Текст книги "В мышеловке"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава 2

В воскресенье Фрост прибыл снова – такой же энергичный, со спокойными, все замечающими глазами и сдержанными манерами. Я открыл парадную дверь после его условного звонка, и он прошел за мной в кухню, где мы с Дональдом обосновались, видимо, надолго. Я молча показал на табуретку.

– У меня есть для вас две новости, – сказал он официальным тоном. – Во-первых, несмотря на то что мы тщательным образом осмотрели весь дом, нам не удалось обнаружить никаких отпечатков пальцев.

– И нет никакой надежды?

– Нет, сэр. Профессиональные грабители всегда надевают перчатки.

Дональд терпеливо ждал с безразличным выражением на своем посеревшем лице, казалось, то, о чем говорил Фрост, совсем его не касалось. Ничто, подумал я, не имеет теперь для него значения.

– Во-вторых, мы выяснили, что в пятницу после обеда возле вашей парадной двери стоял фургон.

Дональд тупо посмотрел на него.

– Темного цвета и весь в пыли, сэр.

– О-о! – произнес Дональд равнодушно.

– Так, – вздохнул Фрост. – А что вы знаете о бронзовой статуэтке коня, мистер Стюарт? Коня, вставшего на дыбы?

– Она в холле, – машинально ответил он и добавил, нахмурив брови: – Я хотел сказать, что она была там. Сейчас ее нет.

– Откуда вы о ней узнали? – спросил я Фроста и, еще не закончив вопроса, догадался, каким будет ответ. – О нет!.. – У меня перехватило горло. – Я подумал, может, вы нашли ее… Может, она выпала из фургона?

– Нет, сэр. – Его лицо оставалось невозмутимым. – Мы нашли ее возле миссис Стюарт.

Дональд тоже сразу понял, о чем идет речь. Он резко поднялся, подошел к окну и стал смотреть на опустевший сад.

– Тяжелая, – выговорил он наконец.

– Да, сэр.

– Все произошло… быстро?

– Да, сэр, – повторил Фрост, и слова его прозвучали скорее как констатация факта, чем утешение Дональду.

– Бедная Регина!.. – еле слышно прошептал Дональд. Горе совершенно подкосило его. Он тяжело опустился в кресло и отсутствующим взглядом уставился в пространство.

Фрост осторожно перевел разговор на другое: попросил, чтобы никто из нас не входил в гостиную, которую полиция опечатала.

А вообще они закончили обследование дома, и можно смести с полированных поверхностей серо-белый порошок для определения отпечатков пальцев.

Дональд никак не отреагировал на эти слова.

Подготовил ли мистер Стюарт список украденных вещей?

Я подал ему лист с перечислением столового серебра и картин, которые смог вспомнить. Фрост неодобрительно поднял брови и сказал:

– Нам нужен более подробный список, сэр!

– Попробуем вспомнить сегодня еще что-нибудь, – пообещал я. – Кстати, украдено также большое количество вина.

– Вина? – переспросил инспектор. Я показал ему пустой подвал. Он осмотрел его и надолго задумался.

– Нужно было порядочно времени, чтобы вывезти все дочиста, – заметил я.

– Похоже, что так, – протянул он. Он посоветовал Дональду подготовить короткое заявление и зачитать его перед репортерами, которые еще стоят во дворе, пусть уж лучше убираются…

– Нет, – резко ответил Дональд.

– Всего лишь короткое заявление, – продолжал настаивать Фрост. – Мы можем подготовить его вместе, если вы не против.

В сущности, Фрост все написал сам. Он не меньше Дональда был заинтересован спровадить докучливых репортеров, от которых ему приходилось постоянно отбиваться. Мой кузен в конце концов согласился выступить с этим заявлением перед репортерами. Составленное в виде полицейского акта, оно было так далеко от пережитого им, что позволило бы ему зачитать его более или менее спокойно.

– Но чтобы не было фотографов, – предупредил Дональд.

Они заполнили холл – толпа искателей сенсаций с голодными глазами, настоящие зубры своей вездесущей профессии, лишенные эмоций сотнями подобных вторжений в человеческие трагедии. Конечно, им жаль парня, у которого убили жену. Но новости есть новости, а газеты продаются благодаря уголовной хронике, и если репортеры не будут поставлять хозяевам нужный товар, то потеряют работу и их место займут менее щепетильные конкуренты. Совет печати в последнее время запретил подобные бесцеремонные вторжения в жизнь сограждан, но лазейки, которые еще оставались, причиняли немало неприятностей потерпевшим.

Дональд стоял на лестнице, мы с Фростом – внизу. Дон читал без всякого выражения, будто это касалось кого-то другого.

– Я возвратился домой приблизительно в семнадцать часов и заметил, что за время моего отсутствия исчезло значительное количество ценных вещей… Я немедленно позвонил в полицию… Моя жена, которая по пятницам обычно не бывала дома, неожиданно вернулась и, очевидно, нарушила планы преступников…

Он закончил. Репортеры старательно записали этот набор стандартных фраз и разочарованно переглянулись. Один из них, явно выбранный заранее, начал вкрадчиво, тоном, полным сочувствия, задавать вопросы:

– Скажите, пожалуйста, какая из дверей ведет в комнату, где убили вашу жену?

Дональд невольно бросил взгляд в сторону гостиной. Все повернули головы и уставились на белую панель, что-то записывая.

– Скажите, что именно было украдено?

– Серебро… картины…

– Какие картины?

Дональд покачал головой и стал бледнеть.

– Не могли бы вы назвать их цену?

– Я не знаю, – наконец ответил он.

– Они были застрахованы?

– Да.

– Сколько спален в вашем доме?

– Что?

– Сколько здесь спален?

– Кажется… да, пять.

– Что вы можете рассказать нам о вашей жене? Характер, работа? И не могли бы вы дать ее фотографию?

Дональд умоляюще помотал головой, пробормотал:

– Простите! – повернулся и ринулся вверх по лестнице.

– Все! – решительно заявил Фрост.

– Не густо, – послышался ропот в толпе.

– А вы чего хотели? Крови? – спросил инспектор, приглашая их к выходу. – Поставьте себя на его место.

– Ладно, – протянул кто-то, и они ушли.

– Беседа у нас получилась короткой, – усмехнулся Фрост, – но они и из этой малости сумеют настрочить предлинные репортажи.

Во всяком случае, положительный эффект был налицо – большая часть машин разъехалась немедленно, да и остальные, подумал я, скоро последуют за ними.

– Зачем они спрашивали о спальнях?

– Чтобы оценить стоимость всего дома.

– Бог мой…

– Во всех газетах все будет подано по-разному. – В голосе Фрос-та прозвучала веселая нотка. – Они всегда так. – Он посмотрел в сторону лестницы, по которой поднялся Дональд, и вроде бы ненароком спросил у меня: – У вашего кузена финансовые затруднения?

Я знал его манеру ловить человека на слове.

– Не думаю, – неторопливо ответил я. – Вы бы лучше прямо спросили у него.

– Обязательно, сэр! – окинул он меня внимательным взглядом. – А что знаете вы лично?

– Только то, что у полиции есть какие-то подозрения, – ответил я спокойно.

Он пропустил мои слова мимо ушей.

– У мистера Стюарта дела идут нормально? В наши дни многие предприниматели средней руки становятся банкротами…

– Наверное, вы правы, – согласился я.

– И из-за затруднений с наличными.

– Боюсь, что не смогу быть вам полезным. Вам придется проверить бухгалтерию.

– Мы так и сделаем, сэр.

– И если даже окажется, что фирма близка к банкротству, это еще не значит, что Дональд инсценировал ограбление.

– Такое уже бывало, – сухо сказал инспектор.

– Если бы ему были нужны наличные, он мог бы просто все продать, – заметил я.

– Возможно, он так и сделал.

У меня перехватило дыхание, и я ничего не ответил. – Что же касается вина… то, как вы сами заметили, чтобы вынести его из дома, потребовалось бы много времени.

– Это фирма с ограниченной ответственностью, и ее банкротство не затронуло бы ни его дома, ни личного капитала.

– А вы кое-что смыслите. Разве не так?

– Жизнь учит, – уклонился я от ответа.

– Я думал, что художники далеки от мирских дел.

– Некоторые и в самом деле далеки.

Он поглядывал на меня узенькими щелками глаз, словно прикидывал, какое участие я мог принимать в инсценировании кражи.

– Мой кузен, Дональд Стюарт, благородный человек, – тихо произнес я.

– Этот эпитет вышел из употребления.

– И все же осталось немало таких людей.

Он недоверчиво поглядел на меня. Всю свою трудовую жизнь он изо дня в день сталкивался с воровством и обманом. Благородством в мире преступников не пахло.

Дональд нерешительно спустился по лестнице, и Фрост незамедлительно забрал его в кухню, чтобы еще раз потолковать один на один. Я подумал, что если вопросы Фроста окажутся такими же въедливыми, как и обращенные ко мне, то бедняге Дону придется туго. Пока они разговаривали, я от нечего делать бродил по дому, заглядывая в ящики шкафов и открывая буфеты, стараясь себе представить жизнь моего кузена.

Кто-то из них, он или Регина, припас множество пустых коробок – разных форм и размеров. Они были рассованы по углам полок и ящиков – коричневые картонные, яркие подарочные, коробки из-под конфет и шоколада. Наверное, хозяева дома думали найти им какое-то применение или просто рука не поднималась выбросить красивые коробки. Грабители часть из них открыли и швырнули на пол. «Чтобы проверить их все, – подумал я, – потребовалось бы много времени».

Они почему-то пренебрегли большим солярием, где хранилось кое-что из антиквариата, но не было картин, Я сидел там в бамбуковом кресле и смотрел на сад. Ветер срывал пожелтевшие листья с деревьев, а несколько запоздалых роз изо всех сил держались на колючих стеблях. Было холодно и неуютно.

Я ненавижу осень – пору меланхолии, пору умирания. Каждый год мое настроение падает при виде мокрых листьев и улучшается с наступлением морозов. Статистика в психиатрии утверждает, что наибольшее число самоубийств приходится на весну, пору возрождения природы, когда все растет и тянется к солнцу. Я никак не могу понять такой зависимости. И если бы я решил броситься с утеса в море, то такое могло бы случиться только осенью.

Я пошел наверх, забрал свой чемодан и перенес его вниз. За годы путешествий я несколько усовершенствовал традиционный багаж художника. Большой твердый чемодан по существу превратился в портативную мастерскую, куда помещались кроме набора красок и кистей легкий складной металлический Мольберт, запас льняного масла и скипидара в небьющейся посуде и штатив, на котором можно было укрепить четыре непросохших холста так, чтобы они не касались друг друга. Была здесь коробка с тряпками и достаточным количеством растворителя, чтобы содержать в чистоте свое переносное хозяйство. И еще оставалось место для одежды, смены белья и пары сандвичей.

Укрепив на мольберте полотно среднего размера, я подготовил палитру и нанес первые мазки. Унылый пейзаж – нечто похожее на садик Дональда на фоне убранного поля и хмурого леса вдали. Картина совершенно не в моем духе. Но мне хотелось хоть чем-то занять себя.

Я работал медленно, понемногу замерзая, пока Фрост не решил наконец уйти. Он покинул дом, не попрощавшись со мной. Дверь резко захлопнулась за ним.

У Дональда на теплой кухне был жалкий вид. Когда я вошел, он сидел за столом в полном отчаянии, опустив голову на руки. Услышав мои шаги, он медленно поднял голову, и я увидел его постаревшее лицо, изборожденное глубокими морщинами.

– Ты знаешь, что он думает? – спросил он.

– Более или менее.

– Я не смог его переубедить. Он твердит свое. Снова и снова задает все те же вопросы. Почему он мне не верит?

– Многие люди врут полицейским. И они уже привыкли не верить.

– Он хочет встретиться со мной в моей конторе. Приведет туда своих сотрудников посмотреть бухгалтерские книги…

– Так скажи спасибо, что он не потащил тебя туда сегодня!

– И то правда.

– Дон, прости. Я сказал ему, что исчезло вино. У него появилось подозрение. Моя вина, что он так грубо с тобой говорил…

Он устало отмахнулся:

– Я и сам сказал бы ему про вино. Мне и в голову не приходило скрывать что-то.

– Но… – Я обратил его внимание на то, что для погрузки большого количества бутылок требуется много времени.

– Хм-м… Он и сам бы сообразил.

– А сколько действительно им потребовалось времени?

– Все зависит от того, сколько здесь было людей. – Он потер пальцами уставшие глаза. – Во всяком случае, у них должны были быть с собой коробки для бутылок. Следовательно, они знали, что здесь есть вино, и заранее подготовили тару. Поэтому Фрост решил, что я сам его продал, а теперь заявляю, что оно украдено, претендуя на страховку. Если же его действительно украли в прошлую пятницу, то кто, как не я, мог уведомить преступников, что им будут нужны коробки? Следовательно, я сам подстроил весь кошмар…

Мы размышляли в гнетущей тишине.

– Так кто же все-таки знал, что у тебя хранилось вино? – спросил я наконец. – И кто знал, что в пятницу никого нет дома? И какова была их главная цель – вино, антиквариат или серебро и картины?

– Бог мой, Чарльз, ты говоришь прямо как инспектор Фрост.

– Извини, Дон!

– Ладно уж. Теперь в любом бизнесе кризис наличных. Обрати внимание, национализированные промышленные предприятия тратят миллионные капиталы. Растет зарплата, растут налоги и инфляция. Для мелких же предпринимателей – это большая проблема. Конечно, у меня тоже трудности с наличными. А у кого их нет?

– Твои дела плохи? – поинтересовался я.

– Положение не отчаянное. Утешительного, разумеется, мало, но и о ликвидации пока что нет речи. К тому же компания с ограниченной ответственностью не имеет права производить торговые операции, если она не предъявит средств на покрытие расходов.

– Но она могла бы… если бы ты поддержал ее дополнительным капиталом?

Он поглядел на меня с тенью усмешки:

– Меня все еще удивляет, что ты зарабатываешь на жизнь… рисованием.

– Зато у меня есть возможность ходить на скачки, когда захочется.

– Ленивый лоботряс! – Он говорил как тот, прежний, Дональд, но непринужденность постепенно уступала место безразличию. – Только в крайнем случае, как несостоятельный должник, я мог бы воспользоваться собственным имуществом, чтобы спасти обреченное дело. Если бы дела моей фирмы стали совсем плохи, я бы сразу прикрыл ее. Было бы просто сумасшествием упустить время.

– Фрост, наверное, спрашивал тебя, не была ли страховка украденных вещей выше их действительной стоимости?

– Да, спрашивал. Несколько раз.

– Ну, ты бы не сказал ему, если бы даже так оно и было?

– Но так не было. Если хочешь знать, страховка была меньше действительной стоимости. – Он вздохнул. – Бог знает, возместят ли они стоимость Маннинга… Я договорился о страховке лишь по телефону. И даже еще не отослал страховой полис.

– Все будет в порядке, если ты предъявишь квитанцию на покупку. Он грустно покачал головой.

– Все документы, подтверждающие покупку, были в столе в холле. Квитанция картинной галереи, где я купил картину, паспорт картины, квитанция таможенного и акцизного сборов. Все пропало…

– Фросту вряд ли это понравится.

– Ему уже не понравилось.

– Ладно… Надеюсь, ты обратил его внимание на то, что вряд ли покупал бы дорогие картины и предпринимал кругосветные путешествия, если бы у тебя не было ни гроша.

– А он и сказал, что именно потому, что я покупал дорогие картины и совершал путешествия, у меня ничего не осталось.

Фрост воздвигнул перед Дональдом стену подозрений, чтобы тот разбил о нее голову. Моего кузена надо было вытягивать, пока не утонул окончательно.

– Поешь спагетти? – предложил я.

– Что?

– Это все, что я сумею приготовить.

– О-о-о… – Он глянул на часы.

Было половина пятого, и, по моему мнению, давно настала пора подкрепиться.

На следующее утро полиция прислала машину за Дональдом, чтобы подвергнуть пыткам теперь уже в конторе. Дональд вышел из дому как неживой. За кофе он достаточно ясно дал понять, что не собирается себя защищать.

– Дон, ты должен бороться! Из создавшейся ситуации есть лишь один выход – быть рассудительным, твердым и точным, то есть быть самим собой.

– Лучше бы ты пошел вместо меня, – слабо улыбнулся он. – У меня нет сил заниматься этим. Да и к чему? – Его улыбка вдруг исчезла, и на лице проступило неимоверное горе, так в трещине льда проступает черная вода. – Без Регины… без нее нет смысла зарабатывать деньги.

– Речь идет не о деньгах. Ты должен себя защищать, иначе они сочтут тебя виновным.

– Я дошел до предела. Мне все безразлично. Пусть думают, что им заблагорассудится.

– Дон, – сказал я серьезно. – Они будут думать то, что ты им позволишь!

– Мне и вправду все равно, – сказал он.

Именно это и беспокоило меня.

Его не было целый день. А я рисовал. Не вчерашний грустный пейзаж. Солярий показался мне еще более серым и холодным, чем вчера, а я не хотел больше впадать в меланхолию. Я оставил на столе незаконченный рисунок и со всеми пожитками перебрался в тепло. Возможно, в кухне не такое хорошее освещение, но она была единственным местом в доме, где еще ощущался пульс жизни.

Я рисовал Регину. На картине она стояла возле плиты с деревянной ложкой в одной руке и с бутылкой вина в другой. Я рисовал ее откинутую назад голову, улыбающееся лицо, лучистый и откровенно счастливый взгляд. Позади Регины я рисовал кухню точно такой, какой видел ее сейчас, а саму Регину рисовал по памяти. Я так четко видел ее, что раз или два отводил взгляд от ее лица на полотне, чтобы обратиться к ней, но, разочарованный, обнаруживал перед собой лишь пустоту. Необычайные ощущения реальности и нереальности волнующе переплелись воедино.

Я редко работаю более четырех часов подряд, потому что от долгого стояния устаю, мне становится холодно и зверски хочется есть.

На ленч я открыл банку говядины, разогрел мясо, поел его с пикулями на кусочке поджаренного хлеба, потом пошел прогуляться. Чтобы избежать зевак за воротами, я вышел в сад и через живую изгородь выбрался на улицу. Какое-то время я слонялся вдоль кривых улочек. Была возможность размяться после многочасовой работы и подумать о картине.

Складки на кухонных занавесках надо было оттенить жженой умброй, а на кастрюле добавить пурпура. У Регины на желтой блузке под воротничком нужно положить желтой охры и, может быть, немного тронуть зеленью. Недостаточно прорисована кухонная плита, надо к ней вернуться. На этот раз я нарушил свой основной принцип работать сразу и над фоном, и над предметом на переднем плане.

Сейчас лицо Регины выделялось на полотне своей четкостью и завершенностью. Не хватало только отблеска на губах и теней под нижними веками – этого не сделаешь, пока не просохнет краска.

Я очень быстро написал лицо Регины. Теперь нужно быть осторожным, чтобы выдержать кухню в том же самом ключе и чтобы все выглядело естественно, как гармоничное целое.

Дул пронизывающий ветер, в небе клубились черные тучи. Я сунул руки в карманы и с первыми каплями дождя проскользнул назад через изгородь.

Послеобеденный сеанс оказался гораздо короче. Я не мог подобрать нужный тон, чтобы воспроизвести свет, падающий на предметы в кухне. Я рисую не первый год, но на этот раз не сумел добиться совпадения красок на палитре и на картине. После трех ошибок я решил, что на сегодня достаточно.

Дональд вернулся, когда я мыл кисти. Я услышал, как скрипнули тормоза машины и хлопнула дверца. Потом, к моему удивлению, позвонили у парадной двери, хотя Дональд брал с собой ключи.

Я открыл дверь. На пороге стоял полицейский и держал под руку Дональда. Позади них – толкущиеся у ворот любопытные, жадно взирающие на эту картину. Мой кузен был бледным как смерть.

– Дон! – позвал я его, чувствуя, что выгляжу испуганным. Он ничего не ответил, а полицейский слегка поклонился.

– Вот и мы, сэр! – И передал мне кузена из рук в руки. Сам же поспешно ретировался к ожидавшей его машине.

Я помог Дональду войти. Впервые я видел до такой степени убитого горем человека.

– Я спросил о похоронах… – Его лицо окаменело, он задыхался. – Они ответили… – Он перевел дух и попытался продолжать: – Они ответили… что никаких похорон…

– Дональд!

– Они сказали, что ее… нельзя хоронить до конца следствия. А оно может длиться целые месяцы. Они будут сохранять ее… в холодильном отделении… – Его отчаяние было ужасным. – Они… – Он пошатнулся. – Они заявили… тело убитого человека принадлежит государству до конца следствия…

Я не успел подхватить его. Он упал возле моих ног как подкошенный.

Глава 3

Два дня Дональд провел в постели, и мне довелось узнать, что это такое – состояние прострации.

Утром и вечером врач давал ему успокаивающие пилюли и делал инъекции. Медсестра из меня была никудышная, а кухарка и того хуже. Но Дональд не хотел видеть возле себя новых лиц. Он умолял врача:

– Пусть только Чарльз ухаживает за мной. Он не станет устраивать лишнего шума.

Он засыпал и просыпался, а я наблюдал, как на его лице отражается борьба с неотступным страхом. Он заметно похудел, его когда-то полное лицо осунулось. Тени под глазами почернели, и силы, казалось, совсем покинули его.

Всю еду я готовил из консервированных продуктов – читал надпись на пакете или банке и делал, как там написано. Дональд ел все, что я давал ему, и каждый раз благодарил, хотя вряд ли это было вкусно.

Пока он спал, я немного работал. Грустный пейзаж уже не был таким грустным, он стал просто осенним пейзажем с тремя лошадьми, которые кружком стояли в поле. Такие картины – одновременно и понятные, и сделанные достаточно добротно – и были моим хлебом. Они хорошо расходились, обычно я рисовал по меньшей мере по картине за десять дней. Душу в них я не вкладывал, все было делом одной техники.

А вот портрет Регины стал лучшим из того, что я сделал за много месяцев. Она улыбалась на полотне совсем как в жизни. Картины меняются за время работы над ними. День за днем в моем воображении смещались акценты, и наконец кухня на заднем плане стала темнее, а сама Регина ярче. Было видно, что она стряпает, но внимание концентрировалось на образе женщины, а не на том, что она делает.

В конце концов кухня, которую я видел перед собой, стала на полотне лишь отдаленным планом, а женщина, которой передо мной не было, ожила.

Поработав над картиной, я каждый раз прятал ее в чемодан. Не хотел, чтобы Дональд увидел ее.

В среду к вечеру Дональд, слегка пошатываясь, спустился в кухню, стараясь не показать своей слабости. Он уселся за соломенной ширмой поближе к столу, пригубил виски, бутылку которого я принес в тот день, и наблюдал, как я мою кисти.

– Ты всегда такой аккуратный? – поинтересовался он.

– Краски дорого стоят.

Жестом он указал на картину с лошадьми, которая сохла на мольберте.

– Сколько все это стоит тебе самому?

– Одних материалов здесь на десять фунтов. А еще тепло, свет, жилье, пища, виски, одежда, трата нервов… Столько я заработаю за неделю, если, бросив все, вернусь к своему прежнему занятию и стану продавать дома.

– Дорогое удовольствие, – констатировал он вполне серьезно.

– Но я не жалуюсь, – усмехнулся я.

Я смыл с кистей мыльную пену и поставил сушиться. Хорошие кисти так же дороги, как и краски.

– Порывшись в финансовых отчетах компании, – сменил тему Дональд, – они повезли меня в полицейское отделение и там силились доказать мне, что я сам убил ее.

– Невероятно!

– Они пришли к выводу, что я мог прийти домой перед ленчем и убить ее. Времени, говорят, у меня было достаточно.

– Они просто спятили! – Я плеснул в стакан добрую порцию виски и положил кусочек льда.

– Кроме Фроста, там был еще человек, шеф их отдела. По фамилии вроде бы Уолл. Худощавый такой, с колючим взглядом. Мне показалось, что он никогда не моргает. Он вцепился в меня и все время твердил, что я убил ее потому, что она, вернувшись, застала меня вместе с грабителями…

– Господи! – произнес я с отвращением. – Но ведь она не покидала магазина до половины третьего.

– Хозяйка цветочного магазина изменила свои показания. Теперь она говорит, что не помнит точно, когда ушла Регина. Припоминает лишь, что вскоре после ленча. А я в это время еще возился с клиентурой…

Он замолчал, ухватившись за стакан, как будто искал в нем опору.

– Не могу тебе передать, как все было мерзко… – Он изо всех сил сдерживался. – Они сказали, – добавил он, – что восемьдесят процентов убитых женщин стали жертвами своих мужей.

Да, это было в стиле Фроста.

– Потом они отпустили меня домой, но я думаю… – Его голос задрожал и он глотнул из стакана, стараясь сохранить столь тяжело добытое спокойствие. – Я не думаю, что они надолго оставят меня в покое.

Прошло пять дней с того момента, когда он, вернувшись домой, нашел Регину мертвой. Его умственное и нервное напряжение было столь велико, что я не переставал удивляться, как он не сошел с ума.

– Они напали на след преступников?

Он слабо усмехнулся:

– Сомневаюсь, что они этим занимаются.

– Но это их обязанность.

– И я так полагаю. Однако они ничего не говорят. – Он медленно допил виски. – В том-то вся и ирония… Я всегда с уважением относился к полиции. Кто же мог знать, что они такие?

«Чудеса, – подумал я. – Либо они хотят надавить на подозреваемого, рассчитывая развязать ему язык, либо просто ограничиваются вежливыми заявлениями, учтивыми вопросами и топчутся, топчутся на месте… В итоге единственная эффективная система расследования заставляет невиновных страдать больше, чем виновных».

– Я не вижу конца, – сказал Дон. – Не вижу.

В пятницу до обеда полицейские снова посетили нас; но мой кузен уже ни на что не реагировал. Он был апатичным и серым, как дым. Он столько выстрадал, что слова инспектора Фроста отскакивали от него как от стенки горох.

– Ты вроде бы собирался рисовать какому-то клиенту лошадь? – неожиданно спросил он, когда мы уже принялись за ленч.

– Я предупредил их, что приеду позже.

– Ты же обещал приехать во вторник?

– Я все уладил по телефону.

– Все равно тебе лучше поехать!

И Дональд настоял, чтобы я посмотрел расписание поездов, заказал такси и предупредил людей, что приеду. Я пришел к выводу, что и в самом деле пришло время оставить его одного, и стал собирать вещи.

– Мне кажется, – сказал он неуверенно, когда мы ждали такси, – что ты никогда не рисовал портреты. Я имею в виду людей…

– Иногда бывало.

– Я только хотел… не мог бы ты как-нибудь?.. У меня есть фото Регины…

Я внимательно посмотрел на него. Вероятно, это не должно было повредить ему. Я раскрыл чемодан и достал картину, держа ее обратной стороной к Дону.

– Она еще не просохла, – предупредил я, – и не обрамлена. И я не могу покрыть ее лаком по меньшей мере еще с полгода. Но, если она тебе нравится, можешь взять ее себе.

– Дай-ка посмотреть.

Я повернул полотно. Он прикипел к нему взглядом, но ничего не сказал. К парадному подъехало такси.

– Будь здоров. – Я приставил картину к стене кухни.

Он проводил меня на крыльцо, открыл дверцу машины и помахал мне на прощание. Молча, потому что в глазах у него стояли слезы.

В Йоркшире я пробыл неделю, увековечивая старого терпеливого скакуна, а потом вернулся в свою квартиру неподалеку от аэропорта Хитроу, прихватив с собой картину, чтобы завершить ее.

Сытый рисованием по самую завязку, я бросил все и подался на скачки.

Скачки в Пламптоне, прилив знакомого возбуждения при виде плавных движений скакунов. Картины никогда точно не передадут их грациозность, никогда.

Мне самому всю жизнь хотелось принять участие в скачках, но не хватало куража или, может быть, выдержки. Как и Дональд, мой отец владел предприятием средней руки, он проводил аукционы в Суссексе. Подростком я мог часами наблюдать, как выезжают лошадей, а в шесть лет стал рисовать их. Иногда тетка после долгих упрашиваний милостиво разрешала мне покататься на пони – своего у меня никогда не было. Хорошо помню этот час блаженства. Потом была учеба в художественном колледже – хорошее время. Но в двадцать два года я потерял родителей, и мне пришлось самому зарабатывать себе на жизнь.

На нашей улице размещалась контора по торговле недвижимостью, и я долго работал в ней.

Казалось, добрая половина художников-анималистов, рисующих лошадей, съехалась сегодня в Пламптон. Да и неудивительно, поскольку здесь впервые в новом сезоне должен был появиться «Большой Национальный призер». Естественно, картина с названием «Большой Национальный призер на старте» имеет намного больше шансов быть проданной, чем если бы она называлась просто «Один из участников состязаний в Пламптоне перед заездом». Меркантильные соображения вынуждают будущих Рембрандтов считаться с рыночной конъюнктурой.

– Тодд?! – крикнул кто-то мне в ухо. – Ты же должен мне пятнадцать фунтов!

– А черта лысого не хочешь? – спросил я.

– Ведь ты сказал, что Размах будет фаворитом в Аскоте.

– Не живи чужим умом.

Билл Пайл засмеялся и похлопал меня по плечу. Он считал всех знакомых своими закадычными друзьями, бурно приветствовал их при встрече, любил выпить за чужой счет и смертельно всем надоедал. Бог знает сколько раз я встречал Билли на скачках, но так и не смог придумать, как избавиться от него, не прибегая к грубости. Обычные отказы отскакивали от него, как ртуть от стекла, и со временем я пришел к выводу, что проще всего сразу выпить с ним, чем целый день избегать.

Итак, я ждал, когда он произнесет свою традиционную фразу: «Пропустим по одной?»

– Пропустим по одной? – предложил он.

– Э-э… конечно, – покорно согласился я.

– Твой отец никогда бы не простил мне, если бы я не заботился о тебе. – Это тоже была его традиционная фраза. Я знал, что им приходилось встречаться по делам, но подозревал, что дружбу Билли выдумал уже после смерти моего отца.

– Идем!

Я наперед знал всю последующую процедуру. Он вроде бы неожиданно встретит в баре свою тетушку Сал, и я должен буду заказывать выпивку для них обоих.

– О-о! Да здесь тетушка Сал! – объявил Билл, заходя в бар. – Сюрприз!..

Тетушка Сал в свои семьдесят с хвостиком была завзятой болельщицей – с вечной сигаретой в углу рта и с книжечкой-расписанием соревнований, раскрытой на предстоящем заезде.

– Хэлло, миссис Сал!

– Что? А-а… Как поживаете? Вы что-нибудь знаете о заезде в два тридцать?

– К сожалению, нет.

– Ага… – Она заглянула в расписание. – Тритопс прошел взвешивание, но как у него с ногой? – Она подняла глаза и свободной рукой подтолкнула племянника, который никак не мог дозваться официанта. – Билли, закажи что-нибудь для мисс Метьюз!

– Для кого?

– Для Метьюз. Что ты пьешь, Мейзи? – повернулась она к полной пожилой женщине.

– Джин с тоником, спасибо!

– Понял, Билли? Двойное бренди и имбирную настойку для меня и джин с тоником для миссис Мейзи.

Одежда на миссис Мейзи была новая и дорогая. От покрытых лаком волос до сумочки из крокодиловой кожи и отделанных золотом туфель – все кричало, что это мешок с деньгами. На руке, в которой она держала бокал, искрилось кольцо с опалом, обрамленным бриллиантами. Ее умело накрашенное лицо не выражало особой радости.

– Как поживаете? – учтиво спросил я.

– Что? – переспросила тетушка Сал. – О-о, Мейзи, знакомься. Это Чарльз Тодд. Что вы думаете о Тритопсе, Чарльз?