Текст книги "Твердая рука"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава 15

Большую часть воскресенья я провел у моря. Я направился на северо-восток от Ньюмаркета, к широкому пустынному побережью Норфолка. Я решился на это лишь для того, чтобы куда-то поехать, что-то сделать, потратить время.

Хотя солнце еще ярко светило, ветер с моря прогнал с пляжа почти всех отдыхавших; маленькая группка спряталась в убежище под непрочным полотняным навесом, а несколько бесстрашных ребятишек строили песчаные замки.

Я сидел на солнце в ложбинке песчаной дюны, поросшей пучками травы, и наблюдал за волнами. Потом прошелся вдоль берега и раздавил нескольких земляных червей. Я стоял, глядя на море, и поддерживал левую руку у локтя. Я понимал, что от веса всей электроники она то и дело опускается. Не то чтобы она была такой тяжелой, но ее приходилось держать.

Я часто испытывал облегчение, отдыхая в подобных уединенных уголках, но сегодня мне это не удалось. Мои демоны не оставляли меня ни на минуту. Цена гордыни... цена безопасности. Если бы ты не ждал от себя так много, сказал мне однажды Чарльз, тебе бы легче жилось. По-моему, это бессмысленно. Человека не переделаешь. Или, по крайней мере, каждый из нас был таким, каким был, пока кто-то не встал у него на пути и не раздавил его, словно ничтожного червя.

В Ньюмаркете говорят, что, если вы чихнете в Лаймекилне, вас услышат за две мили, на ипподроме. Новости о моем участии во вскрытии Глинера до конца дня дойдут до Джорджа Каспара. Узнает о них и Тревор Динсгейт, сомневаться в этом не приходится.

Я все еще могу спрятаться, подумал я. У меня есть запас времени.

Отправлюсь в путешествие. Постранствую под другими небесами, поплаваю в других морях. Я могу уехать и стану вести себя очень осторожно. Я по-прежнему способен скрыться от ужаса, который он мне внушает. Я все еще могу... убежать.

Я покинул пляж и в полном оцепенении поехал в Кембридж. Остановился в университетской гостинице и наутро отправился в фармацевтические лаборатории Тиерсона. Спросил, где я могу поговорить с мистером Ливингстоном, и мне его тут же позвали. Это был худощавый седой мужчина лет шестидесяти. В разговоре он как-то странно шевелил губами, будто собирался засвистеть. Кен Армадейл предупредил меня, что с виду это высохший старый чудак, но ум у него острый и проницательный.

– Вы мистер Холли? – осведомился Ливингстон, и мы пожали друг другу руки.

– Мистер Армадейл звонил мне и объяснил, чего вы хотите. Я думаю, что сумею вам помочь. Да, скорее всего мне это удастся. Идемте, идемте, вот сюда.

Он торопливо засеменил, и я пошел вслед за ним. Ливингстон постоянно оглядывался, желая убедиться, что я не отстал и не свернул в сторону. Мне показалось, что это врожденная предосторожность плохо ориентирующегося человека, однако здание и правда состояло из лабиринта проходов с застекленными стенами, где беспорядочно чередовались комнаты и зимние сады. – Тут все время достраивают, и помещение разрастается, – отозвался он в ответ на мое замечание.

– Ну, вот мы и пришли. – Он ввел меня в большую лабораторию, зажатую с одной стороны стеклянной стеной, с другой – зимним садом, а с третьей – еще одной лабораторией. – Это экспериментальный отдел, – пояснил он, указав жестом на обе комнаты. – Многие лаборатории производят вакцины для продажи, но здесь мы изобретаем новые.

– И воскрешаете старые? – спросил я. Он кольнул меня понимающим взглядом.

– Конечно, нет. Я полагаю, вы пришли сюда получить информацию, а не обвинять нас в халатности.

– Простите, – сказал я, пытаясь его задобрить. – Вы совершенно правы.

– Тогда ладно. Задавайте ваши вопросы.

– А, да. Как могла лошадиная сыворотка, которую вы использовали в пятидесятых годах, вызвать свиное рожистое воспаление?

– Да, вопрос по существу, – ответил он. – Я буду краток. Мы опубликовали об этом статью. Конечно, все случилось задолго до того, как я занялся исследованиями. Но я слышал об этом. Да. Ну, что же, вполне возможно. Такое случалось. Хотя и не должно было. Явный просчет, элементарная небрежность, вы так не считаете? Я ненавижу небрежность. Просто ненавижу.

Наверное, так и надо, подумал я. В его деле небрежность способна привести к роковым ошибкам.

– Вам что-нибудь известно о производстве сыворотки от рожистых воспалений?

– спросил он.

– Вы могли бы написать об этом на ногте большого пальца.

– А, – произнес он. – Тогда я буду объяснять вам, как ребенку. Согласны?

– Отлично, – заметил я.

Он снова окинул меня пронзительным взором. На этот раз в нем угадывалось изумление.

– Вы заражаете лошадь свиным рожистым воспалением. Делаете инъекцию. Вы меня слушаете? Я говорю сейчас о прошлом, когда так использовали лошадей. Мы перестали это делать с начала 50-х годов. И не мы одни. Взять того же Берроуса Уэлкома или Бауэра в Германии. Для нас это пройденный этап, понимаете? – Да, отозвался я.

– Лошадиная кровь вырабатывает антитела для борьбы с микробами, но болезнь у лошадей не развивается, потому что это недуг, типичный для свиней, но уж никак не для лошадей.

– Такое способен понять и ребенок, – заверил его я.

– Прекрасно. Затем воздействие ослабленного вируса мы проверяем на голубях.

– На голубях? – вежливо переспросил я. Ливингстон приподнял брови.

– Обыкновенная практика. Проверяем ослабленное воздействие на голубях, чтобы усилить вирус.

– Да, конечно, – проговорил я. Он ощутил в моем голосе иронию.

– Мистер Холли, – сурово произнес он. – Вы хотите узнать обо всем этом или нет?

– Да, пожалуйста, – кротко откликнулся я.

– Ну, тогда хорошо. Благодаря голубям вирус усиливается, и его помещают на пластины с кровью. – Он оборвал себя, почувствовав мое полнейшее невежество. Возможно, мне стоит изложить так – живые микробы рожистого воспаления переносятся от голубей на пластины, содержащие кровь. Там они размножаются в достаточном количестве для инъекции в лошадиную сыворотку.

– Это замечательно, – сказал я. – Мне все понятно.

– Ладно. – Он кивнул. – Тогда кровь на пластинах была бычьей кровью.

Коровьей кровью.

– Да, – проговорил я.

– Но из-за чьей-то дурацкой оплошности на пластинах однажды оказалась лошадиная кровь. Так возник мутант воспалительного заболевания. – Он сделал паузу. – Мутанты – это изменения, проявляющиеся в организме внезапно и без видимых причин.

– Да, – снова отозвался я.

– Никто не понимал, что произошло, – продолжал он. – Вплоть до того момента, когда инъекция мутантов рожистого воспаления была введена в лошадиную сыворотку и лошади заболели. Вирус-мутант оказался на редкость стойким.

Инкубационный период обычно занимал от 24 до 48 часов после прививки. В результате у лошадей обнаруживался эндокардит, то есть воспаление сердечных клапанов.

В соседнюю комнату вошел молодой человек в расстегнутом белом халате. Я проследил, как он начал работать.

– А что стало с этими мутантами рожистого воспаления? – поинтересовался я.

Ливингстон долго шевелил губами и наконец произнес:

– Мы сохранили несколько образцов из чистого любопытства. Конечно, теперь они ослабели, и для того, чтобы их полностью возродить, придется...

– Да, – не удержался я. – Снова использовать голубей.

Он не нашел в этом ничего смешного.

– Именно так, – подтвердил он.

– И все эти проверки на голубях и работа с пластинами, они, Что, требуют большого умения? Он заморгал.

– Разумеется, я мог бы это сделать. А я не мог. Однако материал для инъекций хранился у меня в маленьких ампулах, упакованных в коробочки.

Человек в соседней комнате стал открывать шкафы. Он явно что-то искал.

– А может ли этот мутант рожистого воспаления находиться где-либо еще? Я имею в виду, не отправляли ли его из вашей лаборатории?

Ливингстон поджал губы и приподнял брови.

– Понятия не имею, – проговорил он. Затем посмотрел сквозь стеклянную стену и жестом показал на человека из соседней комнаты. – Вы можете обратиться к Барри Шуммуку. Он должен знать. Он как раз специализируется на мутантах рожистого воспаления.

Он произнес «Шуммук» как бы в рифму с «пригорком». Я подумал, что мне знакома эта фамилия. Я... Боже мой.

Я испытал настоящий шок, и у меня едва не оборвалось дыхание. Я слишком хорошо знал человека, настоящая фамилия которого была именно Шуммук.

Я глубоко вздохнул и почувствовал, что меня начало трясти.

– Расскажите мне побольше о вашем мистере Шуммуке, – попросил я.

Ливингстон был от природы болтлив и не ощутил никакого подвоха. Он пожал плечами.

– Барри прошел трудный путь. Он до сих пор любит об этом вспоминать.

Считает, что он очень много страдал. Что мир обязан ему своим существованием и тому подобное. Это осталось у него со студенческих времен. Ну, а здесь он недавно работает. Впрочем, он толковый специалист, это несомненно.

– Вы его недолюбливаете? – попытался уточнить я.

Ливингстон с изумлением посмотрел на меня.

– Я этого не утверждал.

Но по выражению его лица и голосу я понял, что он не испытывает симпатии к Шуммуку, и полюбопытствовал:

– С каким акцентом он говорит?

– С северным. Но не знаю, с каким именно. А разве не все равно?

Барри Шуммук не был похож ни на кого из моих знакомых. Я робко поинтересовался:

– Вам известно, что... у него есть брат?

На лице Ливингстона отразилось удивление.

– Да, есть. Занятно, что он букмекер. – Он задумался. – Кажется, его зовут Терри. Нет, не Терри. А, вспомнил, Тревор. Они несколько раз приходили сюда вместе... два толстых жулика.

Барри Шуммук кончил работать и двинулся к двери.

– Вы хотите с ним встретиться? – осведомился мистер Ливингстон.

Я покачал головой. Вот уж чего я никак не хотел, знакомиться с братом Тревора Динсгейта в лаборатории, полной опасных микробов, с которыми он прекрасно умеет обращаться, а я нет.

Шуммук открыл дверь, вышел в застекленный коридор и направился в нашу сторону.

О, нет, подумал я.

Он явно намеревался зайти к нам, распахнул дверь комнаты, в которой мы находились, и заглянул туда, просунув голову и плечи.

– Доброе утро, мистер Ливингстон, – Сказал он. – Вы не видели мою коробку с диапозитивами?

Голоса у братьев были очень похожи – самоуверенные и довольно резкие. Но Барри говорил с более сильным манчестерским акцентом. Я попытался спрятать свою левую руку и заложил ее за спину. Лишь бы он поскорее убрался, подумал я.

– Нет, – не скрывая удовольствия, откликнулся мистер Ливингстон. – Барри, не могли бы вы уделить...

Ливингстон и я стояли перед рабочей скамеечкой, уставленной пустыми стеклянными колбами. Я повернулся влево, по-прежнему держа руку за спиной, и неловко задел скамейку правой рукой.

Разбил я не так уж и много, но грохот разнесся по всему коридору. От досады и удивления Ливингстон вновь зашевелил губами и подхватил уцелевшие колбы. Я повернулся к двери.

Она была закрыта. Спина Барри Шуммука мелькнула где-то в середине коридора, полы его халата развевались от быстрой ходьбы.

Я глубоко и с облегчением вздохнул и аккуратно поставил скамейку на место.

– Он ушел, – проговорил мистер Ливингстон. – Как жаль.

Я опять поехал в Исследовательский центр коневодства к Кену Армадейлу.

В дороге я прикидывал, сколько времени понадобится словоохотливому мистеру Ливингстону, чтобы рассказать Барри Шуммуку о визите человека по фамилии Холли, которого интересовали случаи свиного рожистого воспаления у лошадей.

Я чувствовал себя слабым и больным.

– Она сопротивляется всем обычным антибиотикам, – сказал Кен. – Настоящая, чистая работенка.

– Что ты имеешь в виду?

– Если любой старый антибиотик способен ее убить, ты не можешь быть уверен, что лошади не давали огромную дозу, как только у нее поднялась температура, но болезнь еще не развилась.

Я вздохнул.

– И как же им удалось повысить сопротивляемость?

– Они понемногу кормили ее антибиотиками, и у нее выработался иммунитет.

– Все это сложно чисто технически, тебе не кажется?

– Да, довольно-таки.

– Ты когда-нибудь слышал о Барри Шуммуке? Он нахмурился.

– Нет, не думаю.

Внутренний голос неотступно просил меня прекратить расспросы, скрыться, улететь в какое-нибудь безопасное место... в Австралию или на Северный полюс.

– У вас здесь есть кассетный магнитофон? – задал я вопрос.

– Я пользуюсь им для заметок, которые мне потом понадобятся. – Он встал, принес его и поставил для меня на стол, зарядив новую кассету. – Обычная болтовня, – сказал он. – В него встроен микрофон.

– Стой и слушай, – проговорил я. – Мне хочется, чтобы тут был свидетель.

До него не сразу дошел смысл моих слов.

– У тебя такой напряженный и озабоченный вид. Похоже, что это игра не по правилам?

– Нет, не всегда.

Я включил магнитофон и для начала назвал свое имя, лабораторию, где мы находились, и дату. Затем снова выключил его, сел и посмотрел на пальцы, которыми мне нужно было нажимать на кнопки.

– Что это, Сид? – спросил Кен.

Я взглянул сперва на него, а потом опять вниз.

– Ничего.

Я должен это сделать, подумал я. Непременно должен. Я никогда не стану прежним, если не сделаю этого.

Если я сделал выбор, а мне казалось, что я и правда его сделал, мне нужно сосредоточиться, хорошенько подумать и завершить дело, чего бы мне это ни стоило.

Возможно, мне будет страшно. Чисто физически страшно. Возможно, со мной что-то случится. Случится с моим телом, и я стану полным инвалидом. Такое я допускал. Но я никак не мог допустить, что начну презирать себя. Теперь я отчетливо сознавал, что подобное для меня хуже смерти.

Я одновременно нажал кнопки «настройка» и «запись» и бесповоротно нарушил обещание, которое дал Тревору Динсгейту.

Глава 16

Я позвонил Чико во время ленча и рассказал ему, что выяснил причину болезни лошадей Роз-мари.

– Суть в том, – начал я, – что сердечная недостаточность всех четырех лошадей вызвана свиным рожистым воспалением. Это сложная история, и я не стану излагать тебе подробно, как все случилось. Пусть теперь у распорядителей болит голова.

– Свиная болезнь? – недоверчиво переспросил Чико.

– Да. У большой букмекерской шишки Тревора Динсгейта есть брат. Он работает в месте, где производят вакцину для прививок от оспы, дифтерии и тому подобного. Они вместе разработали проект и начали заражать лучших лошадей вирусами свиного рожистого воспаления.

– И те стали проигрывать, – догадался Чико. – А уж они в это время гребли деньги лопатой.

– Верно, – сказал я.

Мне было очень трудно излагать план Тревора Динсгейта обычными словами и говорить о нем, словно об очередной «головоломке» нашей клиентки.

– А как ты это обнаружил? – поинтересовался Чико.

– У Генри Трейса умер Глинер, и вскрытие показало свиное рожистое воспаление. Когда я отправился в лабораторию по производству вакцин, то увидел там человека по фамилии Шуммук. Он специализируется на всяких странных микробах. И тут я вспомнил, что настоящая фамилия Тревора Динсгейта тоже Шуммук. Тревор Динсгейт очень близок с Джорджем Каспаром... а все заболевшие лошади, о которых нам известно, – из конюшни Джорджа Каспара.

– Любопытные совпадения, не так ли? – откликнулся Чико.

– Да, в какой-то мере. Но служба безопасности может ими воспользоваться.

– Эдди Кейт? – скептически произнес он.

– Он не брал за это взятки, не беспокойся.

– Ты сообщил Розмари?

– Еще нет.

– В этом есть что-то смешное, – заявил Чико.

– М-м-м.

– Ладно, Сид, дружище, – сказал он. – Ты с пользой провел весь этот день.

А мы разузнали кое-что о Ники Эше.

– Ники Эш с его ножом в носке – пустяк но сравнению с... по сравнению с...

– Эй, – донесся до меня обиженный голос Чико. – Неужели ты недоволен?

– Доволен, конечно. Что же вы разузнали?

– Он отправил-таки несколько этих проклятых писем. Я зашел к тебе сегодня утром, просто посмотреть, как там у тебя, и увидел два больших конверта с сообщениями «предупрежденных» клиентов.

– Потрясающе, – проговорил я.

– Я открыл их. Оба письма нам прислали люди с фамилиями на букву "П". Так что я недаром столько ходил.

– Значит, мы получили письма с просьбами?

– Несомненно. Точно такие же, как у твоей жены, конечно, кроме адреса для посылки денег. У тебя есть ручка?

– Да.

Он прочел адрес одного из писем. Оно было отправлено из Клифтона в Бристоле. Я задумался. Я мог бы или поручить дальнейшее расследование полиции, или сначала проверить сам. Проверка показалась мне весьма соблазнительным делом.

– Чико, – сказал я. – Позвони на квартиру Дженни в Оксфорд и попроси Льюис Макиннес. Передай ей, чтобы она перезвонила мне сюда, в отель «Рутленд» в Ньюмаркете.

– Ты боишься своей бывшей жены?

– Ты сделаешь это или нет?

– Да, разумеется. – Он засмеялся и повесил трубку.

Когда телефон снова зазвонил, на другом конце провода была не Льюис, а снова Чико.

– Она выехала из этой квартиры, – доложил он. – Твоя жена дала новый номер ее телефона. – Он прочел его мне. – Что-нибудь еще?

– Тебе нетрудно принести завтра днем, ну, допустим, часа в четыре твой кассетный магнитофон в Жокейский Клуб на Портмен-сквер? Как и в прошлый раз?

– Нет, – возразил он.

– Теперь мы войдем с парадного входа.

К моей радости, Льюис была дома и взяла трубку. Когда я объяснил ей, чего хочу, она отнеслась к этому недоверчиво.

– Вы действительно нашли его?

– Да, – ответил я. – Наверное. Не могли бы вы подъехать и подтвердить, что это он?

– Да, – без колебаний проговорила она. – Где мне нужно быть и когда?

– Это где-то в Бристоле. – Я помедлил и робко произнес:

– Я сейчас в Ньюмаркете. Я могу забрать вас по дороге в Оксфорд, а потом мы отправимся туда.

Вдруг нам удастся выследить его вечером... или завтра утром.

Она долго молчала, а потом призналась мне:

– Я больше не живу в квартире Дженни.

– Да. Ну и как?

Очередная пауза, а затем спокойный, уверенный ответ:

– Ладно.

Она ждала меня в Оксфорде.

– Привет, – поздоровался я, выходя из машины.

– Привет.

Мы поглядели друг на друга. Я поцеловал ее в щеку. Она улыбнулась и, я готов был в это поверить, обрадовалась встрече. Льюис проскользнула в машину вслед за мной.

– Вы можете передумать.

– Как и вы.

Однако мы оба сели, и я поехал в Бристоль, чувствуя себя довольным и беззаботным. Тревор Динсгейт еще не начал следить за мной, а Питер Раммилиз и его подручные на этой неделе скрылись из виду. Никто, кроме Чико, не знал, куда я еду. Впрочем, туманное будущее не должно омрачать счастливое настоящее, рассудил я. Мне не хотелось думать о том, что может случиться, и почти все время это удавалось.

Сперва мы остановились в загородном отеле, о котором мне кто-то рассказывал. Его выстроили высоко на скалах, с видом на ущелье Эй вон. Комфорт этого отеля мог удовлетворить любого.

– Мы никогда здесь не были, – проговорила Льюис, глядя на роскошное убранство.

– Я заказал номер по телефону.

– Какой вы предусмотрительный! Один номер или два?

– Один.

Она улыбнулась, словно это ей очень понравилось, и нас провели в большую, обитую панелями комнату с продолговатыми коврами, старинной полированной мебелью и огромной кроватью, украшенной муслиновыми оборками в американском стиле.

– Боже мой, – восхищенно воскликнула Льюис. – А я-то рассчитывала попасть в обычный мотель.

– Не знаю, для чего тут такая кровать, – бесстрастно откликнулся я.

– Ну, как же, – засмеялась она. – От нее больше кайфа.

Мы распаковали чемоданы, освежились под душем в ванной, скрытой за панелями, и вернулись в машину. Льюис насмешил новый адрес Никласа Эша, и она всю дорогу улыбалась.

Улица была одной из самых престижных в Бристоле, и дом тоже казался с виду респектабельным и богатым, пятиэтажное здание, выкрашенное в белый цвет.

Я припарковал машину на той же стороне дороги, неподалеку от шоссе. Ники часто выходит на прогулку в семь вечера, сказала мне Льюис. Для него это разминка после многочасового печатания на машинке. Может быть, он и сегодня так поступит, если, конечно, здесь.

А может быть, и нет.

Погода стояла теплая и безветренная, и мы открыли окна машины. Я зажег сигарету, и дым поплыл легкими кольцами. Как мы мирно ждем, подумал я.

– Откуда вы родом? – спросила Льюис. Я выпустил очередное кольцо дыма.

– Мой отец был мойщиком окон. Он нелепо погиб, свалившись с лестницы как раз накануне свадьбы. Так что я его незаконный сын.

Она расхохоталась.

– Вы это очень ловко придумали.

– А вы?

– А я законная дочь менеджера стекольной фабрики и судьи. Мои родители живы и живут в Эссексе.

Мы побеседовали о братьях и сестрах, которые у меня отсутствовали, а у нее были и тот и другая. Об образовании – у меня оно было весьма поверхностное, а у Льюис фундаментальное. Вообще о жизни, в которой она мало что видела, а я гораздо больше.

Мы не заметили, как прошел час. Ничто не нарушало тишины. Пели птицы. Мимо нас пронеслось несколько машин. Мужчины возвращались домой с работы и сворачивали на узкую дорожку. Вдалеке хлопали двери. Но из дома, за которым мы наблюдали, никто не выходил.

– А вы терпеливый, – заметила Льюис.

– Иногда я проводил так целые часы.

– Довольно уныло.

Я взглянул в ее ясные, умные глаза.

– Но не этим вечером.

Пробило семь часов, а Ники так и не появился.

– Сколько мы здесь проторчим?

– До темноты.

– Я проголодалась.

Прошло еще полчаса. Я узнал, что она любит керри и паэллу и ненавидит шпинат. Я узнал, что книга, над которой она работает, стала для нее истинным проклятием.

– Я совсем выбилась из графика, – начала она, – и... Боже мой, это он.

Льюис широко открыла глаза. Я посмотрел в ту же сторону, что и она, и увидел Никласа Эша.

Он вышел не из парадной двери, а откуда-то сбоку. Мой ровесник или немного моложе. Выше меня, но такой же худощавый. Волосы того же цвета, что и у меня.

Темные, слегка вьющиеся. Темные глаза. Узкая челюсть. Невероятно, до чего же мы похожи.

От этого сходства можно было испытать шок, но все-таки Ник производил совсем иное впечатление. Я достал из кармана брюк свой портативный фотоаппарат, по обыкновению открыл крышку зубами и сфотографировал его.

Приблизившись к воротам, он остановился и оглянулся. Какая-то женщина бросилась за ним вслед и позвала:

– Нед, Нед, подожди меня.

– Нед, – проговорила Льюис и вжалась в свое кресло. – Интересно, если он сейчас пройдет мимо, заметит он меня или нет?

– Если я вас поцелую, то не заметит.

– Ладно, давайте, – согласилась она. Однако я успел сделать еще один снимок.

На вид эта женщина была значительно старше его, около сорока, изящная, привлекательная, взволнованная. Она схватила его за руку и поглядела ему прямо в глаза. Даже за двадцать миль в ее взгляде чувствовалось обожание. Он посмотрел на нес сверху вниз, весело улыбнулся, потом поцеловал ее в лоб и закружил по мостовой, обняв за талию. Они двинулись нам навстречу. Настроение у них было отличное, и он даже подпрыгивал на ходу.

Я рискнул сфотографировать его в последний раз, встав за машиной, а потом подался вперед и крепко поцеловал Льюис.

Они проследовали дальше. Проходя мимо, они должны были увидеть нас, во всяком случае, мою спину, потому что вдруг беззаботно расхохотались, как влюбленные, встретившие других влюбленных. Вскоре они исчезли из виду, и до нас уже почти не доносились их шаги.

Я неохотно прервался.

– Ух, – произнесла Льюис, но я так и не понял, что на нее подействовало мой поцелуй или встреча с Эшем.

– Он ни капли не изменился, – проговорила она.

– Настоящий Казанова, – сухо отозвался я. Льюис окинула меня беглым взглядом, и я догадался, о чем она подумала. Очевидно, она решила, что я продолжаю ревновать его к Дженни, но на самом деле я размышлял о странном выборе моей бывшей жены. Неужели он привлек ее своим сходством со мной, или Дженни по-прежнему тянуло ко мне, а значит, и к нему, и мы оба соответствовали ее представлениям о сексуальном мужском типе? Да, облик Никласа Эша смутил меня и попросту выбил из равновесия.

– Ладно, – проговорил я. – Дело сделано. Давайте пообедаем.

Я вернулся в отель, и перед рестораном мы заглянули в номер. Льюис предупредила меня, что хочет переодеться.

Я достал из кармана запасную батарейку, закатал рукав рубашки, извлек из протеза использованную и заменил ее. Льюис молча наблюдала за мной.

– Вам это отвратительно?

– Нет, что вы, нет.

Я опять опустил рукав и застегнул запонку.

– Долго ли работает батарейка? – поинтересовалась она.

– Шесть часов, если я ее много использую. А обычно восемь.

Она кивнула, словно люди с ручными протезами попадались ей так же часто, как и голубоглазые. Мы спустились в зал и заказали камбалу, а на десерт землянику. Возможно, и рыба и ягоды пахли водорослями, но меня это не беспокоило. Не только потому, что рядом со мной была Льюис, но и потому, что с этого утра я перестал себя мучить и мало-помалу начал успокаиваться. Мне предстояло вновь научиться жить в ладу с самим собой. Я чувствовал, что такое непременно должно случиться, и это было прекрасно.

После обеда мы уютно расположились на диване в комнате отдыха и с удовольствием выпили кофе.

– Ну, вот, теперь мы видели Ники, – сказала Льюис, – и нам вовсе не обязательно оставаться здесь до утра.

– Вы думаете об отъезде? – задал я вопрос.

– Полагаю, что и вы тоже.

– Любопытно, кто из нас кого соблазняет? – пошутил я.

– Все это так неожиданно, – со смехом откликнулась она.

Льюис участливо поглядела на мою руку, покоившуюся на диване. Я не знал, о чем она думает, но почему-то выпалил:

– Потрогайте ее.

Она недоуменно уставилась на меня.

– Что?

– Потрогайте ее. Попытайтесь почувствовать. Льюис пододвинула свою правую руку, ее пальцы прикоснулись к твердой пластиковой оболочке. Однако выражение ее лица осталось прежним.

– Там внутри металл, – объяснил я. – Переключения, рычажки и электроцепи.

Нажмите посильней, и вы их ощутите.

Она сделала, как я сказал, и не смогла скрыть удивления.

– Там есть и включение, – добавил я. – Снаружи его, разумеется, не видно, но оно прямо под большим пальцем. Можно и выключить руку, если хочется.

– А зачем?

– Это очень удобно, когда нужно что-то нести, например чемодан. Вы берете пальцами ручку и выключаете ток, а рука остается сжатой, и вам не приходится делать все самому.

Я положил на протез правую руку и выключил ток, а после включил его, продемонстрировав Льюис.

– Похоже на то, как вы включаете настольную лампу, – проговорил я. Попробуйте. Возьмите.

Она не сразу нащупала включение, и неудивительно. Отыскать все детали, не зная, как они расположены, было нелегко Но в конце концов Льюис благополучно выключила и вновь включила протез. Она действовала спокойно и сосредоточенно.

Льюис уловила, что я невольно расслабился, и взглянула на меня, словно желая в чем-то уличить.

– Вы проверяли меня, – заявила она. Я улыбнулся.

– Наверное, да.

– Вы свинья.

Мне неожиданно захотелось ее разыграть.

– Если я несколько раз дерну за протез, моя рука оторвется у запястья, – с серьезным видом заметил я.

– Не делайте этого, – в ужасе воскликнула она.

Я расхохотался. Мне даже не приходило в голову, что я смогу так весело и бездумно шутить по поводу своей руки.

– А почему она оторвется? – спросила Льюис.

– Из-за не правильного обслуживания. Из-за всей этой дребедени.

– Но у вас совсем не такой вид, – возразила она.

Я кивнул. Льюис была права.

– Не пора ли нам лечь в постель, – предложил я.

– Как удивительно. Никогда бы не подумала, – проговорила она несколькими часами позже. – Меньше всего ждала, что ты окажешься таким нежным любовником.

– Чересчур нежным?

– Нет. Мне понравилось.

Мы, полусонные, лежали в темноте. Она охотно и щедро откликалась на мои ласки, и я давно не испытывал подобного удовольствия. Как стыдно и нелепо, мелькнуло у меня в голове, что в сексе до сих пор сохраняются табу, что многие испытывают беспокойство, не зная, хороша ли их техника, или считают его чем-то вроде терапии, а после чувствуют вину или склоняются к извращениям и разной продажной муре. Отношения двоих людей касаются только их, традиционны они в сексе или любят острые ощущения – это их личное дело. Если вы не ждете слишком многого, все у вас пройдет наилучшим образом. Человека не изменишь. Я не стремился быть агрессивным и напористым, словно бык, даже когда девушка хотела этого. В таком случае я первым бы стал над собой смеяться. У меня все вышло как надо. И довольно.

– Льюис, – произнес я.

Никакого ответа.

Я немного передвинулся, улегся поуютнее, последовал ее примеру и вскоре уснул.

Проснулся я, как всегда, рано и принялся следить за полосами света, игравшими на лице спящей Льюис. Ее светлые волосы растрепались, совсем как в день нашего знакомства, а кожа показалась мне нежной и свежей. Еще не открыв глаза, она улыбнулась.

– Доброе утро, – сказал я.

– Здравствуй.

– Она начала приближаться ко мне и проползла по огромной кровати. Белые муслиновые оборки над головами окружали нас, будто рама.

– Такое впечатление, что мы спим в облаках, – сказала она. Льюис погладила пальцем протез и подмигнула.

– Когда ты один, то, наверное, снимаешь его на ночь? – спросила она.

– Нет.

– Тогда сними сейчас. Я засмеялся и сказал:

– Нет, не хочу.

Она долго и пристально смотрела на меня.

– Дженни была права. Ты – настоящий кремень, – заявила она.

– Нет, я отнюдь не кремень.

– Она рассказывала мне, что в ту минуту, когда какой-то тип расшиб тебе руку, ты спокойно обдумывал, как нанести ему ответный удар.

Я лежал с бесстрастным лицом.

– Это правда? – полюбопытствовала она.

– В известном смысле...

– Дженни рассказывала...

– Честно признаться, – перебил ее я, – мне хотелось бы поговорить о тебе.

– Ничего интересного во мне нет.

– Ты уже перешла в наступление, не так ли? – сказал я.

– В таком случае чего же ты ждешь?

– Мне очень понравилось, как ты смущаешься и краснеешь. Совсем по-девичьи.

Я легонько дотронулся до ее груди. Похоже, это подействовало на нас обоих.

Внезапный всплеск желания, обоюдное удовольствие.

– Облака, – томно произнесла она. – О чем ты думаешь, когда это делаешь?

– Занимаюсь любовью?

Она кивнула.

– Я чувствую. А не думаю. Иногда я вижу розы... или решетки... алые, розовые и золотые. Иногда остроконечные звезды. А сейчас белые муслиновые облака А ты? – задал я вопрос.

– Нет. Только яркое солнце Оно совершенно ослепляет.

Лучи солнца и правда ворвались в комнату, и белый балдахин начал сверкать и переливаться.

– Почему вчера вечером ты не захотел задернуть занавеси? – спросила она. Ты боишься темноты?

– Я не люблю спать, когда рядом со мной прячутся враги.

Я сказал это не подумав. Когда до меня дошла суть этих слов, меня словно обдало холодным душем.

– Как животное, – бросила она мне и добавила:

– В чем дело?

Запомни меня таким, какой я сейчас, подумал я. И спросил:

– Ты не хочешь позавтракать?

Мы вернулись в Оксфорд. Я отдал проявлять пленку, и мы перекусили в «Les Quatre Saisons», где восхитительное пате-де-турбо и превосходное суфле-женелль-де-броше позволили нам еще немного полюбоваться игрой теней в заливе, но вместе с поданным кофе подошла и неизбежная минута расставания.