хотел, но не мог забыть. В те дни его поддерживала мысль о доверии отца, правительства, его капитана, его лейтенанта и вера в него всех этих… Сноу и Элмеров. Теперь, одно за другим, рушились эти столпы у него на глазах. Отец не оправдал его ожиданий, когда он в нем больше всего нуждался, правительство просто обмануло его, нарисовав ситуацию, которой в действительности вовсе не существовало. Вьетнамцы, оказалось, просто не желали видеть их на своей земле. Лишь богатые вьетнамские марионетки нуждались в поддержке австралийских войск. И даже эти марионетки ненавидели их.

Засыпая, он старался отключиться от своих переживаний, но во сне снова и снова оказывался на узенькой тропинке в джунглях. Знойная ночь подкрадывалась неожиданно, и каждый звук джунглей вызывал непреодолимое желание стрелять из винтовки, которую он нервно сжимал в руках. Он ненавидел эти джунгли, где от гомона растревоженных обезьян, зловещего улюлюканья ночных птиц и внезапного треска замирала душа.

После каждого такого звука, когда сердце его разрывалось на части, вдруг наступала тишина, глубокая, как могила, и бесконечная, как смерть. Он чувствовал, что все время идет рядом со смертью. Ночь была полна запахов гниющих растений, застоявшейся воды, а иногда и невыносимой вони от разлагающегося рядом на дороге трупа. Может быть, это зверь или вьетконговец? А может быть, кто-то из его приятелей? При этой мысли он сильнее дергал веревку, накинутую на шею пленного вьетконговца. Так и нужно этим негодяям! Возможно, это он, этот трус, поставил мину, на которой подорвался Джонни? Теперь этот террорист, спотыкаясь, брел среди них, и при каждом шаге Элмер все туже затягивал веревку на его шее, он начал уже задыхаться.

Наконец тропинка вывела их на поляну, где разведывательное отделение производило допрос. Человек, сидевший за небольшим походным столиком, обернулся на зов Элмера. Двое солдат подошли к ним, схватили вьетконговца, бросили в освещенный круг около входа в палатку. Из палатки вышел лейтенант и остановился, глядя на распростершееся перед ним тело.

Элмер красочно описал процесс поимки пленного и выразил уверенность, что это наверняка вьетконговец, знающий что-то важное.

Капитан ткнул лежавшего носком сапога.

– Переверните его!

Солдат перевернул вьетнамца, зажмурившегося от яркого света. Пленный оказался моложе, чем они предполагали, – ему было не больше шестнадцати лет.

– Тан Хо, – позвал капитан, повернувшись к палатке.

Отодвинув полог, прикрывавший вход, вышел вьетнамец в форме добровольца. Это был переводчик.

– Поднимите его на ноги, – приказал капитан Элмеру.

Элмер дернул за веревку, вьетнамец начал задыхаться, а потом что-то невнятное пробормотал, когда солдат схватил его за раненое плечо. Солдат с гримасой отвращения отдернул руку.

– Передайте ему, что это всего лишь подготовка к допросу, если он будет молчать и нам придется вытягивать из него сведения, то будет хуже, – сказал лейтенант Элмер.

Визгливый голос переводчика разорвал ночную тишину. Вьетнамец молчал.

– Может, дать ему ободряющего? Ну-ка, растяните его, – злобно приказал Элмер.

Солдаты толкнули паренька, он опять упал на землю. Голова неуклюже запрокинулась, и на шее проступил красный рубец от веревки.

Лейтенант встал рядом и крикнул переводчику:

– Скажи ему, что это его последний шанс. Если он не будет отвечать, мы применим наш новый метод.

Переводчик пронзительным голосом прокричал эти слова распростершемуся на земле вьетнамцу, но тот остался недвижим.

– Не знаю, какой черт вселился в этих негодяев, – проворчал лейтенант. – Ничем не раскроешь им рта. А ну-ка, принесите сюда наше орудие для допроса, – отдал он приказ резким голосом.

Замешательство исчезло с его лица, теперь он уже был полон решимости во что бы то ни стало довести порученное ему дело до конца. Солдат притащил гибкий шнур от генератора автомашины, дававший свет в палатку, и положил его рядом с пленником. Потом прикрепил электроды к вискам пленного и впился вопросительным взглядом в офицера.

– Включай! – рявкнул лейтенант.

Голое тело корчилось в агонии, извивалось в мучительных судорогах. Тишину разорвал нечеловеческий вопль. Поля разбудил его собственный крик.

Глава четырнадцатая

Во время той мрачной поездки Бренда остановилась по пути у своей единственной подруги, с которой дружила еще со школьной скамьи. Элла уже была замужем, у нее росло двое ребятишек, а муж владел транспортным агентством, обслуживающим все побережье. Элла была человеком, которому можно было во всем доверять. Лишь она одна знала об отношениях Бренды и Дерека до их свадьбы. Она молча слушала рассказ Бренды, лишь глаза ее горели возмущенно, она негодовала от предательства Дерека.

С ее же разрешения Элла обо всем рассказала Тому, и тот выразил неожиданную готовность помочь Бренде. Он возьмет ее с собой в Ньюкасл в конце недели, а там его старый приятель устроит все остальное.

Все было очень просто, словно кому-то понадобилось отвезти машину в авторемонтную мастерскую и заменить покрышку или поставить новый карбюратор. Том намеренно вел разговор в таком тоне, но Элла все же заплакала, прощаясь с Брендой.

Она не перекинулась с Томом и парой слов, пока они ехали через горы, а потом свернули на дорогу в Ньюкасл, Ей совсем не хотелось говорить. Когда на горизонте показались огромные трубы сталелитейного завода, изрыгавшие в небо лавину белого дыма, она почувствовала некоторое облегчение.

Приятель Тома и его веселая молодая жена отнеслись к ней по-доброму и во многом помогли. Они ни о чем не спрашивали, а она ничего не объясняла. Если бы ей пришлось снова рассказывать о случившемся, она просто сошла бы с ума. Она старалась сосредоточиться на чем-то внешнем, присматривалась к детям, слушала радио, пока Мэриан уходила окончательно обо всем договориться.

В тот вечер, сидя за чашкой чая, она выслушивала последние наставления.

– Джек довезет вас до подножия горы. Дальше вы сами пойдете вверх по улице – она довольно крутая – и повернете в первый переулок. Найдете дом номер пятнадцать, он как раз стоит в середине переулка с левой стороны. Мимо пройти невозможно, вы никогда в жизни не видели столько герани, сколько на его окнах. Она немножко странная, эта женщина, и дерет довольно дорого, но у нее чисто, а это самое главное. У нее вы долго не пробудете. Мы ждем вас к себе, когда все закончится. Джек и я сделаем все, чтобы вы поскорее об этом забыли. Через пару дней вы будете совершенно здоровы.

Она ничего не ответила, только тихо сжала руку Мэриан, взяла у нее снотворное и заснула глубоко. Мысль о смерти была первой, когда она проснулась на следующее утро, но она постаралась тут же отогнать ее. Сегодня она пройдет через это, а когда все кончится, сможет начать новую жизнь.

Она не вернулась обратно в Дулинбу. С неделю прожила у своих новых друзей, а потом начала подыскивать себе работу. В Ньюкасле женщинам трудно найти место, но у Джека были знакомые, и Бренда не теряла надежды. Здесь она не будет видеть злобных косых взглядов обитателей Дулинбы и их всепонимающих улыбок, которые раздирали бы ей душу с утра до вечера. Так началась ее новая жизнь.

Вскоре она переехала в свою собственную квартирку, по субботам и воскресеньям она могла спать сколько хотела, вставать, когда хотела, готовить для себя неприхотливую еду. Только в конторе она являлась предметом назойливо-любопытных взглядов и пытливых догадок своего босса.

Ей было легко работать, легко встречаться с людьми. Она совсем забыла Дулинбу, и связывала ее с Дулинбой лишь переписка: еженедельные машинописные послания к отцу и его короткие, аккуратно написанные еженедельные ответы.

Босс хорошо отзывался о ее работе, но каждый раз при упоминании ее имени на губах у него почему-то появлялась многозначительная улыбка, а в глазах странный загадочный блеск.

– Возможно, миссис, хотелось бы провести субботу и воскресенье где-нибудь подальше от города? – услужливо спрашивал он.

Но ни его улыбка, ни загадочный взгляд, ни лестное предложение о загородном развлечении ничего для нее не значили, а вызывали лишь отвращение. Вскоре он сменил улыбки и нежные взгляды на сухой официальный тон, продолжая, однако, называть ее хорошим работником. Но говорил он это каким-то извиняющимся голосом. Когда ей стало совсем невмоготу от его «извинений», она подала заявление об уходе.

Следующий босс оказался старше ее отца. Уже в пожилом возрасте он женился на своей секретарше, чем окончательно подорвал свою репутацию в обществе, а теперь в довершение ко всему еще страшно страдал от конфликтов с молодой женой. Положение, однако, обязывало его притворяться счастливейшим человеком на свете.

Он был благодарен Бренде за ее молчаливость и безучастность. По крайней мере на работе он нуждался в свободе от соблазнов. Это устраивало их обоих, создавало даже родство душ, но не имело никакого отношения к работе, которую она для него выполняла, и к зарплате, которую он ей платил.

Она так никогда и не вернулась бы в Дулинбу, если бы не получила письма от священника через год после своего отъезда. «Отец очень нуждается в вас. Он болен серьезно и вскоре должен будет оставить работу на почте. Мне кажется, вам следует приехать».

Она не поехала. Она стала писать ему чаще, но не могла допустить и мысли о возвращении. И, лишь получив от отца скромную записку, в которой он написал, что оставляет пост начальника почты в Дулинбе и переводится в ее филиал у Головы Дьявола, она поняла: настал момент, когда она обязана что-то сделать для него, иначе будет поздно и она никогда себе этого не простит.

Вспоминая теперь о том, как он жил в этом оторванном от мира, обшитом досками домишке, затерявшемся между берегом моря и озером у Головы Дьявола, она понимала его одиночество.

Она тоже была одинокой, но отец одинок вдвойне. Не было рядом жены, не было и Бренды, которая могла бы помочь пережить ее утрату. В конце недели Бренда взяла расчет и поехала в Дулинбу, где встретилась с врачом.

Он посмотрел на нее чуть насмешливо, точно так, как год назад, когда узнал, что Дерек покинул ее.

– Сейчас я могу давать ему лишь болеутоляющие таблетки, – сказал врач, – позднее, когда дела пойдут еще хуже, назначу уколы морфия, если вы найдете в себе мужество их делать.

– Хорошо, я буду их делать.

Он потрепал ее по плечу.

– Вот и прекрасно, милая девочка. Я всегда считал вас решительной. Но впереди у вас совсем нелегкая жизнь.

Она не узнала отца, так изменился он за год ее отсутствия. В глазах его сознание обреченности. Он, конечно, знал о своей болезни и скором трагическом конце. Он поздоровался с ней, но не поцеловал и даже не потерся своими пожелтевшими усами о ее щеку, как делал это обычно. Он лишь крепко ухватился за ее руку и сказал, что очень нуждается в ее присутствии. Слова застревали у него в горле, кашель сотрясал все вокруг, а она ничем не могла ему помочь.

Вспоминая всю свою жизнь, Бренда видела себя сторонним человеком, извне наблюдавшим жизнь родителей. Она понимала, что катастрофа, обрушившаяся на их семью и способная исковеркать судьбу любой семьи, не нарушила жизни ее родителей, она лишь изменила их самих. Мать стала безропотной и беспомощной, а любовь отца превратилась в бесконечную нежность к ней. Смерть матери лишила его желания жить.

Да, совсем нелегко сейчас было Бренде, но и через это нужно пройти.