Текст книги "Дьявольский коктейль"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Не могу поверить, – пробормотал ван Хурен. – Она всегда была такой веселой, жизнерадостной, энергичной.

– Невозможно, – прошептала его жена.

Я вспомнил Нериссу такую, какой она была во время нашей последней встречи: бледную, худую, лишенную сил.

– Ее беспокоят здешние лошади, – сказал я. – Она унаследовала их от Порции.

Но им было не до лошадей. Ван Хурен подсунул вышеупомянутую подушечку под спину и отрешенно уставился в потолок. Это был атлет лет пятидесяти, с легкой сединой на висках. У него был крупный, но не слишком, нос с горбинкой, четко очерченный рот, тщательно ухоженные ногти. Костюм сидел отлично.

Здесь появилась барышня с молодым человеком. Они были похожи друг на друга и оживленно разговаривали. Парню было лет двадцать. Он был из тех молодых людей, которые немножко бунтуют и слегка протестуют против существующего устройства мира, но не настолько, чтобы порвать с роскошной жизнью в родительском доме. Девушке было лет пятнадцать, мысль о каком-либо бунте не умещалась в ее голове.

– Ой, простите! – воскликнула она. – Мы не знали, что у нас гости!

На ней были джинсы и светло-желтая рубашка. Ее брат был одет точно так же.

– Мой сын Джонатан, – представил его ван Хурен. – А это моя дочь Салли...

Я встал и протянул девушке руку.

– Вам когда-нибудь говорили, что вы вылитый Эдвард Линкольн? – улыбнулась она.

– А как же, – ответил я. – Ведь, собственно, это я и есть.

– Вы? Ну конечно, конечно! Господи, это и правда вы! – И добавила осторожно, как будто боясь, что ее разыгрывают: – В самом деле, мистер Линкольн?

– Мистер Линкольн, – успокоил ее отец, – друг миссис Кейсвел.

– Тети Нериссы? Да, я помню! Она говорила, что хорошо вас знает. Она ужасно милая, правда?

– Правда, – согласился я и сел.

Джонатан смотрел на меня бесстрастным взглядом.

– Я не смотрю фильмы подобного рода, – заявил он.

Я улыбнулся. Я привык к заявлениям подобного рода.

Я слышу их минимум раз в неделю. И знаю, что лучший ответ на них – молчание.

– А я наоборот! – воскликнула Салли. – Я видела почти все. Скажите, в «Шпионе, который прошел страну» вы сами ездили на лошади? Так писали в афишах.

Я утвердительно кивнул.

– Вы ездили без мундштука. Разве с мундштуком было бы не лучше?

Я невольно засмеялся.

– Нет, не лучше. По сценарию у лошади были мягкие губы, но у той, которую мне дали, они были очень твердые.

– Салли прекрасно ездит верхом, – заметила ее мать, – она получила первый приз на пасхальных скачках для юниоров.

– Кубок Резедовой Скалы, – уточнила Салли.

Это название ничего мне не говорило, но присутствующие явно рассчитывали на то, что это произведет на меня впечатление. Они выжидающе молчали, пока Джонатан не произнес:

– Так называется наш золотой рудник.

– Я понятия не имел, что у вас есть золотой рудник. – Я сказал это почти тем же тоном, каким отец, а потом сын заявили, что не смотрели ни одного моего фильма. Квентин ван Хурен въехал в это сразу.

– Понимаю, – сказал он, – не хотели бы посмотреть, как такой рудник выглядит?

По изумленным глазам остальных членов семьи я понял, что предложенное было таким же невероятным, как то, что я по собственной воле, без принуждения, согласился на пресс-конференцию.

– Я был бы очень рад, – сказал я, – действительно, рад.

– В понедельник утром я лечу в Уэлком, – сказал он. – Там он находится... Я пробуду в поселке неделю, а вы вернетесь вечером.

Я повторил, что с удовольствием съезжу.

После ужина наши отношения потеплели настолько, что супруги ван Хурены и Салли решили ехать в воскресенье в Гермистон, чтобы посмотреть на лошадей Нериссы. Джонатан сослался на неотложные дела.

– Интересно, какие? – ехидно спросила Салли.

Джонатан не ответил на этот вопрос.

Глава 7

Пятница была бедна на интересные политические события, и поэтому газеты уделили происшествию с Катей чрезвычайно много места. Редко случается, чтобы в таком спектакле участвовал журналист, так что приключения репортерши оказались на первых страницах.

Одна из газет даже высказала подозрение, что вся эта история была подстроена для рекламы, и только в последний момент что-то не получилось. Однако в этой же статье подозрение и опровергалось.

Читая ее, я подумал, сколько народу поверит этой версии. В конце концов, я и сам сомневался, особенно, когда вспоминал лукавую улыбку репортерши. У меня не было уверенности, что она сама не подстроила все это. При участии Родерика, разумеется.

Вряд ли она стала бы рисковать своей жизнью. Но она могла и не понимать, насколько это опасно.

Я взялся за «Рэнд Дейли Стар», чтобы узнать, как все это выглядит в изложении Ходжа. Оказалось, он написал целый очерк. Назывался он: «Наш корреспондент Родерик Ходж рассказывает». Если не считать довольно эмоционального начала, статья была довольно сдержанная, однако и Родерик, даже резче чем остальные, подчеркнул, что если бы в последний момент Катя не взяла микрофон, жертвой стал бы я.

Наверное, он подчеркнул это, чтобы материал казался сенсационнее, а, впрочем, кто знает?

Кисло улыбаясь, я дочитал статью до конца. Катя, как сообщал ее поклонник, провела ночь в больнице, но чувствовала себя нормально.

Я отложил газеты, принял душ и побрился. Пока я занимался всем этим, я пришел к двум выводам: во-первых, что я до сих пор ничего не знаю, во-вторых, что мне трудно что-либо сообщить Нериссе, потому что вместо фактов у меня одни домыслы.

Внизу, у администратора, я попросил, чтобы мне устроили прогулку верхом по какой-нибудь приятной местности и приготовили пакет с провиантом.

– С удовольствием, – сказал портье, и через два часа я уже находился в сорока километрах к северу от Иоганнесбурга верхом на скакуне, который, наверное, помнил лучшие времена; глубоко вдыхая чудесный мягкий воздух, я ехал по дороге. Хозяева коня настояли, чтобы меня сопровождал их конюх, но английского он не знал, а я не знал банту, поэтому его присутствие не мешало мне. Звали его Джордж, он был неплохим наездником, а с его губ, похожих на два банана, не сходила улыбка.

Мы доехали до перекрестка, у которого стоял лоток с отличными апельсинами, ананасами и очень симпатичной продавщицей.

– Наартйес, – сообщил Джордж.

Я пожал плечами, показывая, что не понял. Актер, по крайней мере, должен уметь выражать свои чувства без слов. Это иногда может пригодиться.

– Наартйес, – повторил Джордж, спешился и, держа лошадь под уздцы, пошел к киоску. Я дал ему бумажку в пять рэндов. Он ответил улыбкой, быстро все уладил и вернулся с сеткой, наполненной наартйес, двумя зрелыми ананасами и большей частью суммы, которую я ему дал.

Мы остановились на отдых, поделили холодного цыпленка из моего пакета, съели по ананасу и запили все это яблочным соком. Наартйес были просто великолепны. Они напоминали большие мандарины с толстой кожей в зеленую крапушку.

Негр уселся на расстоянии добрых пятнадцати шагов от меня. Я пригласил его жестом поближе, но он отказался.

То рысью, то коротким галопом по степи, покрытой жесткой бурой травой, подъехали мы к дому и пустили лошадей шагом, чтобы дать им остыть. Оказалось, что мы вернулись с другой стороны, описав круг.

За почти целый день я заплатил десять рэндов, получив удовольствие на тысячу. Я дал Джорджу пять рэндов на чай, а хозяин конюшни шепнул мне, что это слишком много. Джордж, улыбаясь до ушей, вручил мне сетку с апельсинами; он и хозяин конюшни долго махали мне вслед. Ах, была бы жизнь всегда такой бесхитростной, естественной и простой!

* * *

Конрад ждал меня в «Игуане». Он сидел в холле, и когда я появился, внимательно оглядел меня с головы до ног. Я был потным, пыльным и держал в руке сетку с фруктами.

– Господи, дорогуша, ты откуда? – спросил он.

– С прогулки верхом.

– Жаль, что камеры нет! – воскликнул он. – Выглядишь ты, как бродяга... Хорошо стоишь... свет сзади... ну и эти апельсины... Это надо будет как-то использовать в следующей картине. Жалко терять такой кадр.

– Ты рановато пришел, – сказал я.

– Я подожду здесь... Мне все равно где.

– Лучше пойдем наверх. Мне надо переодеться.

Мы поднялись в номер, и он безошибочно выбрал самое удобное кресло.

– Хочешь наартйес? – предложил я.

– Предпочел бы мартини, дорогуша.

– Так закажи.

Он позвонил в бар, а когда ему принесли выпить, я был уже под душем. Потом я вытерся жестким полотенцем, надел трусы и увидел, что он курит чудовищную сигару. Атмосфера в комнате напоминала лондонский клуб. Конрад просматривал утренние газеты.

– Я уже читал это, – сказал он, – каково чувствовать себя героем?

– Не смеши меня.

Он сменил тему.

– Скажи, а почему ты вдруг решил поехать на эту премьеру? Ведь ты всегда отказывался от таких предложений.

– Мне нужно здесь кое-что сделать, – объяснил я и рассказал о лошадях Нериссы.

– Тогда я понял, дорогуша. Ну и как? Ты уже знаешь, в чем дело?

Я пожал плечами.

– Еще нет. И, боюсь, из этого вообще ничего не выйдет.

Я надел свежую рубашку.

– Завтра поеду на скачки в Гермистон, может, там замечу что-нибудь. Хотя думаю, что Аркнольд не тот человек, которого можно поймать на горячем.

Я надел штаны, носки и мокасины.

– А вы с Эваном что тут делаете?

– Кино, конечно. Что же еще?

– Что за кино?

Он собирается снимать какое-то занудство про слонов, он сам все придумал. Он уже работал над этим, когда его пригласили заканчивать «Человека в автомобиле». Снимали мы, как ты знаешь, в Испании, и в Африку немного запоздали. Мы уже давно должны были быть в заповеднике Крюгера.

Я тщательно причесался.

– Кто в главной роли?

– Дрейкс Годдар.

Я посмотрел на Конрада. Он саркастически улыбался.

– Годдар – это пластилин в руках Эвана. Он выполняет команды, как цирковая собачка.

– И все, наверное, довольны.

– Это такой мнительный тип, что ему каждые пять минут надо говорить, что он гений, а иначе он начинает рыдать и жаловаться, что его никто не любит.

– Он с вами?

– К счастью, нет. Он собирался, но в последний момент что-то там случилось. Так что он приедет, когда мы с Эваном найдем натуру.

Я положил щетку для волос и надел часы. Ключи, мелочь и носовой платок я сунул в задний карман.

– Ты видел ту сцену в машине, которую мы сняли в Испании?

– Нет, – ответил я. – Эван меня не пригласил.

– Это на него похоже. – Конрад допил мартини и уставился на конец своей сигары. – Сцена получилась потрясающе.

– Еще бы, повторяли сто раз.

Он улыбнулся, но глаза не поднял.

Казалось, ему не хочется говорить на эту тему.

– Понимаешь, есть в ней что-то личное, это не просто актерская работа. – Он замолчал. Было заметно, что он тщательно подбирает слова. – Я старый циник, дорогуша, но эта сцена меня потрясла.

Я не ответил. Он поднял на меня взгляд:

– Обычно ты играешь иначе. Ну, а в этот раз...

Хо-хо...

Я закусил губу. Я чувствовал это во время съемок. Но думал, что никто не заметит.

– Ты думаешь, критики поймут?

– Может быть.

Я уставился на ковер. Я был страшно зол. Актер, который слишком вживается в свою роль, слишком глубоко в нее уходит, заставляет зрителя активно сопереживать и демонстрирует ему собственное я. Обнажение тела – вещь легкая, но пустить публику в душу, дать подойти к твоим убеждениям, проблемам и чувствам – это нечто иное.

Чтобы сыграть роль так правдиво, чтобы зритель до конца поверил актеру, может быть, впервые в жизни, понял самого себя, нужно не только как следует представлять то, что играешь, но и как бы признаться, что в действительности переживал что-то подобное. Человек, не склонный к эксгибиционизму, не склонен открывать свое внутреннее "я", но без этого настоящей игры не бывает.

Я не великий актер – популярный. Я давно уже понял, что если я однажды не решусь на такое, а это меня пугало, то так и останусь просто популярным. Я постоянно натыкался на барьер, не мог перейти рубеж. Но в автомобиле я отпустил вожжи, надеясь, что мое состояние смешается с состоянием героя.

Это случилось, наверное, из-за Эвана. Назло ему, а не чтобы порадовать. Есть граница, до которой режиссер может управлять актером, но тут я действовал сам.

– О чем задумался? – спросил Конрад.

– О том, что буду играть только в приключенческих фильмах. Как я и поступал до сих пор.

– Трусишь, дорогуша.

– Да нет.

Он стряхнул пепел с сигары.

– Ты еще удивишь публику.

– Не думаю.

Я прошелся по комнате, надел пиджак, сунул в карман бумажник и записную книжку.

– Пошли в бар.

Конрад послушно выбрался из кресла.

– От себя не убежишь.

– Ты не прав.

– Нет, дорогуша, я знаю, что говорю.

* * *

Назавтра в Гермистоне меня ожидал не только билет, обещанный Аркнольдом, но и молодой человек, который объяснил, что ему поручено проводить меня на ленч к председателю клуба.

Я пошел за ним и оказался в большой столовой, где за столом сидело, по меньшей мере, человек сто. Вся семья ван Хуренов, включая Джонатана, расположилась возле двери. Увидев меня, ван Хурен встал.

– Мистер Клугвойгт, разрешите представить вам Эдварда Линкольна, – обратился он к сидевшему во главе стола и, обращаясь ко мне, объяснил: – Председатель нашего клуба мистер Клугвойгт.

Клугвойгт поднялся, пожал мне руку, предложил место рядом, после чего все сели. Напротив меня, направо от председателя, сидела Вивиан ван Хурен в довольно экстравагантной ярко-зеленой шляпке, рядом с ней ее муж. Салли ван Хурен сидела слева от меня, за ней – Джонатан. По всей видимости, ван Хурены были в самых дружеских отношениях с Клугвойгтом, причем я заметил, что мужчины были очень похожи друг на друга. Их окружала атмосфера богатства и уверенности в себе, оба казались крепкими, решительными, умными.

После обычного обмена любезностями (как вам понравилась Южная Африка? «Игуана Рок» – это лучший отель города. Как долго вы собираетесь пробыть здесь?) разговор переключился на интересующую всех тему.

На лошадей.

У ван Хуренов была четырехлетка; в прошлом месяце она заняла третье место в Золотом кубке Данлопа. Однако они решили не выставлять ее ближайшие месяцы, чтобы дать отдохнуть. У Клугвойгта после обеда должны были бежать две трехлетки, но ничего особенного он от них не ожидал.

Я перевел разговор на лошадей Нериссы, а затем на Аркнольда. Меня интересовало, что о нем думают как о тренере и человеке.

Ни ван Хурен, ни Клугвойгт не были из тех людей, которые прямо отвечают на подобные вопросы. А Джонатан неожиданно подался вперед и сказал:

– Аркнольд – грубиян. И рука у него тяжелая, как золотой кирпич.

– Я должен что-то посоветовать Нериссе, когда вернусь домой, – заметил я.

– Тетя Порция говорила, что он отлично ведет ее лошадей, – сказала Салли.

– Может быть, но куда? – брякнул ее брат.

Ван Хурен бросил на сына слегка насмешливый взгляд и с ловкостью светского человека перевел разговор на другую тему.

Кстати, Линк, вчера нам позвонил мистер Клиффорд Уэнкинс и пригласил на премьеру.

Он явно развлекался. Я с удовольствием отметил, что он назвал меня Линк и подумал, что через пару часов я тоже назову его Квентином.

– Видимо, он хотел извиниться за то, как вел себя, когда я пытался узнать ваш адрес.

– Наверное, просто узнал, с кем имеет дело, – улыбнулся Клугвойгт, который, похоже, уже знал об этой истории.

– Видите ли, это просто приключенческий фильм, боюсь, что он вам не понравится.

– По крайней мере, вы не будете обвинять меня в том, что я ругаю то, чего не видел, – улыбнулся он.

Я ответил ему улыбкой. Брат мужа Порции нравился мне все больше.

После великолепного ленча мы решили посмотреть первый заезд. Жокеи уже седлали лошадей. Вивиан и Салли побежали в кассу, чтобы поставить несколько рэндов на приглянувшуюся.

– Ваш друг Уэнкинс обещал сегодня быть здесь, – сообщил мне ван Хурен.

– О, Господи!

Ван Хурен рассмеялся.

В паддоке Аркнольд подсаживал своего жокея.

– Интересно, сколько весит золотой кирпич? – спросил я.

– Обычно тридцать два килограмма. Но жокея, который весит столько же, раздобыть легче.

У ограды стоял Дэн. Когда лошади поскакали на старт, он обернулся и увидел меня.

– Привет, Линк. Я вас искал. Может быть, выпьем пивка?

– Квентин, – сказал я (не через два часа, а через десять минут!), – это Дэн Кейсвел, племянник Нериссы. Дэн, представляю вам мистера Квентина ван Хурена. Его невестка, Порция ван Хурен, была сестрой Нериссы.

– Не может быть! – воскликнул Дэн и вытаращил глаза. Он был совершенно растерян.

– Боже мой! – удивился ван Хурен. – А я и не знал, что у Нериссы есть племянник.

– Ну, честно говоря, она не видела меня с шести лет, – объяснил Дэн, – я встретился с ней этим летом, когда приехал из Штатов в Англию.

Ван Хурен сказал, что он всего два раза в жизни встречался с мужем Нериссы, а его брата, то есть отца Дэна, совсем не знал. Дэн, в свою очередь, объяснил, что не был знаком с Порцией.

– Вот так совпадение, – радовался Дэн, – просто не верится!

После окончания заезда к нам присоединились Виви, Салли и Джонатан. Они что-то оживленно обсуждали, смеясь и жестикулируя.

– Получается, что вы наш двоюродный брат, с восторгом заявила Салли. – Это просто замечательно!

Даже Джонатан немного повеселел, познакомившись с симпатичным новым родственником. Дэн казался мне странно взрослым для своего возраста и уж, по крайней мере, гораздо более серьезным, чем Салли и Джонатан.

– Какой симпатичный юноша, – заметила Виви.

– Нерисса очень любит его, – сказал я.

– Надо будет пригласить его к нам, Квентин... Посмотри, кто там стоит! Это же Дженет Френкенлотс! Я ее сто лет не видела! Извините, Линк, я на минутку, – шляпа Виви полетела навстречу приятельнице.

Ван Хурен, к сожалению, сказал правду. Я бы солгал, если бы сказал, что шеф отдела проката подошел к нам так же просто и естественно, как Дэн: он, будто краб, описал полукруг и, путаясь в собственных ногах, наконец, оказался рядом с нами.

– Ах, это мистер... Линк, я очень рад... э-э... Мистер ван Хурен?.. Весьма польщен...

Он подал руку ван Хурену, и тот, продемонстрировав недюжинную выдержку, не вытер после этого свою о брюки.

– Так вот... Линк... собственно, я несколько раз пытался, но не поймал... и решил, что может быть, здесь... то есть, что застану вас.

Я слушал его, теряя терпение.

– Значит, мы устроили... то есть наша фирма... раз уж вы согласились на пресс-конференцию... понимаете, мы хотели бы, чтобы вы... как бы сказать... на следующей неделе состоится конкурс красоты... Мисс Иоганнесбург, в среду... а в четверг вас приглашают на встречу в женский клуб, а в пятницу будет благотворительный прием, его устраивает организация, которая ведет премьеру вашего фильма... собачьи консервы... в рамках рекламной компании...

– Отпадает, – ответил я коротко. «Держись, старина, – думал я, – не давай себе воли».

– Видите ли, – сказал Уэнкинс, обманутый моей сдержанной реакцией, – мы думаем... то есть «Уорлдис»... мы надеемся, что вы согласитесь...

– Правда? – я с трудом держал себя в руках. – Как вы думаете, почему я не согласился, чтобы «Уорлдис» платила за мое пребывание здесь?

Уэнкинс помрачнел. Фирма давила на него с одной стороны, а я с другой. Он в самом деле был несчастен. На лбу его выступили капли пота.

– Я понимаю, но, – он растерялся не на шутку, – видите ли... все они... эти организации... они согласны оплатить.

Я сосчитал до пяти. Когда мне показалось, что голос меня слушается, я сказал:

– Мистер Уэнкинс, будьте любезны передать руководству «Уорлдис», что я не могу. Я буду присутствовать на премьере и на небольшом приеме до или после нее. Как мы договаривались, так оно и будет.

– Да, но... мы обещали этим людям, они рассчитывают...

– Мой агент предупреждал вас.

– Но наша фирма...

«Чтоб она провалилась, ваша фирма!» – подумал я, а вслух сказал:

– Одним словом, я отказываюсь.

– Но, извините, они будут бойкотировать ваши фильмы, если вы откажете... ведь мы... э-э... взяли на себя обязательства...

– Вы должны признать, что сделали это без моего согласия.

– "Уорлдис"... дирекция будет огорчена...

– Разумеется, но в основном тем, что это повлияет на прибыль. Вы сами виноваты. Если вы думаете, что ангажировали меня, то ошибаетесь.

Клиффорд Уэнкинс смотрел на меня со скорбью, ван Хурен с интересом, а я сознавал, что сорвался. Мне стало жаль Уэнкинса, и это помогло собраться.

– Скажите дирекции, что я все равно на всю следующую неделю уезжаю из Иоганнесбурга. Можете добавить, что будь я предупрежден заранее, я, может быть, согласился бы.

Уэнкинс сглотнул слюну.

– Мне приказали уговорить вас...

– Мистер Уэнкинс, даже ради вас я не могу этого сделать, меня здесь не будет.

Он смотрел на меня глазами побитой собаки.

Ван Хурен глядел на меня с любопытством.

– Почему вы ему отказали? – спросил он.

Я усмехнулся. Злость, которую вызывал Уэнкинс, была как аллергия. Исчез он, ушла и злость.

– Принципиально не участвую в конкурсах красоты, благотворительных обедах, премьерах... Это не мой стиль.

– Понимаю. Но почему?

– Потому что у меня не хватает на это ни сил, ни терпения.

– А мне показалось, что вы умеете владеть собой.

Я вновь улыбнулся и покачал головой. Мне не хотелось выглядеть капризным, поэтому я не стал говорить, что публичные выступления меня убивают, что я чувствую себя раздавленным, уничтоженным, лишенным индивидуальности, а тосты в мою честь вызывают во мне острое чувство стыда. Единственный знак признания, который мне нравится, – это аншлаг в кассе кинотеатра, где идет мой фильм.

– А куда вы собираетесь на будущей неделе? – спросил он.

– В дебри Африки, – ответил я и рассмеялся.

Мы пошли взглянуть на лошадей перед заездом.

Я узнал одну из кобыл Нериссы; Лебона шла под восьмым номером.

– Выглядит неплохо, – заметил ван Хурен.

– Да, – согласился я, – три четверти дистанции пробежит отлично, а потом вдруг устанет, начнет отставать и придет к финишу мокрой, обессиленной и задыхающейся.

– Откуда вы знаете? – удивился ван Хурен.

– Догадываюсь. В среду именно так бежал Ченк.

– И это происходит со всеми лошадьми Нериссы?

– Судя по отчетам, да.

– Ну и что бы вы посоветовали Нериссе?

Я пожал плечами.

Пока еще не знаю... Наверное, сменить тренера.

Мы вернулись на трибуну, а Лебона пробежала так, как я предсказывал. Так как ван Хурен и я неплохо чувствовали себя в обществе друг друга, мы отправились туда, где стояли столики, и заказали прохладительное.

Это был первый теплый день после моего приезда, посетители снимали пиджаки.

В ответ на мое замечание о погоде ван Хурен вздохнул.

– Мне больше нравится зима, – сказал он. – Здесь тогда прохладно, сухо и солнечно. Летом чересчур влажно и жарко.

– Мне казалось, что Южная Африка – страна почти тропическая.

– Так оно и есть. На побережье всегда жара, даже в это время года.

На наш столик упала тень. Я поднял голову.

Эти двое были мне очень хорошо знакомы: Конрад и Эван Пентлоу.

Я представил их ван Хурену и принес стулья. Конрад, как всегда, был настроен поговорить, но Эван опередил его.

– Теперь ты уже не сможешь показаться на премьере «Человека в автомобиле», – пустился он с места в карьер.

– Не много ли на себя берешь? – спросил я в шутку, – это ведь не только твоя картина.

– Моя фамилия стоит первой, – отрезал он, – перед названием.

– До моей?

Я знал стиль подачи титров в фильмах Пентлоу. Сначала большими буквами его фамилия, потом название картины, а уже потом – фамилии актеров, причем такими мелкими буквами, что прочитать невозможно. Чистый разбой.

– До фамилии первого режиссера, – ответил Эван.

Это было только справедливо, Эван снял треть материала, но фильм сделал он.

Ван Хурен следил за нашей стычкой с интересом.

– Все именно так, как я слышал, – констатировал он, – очередность в титрах для вас главное.

– По титрам видно, – улыбнулся я, – кто на ком едет.

Эвана не хватило на то, чтобы рассмеяться. Он без перехода стал говорить о своей новой картине.

Это аллегория. Каждой сцене с людьми соответствует сцена из жизни слонов. Сценарист настаивает, что положительными героями должны быть слоны, но из научных работ я узнал поразительные вещи об этих милых животных. Вы знаете, что это самые опасные для человека африканские животные? В Парке Крюгера, где охота на них запрещена, они размножились невероятно. Их становится больше на тысячи голов в год, так что через десять лет в заповеднике не останется места, и деревьев не останется, потому что слоны их уничтожат.

Эван, когда говорил на волнующую его тему, становился многословным и слегка высокопарным.

– Знаете ли вы, господа, – продолжал он, – что слоны ненавидят «фольксвагены»? Они редко нападают на машины, но «фольксваген-жук» их бесит.

Ван Хурен улыбался недоверчиво, и это подхлестывало Эвана.

– Это истина! И вы увидите ее в моем фильме! В среду мы едем в Парк Крюгера.

– Жаль, что вы, Линк, не сможете поехать с ними, – сказал ван Хурен. – Хотя, почему жаль, ведь вы хотели прокатиться. Парк Крюгера очень интересное место. Заповедники – это, пожалуй, все, что осталось от дикой Африки. Правда, туда трудно попасть, места в кемпингах заказывают на несколько месяцев вперед.

Я был уверен, что мне не светит, но, к моему удивлению, Эван сказал:

– У нас есть одно свободное место. Мы рассчитывали на Дрейкса Годдара, но он сообщил, что будет только через неделю-другую... Так что, если захочешь, поехали. Койкой мы тебя обеспечим.

Если бы меня пригласил кто другой, я, наверное, подскочил бы от радости; но я согласился и так, потому что это предложение было в тысячу раз интересней программы Клиффорда Уэнкинса, от которого я мог сбежать, спрятаться, разве что, в Парке Крюгера.

– Большое тебе спасибо, – сказал я.