Текст книги "Девушка и фантаст (СИ)"

Автор книги: Дигенис Акрит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

    – Ты что, заболел? – спросил я своего брата Петьку, когда прочёл название книги, которую он держал в руках.

    – С чего бы это? – удивился братец, а затем хмыкнул, проследив направление моего взгляда. Мой взгляд упирался аккурат в словосочетание «Медицинский справочник».

    Согласитесь, не самое обычное дело – застать своего энергичного родича посреди уютной холостяцкой кухни корпящим над «медицинским справочником». Что-то зловещее есть в этой картине.

    – Нет, – ответил братец слегка покровительственным тоном. – Я пишу фантастический роман.

    Ох, неужто снова! Среди ближайших родственников я не знаю никого, кто не сталкивался бы с Петькиными просьбами «заценить» очередной созданный им шедевр. Отказы он принимал за кокетство, критика отскакивала от него как градинки от танковой брони. Иными словами, в творческом отношении мой братец был весьма закалённой и целеустремлённой натурой. Наверное, теперь без этого настоящим писателем не стать.

    Я уселся за стол и, подобрав с тарелки один из двух колбасных ломтиков, спросил:

    – Наверное, тебе для сюжета понадобились редкие болезни?

    – Нет. Хотя идея неплохая. Знаешь, какая самая главная проблема при написании фантастики?

    – Придумать оригинальную идею? – наугад предположил я.

    – Это тоже, – согласился он. – Но хуже всего с именами и названиями. Допустим, когда ты пишешь реалистическую прозу...

    – Не думаю, что когда-нибудь осмелюсь.

    – Не перебивай. Короче, чтобы назвать главного героя, тебе достаточно полистать телефонный справочник, чтобы определиться с местом действия – взглянуть на карту, с остальным и вовсе не парься – бери да списывай с натуры, как школьник домашнее задание с доски. Неплохая метафора, как думаешь?

    – Ну так... – я всегда прибегал к этому ответу, если не желал огорчать собеседника суровой правдой.

    – Короче, в случае фантастической литературы всё гораздо сложнее. Названия должны быть оригинальные. И для героев, и для места действия, и для всякой всячины, среди которой происходит дело. И вот с этим – просто труба. Допустим, с полдюжины ты ещё сможешь из себя выдавить, но десятки и сотни – вряд ли. Заметил, кстати, как ловко я ввернул архаичное словечко «полдюжины»?

    – Оно не укрылось от моего слуха.

    – Настоящий писатель должен расширять свой словесный запас за счёт архаизмов, диалектизмов и жаргонизмов.

    – Это как-то связано с медицинским справочником?

    – Опосредованно. Короче, оригинальные названия – это реальная проблема для всех фантастов. Многие пасуют перед нею, и пишут про каких-нибудь эльфов, которые сражаются с какими-нибудь вампирами с помощью каких-нибудь бластеров. Тебя, наверное, озадачило, что я трижды употребил слово «какие-то», но это на самом деле не от бедности языка, а стилистический приём усиления речи...

    – В следующий раз, когда мне захочется справиться о твоём здоровье, я семь раз подумаю.

    – Почему? А, ты намекаешь на суть?

    – Ну так...

    – Сейчас дойдём до сути. Я, признаться, тоже оскоромился, написал пару вещиц про эльфов, но затем понял, что это тупиковый путь. И отказался от него. Стал изучать, как эту проблему решают остальные. Надеюсь, от твоего слуха не укрылось то, как я научился избегать лишних местоимений? Нелегко было, но теперь без этого настоящим писателем не стать. Лишнее местоимение – словно гвоздь в подошве.

    – Неплохая метафора, но всё же не мог бы ты подсократить публичный разбор своей речи?

    – От слова «свой», кстати, нужно избавляться особенно тщательно.

    – Пожалуй, мне пора, – я встал и шагнул к двери.

    – Неужто ты предпочтёшь остаться на пропилеях, так и не войдя в парфенон?

    Этим он меня, надо признать, сразил. Пусть я и не раскрыл рот от изумления, но был к тому опасно близок. Не дерзну судить, насколько сказанное ниже характерно для всех начинающих писателей, однако вплоть до самого недавнего времени Петька явно предпочитал больше писать, чем читать. Дисбаланс был столь сильным, что всякий, близко знающий моего братца, мог бы подтвердить, что ждать от него упоминания слов вроде «пропилеи» и «парфенон» – всё равно что требовать от курицы перелёта через Днепр при ясной погоде.

    Вы бы и сами не стали ожидать подобных слов от человека, который всего месяц назад осаждал вас просьбами «заценить» его новый роман о том, как один дивный эльф взаимно полюбил юную вампиршу из враждебного клана, затем ненароком пристрелил её брата из бластера, после чего несчастные влюблённые покончили собой.

    Я вернулся к столу и сел напротив молодого фантаста.

    – Надеюсь, парфенон будет того стоить.

    – Отож. Короче, некоторые типы даже состряпали электронный генератор фантастических имён и названий. Я глянул на то, что он выдаёт – просто лажа. Ведь нужны не просто названия – нужны хлёсткие, звучные, запоминающиеся слова. И при этом совершенно незаезженные в литературе.

    – Только не говори, что ты их решил взять из медицинского справочника.

    Петька развёл руками. Чувствовалось, что он слегка раздосадован.

    – Собирался, но раз ты меня опередил, теперь уже не буду.

    Мы помолчали. Наконец я спросил:

    – И как, перспективно?

    – Да это золотая жила! Названия одно лучше другого. К примеру, трамал. Ты бы и в жизни до такого не додумался. А вот оно. На блюдечке. Бери да называй. «Билет на планету Трамал». Как тебе?

    – Сильно.

    – Или вот, допустим, я нашёл прекрасное слово для фантастического оружия: пневмоторакс. Круто, правда?

    – Да, звучит, – вынужден был признать я. – А что это такое на самом деле?

    Брат взглянул на меня, как на слабоумного.

    – Откуда мне знать? Я смотрю только заголовки статей. Если читать сами статьи, то, наверное, и до старости не закончишь.

    Подозрение закралось мне в сердце.

    – Петь, а что такое пропилеи?

    Глаза его предательски забегали.

    – Ну... то, что перед парфеноном.

    – А что такое парфенон?

    – Ну, знаешь! Мне тут некогда. Дел полно. Кстати, сколько сейчас времени?

    Я достал из кармана рубашки сотовый и взглянул на экранчик.

    – А ты не думаешь, что фраза «который час» более удачна? – поинтересовался я у начинающего писателя. – Она короче, точнее и литературнее.

    – Хорош издеваться, просто ответь: сколько?

    – Я только хотел сказать, что в стилистическом отношении...

    – Блин, дай сюда!

    И тут моя родная плоть и кровь довольно-таки бесцеремонно выхватила у меня из руки мобильник. Подобная выходка не избежала бы возмездия с моей стороны, если бы лицо Петьки при взгляде на экранчик не исказилось от ужаса настолько, что и самому недогадливому стало бы ясно, что каким-то образом возмездие уже осуществилось.

    – Блин... – прошептал брат, роняя телефон мне в руки. – Она же придёт с минуты на минуту! Вот дурак!

    Он вскочил и замер посреди кухни, затравленно озираясь. Потом кинулся ко мне,

    – Слушай, Вадик, сейчас ко мне придёт Марина. Это очень важно. Я сказал ей, что болею, и что ты тоже болеешь.

    – Надеюсь, не слабоумием?

    – Шутки прочь. Я болею гриппом, а ты – бронхитом. Так что будь любезен, подыграй. Надо просто кашлять сухим грудным кашлем, и всё. Она принесёт нам лекарства.

    Я понял, что сейчас устраивать расспросы бессмысленно. Основное было и так ясно. Раз он назвал её без отчества, значит, дама молодая, а произнесение полной формы имени из уст Петьки, называвшего своих прежних подруг лишь «Машка», «Дашка», «Нинка», означает, что к этой молодой даме у него отношение особое. Раз он ей сообщил, что буду я, значит, свидание не интимное, а то, что ему пришлось выдумать, будто мы больны, предполагает, что свидания добивался именно он, и что просто так эта Марина к нам бы не пришла. Учитывая указанные обстоятельства, вполне понятен тот ужас, который охватил его, когда он сообразил, что растранжирил время, которое хороший хозяин тратит на подготовку дома к приёму гостей.

    Этот ужас, надо сказать, передался и мне. Петька, конечно, раздолбай и фантаст, но прежде всего он мой брат, и раз ему необходимо провести успешное светское свидание, я обязан ему помочь. А если бы вы увидели обстановку, в которой это свидание должно было происходить, то наш ужас, безусловно, передался бы и вам.

    – Мы не можем встречать даму в такой кухне! – воскликнул я.

    – А что не так с кухней?

    – Мусор. Видишь ли, женщины не любят мусора. И этого не изменить. Поверь, проще убрать мусор, чем заставить женщину полюбить его. Это действительно так, хотя поначалу может казаться иначе.

    Несколько выше я назвал нашу кухню уютной, и я не кривил душой. Изменилось не моё мнение, изменился контекст, или, если угодно, критерии оценки. Скажу прямо, большинство кухонь, которые любой холостяк искренне назовёт уютными, на молодых дам произведут весьма неуютное впечатление.

    Так что я немедленно принялся собирать со стола пакетики из-под чая, конфетные обёртки, хлебные крошки, пивные пробки и прочих представителей великого множества, которое необходимо удалять от женского взора столь же бескомпромиссно, как лишние местоимения из текста.

    Петька тем временем самоотверженно ринулся к раковине, на приступ башни из немытой посуды.

    – Когда пожалует гостья? – спросил я, кидая в урну собранные на столе артефакты.

    – Договорились на час, – ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум плещущейся воды и стук тарелок. – Значит, где-то через десять минут.

    – У нас как минимум полчаса, – я смахнул паутину с фикуса и начал протирать подоконник. – Молодые дамы всегда опаздывают.

    – Эта не опоздает.

    И действительно – ровно в час запищал домофон. К этому моменту я успел прибраться на кухне, а братец героически очистил раковину – когда нужно, посуду он мог мыть столь же стремительно, как и писать романы.

    Петька помчался в прихожую и что-то пролебезил в трубку домофона. Потом забежал на кухню и схватил меня за грудки, крича, как утопающий соломинке:

    – Слушай, Вадик, помоги, а? Мне надо, чтобы всё прошло хорошо. От этого зависит моя жизнь.

    – Да кто она такая? – спросил я наконец.

    – Надеюсь, моя будущая жена.

    Казалось, после пропилей и парфенона меня уже ничем нельзя было удивить, однако я ошибался. Когда мир услышал, что Петр намерен жениться, пропилеям с парфеноном только и оставалось, что стыдливо отползти в тень.

    Чтобы не растекаться мыслью по древу, скажу только, что ни Машке, ни Дашке, ни Нинке, о каждой из которых мой братец в своё время с восторгом отзывался как об «эльфийски прекрасной девушке», не удалось преодолеть того обстоятельства, что любые разговоры о браке у Петра вызывали только приступы гомерического хохота.

    А теперь гляди ж ты!

    Стоит ли говорить, с каким интересом я ожидал явления этой самой Марины? Вот мы стоим в коридоре, руки брата трясутся, загодя открывая замок, снаружи слышатся лёгкие шаги, дверь тихо отворяется...

    И тут в Петькину конуру вплыла красавица, утончённая, как готический шрифт и изящная, как архаизм в тексте мастера. Снежинки блестели в её ресницах, на щёках играл румянец – так бы написали в ту эпоху, из которой вышла наша гостья, и они, безусловно, были бы правы!

    Нас она почтила присутствием всего на четверть часа. Всё это время я скромно наблюдал за избранницей моего брата, периодически кашляя сухим грудным кашлем и посильно участвуя в беседе.

    Что сказать? И в одежде, и в осанке, и в мимике нашей гостьи сквозили достоинство, благородство, скромность. Речь её являла доброту, общительность, искреннее внимание к собеседнику. Поначалу меня смущало общество леди, столь разительно отличающейся от большинства её сверстниц. Но затем пришло понимание – а ведь она реально классная. Это здорово, что она такая. Рядом с нею хочется быть лучше. Что и говорить, повезло братцу с невестой.

    Порасспросив о здоровье, Марина дала нам лекарства и рассказала, кому и как их принимать. Потом угостила дорогим заморским печеньем, которое мы тут же и съели за чаем.

    Наконец наступил момент расставания.

    Когда дверь за нею закрылась – проводить Марину нам мешали наши «болезни», – мы, храня благоговейное молчание, вернулись на кухню, разлили по второй чашке чаю и уселись на свои места – Петька возле окна, за которым падали снежинки, а я у двери. Только после этого братец произнёс:

    – Ну как впечатление?

    – Эльфийски прекрасная девушка, – сказал я.

    – Да какие, на хрен, эльфы? – возмутился Петька. – Они ей и в подмётки не годятся!

    – Пожалуй, соглашусь.

    – Арвен и Галадриэль дрались бы в грязи за право ей прислуживать!

    – Несомненно.

    Он глянул за окно, высматривая Марину, хотя, конечно, знал, что через двор она не пойдёт. Затем проникновенно заговорил, не оборачиваясь:

    – Это она. Та женщина, чьи глаза я хочу видеть каждое утро до скончания моих дней. Вадик, я должен жениться на ней.

    – Но, как мне показалось, она ещё не подозревает об этом?

    – Ну... в общем-то да... Если бы ты знал... я теряюсь перед ней и несу всякую чушь... и мне кажется, я ей совсем неинтересен. Вадик, что делать?

    – Расскажи-ка мне всё, и желательно поподробнее. Для начала: где тебе удалось сыскать такую девушку?

    – Это не я, – пробормотал Петька с подавленным видом. – Это мама. Помнишь тётю Катю, мамину подругу? Марина – её дочка. И, короче, мама договорилась с тётей Катей нас познакомить, чтобы, мол, мы потом поженились. Дядя Серёжа – Маринин отец, – не против.

    При других обстоятельствах я много что остроумного мог бы сказать по этому поводу, однако то, что открылось ныне, заставило меня просто сидеть и слушать, разинув рот.

    – Само собой, я как мог отбивался от маминых уговоров повстречаться с «хорошей девочкой». Потом думаю: ладно. От меня не убудет. Они договорились, чтобы нам встретиться в каком-то музее. Я специально оделся подурнее и зубов не чистил. Решил: если окажется какая-нибудь замухрышка и дура, сразу пошлю её, а если нормальная девчонка – вместе с ней поржём над мамашами и разойдёмся. О том, чтобы каких-то серьёзных отношений завязать и мыслей не было – ты знаешь, как я к этому относился. Конечно, чисто теоретически я допускал, что когда-нибудь в далёком будущем женюсь, но свою жену я намеревался выбирать сам, без маминых подсказок.

    В этот момент я кивнул.

    – Короче, поехал на встречу, ещё, дурак, опоздал, и как увидел её... блин! Я понял, что это она. Да, у меня бывали девчонки, и мне порою казалось, что я люблю их, но вот такого у меня ещё никогда не было. Это не просто влюблённость, это чувство, нет, это уверенность, что – всё, нашёл! Да, я хочу, чтобы она была моей женой!

    – Так в чём же дело? Ведь с родителями уже всё решено и обговорено.

    – Ничего не решено. Её родители сказали нашим родителям, что будут не против, если их дочь решит выйти за меня замуж. Но это не значит, что они будут сечь её розгами, если она вдруг даст мне от ворот поворот. Я надеюсь, ты заметил...

    – Архаичное выражение?

    – Да тьфу на все эти выражения! Перестань паясничать! Я говорю про то, что ты наверняка заметил, как равнодушно она... на меня смотрит! Блин, Вадик, я в луже. Я просто... осёл! Думал, будет круто, если пригласить её, сказавшись больным, она пожалеет и как-то... появится какое-то ко мне позитивное чувство... ну или хотя бы внимание...

    – Приехав сюда, она проявила тем самым немало внимания, и, безусловно, сочувствует твоей болезни.

    – Да, но...

    – Ты ожидал большего? С чего бы?

    – Ты прав. Конечно, гриппом никого не впечатлишь. Дурацкая идея. Вот если бы я был в гипсе... прикованный к инвалидной коляске... из-за того, что бросился под машину, спасая чужого ребёнка... да, это бы произвело впечатление, как думаешь?

    – Безусловно, однако сомневаюсь, что рыцаря своей мечты Марина представляет прикованным к инвалидной коляске.

    – Ты снова прав. Надо придумать что-то другое. Признаться ей, что я болен какой-нибудь серьёзной болезнью, без коляски, но от которой можно умереть, – он взял с подоконника медицинский справочник и принялся листать, бормоча: – Например...

    – Сифилис? – предположил я и тут же пожалел об этом.

    Брат наградил меня внимательным взглядом, в котором светилось вычисление удельного веса медицинского справочника, помноженного на силу ускорения, полученную при броске и определение наилучшей траектории полёта.

    – Спокойно, Пётр! Я лишь хотел сказать, что болезни и жалость – это неправильное направление. Тебе нужна не жалость, а любовь. Как ты верно подметил, надо придумать что-то другое.

    Поколебавшись, он отбросил справочник на подоконник, едва не задев горшок с фикусом.

    – Но что? То обстоятельство, что нас свели мамаши, на самом деле не облегчает, а только осложняет...

    – Ты ей уже говорил о своих чувствах?

    – Нет. Да как можно? Ты же видел её. Я даже не знаю, как и подступиться. Может, пригласить её полетать на воздушном шаре и когда мы воспарим к облакам, сделать предложение на латыни? А ты бы внизу выпустил на волю сотню белых голубей... И ещё музыка такая, средневековая...

    – И знак пронзённого сердца, выложенный на земле из сотни трупов убитых в её честь сарацин. Это я шучу, но вообще, надо сказать, у тебя неплохой план, – я нечасто хвалил брата, но в этот раз он был того достоин.

    Моя похвала весьма воодушевила Петьку.

    – Значит, завтра так и сделаем! Я знаю, где достать голубей. Позвоню ей, приглашу...

    – Нет, не выйдет. Ты же болен гриппом. Тебе нельзя выходить на улицу. При ней.

    – Блин! Проклятый грипп. Вот ведь угораздило выдумать такую...

    – Ругательствами делу не поможешь. Насколько я понял, мы можем, пожаловавшись на ухудшение самочувствия или что-нибудь такое, позвать её на помощь ещё раз. Следовательно, в своих планах лучше ограничиваться твоей квартирой.

    – Да что здесь можно сделать? – он горестно всплеснул руками.

    – Пораскинь мозгами. С воздушным шаром и латынью у тебя неплохо получилось.

    – Может быть, мне написать рассказ, где в качестве героев вывести нас, только слегка замаскировав...

    – Названиями из медицинского справочника?

    – Возможно. И там уже оттянуться вовсю. В смысле, рассказать, что я к ней чувствую.

    Вспомнив прошлые творения брата, я поневоле засомневался, такой ли уж это хороший план.

    – Ты уверен, что справишься? Рассказ ведь должен быть действительно... качественный.

    – Ещё бы! Лучший! Уж я постараюсь. Ради неё я готов пойти даже на правку и вычитку текста. В столь исключительных случаях, пожалуй, это действительно стоит делать. Да, Вадик, чем больше я думаю о нашем плане, тем больше он мне нравится. Бумага, как говорится, не краснеет. А в живом разговоре я бы непременно покраснел и начал нести какую-нибудь чушь. Даже на воздушном шаре. Короче, сделаем так. Я сейчас иду писать любовный рассказ, а потом позвоню ей и попрошу о помощи – ты же пока придумай предлог. Завтра, когда она придёт, отведёшь её в комнату и заговоришь чем-нибудь, а я тем временем суну распечатку рассказа ей в сумочку. На обратном пути она его обнаружит и... там уж всё решится.

    Я пытался отговорить Петьку от этого плана, но не преуспел. Пришлось помогать.

 

* * *

    На следующий день, когда Марина снова одарила нас своим присутствием, а также новой порцией лекарств и коробкой кексов, я, выдавив из своих лёгких нечто сухое и грудное, молвил:

    – Пётр поведал мне, что вы отлично разбираетесь в растениях. Я не сильно вас обременю, если попрошу о консультации? Мне кажется, мой кактус погибает. Он очень дорог для меня, это память о бабушке. Я очень извиняюсь, что осмелился потревожить столь ничтожной просьбой...

    – Конечно, давайте посмотрим. Он у вас здесь?

    – В большой комнате. Позвольте...

    Выходя из кухни, я обернулся и выразительно посмотрел на брата. Выглядел он неважно. Волновался. Да вдобавок и не спал всю ночь. Всё это обеспечивало ему неподдельно больной вид.

    Мы с Мариной прошли в большую комнату. За окном шёл густой снег, большими хлопьями – самое то, чтобы играть в снежки и лепить снеговиков. Кактус стоял на подоконнике, в самом дальнем углу от двери, за которой была прихожая, в которой высилась табуретка, на которой лежала сумочка.

    – Выглядит совершенно здоровым, – сказала моя потенциальная невестка, рассматривая зелёный шарик с иголками.

    – Спасибо! У меня прямо от сердца отлегло. А то мне казалось, что ему совсем плохо. Вот-вот помрёт. Теперь я понимаю, что это ложная тревога. Обознался. Наверное, под воздействием бронхита. Кстати, видите вон ту картину?

    – Да. Кажется, рисовал ребёнок.

    – Мой брат. В три года, – рисунок мы общими силами сваяли вчера. – Вскоре после этого он понял, что изобразительное творчество – не его стезя, и решил всецело сосредоточиться на внутреннем росте.

    – В самом деле?

    – Да. Благодаря этой кропотливой работе над собою Пётр теперь представляет целое соцветие достоинств, которые, возможно, не сразу бросаются в глаза. Он самоотвержен, бескорыстен, и... вы заметили, как ловко он вплетает в свою речь архаизмы? Язык его изобилует метафорами и свободен от лишних местоимений...

    Марина улыбнулась и я поймал себя на мысли, что мама могла бы позаботиться о своём старшем сыне пораньше, чем о младшем.

    – Очень трогательно, что вы так относитесь к брату, – сказала красавица.

    – Ну да, ведь он... – под марининым взглядом мысли начали путаться у меня в голове. – Он ведь писатель.

    – Правда? И хорошо пишет?

    – Ну так... – дипломатично заметил я. – Фантастика, знаете ли. Я в ней не слишком разбираюсь.

    – Надо же, а я как раз люблю фантастику. Не помню, правда, встречалась ли мне на книжных полках фамилия Петра, сейчас так много книг издают, что...

    – Он пишет под псевдонимом. И публикуется пока, по большей части, в интернете. Там он известен как Хорн Витопрядов.

    – Хорн? Ну надо же!

    Тут она разразилась тирадой, из которой я понял, что они, оказывается, заочно знакомы уже два года, Марина в этой среде носит ник «Доброцвет», и однажды на конкурсе, когда все поносили её первый рассказ, только Хорн вступился за неё, противостав полчищам сетевых хамов.

    – ...невероятное совпадение! – заключила она.

    – Это судьба, – вставил я.

    – Надо рассказать Хорну, – и Марина стремительно пошла, почти побежала на кухню. Я поспешил следом.

    Дверь в прихожую распахнулась и юная леди замерла. Через её плечо я увидел то, что заставило её замереть: Петька стоял над расстёгнутой сумочкой и держал в руке раскрытый дамский кошелёк.

    Последовала немая сцена. Она длилась так долго, что, пожалуй, можно коротко остановиться на каждом из действующих лиц.

    Своё лицо я по известным причинам видеть не мог, но, полагаю, на нём отразилась вся глубина моего замешательства.

    Петька выглядел точь-в-точь как дивный юноша из расы антисептиков, который полюбил девушку из клана стафилококков, а затем по роковой случайности пристрелил её брата из своего верного пневмоторакса. Причём, на глазах возлюбленной.

    Что же до нашей гостьи... Возможно, в мире есть девушки, которые, увидев, как молодой человек тайком роется в их кошельке, воскликнут: «Хо-хо! Как это мило!» и будут хохотать до упаду. Но Марина была явно не из таких. Она молча, с достоинством ждала объяснений, а по лицу её читалось, что у парня, шарящего по чужим кошелькам, шансов стать её мужем не больше, чем у прикованного к коляске сифилитика.

    Из того положения, в котором оказался мой брат, нелегко найти выход. Лично я впоследствии целый день обдумывал, какой вариант поведения был бы наиболее верным. Наконец, нашёл. Лучше всего было сказать правду. Опустив кошелёк и глядя в прекрасные глаза, признаться: «Марина, я люблю вас. Чтобы привлечь ваше внимание, я собирался положить в сумочку рассказ, в котором пишу о своих чувствах. Это была дурацкая затея, так что я по справедливости оказался в глупом положении. Понимаю, что вы не верите ни одному моему слову, и вправе выбросить меня из своей жизни, как дырявый чулок. Я это заслужил. Прошу прощения. Искренне сожалею». А затем, склонив голову, отступить и замереть.

    И она бы смягчилась. Это законы психологии. Как говорится, повинную голову меч не сечёт. Но даже мне, смею надеяться, не самому глупому представителю нашего рода, как видите, понадобился целый день, чтобы найти указанный выход. А вот у моего несчастного брата такой роскоши не было. Немая сцена могла длиться секунд шесть, не более.

    Увы, люди в подобной ситуации склонны оправдываться, и свои полдюжины секунд используют для того, чтобы выдумать ложь поправдоподобнее.

    – Э... я тут шёл к холодильнику, – так начал мямлить мой братец, – и случайно задел табуретку. Сумочка упала, я подхватил её, но всё высыпалось и я, вот, стал собирать...

    «Идиот!» – мысленно воскликнул я, но вслух, стиснув зубы, процедил самым непринуждённым тоном:

    – Такое может случиться с каждым.

    – Да, конечно, – холодно сказала Марина. – Спасибо. Я, пожалуй, пойду. Мне уже пора.

 

* * *

    – Идиот! Кретин! Дебил! Ты ничего тупее придумать не мог? «Я уронил табуретку, и она упала так тихо, что никто не услышал! Удар же сумки об пол был столь силён, что её молния расстегнулась, и вылетел кошелёк, который, в свою очередь, тоже раскрылся!» Известно, что ложь всегда уродлива, но ты, братец, пожалуй, перестарался в стремлении подтвердить это.

    Петька стоял, понурив голову, и ничего не отвечал. Наша беседа проходила в прихожей, которую только что покинула Марина. Ушла в январскую мглу, чтобы никогда не вернуться.

    – На хрена ты вообще взял кошелёк?

    – Я думал...

    – Не смей порочить добрый глагол «думать», прилагая его к себе! Довольно лжи на сегодня! Просто ответь: на хрена ты полез в кошелёк?

    – Мне показалось, что там она найдёт листок быстрее всего...

    – А чего ты возился столько времени? Пока я её отвлекал, можно было разложить десять рассказов по десяти сумкам и смыться!

    Он молчал.

    – Ладно, – смягчился я, глядя на его повинную голову. – Марина, конечно, смутилась, однако вскоре она заглянет в кошелёк, увидит твой рассказ, и поймёт, что к чему. Мы ещё посмеёмся все вместе над этим.

    – Не посмеёмся, – гробовым голосом объявил Петька и вытащил из кармана джинсов вчетверо сложенный листок. – Я не успел его положить.

    Мне захотелось плюнуть с досады на пол, но я сдержался. В конце концов, пол ни в чём не виноват. Стиснув зубы, я ушёл на кухню и сел возле окна. Чуть погодя сюда же притащился и неудачник.

    – Слушай, Вадик, что теперь делать, а?

    – Ничего. Выкинь из головы Марину. Тебе её не вернуть. Постарайся забыться. Позвони и позови Машку. Или Катьку. Или Нинку. Или всех сразу. Или никого не зови. Сгоняй в магазин и купи пива. Или вина. Или водки. Или никуда не ходи. Просто поставь чайник на плиту и завари чай.

    Поразмыслив, он выбрал последнее, а я принялся листать медицинский справочник, чтобы хоть немного отвлечься. Мне, признаться, самому было не по себе. Я ведь мог её задержать... мог и его отговорить от этой глупости... И на тебе – поломал жизнь родному брату. Хотелось убраться куда-нибудь на планету Трамал и окончить свои дни за каким-нибудь тихим занятием вроде написания реалистической прозы.

    – Я идиот, Вадик, – признался Петька. – Я кретин. Я дебил.

    – Да ладно. Тебе просто не повезло. Глупое стечение обстоятельств.

    – Эх, если бы только была в действительности машина времени... если бы можно было вернуться хоть на полчаса назад... блин!

    Взгляд мой неторопливо скользил по заголовкам статей.

    – Или, допустим, телепатия. Чтобы она сразу поняла, что я ничего плохого не хотел, что я просто пытался сказать, что люблю её!

    Я перевернул страницу.

    – Ладно, – сказал брат, заметив мою безучастность. – Пойду и расскажу всему интернету, какой я дебил. Проворонил мечту своей жизни.

    И с такими словами удалился в маленькую комнату. Плечи его при этом были опущены, голова клонилась к земле, ноги шаркали, как у столетнего старика. Не верилось, что ещё вчера это был пышущий здоровьем молодой человек, готовый выложить на земле знак пронзённого сердца трупами убитых сарацин.

    Я продолжал листать страницы, и незаметно для себя увлёкся, переключившись на содержание статей. Каких же, оказывается, болезней и лекарств не бывает на свете! Хватило бы на сотню фантастических романов.

    Прошло, наверное, не меньше часа – по крайней мере, я успел и выключить поставленный братом чайник, и выпить чай, и поесть марининых кексов, – как вдруг меня кольнуло странное чувство при чтении очередной статьи справочника.

    Секундой спустя я гаркнул:

    – Петька, дуй сюда! – и ударил кулаком по стене.

    Вернувшись, выглядел он ещё хуже, чем когда уходил. Казалось, ему теперь и впрямь не помешало бы выпить некоторые из лекарств, принесённых Мариной.

    – Ну? – хмуро спросил он.

    – Есть идея.

    – Только не говори, что вычитал её из медицинского справочника.

    Я развёл руками:

    – Увы, придётся. Ты знаешь о препарате «ленаутил»?

    – Не больше, чем о парфеноне.

    – Это ингибитор КРЭБ-белка, – прочитал я вслух.

    – Какое исчерпывающее определение! Да, Вадик, ты умеешь растолковать. Ингибитор КРЭБ-белка – что может быть яснее? Я мог бы и сам догадаться.

    Поскольку в его тоне сквозил лёгкий сарказм, я счёл за лучшее опустить описание воздействия препарата на процессы в гиппокампе, и перешёл сразу к сути:

    – При строго рассчитанной дозировке ленаутил помогает забыть то, что было в определённый момент времени. Препарат создан для подавления неприятных, травмирующих воспоминаний, – видя непонимание в его глазах, я пояснил: – Ну, знаешь, вроде того как у тебя на глазах кто-то роется в твоей сумочке...

    – Ты хочешь дать эту штуку Марине?

    – Да. Тогда у тебя может появиться шанс.

    – Ты что, с ума сошёл?

    Мягко говоря, я ожидал более благодарной реакции. Но вопрос есть вопрос и на него нужно отвечать по существу:

    – Нет, Пётр, несмотря на твои усилия, я всё ещё в здравом уме.

    – В самом деле? Ты хочешь, чтобы я травил свою любовь психотропными средствами? Полистай книжку получше и узнаешь, что это очень опасные средства. У них куча побочных явлений. Вплоть до летального исхода.

    – Умереть можно от любого лекарства. Даже от аспирина. Однако погляди-ка, сколько она нам его навезла.

    – Ни за что! Я не намерен подвергать её риску!

    – Никакого риска, болван. Вот здесь в фармакологическом описании специально оговорено, что побочных явлений при разовом употреблении ленаутила не выявлено.