Текст книги "Спорт королев"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава 8

Ипподромы

Часто можно слышать, как говорят: «Лошадь создана для этого ипподрома». И вправду, у некоторых лошадей исключительно сильно выражается предпочтение к одной-двум скаковым дорожкам, к их левой или правой стороне, к твердому или мягкому грунту. И умный тренер не станет пытаться навязать животному свои законы. Он выберет для лошади соревнования, где она будет бежать по той дорожке, которая ей нравится, с той стороны, которая ей нравится, с тем жокеем, который ей нравится, и тогда она и на десять корпусов обойдет соперника на финише.

Для такого острова, как Британия, у нас удивительно много ипподромов, только для соревнований по правилам Национального охотничьего комитета их больше сорока пяти. И это при том, что с начала нынешнего века их стало гораздо меньше, правда, введено несколько новых скаковых дорожек для стипль-чеза.

Огромное разнообразие ландшафтов, где расположены ипподромы, особенности конструкций барьеров не позволяют жокею расслабиться ни на минуту. Скаковая дорожка иногда вьется по холмам, иногда поворачивает под острым углом и к тому же не огорожена, а флажки, указывающие маршрут, плохо различимы, ее пересекает другая дорожка, предназначенная для другой дистанции, почва может быть глинистой, а может быть песчаной, бывает, что за препятствием земля идет под уклон. Правила, установленные Национальным охотничьим комитетом, оставляют большую свободу устроителям ипподромов. В зависимости от своих убеждений или по необходимости они могут сделать маршрут стипль-чеза или довольно легким, или исключительно трудным. Правила говорят, к примеру, что все барьеры должны быть не меньше чем четыре фута шесть дюймов в высоту (приблизительно 156 сантиметров. – Прим. пер.); на первых двух милях дистанции должно быть не меньше двенадцати барьеров, а на каждой следующей не меньше шести; на каждой миле должно быть не меньше одного рва шести футов шириной и двух футов глубиной; должно быть водное препятствие не меньше двенадцати футов шириной и двух футов глубиной. А все остальное уже зависит от организаторов скачек.

Поэтому, как я уже не раз говорил, каждый заезд – это исключительное событие, которое редко можно предсказать и никогда нельзя повторить. Так же как невозможно найти универсальное правило для работы с лошадьми, потому что каждая из них – индивидуальность. У любого ипподрома, у любой скаковой дорожки свое собственное лицо. Нет двух похожих. Свой аромат, свои причуды и привычки и свои собственные приметы, вроде полосатых шерстяных чулок в Челтенхеме, дождя в Гайдок-Парке и ненадежных трибун в Бангер-он-Ди.

Мне всегда приносил удачу Херст-Парк. За два дня там и за следующий третий день в Сендауне я поставил свой неповторимый рекорд: восемь побед в одиннадцати заездах.

Эйнтри и Кемптон можно отнести к трудным маршрутам, потому что здесь большие, вызывающие трепет барьеры, за которыми земля заметно идет под уклон, но работать тут с хорошей лошадью – огромное наслаждение, правда, если у скакуна не хватает отваги, ему здесь делать нечего.

В Кемптоне часто, когда жокеи падают, зрители на трибунах не видят к этому никакой причины и возмущаются их неуклюжестью. А причина – лошадь. Если она слишком рано отталкивается для прыжка, то задевает животом гребень барьера. Сама она может приземлиться невредимой, хотя и медленно, но всадник описывает в воздухе изящную параболу и потом на земле мрачно разглядывает синяки. Непрогибающаяся, жесткая береза, из которой сделан барьер, создает эффект резкого нажатия на тормоз в автомобиле: пассажиры на заднем сиденье падают вперед, сосед водителя пробивает головой лобовое стекло. А жокей летит к голове лошади, и никакое мастерство не поможет ему изменить закон природы.

Несколько лет назад я работал с хорошей лошадью на стипль-чезе новичков в Кемптоне, правильнее было бы сказать, собирался работать, потому что, к негодованию и ярости ее болельщиков, без всякой видимой причины мы сошли с дистанции, не дойдя до второго препятствия. Когда мы подошли к первому барьеру, лошадь, отличный скакун, взлетела в длинном низком прыжке, но, поняв, что ей не хватит высоты, сделала в воздухе конвульсивное движение, проехалась животом по гребню барьера и почти нормально приземлилась. Но в результате этих драматических манипуляций седло соскользнуло назад, и у меня не оставалось другого выбора, как срочно осадить лошадь. Ведь вести скачку на скользящем седле – это все равно что пытаться усидеть на смазанном жиром столбе.

Как-то раз на соревнованиях в Варвике всех встревожило необычно большое число падений. А причина заключалась в том, что некоторые барьеры были полностью перестроены и стали жесткими и негнущимися, а другие, которые не нуждались в капитальном ремонте, остались прежними, то есть чуть прогибающимися. Глядя на них, никто бы не смог определить, какие перестроены, а какие нет. Но лошади очень скоро раскрыли секрет. Они легко перебирались через гребни старых барьеров и с грохотом набивали себе шишки о новые.

Посочувствовав жертвам, можно сказать, что это соревнование принесло интересную информацию. Все увидели, что, хотя лошади и могут приспосабливаться к различным конструкциям барьеров на каждом ипподроме, они ожидают, что по крайней мере барьеры на одной дорожке одинаковые.

Ипподром в Племптоне я долгие годы без колебаний относил к самым трудным. Но в один из дней я работал там с Дометой, и это стало для меня откровением. Она необыкновенно легко прошла все препятствия, на каждом набирая преимущество, и финишировала свежей и совсем не уставшей. При том что это было ее первое соревнование в сезоне и Домета еще не вошла в полную форму.

Тут до меня дошло, что я считал Племптон трудным потому, что мне не доводилось здесь работать с по-настоящему хорошей лошадью. В Племптоне есть свои преимущества, но их не так много, чтобы привлечь звезд экстракласса. Если бы я тут работал только на Финнюре, Кредуэлле и Лочрое, то мне никогда бы не показались препятствия на склоне холма такими неудобными.

В Сендауне зрители за свои деньги получают дополнительные впечатления, потому что там на трехмильной дистанции бывает не меньше чем двадцать два препятствия. Но Сендаун я всегда относил к своим любимым ипподромам, может быть, потому, что здесь в отличие от Племптона я работал с прекрасными лошадьми.

После окончания скачки лошадям в Сендауне предстоит получасовая прогулка до паддока. И естественно, что жокея нельзя вызвать для следующего заезда, пока он не вернется в весовую, чтобы взвеситься и переодеться. В холодный день зрителям на трибунах такой перерыв кажется бесконечно долгим, но каким крохотным он представляется тем счастливчикам, кто имеет работу на целый день.

Но хуже всего, когда участвуешь в последнем заезде: время будто остановилось, темнеет зимой рано, зрители расходятся, и чувствуешь себя страшно подавленным.

Челтенхем, штаб-квартира Национального комитета, – главная дистанция стипль-чеза. У бурых и красноватых холмов, по которым вьется скаковая дорожка, заслуженная слава. Мое описание или даже открытка с изображением ипподрома не могут передать впечатления от этой Мекки стипль-чеза. Нужно видеть весь ландшафт, его дрожащий воздух, слышать шум трибун, вдыхать запах земли, возбуждающий необъяснимое волнение.

Открытка мертва для меня. Зрительная память иногда обманывает, а воображение искажает, только мысленно можно запечатлеть суть этого места, знакомого, мрачноватого или экзотического, для памяти разума не нужна ни фотография, ни картина.

На холмах Челтенхема так бесконечно меняется свет – от ярко-искрящегося до нежно-туманного, что художники уже сотню лет пытаются уловить его (конечно, если не останавливаются на первом же рисунке).

В Челтенхеме, как и на многих других холмистых скаковых дорожках, часто вспоминают о тактике «сидеть-и-страдать». Если финиш не на вершине холма, то нет мудрости в том, чтобы гнать лошадь галопом вверх, когда силы ей понадобятся для победного рывка. С другой стороны, всадник чувствует, что лошадь сохранила силы, но время уже упущено, и, что еще хуже, более скромные скакуны обошли тебя. Но все же тактика «сидеть-и-страдать» хорошо знакома всем постоянно работающим жокеям.

Скаковая дорожка в Челтенхеме два раза поднимается на вершины холмов, один раз прямо возле трибун, и второй – в дальнем конце маршрута. Здесь от вершины отходит пологий поворот налево, который ведет к недавно подновленной дорожке, а крутой спуск продолжает старую. Часто зеленые новички галопом проносятся мимо бригады «сидеть-и-страдать», но скоро обнаруживают, что сделали лишний объезд и потеряли преимущества, которые набрали скоростью подъема.

Этот маршрут особенно труден для лошадей, которые любят идти первыми. Им не хватает сил сохранить первенство, то и дело взбираясь вверх, и они часто проигрывают. Но не всегда.

Самое удивительное исключение, какое я видел, был Ройял Эппроч, лошадь лорда Байстера, привезенная из Ирландии. С самого старта он вырвался вперед и уходил все дальше и дальше от следовавших за ним скакунов. Он выиграл заезд без особых усилий, другие лошади по сравнению с ним выглядели жалкими ослами. Ройял Эппроч, несомненно, стал бы еще одной звездой в конюшне лорда Байстера, если бы не сломал ногу в своем втором сезоне. Поправившись, он уже не достиг прежней великолепной формы.

Но в каком-то смысле все ипподромы похожи: в воротах тебя всегда встречает запах заливных угрей, ухмылка постоянных «жучков», веселые возгласы: «Привет, Дикки (или Джонни, Фэтти, Тиши), старина!», продавцы газет, знакомые аргументы контролеров и неудачливый безбилетник, пытавшийся пройти на ипподром.

Глава 9

Стиль и техника

Не существует единой техники жокейской работы, которая подходила бы для любых соревнований, в слякоть и в сушь, для рвов и барьеров, для умного скакуна и тупицы. Каждая скаковая дорожка, каждая лошадь, каждое препятствие требуют своего подхода, такое разнообразие сложностей, наверно, и составляет непреходящее очарование скачек.

Опытный жокей вырабатывает собственный стиль, который так же легко заметить в бинокль, как и цвета, в каких он выступает. Но если человек лишен воображения и во всех скачках применяет один и тот же метод, со всеми лошадьми ведет себя одинаково, то он рискует проиграть и в тех случаях, когда мог бы с уверенностью победить.

Трудно объяснить различие между хорошим наездником и хорошим жокеем. И если я попробую это сделать, то моя попытка будет похожа на работу театрального критика, который разбирает, как исполнена пьеса, но отнюдь не считает, что сам способен сыграть лучше актеров. Так и я, говоря об идеальном наезднике и идеальном жокее, вовсе не подразумеваю, что сам приблизился к идеалу.

Идеальный наездник спокойно сидит верхом. Его спокойствие, основанное на уверенности в своих силах, передается лошади, а спокойствие лошади, в свою очередь, укрепляет его уверенность. Ничто так не пугает лошадь, как страх всадника. И ничто так не будоражит и не тревожит лошадь, как всадник, не умеющий сидеть спокойно. Лошади исключительно тонко чувствуют психическое состояние человека, который сидит у них на спине. Иногда трудно поверить, что это одно и то же животное, так сильно мастерство и характер всадника могут изменить его поведение.

У идеального наездника сильные ноги, с их помощью он может заставить своего партнера бежать быстрее, но он никогда не будет колотить пятками по бокам лошади, будто ударник рок-группы по барабану. Руки у него тоже сильные, но это ласковая твердость, которая контролирует и ведет животное, а вовсе не дикая хватка, вызывающая боль в нежных углах его рта. Чтобы избавиться от этой непрекращающейся боли, лошадь закусывает удила и несется, не разбирая дороги.

Вызывает ужас вид человека, который абсолютно не контролирует движение животного. Идеальный наездник никогда не попадает в такое положение. Но и с ним случается, что он не может остановить лошадь, когда хочет!

Безупречный стиль и легкость, с какой лошадь отвечает на сигналы, поступающие от всадника, – видимые доказательства мастерства идеального наездника. Они так же важны, как и невидимые. А невидимые – это интуитивное знание того, что лошадь собирается сделать, предвидение момента, когда она может поскользнуться или отпрянуть в сторону, и готовность найти правильное положение в седле, чтобы помочь лошади спокойно продолжать скачку. Но если бы в жизни существовали идеальные наездники, они бы никогда не падали. А насколько я знаю, такого чуда не существует.

Идеального жокея не очень занимают тонкости теории, техники, совершенства стиля, его главная задача – выиграть. Единственное необходимое для него качество – решительность, только безжалостная, неколебимая воля к победе дает человеку возможность вообще участвовать в скачках. Но безжалостность – и это надо подчеркнуть – к себе, а не к своим соперникам. Идеальный жокей не будет толкать соседа на ограждение скаковой дорожки, ломая ему ноги, не будет размахивать хлыстом у него перед глазами, бить носком в ребра его лошади, чтобы та от боли понесла, или показывать другие мелкие фокусы из репертуара негодяев.

Идеальный жокей рассматривает каждое соревнование как битву тактик, битву, стратегия которой основана на реалистической оценке способностей лошади. Но он и не станет слепо следовать заранее задуманному плану, а изменит его, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, если заезд проходит не так, как он ожидал. Моментальная оценка внезапно открывшихся возможностей – его главная сила.

Если бы существовал идеальный жокей, он бы никогда не проигрывал скачку на кончик морды лошади. Но, может быть, правильнее сказать, что если бы он не был идеальным жокеем, то проиграл бы, отстав значительно больше, к примеру, на шесть корпусов.

Плохо себя чувствующий или уставший всадник сидит в седле, будто мешок, и мертвым грузом давит на спину лошади. К концу заезда он едва способен контролировать свои налившиеся свинцом конечности, не то чтобы помогать своей лошади. Такую печальную картину чаще можно наблюдать с любителями, которые участвуют в скачках три-четыре раза в году и не тренируются каждый день.

Боязливый жокей из страха упасть при прыжке отклоняется в сторону, забывая, что он был бы в большей безопасности, если бы сидел правильно. Когда человек обнаруживает, что страх падения отнимает у него все удовольствие от скачек, ему не следует стыдиться этого чувства, ведь его не назовешь неразумным. Лучше легко и элегантно расстаться с опасным спортом. Если же он будет продолжать, то и мрачные опасения будут расти, вызывая тревогу у его близких. А сам он станет источником непреходящей опасности для остальных участников соревнований. Но хуже всего, если он станет объектом жалости в острых глазах публики. Зрители моментально замечают, что человек боится, а иногда и переоценивают свою способность замечать.

На трибунах можно услышать самые невероятные суждения. Время от времени я сам бывал свидетелем, как краснолицые, агрессивные мужчины с солидным брюшком, очевидно, в жизни не сидевшие на спине даже мула, громко, будто это доказанный факт, утверждали, что жокей А, в или В (то есть любой жокей, на лошадь которого они сделали ставку в тотализаторе, а она пришла, допустим, второй) потерял нерв, и это позор, что ему разрешают участвовать в скачках и проигрывать заезды, которые даже обезьяна бы выиграла.

Насколько я знаю, очень редки случаи, когда жокей, много лет успешно участвовавший в соревнованиях, вдруг бы потерял нерв. Напротив, матери жокеев часто слышат упреки в адрес своих сыновей, мол, они безрассудны, почти чокнутые, и рано или поздно сломают свои глупые шеи.

Успех скачки часто зависит от того, как лошадь подошла к препятствию. Хорошего опытного скакуна достаточно коленями, руками и голосом побудить удлинить шаг, немного ускорить бег и в нужный момент достичь более-менее правильного места для начала прыжка. Большинство лошадей сразу же отвечает на такие сигналы всадника. Но с новичками и слабо подготовленными животными тактика должна быть противоположной. Нет смысла побуждать их ускорить бег, потому что на большой скорости их ошибки станут еще хуже. Лучше помочь им собраться, укоротить шаг и постараться подвести к барьеру в подходящем месте.

Некоторые опытные, умные, но своенравные животные настаивают на собственном выборе места для прыжка, и, несомненно, лучше всего позволить им делать, как они хотят. Указания с седла только смутят лошадь, которая предпочитает сама исправлять свои ошибки. Но это и вправду странное чувство – сидеть в седле, видеть, что лошадь делает ошибку, и упорно не позволять себе вмешиваться. Нужно очень доверять ее способностям и хорошо владеть собой, чтобы спокойно ждать постепенно приближающуюся опасность. И все же если человек хорошо знает своего партнера, то понимает, что, только позволив ему самому справиться со своими трудностями, он открывает путь, иногда единственный, к победе. Для компетентного жокея немного удовольствия в работе с такой капризницей, его раздражает чувство беспомощности, потому что неразумное создание лишает партнера всякой инициативы. Нет нужды говорить, что лошадь, которая сама выбирает правильное место для прыжка и совершает его без ошибок, – неоценимое сокровище для неопытного жокея.

Естественно, самый худший тип – это те, которые, отказываясь от помощи всадника, сами не умеют действовать правильно. Есть лошади, которые прыгают более-менее сносно, даже если оказываются на неподходящем расстоянии от барьера, чтобы оттолкнуться для прыжка. С кабаньим упрямством они несутся на препятствие, не обращая внимания на сигналы жокея. И только задев животом за гребень барьера, понимают, что слишком рано оттолкнулись. Или же они отталкиваются слишком поздно и совершают почти перпендикулярный прыжок. Оба метода гарантируют, что рано или поздно такой лошади придется заканчивать дистанцию в одиночку, потому что жокея она сбросит.

Никто не будет спорить, что продуманные тренировки вносят большой вклад в умение прыгать, но потом уже особенности характера определяют стиль, в каком лошадь постоянно проводит скачки.

Не меньше сложностей возникает и с приземлением после прыжка, и тут успех лошади порой зависит от состояния грунта. Если слякоть, многие скакуны не могут быстро вытащить ноги, чтобы сохранить равновесие, и падают. Исключительно вероломна подсохшая и твердая сверху, но внизу болотистая после ливня земля. Можно видеть, как лошади в трех-четырех шагах от барьера все еще ползут на животе, потому что не могут встать на ускользающей из-под ног почве. Жокей в отчаянии чувствует, как мучительно барахтается его партнер, но ничего не может сделать, хотя боюсь, что мое последнее утверждение не встретит одобрения у краснолицых, агрессивных мужчин.

Парадоксально, но лошади легче бежать по совершенно мокрой земле, и она на ней меньше устает, чем на жестком грунте. Когда она приземляется на пропитанную водой почву, ее ноги глубоко уходят в землю, но ей легко их вытащить, потому что мягкая почва не сопротивляется и животное не теряет скорости. Зато оставленные лошадиными ногами ямы приводят в ужас управляющих ипподромами.

Но хуже всего сухой жесткий грунт, чуть поросший травой. Многие лошади просто не могут оттолкнуться для прыжка от такой непружинящей поверхности, и ни одна не любит приземляться на нее, потому что неподатливая почва ранит передние ноги, на коленях у животного появляются ссадины, случается, что после скачек по такому грунту у лошади надолго возникает отвращение к соревнованиям вообще.

Идеальной для стипль-чеза мне представляется упругая, хорошо просушенная земля с густой травой высотой в два-три дюйма. Все лошади любят такую поверхность, потому что это хорошая опора для толчка и похожий на резиновую губку ковер для приземления.

Вряд ли кто-нибудь возьмется вывести общее правило, в каких случаях есть вероятность, что лошадь упадет. Хотя усталые животные, от которых требуют непомерных усилий, пожалуй, первые кандидаты на падение. Умные скакуны падают редко, но есть всего два-три героя стипль-чеза, которые ни разу не упали за всю свою скаковую жизнь. Другие же лошади без конца повторяют одни и те же ошибки и так часто падают, что приходится удивляться, почему владельцы упрямо посылают их на соревнования. Но возможно, их вдохновляет пример скакуна лорда Байстера по имени Синлак Хилл.

Синлак Хилл, светлый гнедой с белыми носочками на всех четырех ногах, с длинной спиной и с бледно-соломенной гривой и хвостом, несмотря на долгие часы терпеливых упражнений, оставался небрежным и неумелым скакуном. А благодаря светлой масти его выходки хорошо были видны с трибун. Он выиграл одну или две скачки, потому что ухитрился пройти дистанцию до конца. Но среди зрителей он приобрел популярность за то, что регулярно исчезал во рву. Гнедой не просто презирал препятствия, он вообще не хотел их замечать. Обычно он наступал передними ногами прямо в ров, а барьеры преодолевал кувырком, приземляясь на спину своего несчастного жокея.

Когда мне выпало работать с ним в Большом национальном стипль-чезе, я с полной уверенностью предсказывал свое падение и попросил друзей, чтобы они стояли наготове у барьеров и с соответствующим погребальным выражением на лицах собрали мои останки. Букмекеры предлагали ставки пятьдесят к одному против Синлак Хилла и говорили, что им стыдно до слез брать деньги, зная эту лошадь.

Даже лорд Байстер, всю жизнь мечтавший выиграть такое престижное соревнование, выглядел немного встревоженным и в паддоке вместо обычных бодрых напутствий сказал:

– Постарайтесь, Дик.

Синлак Хилл вовремя увидел первый большой барьер и быстро перемахнул через него, но он обычно первые три препятствия проходил хорошо. В этот раз мы одолели «Бечерс», «Кэнел-Терн», «Валентайн», «Чейер», ров с водой. Прошли второй круг. Это было фантастически.

Из тридцати одного участника соревнований финишировало только пять, и Синлак Хилл был среди них последним. Он с самого старта шел позади всех, потому что еще не научился совмещать скорость со своим новым мастерством. Комментатор, рассказывавший о ходе заезда, сказал:

– Финиш пересек Синлак Хилл, но я абсолютно уверен, что он не прошел дистанцию.

Но Синлак Хилл прошел дистанцию, и это до сих пор в мире скачек считается чудом.

К несчастью, он вскоре растянул коленное сухожилие и закончил карьеру на скачках очень рано, в восемь лет. Мне довелось с ним работать после Большого национального стипль-чеза еще раз, и он вроде бы начал исправлять свои прежние ошибки.

Бывает, что лошадь, которая в молодости терпит фиаско в прыжках, почти непостижимо становится прекрасным скакуном, достигнув зрелости. Гадкий утенок превращается в прекрасного лебедя. Но если она регулярно падает, беря барьеры, в течение двух-трех сезонов, то владельцу надо признать огорчительную правду: он купил или вырастил гадкого утенка, неспособного стать лебедем. Это признать бывает особенно трудно, если отец и мать были хорошими скакунами в стипль-чезе.

Жокей, который хочет прийти к финишу первым, должен установить ровный, ритмичный галоп и постепенно ускорять его, насколько ноги и легкие его партнера могут выдержать. Беззаботно поднятый хлыст, какие-нибудь бумажки, гонимые ветром по скаковой дорожке, малейшая тревога во время финального рывка могут свести на нет все предыдущие усилия.

При трудном финише многие жокеи используют хлыст, хотя есть лошади, которые, едва хлыст коснется плеча, тут же устраивают бунт, мотают головой и вообще прекращают скачку. Я знал жокеев, которые так нещадно били своих животных, что на шкуре оставались кровавые полосы. Но большинство с осуждением относится к таким методам и вообще не бьет своих партнеров. Лошади знают, что хлыст – это сигнал для финального спурта, и достаточно лишь слегка помахать им в воздухе, чтобы скакун увидел его уголком глаза. Редко возникает необходимость в большем. В Австралии к кончику хлыста привязывают белые тесемки, чтобы лошадь лучше его видела, но этот способ в Англии запрещен.

Отношение жокеев к хлысту часто зависит от характера владельцев лошадей. Некоторые вообще не позволяют бить своих животных, другие признают, что легкое подбадривание хлыстом может превратить отставшего в победителя, есть и неприятное меньшинство, которое не заботится, в каком состоянии вернулась лошадь, пусть и вся в крови, лишь бы пришла первой.

Решение жокея, прикладывать или не прикладывать чрезмерные усилия, чтобы пересечь финиш вторым или третьим, если не удается прийти первым, тоже полностью зависит от того, с чьей лошадью он работает. Некоторые владельцы, играющие в тотализаторе, хотят любыми средствами оправдать свои ставки, и для них надо гнать лошадь изо всех сил, лишь бы она заняла призовое место. Другие же говорят, мол, если их лошади не удается победить, то не надо изнурять ее ради третьего места. Вообще же жокеи всегда стараются занять призовое место, потому что публика за свои деньги заслуживает интересного развлечения, но бессмысленно и немилосердно мучить животное, которое сегодня не в форме, чтобы ублажить публику или владельца.

Нередко финиш после длинной дистанции выглядит совсем неграциозным. Ритм и скорость куда-то исчезают, измученная лошадь медленным галопом приближается к заветной полоске травы, борясь со слякотью и мотаясь из стороны в сторону, идти по прямой от усталости она уже не может. И жокей тоже чувствует себя выжатым лимоном, у него едва хватает сил дотянуть своего скакуна до финиша. Скачки признают только очень здоровых и сильных участников.

Но какую радость доставляет плавный финиш, когда жокей в полной гармонии со своим партнером! Волна, проходящая по мышцам лошади, тут же находит отклик у всадника. Подобно лыжам и бильярду, летящий финиш со стороны кажется простым и легким, но совсем по-другому воспринимаешь его в седле. Сам я сделал это открытие в тот раз, когда впереди впервые замаячила победа.

Каждый понимает, что плохой наездник может превратить чистокровного скакуна в тягловую лошадь. Но даже идеальный наездник и идеальный жокей не могут на лошади, будто летящей в воздухе, выигрывать каждую скачку. Жокей руководит, помогает, обманывает, даже мистифицирует своего партнера, стараясь привести его на площадку, где расседлывают победителя, но он не может бежать быстрее лошади.

Работать с хорошим партнером всегда удовольствие, какое бы место он ни занял. Естественно, больше шансов прийти первым, если лошадь искусная и умная, но даже если ее и обошел более быстрый соперник, не пропадает удовлетворение от гармоничного сотрудничества.

Как-то раз я кончил скачку вторым и, когда привел лошадь расседлывать, сказал ее владельцу, отчасти чтобы сделать ему приятное, но главным образом потому, что это была правда:

– Ваша лошадь подарила мне счастливую скачку.

– Ну и что из этого? – резко бросил он. – Вы же не выиграли.

Я ничего не ответил, но потом много думал над его словами и понял: если бы я не радовался работе с лошадью, даже не побеждая, то не мог бы быть жокеем. Никто не мог бы. Это во многих отношениях тяжелая жизнь, но удовольствие от участия в скачках перевешивает все ушибы и беды. И каждый жокей считает так, потому что, если бы он так не думал, он бы поменял занятие. Никто не сможет долго быть жокеем стипль-чеза, если не прикипел сердцем к этой работе.

Встречаются очень трудные лошади, не все скакуны нравом и привычками восхищают своих наездников, и было бы глупостью сказать, что каждую скачку я жду с одинаковым удовольствием. К примеру, тупые лошади доводят до белого каления. Они не умеют сами правильно подойти к барьеру и сопротивляются любым усилиям жокея подвести их. Они повторяют свои ошибки снова и снова и не способны учиться на собственном опыте. И все равно каждый раз, когда я работаю с таким животным, во мне мерцает неразумная надежда, что вот теперь мой скакун, может быть, наконец вспомнит, что через барьеры надо перелетать, а не переползать, что не надо тратить энергию на борьбу с мундштуком, лучше оставить ее для финального рывка.

Больше всего меня радовали те лошади, которых я сам учил дома, которых «выводил в свет» на скачках новичков и от заезда к заезду приводил к победе. Ни с чем не сравнимое чувство видеть, как в твоих руках развивается молодая лошадь, как надежды, которые она подавала в ранние годы, воплощаются в успешную карьеру, когда она становится зрелым скакуном.