Текст книги "Перелом"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Я подозвал Алессандро, и он подскакал ко мне, насколько позволила ему беспокойная лошадь.

– Можете не проезжать его на Пустоши, – сказал я. Движение резко повернулся на месте, и Алессандро крикнул нам через плечо:

– Я поеду с вами! Я выбрал!

Этти поставила его четвертым и велела остальным наездникам держаться от Движения подальше. Сама она вскочила в седло Индиго, я сел на Кукушонка-Подкидыша – Джордж открыл ворота. За воротами мы свернули направо и направились к Заповедному Холму. Ничего неожиданного по дороге не произошло, если не считать, что Движение чуть не сбил неосторожного “жучка”, когда мы пересекали Моултон Роуд. “Жучок” отскочил с проклятьями и обругал лошадь. “Жучки” Ньюмаркета узнавали скакунов с первого взгляда. Удивительно, ведь их было более двух тысяч, не считая молодняка-двухлеток, который, набирая форму, менялся каждый месяц. “Жучки” изучали лошадей, как директора школ новых учеников, и редко ошибались. Мне оставалось надеяться, что увернувшийся от Движения представитель этой профессии был слишком занят безопасностью собственной персоны, чтобы обратить внимание на наездника.

Нам пришлось ждать очереди, так как наши конюшни были четвертыми из тех, что пожелали устроить проездку на Заповедном Холме. Алессандро вываживал Движение кругами в стороне от нас; вернее, он пытался его вываживать. У Движения было свое мнение на этот счет.

В конце концов Этти начала тренировку, а мы с Кукушонком-Подкидышем остались на склоне Холма, наблюдая, как наездники небольшими группами скачут вверх. На вершине они останавливались и по левой рабочей дорожке с песчаным грунтом вновь спускались к подножью. Каждое утро мы проезжали лошадей в два реприза, и относительно короткое расстояние на крутом подъеме давало нам возможность выработать скоростную выносливость.

Алессандро стартовал в последней группе из четырех лошадей, и задолго до того, как он со мной поравнялся, стало ясно, что из них двоих управляет скачкой лошадь. Нестись галопом вверх по Холму было крайне тяжело, но, видимо, Движению просто забыли об этом сообщить.

Алессандро промчался мимо, и я сразу понял, что лошадь понесла: вытянутая вперед голова, закушенный мундштук, бешено вращающиеся глаза – словом, классический случай, прямо из учебника верховой езды.

На вершину Холма Движению было просто наплевать. Он резко кинулся влево и поскакал к Бэри Хилл. У жеребца даже не хватило ума свернуть к конюшням: он забрал слишком далеко к северу и промахнулся примерно на полмили, продолжая мчаться вперед и неумолимо унося Алессандро в направлении Лоустофта.

Подавив в себе недостойную мысль, что не слишком огорчусь, если лошадь не остановится, пока не утопит всадника в Северном море, я одумался: несчастье с жеребцом отразится на наших конюшнях. Глядя на удаляющуюся спину Алессандро, я отправился следом легким тротом, но, подъезжая к Бэри Роуд, окончательно потерял лошадь и седока из виду. Я пересек дорогу и остановился, задумавшись, в каком направлении свернуть.

Навстречу мне медленно ехал автомобиль с насмерть перепуганным шофером, высунувшим голову из бокового окошка.

– Этот сумасшедший псих чуть было не налетел на меня! – проорал он. – И сам он псих, и лошадь у него психованная!

– О, как жаль! – сочувственно крикнул я в ответ, но он злобно посмотрел на меня и чуть было не врезался в дерево.

Я поскакал по дороге, раздумывая, что делать, если я увижу вылетевшего из седла Алессандро, и сколько времени уйдет на поимку заблудшего Движения.

За следующим поворотом я их не обнаружил: пустынная дорога убегала вперед, насколько хватало глаз. Начиная волноваться, я пустил Кукушонка-Подкидыша галопом по земляной обочине шоссе.

Дорога была прямой, как струна, затем следовала изгибу Известковых Холмов, за которыми Алессандро тоже не было. Ни слуху ни духу. И только в двух милях от отведенной под тренинг местности мне удалось их обнаружить.

Алессандро стоял на перекрестке дорог, спешившись, держа Движение под уздцы. Жеребец совсем выдохся: голова его поникла, бока тяжело вздымались, по туловищу и груди крупными каплями стекал пот. Брызги пены застыли на его шее, а язык свешивался наружу.

Я соскользнул с седла и быстро провел рукой по ногам лошади. Вялости мышц не наблюдалось. И судорог тоже. Облегченно вздохнув, я выпрямился и посмотрел на Алессандро. Лицо у него было решительное, глаза ничего не выражали.

– У вас все в порядке? – спросил я. Он вздернул подбородок:

– Естественно.

– Капризный жеребец, – обронил я. Алессандро не ответил. Его самолюбию был нанесен удар, но он не нуждался в утешении.

– Прогуляйте его потихоньку, – сказал я. – Пока не остынет. И постарайтесь держаться подальше от машин.

Алессандро дернул повод, и Движение неуклюже повернулся, соглашаясь переставлять ноги только в самом крайнем случае.

– Что это? – спросил Алессандро, указывая на небольшой холмик рядом с перекрестком дорог. Он отвел Движение чуть в сторону, чтобы я лучше видел, но я мог ответить на его вопрос с закрытыми глазами.

– Могила мальчика, – сказал я.

– Какого мальчика? – Он был поражен. Маленькую могилку знал в Ньюмаркете каждый. Холмик, примерно в четыре фута длиной, был огорожен проволочной сеткой, совсем как лужайка в парке. Из ячеек сетки торчали грязные нарциссы из пластика, а в центре из земли вылезали увядшие стебли настоящих цветов. Там же, в центре, валялась полиэтиленовая кружка, неизвестно кем оставленная. Могила выглядела заброшенной и вместе с тем, как ни странно, ухоженной.

– О нем ходят разные легенды, – сказал я. – Говорят, он был пастухом. Когда он однажды уснул, пришел волк и зарезал половину стада, и, проснувшись, мальчик повесился от отчаяния.

– Самоубийц всегда хоронили на перекрестках дорог, – кивнул Алессандро. – Это известно.

Я не видел ничего дурного в попытке как-то смягчить его, сделать более человечным, поэтому продолжал рассказывать:

– За могилой всегда кто-нибудь ухаживает. Она никогда не зарастает, и изредка на ней появляются новые цветы... Никто не знает, кто их сажает. Говорят, что цыгане. И существует еще одна легенда, по которой майские цветы, распускаясь, всегда совпадают с расцветкой камзола жокея, который должен выиграть дерби.

Алессандро напряженно уставился на холмик.

– Тут нет черных цветов, – медленно сказал он, – а у Архангела – золотой, черный и бледно-голубой.

– Не сомневаюсь, что цыгане найдут разгадку, если потребуется, – сухо ответил я и подумал, что цыганам куда больше по душе придется гадание другого рода.

Я повернул Кукушонка-Подкидыша мордой к дому, и мы затрусили вперед. Оглянувшись, я увидел, что Алессандро ведет Движение медленным шагом по обочине дороги. Глядя на его стройную фигуру в яркой одежде и на голубую с белым шапочку, я искренне пожалел, что он таков, каков есть. Будь у него другой отец, он был бы совсем иным человеком.

Но будь у меня другой отец, я тоже был бы иным человеком. Интересно, кто бы не был?

Я размышлял по этому поводу, пока не вернулся в Роули Лодж. “Отцы, – думал я, – могут воспитывать, кормить и пеленать своих молодых отпрысков, но они не могут повлиять на развитие основных черт характера. В результате дети вырастают жестокими или безвольными, но рано или поздно им приходится сталкиваться с жизнью и вырабатывать к ней свой подход”. Алессандро же в настоящий момент стоял на перепутье, и, дай волю отцу, он выбил бы из сына все хорошее, не моргнув глазом.

Алессандро с каменным лицом снес презрительный взгляд Этти, но мало кто из наездников решился отпустить шуточку в его адрес, как это было принято в их среде. Одни – инстинктивно боялись его, что, по моему мнению, говорило об их здравом смысле; другие, менее чувствительные, просто игнорировали.

Джордж отвел Движение в денник, а Алессандро последовал за мной в контору. Он безразлично посмотрел на Маргарет, сидевшую за столом, не обратив внимания на ее аккуратное, цвета морской волны, платье и высокую, в локонах, прическу, и принялся высказывать мне свои соображения. Видимо, он тоже много размышлял на обратном пути.

– Вы не имели права заставлять меня проезжать такую нетренированную лошадь, – воинственно заявил он.

– Я вас не заставлял. Вы сами ее выбрали.

– Мисс Крэйг нарочно так поступила, чтобы я остался в дураках.

С этим трудно было спорить.

– Вы могли отказаться, – сказал я.

– Не мог.

– Вы могли сказать, что у вас слишком мало опыта для проездки самой трудной лошади в конюшнях. – Ноздри его раздулись. Сделать подобное заявление было выше его сил. – В любом случае, – продолжал я, – лично мне кажется, что верховая езда на Движении мало чему вас научит. А следовательно, вы больше на него не сядете.

– Но я настаиваю, – запальчиво крикнул он.

– На чем?

Я настаиваю, чтобы мне опять дали Движение. – Он выбрал из коллекции своих взглядов самый высокомерный и сказал:

– Завтра.

– Почему?

– Потому что иначе все будут думать, что я струсил или не умею ездить верхом.

– Значит, вам отнюдь не все равно, – уверенно заключил я, – что о вас думают другие.

– Мне все равно, – с горячностью запротестовал он.

– Зачем тогда проезжать Движение? Он упрямо поджал губы.

– Я больше не буду отвечать на ваши вопросы. Завтра я сяду на Движение.

– Хорошо, – спокойно согласился я. – Но завтра я не отправлю Движение на Пустошь. Не думаю, что сейчас он нуждается в нагрузках. Лучше всего проездить его размашкой по рабочей дорожке в паддоке, если это не покажется вам скучным.

Он напряженно и с большим подозрением посмотрел на меня, пытаясь понять, нет ли здесь подвоха. Я ответил ему бесстрастным взглядом.

– Ну что ж, – неохотно согласился он. – Завтра я буду проезжать его в паддоке.

Повернувшись, он вышел из конторы. Маргарет наблюдала за ним со странным выражением на лице.

– Мистер Гриффон не позволил бы так с собой разговаривать, – сказала она.

– Ему и не придется.

– Теперь я понимаю, почему Этти терпеть не может этого мальчишку. Он – наглец. Именно наглец, другого слова не подыщешь. – Маргарет протянула мне через стол три вскрытых конверта. – Вам необходимо ознакомиться. И тем не менее, – она опять заговорила об Алессандро, – он очень красив.

– Глупости, – запротестовал я. – Скорее уродлив. Она чуть улыбнулась.

– Он просто не может не нравиться женщинам. Я перестал читать письма.

– Ерунда. Что там может нравиться?

– Вам этого не понять, – рассудительно ответила она. – Вы все-таки мужчина. Я покачал головой.

– Ему всего восемнадцать лет.

– Возраст здесь ни при чем. Либо в тебе что-то есть, либо – нет. А в нем – есть.

Я не стал с ней спорить: у Маргарет не было ухажеров, и я не считал ее компетентным судьей в данном вопросе. Прочитав письма и подсказав Маргарет, как на них ответить, я отправился на кухню сварить себе чашечку кофе.

Беспорядок на столе свидетельствовал о большой работе, проделанной мною за ночь: стаканы из-под молока и кофе остались невымытыми, повсюду валялись исписанные клочки бумаги. Я не спал почти до утра, составляя заявочный список, хотя с большим удовольствием отправился бы в Хэмпстед к Джилли.

Составить заявки оказалось крайне сложным делом не только потому, что я раньше никогда этим не занимался, – из-за Алессандро мне приходилось по несколько раз перечитывать условия скачки и при этом рассчитывать, кого заявлять, если через месяц его не будет, и что делать, если он все-таки останется.

Я серьезно отнесся к угрозам его отца. Иногда мне казалось, что это глупо. Однако Энсо Ривера не шутил, организовав мое похищение неделю назад, и до тех пор, пока над конюшнями висела угроза разорения, благоразумнее было потакать его сыну.

До открытия сезона гладкими скачками оставался примерно месяц – за это время я мог попытаться найти выход. Но на всякий случай я продублировал заявку на скачки учеников и пробеги на скорость. Кроме того, я заявил много лошадей на непопулярные скачки на севере Англии: хотелось Алессандро этого или нет, я не собирался позволять ему начинать карьеру под звон литавр. Напоследок я отыскал в конторе книгу учета, где старый Робинсон отмечал заявки прошлых лет, сделанные отцом, и составил заявочный список на первую неделю по образцу прошлого года, не считая скачек на севере Англии. Как выяснилось, я переусердствовал, – вычеркнув кличек двадцать, я поменял некоторых лошадей местами. Прежде чем переписать черновик на официальный желтый бланк печатными буквами, как требовалось по уставу, я дважды перепроверил себя, чтобы случайно не занести двухлетку на гандикап или кобылу в скачки “Только жеребцов”, чем выдал бы себя с головой.

Когда я отдал бланк Маргарет для регистрации и отправки, она спокойно заметила:

– Это – почерк не вашего отца.

– Да, – ответил я. – Он мне диктовал, а я записывал.

Она молча кивнула, но я так и не понял, поверила она мне или нет.

На утренней тренировке Алессандро очень уверенно проездил Пуллитцера, но держался особняком. После завтрака он вернулся с каменным лицом, заставившим меня удержаться от комментариев, и, когда Этти отбыла на Пустошь, был подсажен на Движение. Выезжая из ворот, я оглянулся и увидел, что неугомонный жеребец, по своему обыкновению, изо всех сил лягает тени, а два наездника, оставшиеся проезжать лошадей по рабочей дорожке паддока, стараются держаться от него как можно дальше.

Когда мы вернулись с проездки через час с четвертью, картина была следующая: Джордж держал Движение под уздцы, два наездника спешились, а Алессандро лежал на земле без сознания.

Глава 7

– Движение просто сбросил его с седла, сэр, – сказал один из наездников. – Просто сбросил его с седла. И он ударился головой об ограждение паддока, сэр.

– Это случилось минуту назад, сэр, – добавил второй.

Обоим наездникам было лет по шестнадцать, оба они были учениками, имели одинаково невысокий рост и оба не отличались особой смелостью. Я подумал, что вряд ли они специально напугали лошадь, хотя – кто знает? Твердо я знал только одно: от хорошего здоровья Алессандро зависело мое собственное здоровье.

– Джордж, – сказал я, – поставьте Движение в денник, и, Этти... – Она стояла чуть сзади, прищелкивая языком, но не выглядела слишком опечаленной. – У нас найдется что-нибудь вроде носилок?

– В инвентарной, – кивнув, ответила она и отправила туда Гинджа.

То, что принес Гиндж, носилками можно было назвать с большой натяжкой: грязно-зеленый брезент провисал между двух корявых обломков, которые некогда, скорее всего, были веслами. К тому времени, как появились носилки, сердце мое уже не стучало точно у альпиниста, взобравшегося на Эверест: Алессандро был жив и даже потихоньку начал приходить в себя, так что мрачная тень Энсо перестала маячить перед моими глазами.

Насколько я мог судить, все кости были целы, но тем не менее я действовал с предельной осторожностью. Этти меня не одобряла: она с удовольствием приказала бы Джорджу и Гинджу взять его за руки и за ноги и просто оттащить в сторону. Как человек более выдержанный, я велел осторожно отнести Алессандро в дом и положить на диван в комнате владельцев. Следуя за носилками, я задержался в конторе и попросил Маргарет вызвать врача.

Когда я вошел в комнату владельцев, Алессандро зашевелился. Джордж и Гиндж стояли рядом с диваном: один – старый и повидавший виды, другой – молодой и сварливый, но оба они глядели на своего пациента безо всякого сочувствия.

– Спасибо, – сказал я. – Это все. Сейчас придет врач.

Глядя на них, кому угодно стало бы ясно, что это далеко не все и им есть что сказать, но они поджали губы и отправились высказывать свое мнение в манеж.

Алессандро открыл глаза, и впервые на лице его появилось беспомощное выражение. Он не понимал, что произошло, где он находится и как сюда попал. От удивления он даже стал выглядеть моложе и добрее. Но как только Алессандро заметил меня, к нему мгновенно вернулась память. Голубь превратился в ястреба.

– Что случилось? – спросил он.

– Движение сбросил вас с седла.

– Ox, – сказал он более слабым голосом, чем ему хотелось. Закрыв глаза, молодой Ривера от всей души выругался:

– Гад.

Из конторы послышался шум, и в комнату ворвался шофер. Маргарет попыталась схватить его за руку, но он отшвырнул ее в сторону, как пушинку. Шофер направился в мою сторону, видимо решив, что со мной тоже можно не церемониться.

– Что произошло? – угрожающе произнес он. – Что ты сделал с его сыном? – При звуках этого голоса по моему телу пробежали мурашки, и отчетливо вспомнилась резиновая маска.

Не вставая с дивана, Алессандро заговорил на итальянском языке, который я немного знал благодаря одной своей старой знакомой.

– Прекрати, Карло. Иди в машину. Я упал с лошади. Нейл Гриффон не причинит мне вреда. Возвращайся в машину и жди меня.

Карло вертел головой, как разъяренный бык, но все же успокоился и молча подчинился. Гип-гип ура дисциплине в доме Ривера.

– Сейчас вас осмотрит врач, – сказал я.

– Мне не нужен врач.

– Вы не встанете с дивана, пока я не буду твердо уверен, что с вами все в порядке. Он презрительно усмехнулся.

– Боитесь отца?

– Думайте, что хотите, – сказал я, хотя и так было ясно, что он обо мне думает.

– Ничего страшного, – заключил врач после осмотра. – Пусть сегодня отлежится в постели, а завтра хорошенько отдохнет. Будете, как новенький, молодой человек.

Молодой человек уставился на него неблагодарным взглядом и не удостоил ответом. Пожилой доктор повернулся ко мне, понимающе улыбнулся и попросил дать ему знать, если обнаружатся какие-либо осложнения: тошнота или головная боль.

– Старый дурень, – довольно громко сказал Алессандро, когда я провожал врача. Как только за доктором закрылась дверь, Алессандро сразу вскочил с дивана. – Теперь я могу уйти? – саркастически осведомился он.

– Когда и куда угодно, – тут же согласился я. Глаза его сузились.

– Вам не удастся от меня избавиться.

– А жаль.

Он чуть было не задохнулся от негодования, но ничего не ответил и после короткого молчания довольно неуверенно вышел из комнаты. Я прошел в контору и вместе с Маргарет принялся смотреть, как шофер хлопочет вокруг Алессандро, стараясь как можно удобней устроить его на заднем сиденье “Мерседеса”. Машина тронулась, и “его сын” отбыл, даже не обернувшись.

– Все в порядке? – спросила Маргарет.

– Получил хорошую встряску, как плохой коктейль, – пошутил я, и она рассмеялась. Но я заметил, что Маргарет провожала автомобиль глазами до тех пор, пока он не скрылся за поворотом Бэри Роуд.

* * *

На следующий день Алессандро не было, и появился он только в четверг, как раз к утренней проездке. Когда “Мерседес” подкатил к подъезду дома, я стоял в центре манежа и разговаривал с Этти. Приятное выражение на ее лице тут же сменилось гримасой неудовольствия, а когда Алессандро энергично выпрыгнул из машины и целеустремленно направился в нашу сторону, она поджала губы и неожиданно вспомнила, что ей срочно надо навести порядок в одной из дальних конюшен.

Алессандро презрительно посмотрел на ее стремительно удаляющуюся спину и приветствовал меня раздражающе-глупой самодовольной улыбкой. Он протянул мне небольшую плоскую жестяную коробочку, точно такую же, как в прошлый раз.

– Это – вам, – сказал он. Самоуверенность вернулась к нему с удвоенной силой, так что если бы даже он пришел без жестянки, можно было не сомневаться – он опять виделся с отцом.

– На этот раз вы тоже не знаете, что здесь? Он замялся.

– Нет, – сказал он.

И я поверил, потому что на лице его отразилось явное недовольство своей неосведомленностью. Жестянка была заклеена по бокам изоляционной лентой. Алессандро, по-прежнему самодовольно улыбаясь, смотрел, как я, прежде чем открыть коробочку, аккуратно отклеиваю изоленту, скатываю ее в шарик и кладу в карман.

Внутри жестянки, завернутая в вату, лежала маленькая деревянная лошадь.

На ее шее висел ярлык.

У нее была сломана нога.

Я не знаю точно, что Алессандро прочитал в моем взгляде, но глупая улыбка мгновенно исчезла с его лица, сменившись выражением показной храбрости.

– Он сказал, что вам это не понравится, – вызывающе произнес он.

– Что ж, в таком случае пойдемте со мной, – резко ответил я. – Посмотрим, понравится ли это вам.

Развернувшись, я пошел по манежу и на полпути встретил спешащего мне навстречу обеспокоенного и взволнованного Джорджа.

– Мистер Нейл... Индиго сломал ногу.., в деннике.., совсем как Лунный Камень.., кто бы мог подумать, два таких опытных скакуна.., и десяти дней не прошло...

– Да, кто бы мог подумать, – мрачно ответил я и вместе с ним прошел в денник, по пути незаметно сунув жестянку в карман куртки.

Добродушный жеребец лежал на соломе, делая слабые попытки подняться. Он то и дело задирал голову и бил по полу задней ногой, но у него совсем уже не осталось сил. Вторая задняя нога торчала под неестественным углом, сломанная чуть выше путовой кости.

Я присел рядом с бедным стариком Индиго и потрепал его по шее. Он вновь поднял голову и забился, пытаясь встать, затем безвольно распластался на подстилке. Глаза лошади остекленели, изо рта потекла слюна.

– Ничего не поделаешь, Джордж, – сказал я. – Пойду позвоню ветеринару. – Я изо всех сил старался, чтобы голос мой выражал только сожаление и не выдавал бушевавшую во мне ярость. Джордж покорно кивнул, но особой печали я в нем не заметил: как и все старые конюхи, он видел на своем веку гибель многих лошадей.

Чтобы поговорить со мной по телефону, молодому круглолицему Дейнси пришлось выскочить из ванной.

– Как, еще одна! – воскликнул он, когда я объяснил, в чем дело.

– Боюсь, что так. И если не трудно, захватите с собой все необходимое для анализа крови.

– О, господи, зачем?

– Я скажу, когда вы приедете.

– А? – Несмотря на удивление, звучавшее в его голосе, он явно был рад оказать мне услугу. – Ну, хорошо, хорошо. Вытрусь насухо и приеду в один миг.

Он прикатил в своем пыльном “Лендровере” через двадцать минут. Выпрыгнул из машины, хлопнув дверцей, приветливо кивнул и тут же направился к деннику Индиго. Во всех конюшнях остался один Джордж. Этти, огорченная тем, что лишилась удобной для тренинга лошади, решила совершить проездку на Южном Поле рядом с ипподромом. Алессандро, скорее всего, отправился вместе с ней, так как его нигде не было видно, а шофер, как обычно, сидел в “Мерседесе”.

Индиго стоял на ногах. Джордж, держа его за хомут, объяснил, что к старику неожиданно вернулись силы, что он сам поднялся и съел немного овса и что ломать себе ноги – это просто безобразие, и ничего больше. Я кивнул, взял Индиго за хомут и послал Джорджа перемалывать корм для дневного рациона.

– Прекрасный конюх, – заметил Дейнси. – Старина Джордж когда-то работал главным садовником во дворце вице-короля Индии. Поэтому в конюшнях такие аккуратные клумбы и красивые кусты. Владельцы от них просто в восторге.

Эта новость меня ошеломила.

– Я не знал...

– Странный мир. – Дейнси успокоил Индиго одним прикосновением и принялся внимательно рассматривать сломанную ногу. – Так для чего вам анализ крови? – спросил он, выпрямляясь и задумчиво на меня глядя.

– Скажите, у ветеринаров существует традиция держать язык за зубами?

В его пристальном взгляде промелькнуло любопытство.

– Профессиональная тайна, как у врачей и юристов? Да, конечно. Если речь не идет о том, что кто-то “случайно” угодил соседу в зубы ногой.

– Нет, ничего похожего. – Я в нерешительности умолк. – Просто я хочу, чтобы вы сделали анализ крови частным образом.., это возможно?

– В каком смысле “частным”? Мне придется обратиться в Ветеринарные научно-исследовательские лаборатории. У меня нет дома необходимой аппаратуры.

– Я бы хотел отдать кровь на анализ, не называя клички лошади.

– Это как вам угодно. Так часто делается. Но ведь не думаете же вы, что ей дали допинг?

– Я думаю, что ей дали сильное снотворное, – ответил я, – и что ногу ей сломали специально.

– О боже! – Рот у него приоткрылся от изумления, а глаза засверкали, отражая работу мысли. – Вы кажетесь мне вполне нормальным, – сказал Дейнси после недолгой паузы. – Давайте посмотрим еще раз.

Он присел на корточки и легонько провел пальцами по коже. Индиго вздрогнул и бешено замотал головой.

– Ну-ну, старина, – произнес Дейнси, вставая и трепля его за шею. Подняв брови, он посмотрел на меня. – Точно ничего не могу сказать. – Он умолк, что-то напряженно обдумывая. Брови его несколько раз поднялись и опустились. – Вот что, – решительно сказал он, – у меня дома есть портативный рентгеновский аппарат. Если хотите, я его привезу, и мы сделаем снимки. Хорошо?

– Просто здорово, – ответил я очень довольный.

– Ладно. – Дейнси открыл свою сумку, которую поставил при входе в денник. – Тогда я заморожу ему ногу, пока не вернусь, чтобы бедняга не испытывал боли. – Он вытащил шприц и, глядя на свет, начал надавливать поршень.

– Сначала возьмите кровь, – сказал я.

– Что? – Он моргнул. – Ах, да, конечно. О господи, ну конечно. Старый дурак. – Он мягко рассмеялся, отложил первый шприц в сторону и вытащил второй, куда больших размеров.

Дейнси попал в яремную вену с первой попытки, пробормотал “повезло”, явно поскромничав, и набрал в шприц, должно быть, целый стакан крови. “Для повторных анализов, – пояснил он, видя мое изумление. – Если дать недостаточное количество, нельзя гарантировать правильность результатов”.

– Да, конечно...

Он упаковал образец крови в сумку, сделал Индиго обезболивающий укол, кивнул и, смешно моргая глазами, отбыл. Индиго, не обращая ни на кого внимания, продолжал жевать свою порцию овса, а я, кипя от ярости, вернулся в дом.

На ярлыке, болтавшемся на шее маленькой деревянной лошади, с одной стороны имелась надпись из печатных букв: “Индиго”, а с другой стороны такими же буквами было составлено целое послание: “Причиняя вред сыну, вы торопите собственную гибель”.

Этти и Джордж не видели смысла в том, что ветеринарный врач уехал, не усыпив Индиго. Они потребовали объяснений.

– Э-э-э... – сказал я. – Он не взял с собой снотворного. Совершенно случайно забыл положить в сумку.

– Ага, – сказали они в один голос, вполне удовлетворенные, и Этти принялась рассказывать, что тренировка прошла крайне успешно и что Счастливчик Линдсей проскакал пять фарлонгов прибавленным галопом и выглядел после этого свежим как огурчик.

– Я посадила вашего проклятого Алекса на Резвое Копыто и велела ему спокойно проезжать лошадь, а он не соизволил мне подчиниться. Он пустил жеребца галопом, оставил Ланкета далеко позади – “жучки” так и вцепились в свои бинокли.

– До чего глуп, – согласился я. – Придется с ним поговорить.

– Он не упустит ни одного случая, чтобы огрызнуться или настоять на своем, – пожаловалась Этти. – Когда вас нет, он просто невыносим. – Она набрала полную грудь воздуха и, чуть поколебавшись, выпалила:

– Мне кажется, вам надо посоветовать мистеру Гриффону выгнать его из конюшен.

– Когда в следующий раз буду в больнице, обязательно с ним посоветуюсь, – ответил я. – Кого вы дадите Алессандро на вторую проездку?

– Пуллитцера, – ответила она без колебаний. – По крайней мере, если он опять не послушается, это не будет иметь значения.

– Когда вернетесь, передайте ему, чтобы зашел в контору.

– А вы разве не с нами? – Я покачал головой. – Мне бы хотелось услышать ваше мнение о Гороховом Пудинге. Если мы заявим его на приз Линкольна, надо будет не позже следующей недели провести испытания. Не забудьте: скачки начинаются в субботу через три недели.

– Завтра проездим его галопом и посмотрим, готов ли он для испытаний, – предложил я, и Этти неохотно согласилась.

Я смотрел на ее тонкую удаляющуюся фигурку и думал, что, пожалуй, чувствовал бы себя крайне польщенным, если бы не знал, почему она со мной советуется. В манеже Этти не было равных, но в полевых условиях она сразу терялась. Хотя в глубине души она прекрасно знала, что разбирается в лошадях куда лучше меня, но у нее срабатывал инстинкт самосохранения, и она перекладывала окончательное решение на мои плечи.

Дейнси вернулся на своем “Лендровере”, когда началась вечерняя проездка. Мы протянули провода питания рентгеновского аппарата через окно конторы и воткнули вилку в розетку для калорифера. Чтобы добраться до денника Индиго, пришлось соединить четыре удлинителя. Дейнси сделал несколько снимков, убрал аппарат и, как бы вспомнив, сделал лошади укол, избавляя ее от дальнейших мучений.

– Для полиции вам потребуются свидетельские показания, – сказал он, пожимая мне руку и быстро перемаргивая.

– Нет... Я пока что не собираюсь обращаться в полицию. – Дейнси попытался запротестовать, но я перебил его:

– Поверьте, на это есть причины. Я не могу вам всего рассказать.., но я не лгу.

– Вам виднее. – Дейнси искоса посмотрел на денник Лунного Камня и вопросительно поднял брови.

– Не знаю, – ответил я. – А вы как полагаете? – Он задумался на несколько секунд, что говорило о серьезности его отношения к делу, и только потом ответил:

– Перелом коленного сустава требует очень сильного удара. Зачем, если можно с легкостью сломать путовую кость, как у Индиго?

– Значит, несчастье с Лунным Камнем натолкнуло кого-то на мысль? – спросил я.

– Скорее всего. – Дейнси ухмыльнулся. – Смотрите, чтобы у вас не началась эпидемия.

– Всенепременно, – в тон ему ответил я, зная, что с этой минуты мне действительно необходимо быть настороже.

Алессандро и виду не подал, что Этти передала ему мою просьбу зайти в контору. Он направился прямо к поджидавшему автомобилю, и я увидел его совершенно случайно, ибо в этот момент смотрел на манеж.

Я открыл окно и крикнул:

– Алессандро, зайдите ко мне... – Он продолжал идти, делая вид, что не слышит, и поэтому я добавил:

– ..чтобы поговорить о вашем участии в предстоящих скачках.

Он остановился как вкопанный, с занесенной для шага ногой, и, поменяв направление, медленно подошел к окну.

– Зайдите в комнату владельцев, – сказал я. – Туда, где вы отдыхали на диване... – Я закрыл окно, улыбнулся Маргарет печальной умиротворенной улыбкой, которую она могла трактовать как ей вздумается, и удалился подальше от любопытных ушей.

Алессандро нехотя вошел в комнату владельцев, понимая, что деться ему некуда. Я, однако, решил играть честно.

– Можете принять участие в скачках учеников в Кэттерике через четыре недели. Но при условии, что вы не начнете хвастаться перед другими учениками.

– Я желаю победить на Архангеле, – категорически заявил он.

– Иногда мне кажется, что вы – человек крайне умный и со временем из вас может получиться неплохой жокей, – сказал я и, прежде чем он успел напыжиться от гордости, добавил:

– А иногда, например сегодня, вы ведете себя настолько глупо и проявляете так мало здравого смысла, столь необходимого жокею, что ваше честолюбие выглядит просто смешным.