Текст книги "Клинок инквизиции"

Автор книги: Диана Удовиченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Настя

Настя поднялась, подхватила башмаки, на цыпочках подкралась к двери, осторожно, стараясь не скрипеть, отворила, выглянула. В коридоре стояла темнота, она пошла на ощупь, ориентируясь по памяти Одиллии. Без особых приключений добралась до лестницы, спустилась на первый этаж, толкнула входную дверь – заперто на ключ. Вспомнила, что в кухне есть выход для прислуги.

Черный ход тоже оказался заперт. Придется идти к старухе, решила Настя. В лучшем случае удастся украсть ключи, в худшем – отобрать их и сказать, что замуж выходить не намерена. Она собралась уже возвращаться, когда заметила, что из-под двери, ведущей в подвал, пробивается слабый свет. Прислушавшись, уловила теткино бормотание. Что ж, оставался вариант номер два – откровенный разговор.

Настя обулась, потянула дверь, ступила на скользкую лестницу. На стене горел факел, бросая рыжие отблески на ледник, над которым склонилась старуха. Тетка размахивала кухонным топориком – рубила мясо.

Удивившись, с чего бабке пришла фантазия заниматься кухонными заготовками среди ночи, Настя спустилась ниже. Остановилась на середине лестницы, окликнула:

– Тетушка!

Та обернулась – резко, гибким движением, словно молодая. На короткое мгновение ее лицо перекосила гримаса злобы, которая тут же перетекла в добродушную улыбку:

– Деточка? Ты почему не спишь?

– Я ухожу, тетушка. Открой мне дверь.

Старуха отбросила топор:

– Тебе некуда идти, Одильхен. Я нужна тебе, а ты нужна мне. Ступай в свою комнату, деточка… Ступай…

Тетка поднялась на одну ступеньку, на другую… В выражении ее лица было что-то такое, от чего Насте захотелось бежать из подвала со всех ног.

– Ты моя, Одильхен, – говорила старуха. – Еще ступенька… – Моя наследница. – Ступенька…

– Мне не нужны твои деньги.

Тетушка Гретель мелко рассмеялась:

– Деньги? Что ты, милая, я говорю о силе. – Ступенька… – Я должна передать свою силу.

На лице старухи снова проступила черная паутина, и это уже не было ни игрой Настиного воображения, ни тенью от света факела. Глаза тетушки словно наполнились кровью, рот хищно оскалился:

– Ты будешь его невестой, Одильхен. Он грядет, он зовет нас, неужели не чувствуешь, девочка?

Похоже, тут намечается что-то покруче обычного брака, сообразила Настя. Она все же отступила – так жуток был вид старухи. Бросила взгляд за спину тетушки и увидела то, что заставило отнестись к ситуации всерьез: в леднике лежало полурасчлененное тело. Судя по всему, это были останки Хильды. Рядом были аккуратно пристроены три жалко скрюченных младенческих трупика. Поймав ее взгляд, старуха улыбнулась:

– На мясо смотришь, деточка? Вот они, мои молочные поросятки. Сегодня ты причастилась человечиной. Понравилось?

К горлу подступила тошнота. Не время, одернула себя Настя. Она лихорадочно соображала, что делать с чокнутой бабкой. Выскочить, захлопнуть дверь, подпереть чем-нибудь, потом бежать через окно. Витраж будет трудно вышибить, но уж она постарается. Настя попятилась, отчаянно надеясь, что не поскользнется на ступенях.

– Не убегай, Одильхен, милая. Раз уж ты все узнала и увидела раньше времени, сейчас я передам тебе силу…

Ступенька…

С неожиданной быстротой тетка взлетела по лестнице, схватила Настю за руку:

– Стой, дитя, тетушка тебя поцелует…

Она была невероятно сильна: вцепилась в плечи Насти, прижалась, дохнула в лицо запахом гнили:

– Один поцелуйчик, и ты…

Настя молча двинула ее в солнечное сплетение, старуха даже не пошатнулась, только уставилась в глаза безумным взглядом. Сморщенное, покрытое черной сеткой лицо перекосилось от злобы:

– Твои глаза… Ты не Одильхен! Кто ты?

– Пресвятая Богородица, – издевательски ответила Настя, выдираясь из цепких лап.

Тетка взвыла, мощным рывком потянула девушку на себя. Не удержалась на лестнице – обе клубком скатились вниз, прямо к леднику с трупами. Старуха так и не выпустила Настю, прижала коленом грудь, схватила за шею, сдавила. Перед глазами все поплыло, подступило удушье. Девушка беспорядочно шарила руками по полу. Ладонь наткнулась на что-то твердое. Топор. Настя схватила его и из последних сил опустила на голову тетушки Гретель.

Старуха закряхтела, разжала пальцы, медленно повалилась на бок. Настя, кашляя и хватая ртом воздух, поднялась. Тетушка мелко подергивалась, сучила тощими ногами, под головой расплывалась лужа крови, в которой, словно капли жира в супе, виднелись кусочки мозга. Вздрогнув в последний раз, она застыла. Настя обвела взглядом мертвую бабку, трупы в леднике, упала на колени, захлебнулась в приступе рвоты. Ее выворачивало долго и мучительно, до желчи: воспоминание о вчерашнем ужине вызывало все новые спазмы. Наконец желудок опустел, Настя встала, пошатываясь, утерла слезы, подошла к телу тетушки Гретель, сняла с ее пояса связку ключей.

Первым побуждением было выскочить из дома и бежать как можно дальше. Некуда торопиться, одернула себя Настя. Вряд ли кто-нибудь явится сюда посреди ночи. Нужно как следует собраться в дорогу.

Она отыскала свечу, зажгла ее, включила память Одиллии и пошла по комнатам. В своей спальне, в большой резной шкатулке, тетушка хранила запас денег. Настя выгребла солидную кучку золотых и серебряных монет, увязала их в платок, сунула в бархатный мешочек, найденный тут же в шкафу. Порылась в нарядах старухи, выбрала самый теплый, подбитый мехом плащ.

В кухню за едой спускаться не стала: кто знает, что там творила сумасшедшая бабка. Если хватило ума готовить жаркое из человеческого мяса, может, она муку из костей в хлеб добавляла.

Собравшись, Настя присела на край кровати и задумалась. Куда идти? Деньги у нее теперь есть, будет легче. Но это Средневековье, молодая девушка, путешествующая одна, вызовет как минимум подозрение.

Скорее всего, у нее будет хорошая временная фора, чтобы убраться из города: тетушка живет отшельницей, ее хватятся не скоро. В подвале холодно, труп разлагаться не начнет, вполне возможно, что еще и мумифицироваться успеет. Однако полагаться на это не следует: вдруг родственники все же иногда навещают старушку?

К тому же – Настя не хотела в этом сознаваться даже себе – она испытывала страх, находясь в этом доме. Все время казалось, что сейчас раздастся скрип двери и на пороге из темноты появится тетушка Гретель, черная, окровавленная, с топором в голове и высунутым синим языком. Почему-то старуха представлялась исключительно в образе зомби из ужастиков.

Ее поведение не было обычным сумасшествием, думала Настя. И странная черная паутина под кожей, и невероятная для пожилого человека физическая сила, и эти слова про кого-то, кто грядет… Приходилось признать: она столкнулась с чем-то сверхъестественным. Впрочем, не в первый раз уже – достаточно вспомнить призрачные стоны в спальне монастыря.

– Чудесный мир, – фыркнула Настя. – Привидения, ведьмы, грядет кто-то… Тут появляюсь я и решаю проблему радикально: старушку – хрясь топором по голове! Прямо Родион Раскольников в юбке…

Она расхохоталась и долго не могла остановиться. Потом стало легче, со смехом как будто выплеснулись страх, растерянность, неверие в себя.

– Пора убираться отсюда, – решила Настя.

Она вышла из дома, когда в небе забрезжил серенький рассвет, накинула капюшон плаща, спрятав лицо, и зашагала по улице к городским воротам, надеясь, что застанет разъезжающихся с ярмарки. Ее расчет оправдался: к воротам тянулись повозки тех, кто заночевал под защитой городских стен.

Настя прошлась вдоль обозов, приглядываясь к лицам людей, остановилась возле телеги, на которой восседала пышная немолодая крестьянка. Ее муж стоял рядом, поправлял сбрую на лошади.

– Куда едете, добрые люди? – спросила Настя.

– Во Флесдорф, – приветливо ответила женщина. – Вот, тыкву распродали, теперь домой.

– Возьмете в попутчики? – Настя показала заранее приготовленную серебряную монету. – На месте еще одну такую получите.

Крестьяне переглянулись, затем мужчина кивнул:

– Садись, места много не займешь.

Настя взобралась на телегу, уселась, плотнее закутавшись в плащ. Крестьян так впечатлила предложенная цена, что они не стали досаждать пассажирке расспросами. На воротах стражник заглянул в пустую телегу, бросил беглый взгляд на женщину, потом – на Настю.

– Дочка моя, – скороговоркой затрещала крестьянка. – В хорошем доме на кухне служит. Хозяин домой отпустил, погостить. Уж мы так рады…

– Ты бы жену поучил, – раздраженно буркнул стражник, обращаясь к крестьянину. – Слишком она у тебя болтлива. Проезжай.

Ехали медленно, впереди тащилась длинная вереница повозок. Настя задремала. Разбудил ее голос крестьянки:

– Смотри-ка, монахи! Чего им, интересно, надо?

Три всадника в серых плащах ордена Бригитты подъезжали к каждой телеге, рассматривали людей, что-то спрашивали. От Насти их отделяло всего пять повозок. В монастыре хватились беглянки…

Она молча спрыгнула с телеги на обочину, шмыгнула в жидкий лесок, пошла вглубь, не оглядываясь. Продралась сквозь кусты и побежала, петляя между деревьями, повторяя про себя: «Лучше издохнуть в овраге, чем вернуться в чертову богадельню!»

Бежала долго. Запыхавшись, остановилась, прислушалась: погони не было. Значит, крестьяне не выдали. Да и зачем им связываться с церковными делами?

Куда теперь? Настя беспомощно озиралась. Вот чего она не умела, так это ориентироваться в лесу. Интересно, здесь звери водятся? Вспомнилось из какой-то книги: в Средневековье Европу заполонили стаи волков. Стало жутковато.

Вдруг ветер донес до нее слабый запах дыма, звуки конского ржания и человеческие голоса. Настя немного подумала и пошла туда, где по всем признакам находилось жилье.

Звуки и запахи костра становились все ближе. Осторожно выглянув из-за дерева, Настя увидела большую поляну, по краям которой стояли крытые мешковиной кибитки, пощипывали сухую траву распряженные лошади. В середине горели костры, возле них сидели бедно одетые черноволосые люди.

Кто-то плел корзины, кто-то занимался починкой конской сбруи. Молодой парень, задумчиво глядя в небо, перебирал струны похожего на гитару инструмента. По поляне бегали босоногие, несмотря на осенний холод, ребятишки. Женщины помешивали варево в котелках, перекрикивались друг с другом. Одна из них, молодая, красивая, обернулась, посмотрела прямо на дерево, за которым пряталась Настя, негромко произнесла:

– Выходи. Если с добром пришла – будь гостьей.

Теперь в ее сторону смотрели все обитатели поляны. Шустрый оборванный мальчишка подбежал, схватил за руку, потянул к костру. Настя двинулась за ним. Девушка, заметившая ее первой, поднялась, шагнула навстречу.

– Как тебя зовут, красавица?

Решив не представляться ни Одиллией, ни Агной, она ответила:

– Анастасия.

– Анастасия… – гортанно повторила цыганка, словно покатала слово на языке, пробуя на вкус. – Красивое имя. А я Роза.

Настя помялась, не зная, что говорить дальше. Девушка взглянула ей в глаза:

– Идти тебе некуда. – Она не спрашивала, утверждала. – Ищут тебя, красавица. Если хочешь, оставайся. Мы народ вольный, идем, куда ветер дует, останавливаемся там, где душа просит. Сама не расскажешь, выпытывать ничего не будем. Садись к костру.

Настя послушалась.

– Есть хочешь? – спросила цыганка. – Похлебка уже сварилась.

Из горшка шел аппетитный аромат, Настя ощутила голод, но, памятуя тетушкино угощение, спросила:

– А что в ней?

– Лук, репа, травки, – перечислила цыганка. – Да немного гусятины. Откуда взялась, не ведаю. О том наших ребятишек надо спросить. Может, в городе птицы не досчитались, кто знает.

Она весело рассмеялась, сняла горшок с огня, протянула Насте ложку:

– Ешь. Вижу же, голодная.

Настя весь день пробыла на поляне: сидела у костра, наблюдала за суетой цыган, слушала протяжные диковатые песни. Когда стемнело, Роза отвела ее к кибитке, сказала:

– Спать будешь здесь. Где место найдешь, там и ложись.

Настя забралась под полог из мешковины, устроилась с краю, завернулась в плащ. Вслушиваясь в скрип деревьев под холодным ветром, далекий волчий вой, смешки молодежи возле костров, задремала. Здесь, в этой грязной кибитке, ей было уютнее и спокойнее, чем в монастыре или доме тетушки Гретель.

Равенсбург в панике. Каждый боится каждого. Убийцу уже ищут, конечно. Только оборотень всегда будет опережать людей на шаг. Человекозверь, вервольф. Охота продолжается. В городе будут умирать молодые девушки. А лучше – совсем юные, почти дети. Тонкая кожа, нежный запах. Мягкая податливая плоть. Свежая сладкая кровь. Нужна лучшая кровь. Самая лучшая.

Сенкевич

По лесу гулял холодный ветер, раскачивал голые деревья. Снег тонким слоем покрывал палые листья, похрустывал под ногами.

– Ну и забрались, чтоб они сдохли… – бурчал Клаус, пробираясь между деревьями.

Колдуны, напуганные арестом «коллег», больше не рисковали собираться в городе. Шабаш проходил на поросшем лесом склоне горы Шлосберг.

– Ну и где они там? – возмущался теперь Клаус, то и дело спотыкаясь в темноте о вылезшие из земли корни деревьев.

– Скоро придем, – ответил Сенкевич. – И вообще, помолчи. Подумай лучше, кого вызывать будешь.

– Да им и среднего демона за глаза хватит, – фыркнул Клаус. – Самое большее, на что способны эти недоучки, чтоб они сдохли, – вытащить слабого бесенка, а может, и этого не умеют. Половина шабашей кончается пшиком. Ничего у них не выходит, только жертвы зря переводят… эх!

Он поправил за плечом мешок, из которого раздавалось недовольное кудахтанье. Демонолог до сих пор скорбел о том, что Гроссмейстер, как назвался Сенкевич, запретил приносить человеческие жертвы. Вернее, против убийства взрослого мужчины главарь не возражал, но это было сопряжено с большими сложностями: найти такого, что никто не спохватится, заманить, скрутить… Куда проще – младенцы: многие бедняки и нищие охотно продавали детей за небольшие деньги, даже не интересуясь, какая судьба их ждет. Но нет, вожак был тверд: никаких убийств женщин и детей…

– Только и знают, что «Отче наш» задом наперед читать, – ворчал Клаус. – Да кто к ним придет после этого?..

– Тише! – Сенкевич замер, прислушался.

Из-за деревьев доносились невнятные голоса. Подобравшись ближе, он увидел блики от костра. Вернулся, скомандовал Клаусу:

– Начинаем.

Демонолог достал из мешка два холста: на одном был нарисован магический круг, испещренный заклинаниями, на другом – треугольник Соломона. Прикрепил к подолу плаща пергамент с гексаграммой, такие же выдал Сенкевичу и Аарону. Повесил на шею медную пентаграмму.

– Идемте.

Втроем они вышли на поляну, где собралось человек двадцать. В руках у всех были черные свечи, впереди молодой парень держал распятие, на котором, жалко уронив голову, висел мертвый младенец.

В середине поляны горел костер, возле него на плоском камне лежала девушка в белой рубахе. Горло несчастной было перерезано. Молодая женщина в черном плаще склонилась над агонизирующей еще жертвой, собирая кровь из раны в винную чашу. Снег возле камня покрылся алыми кляксами.

Не успели, сердито подумал Сенкевич. Дали девчонку угробить, и ребенок этот…

Присутствующие, жадно наблюдавшие за сбором крови, были так увлечены этим зрелищем, что не сразу заметили чужаков. Клаус между тем, не чинясь, расстелил полотна с магическими фигурами, достал из мешка петуха и нож, ловко отрезал птице голову, окропил кровью середину пентаграммы:

– В круг!

Сенкевич с Аароном встали на середину полотна, демонолог присоединился к ним и звучным голосом завел:

– Заклинаю тебя, о дух Фурфур, всеми самыми великими и могучими именами, приди быстро и без промедления, в какой бы части света ты ни находился; дай верные ответы на мои вопросы; приди в видимом обличье, говори приветливо и разумно, чтобы я мог понять тебя…

Сектанты пришли в себя только при первых словах заклинания, обернулись, тупо смотрели на пришельцев. Как зомби, подумал Сенкевич. Что вид и запах крови с людьми-то делает…

– Взять, именем хозяина! – повелительно выкрикнула женщина с чашей.

От толпы отделились несколько крепких мужиков, двинулись к незваным гостям.

– Давай, Аарон!

Алхимик не подвел: швырнул в сатанистов давно заготовленную хлопушку, такую же, какой Сенкевич напугал Клауса. Раздался громкий взрыв, поляна затянулась дымом. Люди испуганно закричали и отступили. Альбинос даже не сбился с ритма:

– Я заклинаю и принуждаю тебя, о дух Фурфур, всеми вышеназванными именами, а также семью другими великими именами, с помощью которых Соломон связал тебя и других духов и посадил в медный сосуд, – Адонаи, Прейаи, Тетраграмматон, Анафаксетон, Инессенфатоал, Паттумон и Итемон, чтобы ты явился перед этим кругом…

Кровь в пентаграмме зашипела и стала испаряться, из середины выстрелил столб красноватого дыма. Над поляной повис странный гул, словно неподалеку жужжал огромный пчелиный рой. В толпе сектантов раздались испуганные вскрики.

– Так приди же, во имя имен Адонаи, Цабаот, Амиоран, – договорил Клаус, выставив перед собой серебряный диск с вычеканенным на нем заклинанием. – Приди, тебе приказывает сделать это Адонаи!

Столб дыма увеличился, раздался грохот, удушливо запахло серой. В центре пентаграммы появилось уродливое существо – монстр ростом вдвое выше взрослого мужчины. Человеческий мощный торс венчала голова оленя, украшенная светящимися рогами. Глаза Фурфура горели красным пламенем. От пояса тело демона было оленьим, хвост, длинный и тонкий, как кнут, хлестал по земле, выбивая алые искры, за спиной трепетали огромные черные крылья.

Сектанты упали на колени. Женщина с чашей затянула было дрожащим голосом «Отче наш» задом наперед. Клаус шикнул, она осеклась и зарыдала.

Вот как надо работать, подумал Сенкевич, довольно ухмыляясь. Серебряный диск демонолога каким-то образом отклонял серные пары, защищая тех, кто стоял в круге. Все остальные кашляли и чихали.

Существо капризно стукнуло копытом по пентаграмме, пытаясь найти выход. Не обнаружив лазейки, дернуло хвостом, подняв столб огня.

– Великий граф Фурфур, – обратился к нему Клаус. – Заклинаю тебя: прими подобающий облик.

– Не приму, – хриплым голосом отозвался демон. – Пока не отгадаешь мою загадку.

– Прими, лживый, или прочту заклинание огня! – пригрозил альбинос. – А то и вовсе прокляну!

Фурфур оскалился, занавесился крыльями, словно плащом. Через мгновение крылья снова захлопали в воздухе, а перед изумленной публикой появился красивый обнаженный юноша. Если бы не абсолютно черная, как у абиссинца, кожа, алые глаза и запах серы, его можно было бы принять за ангела.

– Так-то лучше, – одобрил Клаус.

– Зачем ты вызвал меня, человек? – лениво прохрипел демон. – Нужно ли тебе узнать какую-то тайну или божественное откровение? Призвать ли для тебя двадцать шесть легионов моих подданных?

Сектанты тихо завыли, должно быть, представив, что будет, если на поляне порезвятся двадцать шесть легионов бесов. Клаус немного подумал, злобно хихикнул:

– Нет. Покажи этим людям свою власть над любовью.

Юноша осклабился:

– Это легкое задание, человек…

Над поляной зависла белая дымка, запахло цветами. Колдуны принюхивались, расплывались в бессмысленных улыбках. Первой на демоническое воздействие отреагировала глава секты: отшвырнув чашу с кровью, она скинула плащ и обняла тощего старика, стоявшего рядом с ней на коленях. Тот сладострастно завыл, задрал юбку дамы, ухватил за округлые пышные ягодицы и повалил прямо в снег. Следом упала еще одна парочка – хрупкий юноша пристроился сзади к толстухе средних лет. Потом рухнули все остальные. Люди рвали на себе одежду, кричали от нетерпения, впивались друг в друга поцелуями. Древняя старуха, лет девяноста на вид, подползла на коленях к крепкому молодому мужику, торопливо развязала тесемки его штанов, умело привела в готовность рукой и жадно присосалась беззубым ртом к восставшей плоти. Мужик плотно прижал к себе ее седую голову, задергался, выкрикивая что-то бессвязное. Старуха едва не задыхалась, но продолжала работать ртом, поглаживая артритными пальцами заросший курчавыми светлыми волосами пах партнера.

Вскоре вся поляна покрылась переплетенными телами, отовсюду раздавались стоны, вопли, вздохи…

Посреди оргии потерянно бродили пятеро мужчин, которые остались без пары. В какой-то момент они остановились, заинтересованно поглядели друг на друга. Потом сделали первые робкие шаги… протянули руки для объятий…

– Этого не надо, – быстро сказал Сенкевич. Он, как все, кто посидел в зоне, был гомофобом.

– Довольно, – приказал Клаус.

Облако испарилось, люди постепенно стали приходить в себя. Кое-кто еще увлеченно совокуплялся, но большинство уже сидели на земле, изумленно оглядывая недавних любовников. Все это очень напоминало финальную сцену из фильма «Парфюмер».

– Теперь, дух Фурфур, покажи людям власть над силами неба, – приказал Клаус.

– Только никого не калечить! – уточнил Сенкевич. – А впрочем… – Он указал на женщину, которая собирала кровь жертвы. – Вот ее.

– Баб же нельзя, чтоб они сдохли? – удивился Клаус.

– Смотря каких. Эту – можно.

Главу секты все равно следовало убрать, а убийцу детей было и не жалко.

Демонолог отдал приказ, тут же с неба обрушилась молния. Ведьма подняла голову и даже не успела вскрикнуть – синяя стрела ударила в правый глаз, на землю упал уже труп с обугленным черепом. Из выжженных глазниц по снегу тянулась кровавая слизь.

Грянул гром, сектанты с воем попадали ниц.

– Теперь я ваш Гроссмейстер, – провозгласил Сенкевич. – Признаете ли вы мою власть?

Согласились все.

– Отпускай, – кивнул Сенкевич.

– О дух Фурфур, поскольку ты старательно выполнил мои требования и был готов и имел желание прийти по моей просьбе, я позволяю тебе удалиться в свою обитель, не причинив вреда и не напугав ни человека, ни животного… – завел Клаус.

Вскоре демон исчез, оставив после себя лишь едкий серный запах.

– Встаньте, – приказал Сенкевич.

Он вышел из круга, сдернул с мертвой ведьмы плащ, прикрыл им девушку на жертвеннике. Совсем молоденькая, лет шестнадцати. Жаль, не успели…

Сенкевич глубоко вдохнул, снова почувствовал озноб и металлический привкус во рту. Как будто попробовал крови, густой, сладковатый запах которой исходил от распростертого перед ним тела. Пересилив дрожь, он громко произнес:

– Слушайте мой первый приказ. Я запрещаю приносить в жертву женщин и детей.