Текст книги "Смертельная скачка"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Дик Френсис
Смертельная скачка

Глава 1

Серая холодная вода сжимала борта ненадежной лодчонки. Я вздрогнул при мысли, что под нами пятьсот футов этой воды. И потом скалистое морское дно.

Мы отошли на час пути от Осло, и тогда мой друг Арне Кристиансен, выключив мотор, приготовился отвечать на мои вопросы.

Пасмурный мглистый день обещал дождь. Пронизывающий ветер свистел в ушах. Ноги у меня даже в теплых ботинках через четверть часа одеревенели. И немудрено: здесь, в фьорде, уже в октябре температура падает до сорока градусов по Фаренгейту[1]1
  Примерно +4° С.


[Закрыть]. Из нас двоих только Арне не замечал холода. Потому что я был без шляпы, без свитера, в легком плаще, надетом на обычный костюм. А Арне хорошо подготовился к нашей прогулке: красная двойная вязаная шапка с завязками под подбородком, закрывавшая уши, голубые штаны на теплой подкладке, всунутые в короткие, обтягивающие ногу резиновые сапоги, и красная парка, застегнутая впереди на серебристые кнопки. Выглядывавшие на шее черные и желтые полоски толстого свитера говорили о том, что и под паркой Арне одет тепло.

Арне отклонил приглашение прийти ко мне в «Гранд-отель», где я остановился, и назначил по телефону место встречи у памятника на Радхусплассен, огромной площади перед портом. Даже на этой открытой всем ветрам площади он все время бормотал о том, что нас могут подслушать с помощью аппаратуры, улавливающей звук на больших расстояниях. Поэтому Арне настоял, чтобы мы беседовали в лодке посередине фьорда. Прошлый опыт подсказывал, что лучше смириться с его вечной манией преследования. Это будет кратчайший путь к цели. Пожав плечами, я последовал за ним к набережной, где рядом со ступеньками, ведущими к воде, покачивалась на волнах бледно-зеленая плексигласовая лодка. Почти игрушечная.

Я совсем забыл, что на воде всегда гораздо-гораздо холоднее. И теперь, всунув замерзшие руки поглубже в карманы плаща, повторил последний вопрос:

– Как можно контрабандой вывезти из страны шестнадцать тысяч крон?

Прошло с десяток секунд, и никакого ответа. Арне выдавал слова с такой же щедростью, с какой налоговый инспектор предлагает скидку.

Он поморгал, потом опустил веки, будто обдумывая очередной ход в похожей на шахматы игре мыслей. Не то чтобы он сомневался, нет. Арне, как всегда, взвешивал все возможные последствия: ответ А может вызвать одну из пяти предполагаемых реакций, но ответ Б поведет к шести дополнительным вопросам, не будет ли разумнее предложить ответ В? Хотя в таком случае...

Эта особенность иногда делала разговор с ним невыносимо медленным.

Я попытался чуть подтолкнуть его:

– Ты говорил, что украденные деньги были в монетах и мелких купюрах. Сколько они занимали места? Могли бы уместиться в обычном кейсе?

Он снова несколько раз моргнул.

– Ты считаешь, он мог пройти с таким кейсом через таможню? Арне моргнул.

– Или ты думаешь, что он все еще где-то в Норвегии?

Арне открыл рот и ворчливо проговорил:

– Кто же знает.

– Когда иностранец останавливается в отеле, – сделал я еще одну попытку, – он должен заполнить анкету и показать паспорт. Анкету отправляют в полицию. Полиция проверяла эти анкеты?

Молчание.

– Да, – словно нехотя немного спустя проговорил он.

– И?

– Роберт Шерман не заполнял анкеты.

– Вообще не заполнял? Даже когда прибыл из Англии?

– Он не останавливался в отеле.

Терпение, подумал я. Боже, дай мне терпения.

– А где?

– У друзей.

– Каких друзей?

Арне задумался. Я понимал, что он знает ответ. Понимал и то, что он, очевидно, собирается ответить. По-моему, Арне просто не мог ускорить работу своего мозга. Боже, помоги нам, тем, кто берется за расследование.

Да ведь я и сам когда-то внушал ему: «Подумай, прежде чем отвечать». Вот он и думает.

За те три месяца, когда Арне Кристиансен в Англии изучал, как работает отдел расследований Британского жокейского клуба, мы хорошо узнали друг друга. Какое-то время Арне даже жил у меня в доме, мы постоянно вместе ездили на скачки. Он задавал вопросы, слушал и моргал, когда думал. Это было три года назад. Двух минут хватило, чтобы восстановить старое доброе чувство и вспомнить о терпении. Он мне нравился. И, наверное, именно своими эксцентрическими заскоками.

– Шерман останавливался у Гуннара Холта, – наконец выдал Арне. Я ждал.

– Холт – тренер, – добавил он через десять секунд.

– Боб Шерман выступал на его лошадях? Этот детски простой вопрос погрузил его в новый длительный процесс выбора хода в мысленной шахматной партии, но не прошло и полминуты, как ход был выбран.

– Боб Шерман выступал на одной из его лошадей, которая участвовала в скачках с препятствиями, когда Боб Шерман был в Норвегии. Ja. Он не скакал на лошадях Гуннара Холта, которые участвовали в гладких скачках, а не в стипль-чезе, когда он был в Норвегии.

Боже, дай мне силы. Но Арне еще не кончил.

– Роберт Шерман работал с лошадьми на ипподроме.

– Что ты имеешь в виду? – озадаченно спросил я. Арне опять посоветовался со своим внутренним Я, которое, видимо, согласилось, что ничего страшного не произойдет, если он объяснит.

– Ипподром тоже платит некоторым иностранным жокеям, когда их приглашают в Норвегию. Это делает заезды более интересными для зрителей. Так что ипподром платил Роберту Шерману за выступление.

– Сколько организаторы скачек платили ему? Поднявшийся бриз взболтал вокруг лодки воду и напустил мелкие волны. Этот фьорд был вовсе не похож на узкие каньоны, которые изображают на открытках с надписью: «Добро пожаловать в живописную Норвегию». На широком морском просторе, окаймленном разползшимися пригородами Осло, точками торчали маленькие скалистые островки. Ближайший из них казался чертовски далеко. Прибрежный пароходик прошел в полумиле от нас, и теперь мы слегка покачивались на пущенной им волне.

– Давай вернемся, – внезапно решил я.

– Нет, нет. – У Арне не хватило терпения обдумывать такое неразумное предложение. – Они заплатили ему пятнадцать тысяч крон.

– Я замерз, – пояснил я.

– Но ведь еще не зима, – удивился Арне.

– Но уже и не лето. – Я хотел засмеяться, но от холода начал стучать зубами, и губы не слушались.

– Роберт Шерман шесть раз приезжал на скачки в Норвегию. – Арне недоуменно посмотрел вокруг, словно только здесь понял, что и вправду уже не лето. – Это был его седьмой визит.

– Послушай, Арне, расскажешь мне об этом по дороге в отель. Ух-хух-ух.

– Что случилось? – Он озабоченно поглядел на меня.

– Я не люблю глубину.

Арне непонимающе вытаращил глаза. Я вытащил из кармана замерзший палец, поболтал им в воздухе и затем показал вниз. На лице у него засветилось понимание, и обычно сжатые губы растянулись в широкую ухмылку.

– Дэйвид, прости. Для меня вода – родной дом, так же, как и снег. Прости. – Он повернулся и придвинулся к корме, потом после паузы сказал:

– Роберт Шерман мог просто переехать в Швецию. Таможня... они не ищут кроны.

– В какой машине? – спросил я.

– Ах да. – Он задумался. Немного поморгал. – Может быть, друг подвез его.

– Включи мотор, – бодрым тоном попросил я. Он пожал плечами и несколько раз покачал головой, но все же склонился над мотором и нажал нужные кнопки. Я был почти уверен, что мотор останется таким же безжизненным, как мои пальцы, но он сразу же затарахтел. Арне резко развернул лодку, и мы направились к горячему кофе и радиаторам центрального отопления.

Маленькая лодка деловито прыгала на волнах, и встречный ветер обдавал брызгами левую щеку. Я втянул голову в воротник плаща и сделался похожим на черепаху.

Рот у Арне двигался, будто он что-то говорил, но из-за шума мотора, плеска волн и закрытых воротником ушей я ничего не слышал.

– Что? – закричал я.

Он, видимо, принялся повторять сказанное, но уже громче. До меня долетали только обрывки фраз, вроде «неблагодарная свинья» и «грязный вор». Я их воспринял как личный взгляд Арне на Роберта Шермана, британского жокея-стиплера. Арне переживал плохие времена с того дня, как ему сообщили, что исчез Роберт Шерман, потому что он был не только официальным следователем Норвежского жокейского клуба, но и отвечал за безопасность на ипподроме.

Вор, как под пыхтение мотора убеждал меня Арне, нанес оскорбление, во-первых, ему и, во-вторых, Норвегии. Гостям в чужой стране не полагается воровать.

– Норвежцы – честные люди, говорил он, приводя в доказательство статистику числа правонарушений в расчете на тысячу человек населения. Когда британцы приезжают в Норвегию, им следует помнить об этом.

Из сочувствия я не стал напоминать ему о набегах, которые совершали его соотечественники на Британию. Да потом и было это, наверное, больше тысячи лет назад. Современные викинги более склонны делать мирные фотографии Букингемского дворца, чем жечь города, насиловать женщин, мародерствовать и грабить. Из-за Боба Шермана мне стало стыдно за британцев, и слова извинения сами вырвались изо рта.

Но Арне продолжал негодовать – к несчастью, когда он затронул эту тему, его уже не приходилось подталкивать. Фразы вроде «поставил меня в невыносимое положение» так и соскальзывали у него с языка, словно он часами упражнялся в их произнесении. По крайней мере мысленно. После кражи прошло три недели и четыре дня. А сорок восемь часов назад председатель Норвежского скакового комитета позвонил и попросил меня направить в Норвегию расследователя от Британского жокейского клуба, чтобы тот на месте посмотрел и решил, что он может сделать. Как вы, видимо, догадались, я направил самого себя.

Я еще не встречался с председателем комитета, не видел скачек, фактически не был еще в Норвегии. Я болтался посредине фьорда с Арне, потому что Арне был единственным человеком, кого я здесь знал.

Три года назад, когда Арне был в Англии, его волосы, сейчас аккуратно убранные под теплую красную шапку, отливали золотом. Теперь на висках они чуть серебрились. Глаза остались такими же ярко-голубыми, но морщинки вокруг них углубились, и он сильно раздался в поясе. Брызги летели ему на кожу, обветренную, но не загорелую, желто-белую кожу, с оврагами и буграми, оставленными сорока с чем-то зимами.

Арне все еще бурчал себе под нос обиженный монолог, галопируя по утоптанной дорожке негодования. Я перестал слушать. Слишком холодно. Вдруг он на полуслове замолчал и, вскинув брови, уставился куда-то поверх моего левого плеча. Я оглянулся. Большой катер, тоже направляясь к берегу, недалеко от нас скользил по фьорду, его нос стремительно разрезал воду, и высокие волны взлетали вверх, будто тяжелые серебряные крылья. Я поглядел на Арне, он пожал плечами, и казалось, катер не заинтересовал его. Но тут, будто выбрав подходящий момент, мотор зашипел, закашлял и замолчал.

– Прекрасно, – громко сказал Арне, хотя я не находил ничего прекрасного в нашем положении. – Эти люди помогут нам, – объявил он, показывая на приближавшийся катер. Потом без колебаний встал в утлой лодке, широко расставил ноги и замахал над головой руками в ярко-красной куртке.

Съежившись на лавке, я наблюдал за приближением катера.

– Они возьмут нас на борт, – пообещал Арне. Но катер вроде бы не собирался сбрасывать скорость. Я видел его сверкающий черный корпус и острый, разрезавший воду нос, а серебряные крылья волн взлетали так же высоко, как и раньше.

Если не выше. Я начал тревожиться и посмотрел на Арне.

– Они не видят нас, – сказал я.

– Должны увидеть. – Арне еще энергичнее замахал руками, опасно раскачивая неустойчивую лодку. – Эй! – закричал он в сторону катера. И потом что-то еще по-норвежски.

Ветер относил его слова в море. Рулевой на катере не слышал и не видел. Тяжелый сверкающий черный корпус с острым носом направлялся прямо на нас.

– Прыгай! – крикнул Арне и прыгнул сам. Красная молния прорезала серую воду.

Я медлил. А вдруг невообразимое не случится? Вдруг острый нос отшвырнет лодку, и хрупкий плексиглас легко отскочит в сторону и, будто птица, запрыгает по волнам.

Я перевалился через борт секундой раньше, чем острый нос раздавил стекловолокно, словно яичную скорлупу. Что-то колоссальное ударило меня по плечу, когда я еще не очухался от шока, и я камнем пошел вниз навстречу ревущей вязкой мгле.

Упавшие в воду так же часто погибают от лопастей винта, как и тонут. Но я не вспомнил об этом, пока два лемеха, вспенив воду, не мелькнули над головой, не задев меня. Отплевываясь и жадно хватая ртом воздух, я всплыл на дневной свет и увидел катер, беззаботно уходивший к берегу.

– Арне! – закричал я, что было так же бессмысленно, как нырять за жемчугом в Темзу. Волна шлепнула меня по открытому рту, и я сглотнул двойную порцию соленой воды. Море оказалось гораздо неспокойнее, чем когда я смотрел на него из лодки. Я барахтался в высоких порывистых волнах с белыми барашками на гребнях. Когда я звал Арне, брызги били меня по глазам, но я продолжал кричать все с большей озабоченностью за него и со страхом за себя, но ветер, разрывая слова, разносил их по сторонам.

От лодки не осталось никаких следов. Мое последнее впечатление, что катер раздавил ее на мелкие кусочки, которые, без сомнения, теперь, медленно кружась, опускаются на дно. Я вздрогнул скорее от представленной картины, чем от холода.

И нигде никаких следов Арне. Ни головы в красной вязаной шапке, ни красных рук, взлетающих над волнами, ни бодрой улыбки, говорящей мне, что море для него – родной дом и что путь к спасению и к горячим оладьям один – плыть к берегу, только к берегу.

В сером тумане со всех сторон меня окружала земля. Но не близко. Мили две, насколько я мог видеть. Осторожно, чтобы не уйти под воду, я начал освобождаться от одежды, все еще в отчаянии высматривая Арне, все еще надеясь увидеть его.

Но на поверхности воды не было ничего, кроме высоко взлетающих волн. Я подумал о винте катера и вспомнил резиновые сапоги, обтягивающие ноги Арне. Они наполнились водой в первые же секунды. Еще я подумал, почему мне не пришло в голову, что Арне мог поплыть к берегу, и если я не собираюсь утонуть на этом месте, то мне тоже пора приниматься за дело. Я сбросил ботинки и теперь боролся с «молнией» на плаще. Потом расстегнул пуговицы на пиджаке и вспомнил о бумажнике и, хотя это казалось безумием, влез в карман, достал бумажник и засунул его под рубашку. Потом вытащил руки из рукавов и одним движением освободился от плаща и пиджака. Они быстро напитались водой, волны отнесли их в сторону, и вскоре два темных пятна скрылись из вида, уйдя в глубину. Я выскользнул из брюк, и они последовали за пиджаком. Жаль, подумал я, хороший был костюм.

Вода оказалась на самом деле очень холодной. Я поплыл. К берегу. В Осло. Куда же еще?

Глава 2

Мне было тридцать три, я считал себя выносливым и помнил только то, что меня интересовало. К примеру, я знал, что при температуре воды тридцать три градуса по Фаренгейту[2]2
  +33°F=+1°C


[Закрыть] средний человек может прожить в ней меньше часа. Я старался плыть не спеша, делая спокойные широкие гребки, чем отодвигал момент наступления усталости. Вода во фьорде Осло была, конечно, теплее, но ненамного – видимо, градусов на пять выше точки замерзания. Наверное, такая же, как в этот момент на курортах Брайтона в Англии. Сколько может прожить обычный человек в такой холодной воде? Нда-а, этих цифр я не знал. Придется проверить на собственном опыте. Плыть долго. Две мили, а может, и больше. Но другого ничего не остается.

Обрывки знаний, полученных в детстве на уроках географии, совершенно бесполезны. «Теплое течение Гольфстрим омывает берега Норвегии...» Гольфстрим, старина, куда же ты свернул?

Прежде холод не казался мне реальной силой. По-моему, я раньше никогда не мерз, хотя иногда мне бывало холодно. Теперь холод глубоко забирался в каждую мышцу, и от него саднило кишки. Руки и ноги ничего не чувствовали, кроме страшной тяжести. У лучших пловцов на длинные дистанции всегда есть защищающий от холода слой подкожного жира. А у меня его нет. Кроме того, они покрывают себя водоотталкивающей мазью, и рядом с ними плывут лодки сопровождения, с которых рекордсменов по первому требованию поят через специальные трубочки горячим какао. Чемпионы долго тренируются, прежде чем ставить рекорды. Не помню, чтобы я когда-нибудь хотел быть пловцом на длинные дистанции.

Моим разъеденным солью глазам казалось, что ближайшая земля все время уходит вдаль. И, по-моему, по фьорду Осло лодки должны бы так же сновать, как машины по площади Пиккадилли. Но я не видел ни одной.

Проклятие, подумал я, чертовски хорошо бы не утонуть. Мне совершенно не хочется отправиться на корм рыбам.

Я продолжал плыть.

* * *

Дневной свет медленно угасал. Море, небо и горы вдали – все стало темно-серым. Начался дождь.

Я продвигался страшно медленно, земля совсем не приближалась и, казалось, никогда не приблизится. Мелькнула мысль, нет ли какого-нибудь течения, которое относит меня назад, но, когда я оглянулся, островок позади меня совсем скрылся из вида. Механически я выбрасывал вперед руки и отталкивался от воды ногами, а усталость наваливалась все сильнее.

Время шло.

Долгое плавание осталось позади, а впереди в наступающих сумерках мерцали булавочные точки огоньков. Каждый раз, когда я смотрел на берег, их становилось больше. Город готовился к вечерней темноте.

Слишком далеко, подумал я. Огни слишком далеко. Земля и жизнь совсем рядом, но мне не добраться до них.

Подо мной ужасно много воды, а я никогда не любил глубину.

Утонуть... Какая холодная одинокая смерть.

Я плыл. Другого выбора не было.

Когда еще один огонек засиял слева в высоте, понадобилась, наверное, минута, чтобы мои заторможенные мозги восприняли новость. Я как мог высунулся из воды, стараясь стереть с глаз капли дождя и моря и понять, откуда идет свет и как до него добраться. Солидная серая линия земли была ближе, гораздо ближе, чем когда я смотрел в последний раз. Дома, свет, люди. Все где-то там, на скалистом холме.

Поблагодарив судьбу, я взял курс на пятнадцать градусов левее и быстро поплыл, будто раскаявшийся скупец, транжиря сбереженные запасы жизненных сил. Какая глупость. Впереди лежал вовсе не обжитой берег. Долгожданная земля, когда я достиг ее, оказалась отполированной волнами, отвесной скалой, перпендикулярно уходящей в воду. Ни выступа, ни трещины, чтобы, уцепившись, отдохнуть, оставаясь в воде. Я мог бы потрогать землю, если бы захотел, но это ничего бы не дало. Конечно, где-нибудь была расселина, если я бы проплыл чуть дальше, но у меня уже не оставалось сил.

Хуже всего пришлось в последние четверть мили. Я из последних сил продвигался вперед навстречу бьющим в лицо волнам, словно в бреду мечтая о теплой спокойной воде, в которой чемпионы ставят рекорды. Ведь там можно постоять на дне или подержаться рукой за устойчивый, твердый бортик. А я просто лежал на животе и вяло хлопал руками по воде, стараясь восстановить дыхание, которое потерял, не знаю когда. Какие-то тонны навалились на грудь, я закашлялся.

Здесь не темнело так, как на юге. Постепенно наступили обычные норвежские сумерки. Я бы не удивился, если бы мне сказали, что сейчас три часа ночи. И вдруг холодный мокрый бетон коснулся моей щеки и показался таким теплым и приветливым, как пуховая перина.

Тяжелые шаги ритмически мерили причал вокруг эллинга и вдруг остановились. Я высунул повыше голову и помахал рукой.

Он что-то спросил по-норвежски. Я издал звук, похожий на карканье, он отошел от эллинга и осторожно приблизился ко мне. Чуть видный силуэт в пелене дождя. Он повторил вопрос. Но я опять не понял.

– Я англичанин, – с трудом выговорил я. – Можете помочь мне?

Несколько секунд прошло, и ничего не случилось. Потом он ушел. Вот так, устало подумал я. По крайней мере, выше пояса я был в Норвегии и в безопасности. У меня не осталось сил вытащить ноги из воды и выбраться на набережную. Но я это сделаю. Через минуту или две. Сделаю, дайте только время.

Человек вернулся и привел друга. А я, неблагодарный, не понял его. Вновь пришедший, вглядываясь сквозь дождь, спросил:

– Вы англичанин? Вы сказали, что вы англичанин? – Его тон предполагал, что если я англичанин, тогда вполне объяснима странная причуда – купаться в октябре в рубашке и нижнем белье, а потом лежать, отдыхая, на слипе эллинга.

– Да, – ответил я.

– Вы упали с корабля?

– Что-то вроде. – Я почувствовал, как его рука обхватила меня под мышками.

– Пойдемте. Надо выйти из воды.

Я пополз по наклонной плоскости слипа и с их помощью взобрался наверх. На причале громоздились рельсы и шпалы. Я сел на землю и прислонился спиной к штабелю шпал. Только бы хватило сил встать.

Они о чем-то посоветовались по-норвежски. Затем говоривший по-английски сказал:

– Мы отведем вас ко мне домой, чтобы высушить и согреть.

– Спасибо, – проговорил я, и только бог знает, как был им благодарен.

Один из них снова ушел и скоро вернулся на обшарпанном старом грузовике. Они устроили меня на сиденье рядом с водителем, хотя я собирался залезть в кузов, и, проехав с четверть мили, привезли в маленький деревянный дом, стоявший рядом с двумя или тремя другими. Кругом ни деревни, ни магазина, ни телефона.

– Это остров, – объяснил мой спаситель. – Один километр в длину и три сотни метров в ширину. – Он сказал мне свое имя, что-то вроде Гоурз.

В маленькой, ярко освещенной гостиной было тепло от огромной плиты, занимавшей, наверное, шестую часть комнаты. Теперь я разглядел его: невысокий, дружелюбный человек средних лет, с руками, привыкшими к работе. Он посмотрел на меня, покачивая в ужасе головой, сначала достал одеяло, потом после недолгих поисков толстую шерстяную рубашку и брюки.

– Вы не моряк, – уверенно определил он, глядя, как я сбрасываю мокрую рубашку и трусы.

– Не моряк, – согласился я.

На пол шлепнулся бумажник. Удивительно, что он не утонул, я и забыл про него. Спаситель, говоривший только по-норвежски, любезно поднял бумажник и вручил мне, широко улыбаясь. Он был очень похож на своего друга.

Меня все еще трясло, зубы стучали, но мне все же удалось рассказать, что случилось, и спросить, как я могу попасть в город. Они несколько раз покачали головой, потом переговорили между собой и наконец кивнули.

– Когда вы согреетесь, мы отвезем вас на лодке, – сказал говоривший по-английски. Он взглянул на бумажник, который теперь лежал на полированном сосновом столе. – Мы просим только, чтобы вы заплатили за горючее, если можете.

Мы вместе достали промокшие деньги и расправили их на столе. Я предложил, чтобы они взяли, сколько хотят. Посоветовавшись, мои спасители выбрали купюру в пятьдесят крон. Я настоял, чтобы они взяли две такие банкноты. Они запротестовали, мол, горючее не стоит так дорого. Но в конце концов отложили две бумажки в сторону, остальные быстро высушили для меня на плите, их края загнулись, будто у засохшего сыра. Потом они снова посоветовались и извлекли из буфета бутылку со светло-золотистой жидкостью и маленький стаканчик. Эту скромную порцию спиртного они с улыбкой протянули мне.

– Skal, – сказали они.

– Skal, – повторил я. Они с интересом наблюдали, как я пью. Летучее пламя обожгло горло, потом согрело желудок, и вскоре тепло побежало по замерзшим мышцам и сосудам.

Мои спасители удовлетворенно улыбались.

– Akevitt, – сказал хозяин и спрятал драгоценную бутылку для следующего незнакомца, который приплывет к его порогу.

Они предложили, чтобы я пока посидел в уютно выглядевшем кресле. Все мышцы у меня еще дрожали от слабости, и я с удовольствием устроился в кресле и наблюдал, как мои спасители достают клеенчатые непромокаемые плащи. К тому времени, когда они закончили приготовления, отвратительный синевато-багровый цвет кожи поблек, и я снова превратился в белого человека.

– Вам лучше? – улыбаясь, спросил хозяин.

– Гораздо лучше.

Они довольно кивнули, и не говоривший по-английски протянул клеенчатый плащ, чтобы я надел его. Они посадили меня на корму большой, пахнувшей рыбой лодки, и мы заскользили по мерцающему огнями фьорду к городу. Дождь не переставая стучал по клеенчатому капюшону. По дороге я прикинул, что пробыл в воде около двух часов, что абсолютно ничего не говорит ни о силе течения в фьорде, ни о моем мастерстве пловца, ни о расстоянии, которое я преодолел. Единственный вывод, какой можно с уверенностью сделать: температура воды была выше точки замерзания больше, чем на один градус.