Текст книги "Спи, моя радость"
Автор книги: Диана Билык
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Вам часто снятся сны? Мне нет. Только один месяц в году они жестоко меня изводят, заставляя ненавидеть предпраздничную кутерьму.
Вы хотите, чтобы сладкие сны исполнились? А я мечтаю, чтобы они скорее оставили меня в покое.
И как поверить в реальность, когда сны начинают сбываться?
Спи, моя радость
1
Эпиграфы к частям – отрывки из моих стихотворений.
Их можно почитать в сборнике «Мои миры». Ссылку можно найти в моем паблике Вконтакте.
–
Любите сильно и бескорыстно, и пусть ваши желания сбываются!
Д. Билык
–
Шаг вперёд, шаг назад. И снова
заплетать стоны в звуки ночи.
Выгнув спину, выкрикнуть в воздух
и услышать родное: «Хочешь?»
Звенят лампочки на ёлке, из окна золотой фонарь щедро поливает смуглую кожу янтарём и отражается в призрачных глазах блёстками-боке.
– Моя-а-а, – ласково шепчет гость, наклоняясь.
Я пытаюсь увидеть его облик, цвет волос, рост и фигуру, но в памяти отпечатываются только нежные прикосновения и сияние светлых радужек любимого. И голос: немного печальный, надёжно-властный и очень волнующий. Мой лучший мужчина. Мой мираж и мечта.
Куранты грохочут из соседней квартиры, слышатся поздравления «С Новым Годом!», а у нас играет Ханс Зиммер, раскрываясь в широкой палитре звуков. Но ещё шире наше сплетённое дыхание. Одно на двоих.
И страсть разрастается, будто веточки хмеля, усыпанные лохматыми цветами. И счастье цепляется за каждое движение навстречу, размеренный стук кровати о стену, вынужденные паузы, чтобы наполнить грудь воздухом и почувствовать крепкие мускулы ладонями.
Моё призрачное счастье.
Дрожь колко спешит по спине и влечёт меня за тёплыми пальцами, что безудержно изучают каждый изгиб моего тела. Вниз, вверх, в сторону. Ловко, необратимо, жестоко.
Я в его власти, но не знаю, кто он и почему пришёл. Отдаюсь всецело, потому что нет слаще шероховатых губ, нет жарче настойчивых рук и терпко-пряных поцелуев, вытягивающих из меня протяжные стоны.
Языки переплетаются в неистовом танце, тела изгибаются, покрываясь серебристыми бусинами пота. Жгучая, но приятная нега льётся по венам. Травит или излечивает, я не знаю, но готова пить без конца и края, наслаждаясь последними минутами этой сказки.
Кричу, когда волна экстаза простреливает позвоночник, и распахиваю глаза…
Каждый раз одно и то же.
Упираюсь мутным от слёз взглядом в стену и ищу в знакомых тенях по углам успокоение.
Стол, кровать, шкаф. Пустая безжизненная квартира для загнанной души. Пламя всё ещё бурлит в крови и колючками обжигает кожу, крутит нервы.
Ног не чувствую, но сладко-горькое послевкусие сна заставляет привстать. Не слышно голосов, на улице тихо-тихо завывает метелица, шурша ветками высокого тополя за окном. Хлопья мокрого снега залепляют стекло мокрой ватой и раскрашивают золотой свет фонаря в нежно-голубой.
Или это от слёз так искажается свет?
Плачу, потому что устала от бесконечных бессмысленных снов. Хочу просто жить. А они не дают. Каждый декабрь. И с каждым годом все тяжелее и тяжелее их ждать.
И отпускать.
2
Раз – и рывки мощнее, сильнее,
два – и помчится по крови пламя,
три – заплетаются вены хмелем,
а на четыре мы ввысь улетаем.
– Не ори на меня! – взрываюсь и с грохотом ставлю чашку на стол. Кофейные капли выплескиваются на руку. Мама испуганно смотрит на меня и поджимает губы. Добавляю, продолжая психовать: – Я не буду жить по твоему уставу, как ты не поймёшь?!
Она поднимает ладони и отходит к мойке.
– Ярина, останешься одна, – не предполагает, а ставит клеймо. – Это всего лишь сбор пар на вальс, не обременительная встреча. Не понравится, не будешь участвовать. Раньше ты так любила танцы, что сейчас случилось? Чего ты боишься?
– Я ничего не боюсь. – Слова тонут на дне пустой чашки, а вместе с ними и моё уважение к себе. – Просто не хочу. Сколько раз повторять?
– В двадцать четыре «не хочу»? – голос мамы набирает оборотов и свистит на верхних нотах, но плеск воды внезапно перекрывает звуки и дарит мне немного желанного покоя.
– Извини, я не буду говорить об этом! – встаю, переношу чашку к другому столу и направляюсь в коридор. – Мне пора на работу. Когда загляну, не знаю. На следующей неделе у меня сдача журнала, буду очень занята.
– Когда сможешь, – отвечает мама поникшим голосом и идет следом. Бросает передник на полку в коридоре.
За дверью меня ждёт пустой и холодный подъезд, как и моя жизнь. Спускаюсь по ступенькам в надежде, что морозный воздух вырвет из моей груди тяжесть. Знала бы мама, как она бьёт по больному, когда говорит о моём одиночестве. Но не скажу же я ей, что мой суженый приходит раз в год и мучает меня эротическими снами? Глупо.
– Хоть на праздники появишься? – летит мамин голос в спину и порождает во мне больной и немыслимый трепет.
После боя курантов мой призрачный суженый исчезнет до следующего декабря. Разве могу я предать его и не прийти в сон? Ненавижу и люблю его. Не представляю какой, а всё равно хочу до безумия.
Да, я давно сошла с ума, но пусть хоть родные об этом не знают.
– Мама, я же говорила, что с друзьями отмечаю. – Стараюсь улыбаться открыто, поправляю шарф и натягиваю перчатки. В подъезде пахнет сухой пылью и растаявшим снегом.
– Друзья… Да, конечно. С наступающим тебя.
В голосе мамы звенит печаль. Она догадывается, что из года в год я праздную в пустой квартире, но никогда не говорит об этом. Уважает мой выбор, хотя и волнуется. Пусть лучше не представляет, как мне в предновогодний вечер плохо.
Возвращаюсь не несколько ступенек вверх и целую её в щеку.
– Взаимно. Я позвоню. – Отхожу и понимаю, что лицо горит от нервов. – Прости, что крикнула. Последний номер, очень большая нагрузка. Устала. Понимаешь?
– Яр, у тебя всё в порядке? – говорит она, кивая и туго стягивая края вязанной кофты.
– Все прекрасно! – добавляю в голос тепла и веселья. – Не волнуйся. Папе привет! – касаюсь её плеча и быстро убираюсь прочь, потому что слёзы сейчас сами собой брызнут из глаз, и тогда я не смогу ничего объяснить.
Вылетаю из подъезда и заглатываю летящие навстречу снежинки. Они секут щёки, врезаются в ресницы и ползут слезами по коже.
Ненавижу зиму. Ненавижу снег. Ненавижу себя за то, что люблю призрака из сна.
3
Не рядом. Не вместе. Навсегда.
Просто-непросто, но нужно так.
Ты где-то там, а я здесь. Не беда.
Каждый по-своему счастлив. Да?
В офисе мрачно, как всегда. Журналисты распивают чай возле окна и бурно обсуждают любовный скандал известного местного музыканта. Белобрысый, синеглазый, накачанный мешок без мозгов снова отличился. Вечно улыбается в камеру, как идиот, таскается с кучей баб, а потом не они между собой не могут его поделить.
– Яр, ты с ума сошла? – Навстречу вылетает взъерошенная Ксюша – верстальщик.
Я холодно отодвигаю её и, выровняв спину, захожу в кабинет. Мой компьютер раскурочен, на рабочем столе творится изысканный беспорядок. Непонимающе оборачиваюсь.
– Что происходит?
Дверь, не успев закрыться, распахивается, и красное лицо главного редактора выпячивает на меня светло-карие глаза с паутиной капилляр. Да, весь офис перед сдачей номера не высыпается, но у шефа вампирские глаза пожизненно – меньше надо за воротник заливать высокосортный коньяк.
– Быстро ко мне! – говорит он напряженно. Откашливается в кулак и исчезает, шваркнув дверью.
Мерзкий холодок забирается под кожу, смахиваю его, дёрнув плечом. Что я уже не так сделала? Сетку журнала перепутала или не тот снимок «звязды» взяла? Не первый раз же, но до старта есть время подправить. Чего кипятиться?
Молча ставлю сумку на забросанный бумажками стол и иду за шефом. Тонкий шлейф спиртного разливается в коридоре тошнотворной рекой. Прячу нос под ладонью и пробегаю мимо журналистов, пряча взгляд. Чего они все так таращатся на меня? Отряхиваюсь от неприятного ощущения надвигающейся беды.
В коридоре холодно, пробирает до костей, а в кабинете начальника плюс тридцать – можно загорать под калорифером. Пот мигом выступает на висках, скатывается по щекам тонкими ленточками, а плечи сковывает изморозью, будто у меня жар.
Не люблю, когда меня отчитывают.
– Что произошло в моём кабинете? Валерий Кузьмич, что-то с макетом?
– Я расскажу, что не так, – говорит он с яростью и, рывком погрузившись в кресло, туго сплетает перед собой сальные пальцы. Смотрит разочарованно и продолжает выливать на меня свой гнев: – Ты чью иллюстрацию использовала для прошлого номера?
– На обложке?
Начальник отвечает кивком, и кривизна рта посылает в меня пренебрежение.
– Мой, – говорю, но сердце ёкает и замирает под горлом с глухим «тук».
– Правда? – Валерий толкает по столу белоснежный лист, и я понимаю, что моей карьере пришёл конец. Вот так просто. Один документ – и нет моих заслуг, а имя опорочено навсегда.
Судебный иск кричит обвинениями в плагиате и воровстве. Кто будет разбираться, что друг подарил идею, помог с наброском, а потом… передумал. Правильно. Никто не будет оглядываться на наши отношения. Факт воровства есть? Этого достаточно для разрушения моей жизни.
И я даже знаю почему Вова написал эту бумагу.
– Но… – холодный металл предчувствия раздвигает рёбра и заставляет меня сделать лишний вдох. Хватаю вдогонку ещё один, но он начинён горечью и жестоко дерёт глотку, будто я глотнула гвоздей.
– Пиши заявление об уходе по собственному желанию, – категорично отрезает редактор и ещё глубже вонзает острие невидимого ножа в грудь.
– Но это же я рисовала, – пытаюсь защититься, но понимаю, что бессмысленно. Кабинет становится тесным, тёмным, мне хочется убежать и спрятаться, как маленькой беззащитной девчонке. Опускаю голову и шепчу: – Мы рисовали вместе.
– Ты должна была указать его авторство! – верещит Валерий и хряпает по столу кулаком. Я вздрагиваю и пячусь назад. – Это ведь не детские игры, Новикова!
– Я знаю, но он сам просил остаться в тени.
– Плевать, что просил! Значит, должна была взять, – подчёркивает Кузьмич и утыкает толстый палец в стол, – письменный. Отказ. От. Авторских прав! А не подставлять журнал! – добивает с криком. – Иди, можешь не отрабатывать. Всё равно праздники на носу. Возьмёшь расчет, и будь здорова. – Он отмахивается от меня, как от назойливой букашки, а мне совсем дурно становится. – Рекомендаций не будет, извини, Яра.
– А как же номер? – сиплый голос совсем не похож на мой. Нервы колючим ежом расползаются по телу и замирают в груди. Всё кончено. Из-за моего отказа, Вова решил меня утопить, а ведь я ему верила, делилась сокровенным. Зря. Влюбленные не знают пощады. А любящие и подавно.
И четыре года моего изнурительного труда дизайнером сожглись одним обвинением, покрылись пеплом, разбили надежды и оставили меня наедине с призрачной любовью.
Только один человек знал о моей тайне.
И он предал меня.
4
Стоны вновь кажутся не моими,
будто бы я провалилась в безвестность.
Я никогда по тебе не остыну,
и наша любовь, как слова из песни…
Двадцать восьмого декабря засыпаю под утро. Я не хочу этой встречи, но бренное тело отключается, когда серое молоко рассвета просачивается сквозь тюль.
Мой любимый призрак улыбается, а в глазах горят жадные огоньки.
– Ты задержалась, – говорит лукаво, с порывистым шёпотом, а я не могу уловить его тембр и запомнить голос. Он каждый раз другой: неведомый, незнакомый.
Стою посреди комнаты и жадно хватаю воздух. Мне рядом с ним всегда всего мало. Воздуха, тепла, света, страсти…
– Отпусти меня. Не мучай, – говорю, а сама вопреки словам тянусь к его щеке. Хочу рассмотреть знакомые черты, родинки, морщинки. Хоть что-то, за что можно зацепиться в реальной жизни. А вижу только глаза. Золотые, невозможно глубокие, с чёрными расширенными зрачками и отражением моего испуганного лица и копны алых волос. Сон размывает образ Призрака и уничтожает меня. Ещё два дня, и любимый снова растает на целый год.
И это меня огорчает и мучает больше, чем предательство друга. Чем увольнение и полный мрак в будущем.
– Ты сама меня держишь, – отсекает разговоры и оказывается ближе. Я слышу слабый запах чайного дерева. Невесомый, как и его облик.
– Скажи, кто ты?
Тысячу раз заданный вопрос остается без ответа. Тёплая рука приподнимает ночную сорочку и скользит по груди, сжимает, не спрашивая разрешения. Торможу его, перехватив пальцы.
– Имя скажи! Где тебя найти? Умоляю…
– Нет, это не поможет, – он усмехается и наклоняет голову. Волосы щекочут ключицу, но я не могу рассмотреть их цвет.
Призрак склоняется, гладит меня горячим дыханием, касается губами груди, обхватывает сосок, прикусывает до легкой боли и водит языком по кругу ареолы. Нежно мучает, а затем резко отталкивает меня на кровать.
– Прошу… – шепчу неистово. – Четвёртый год я, как в бреду. Или явись мне, или уходи. – Выгибаюсь от его ласк, хочу усилить прикосновения, чтобы запомнить их. Призрак прижимает меня сильней к постели и не позволяет раскрепоститься, владеет, будто не он в моем сне, а я в его.
– Всему своё время, – говорит и второй рукой немного раздвигает мои бедра. Водит пальцами по коже и шумно дышит. – Скажи, ты будешь меня ждать? – ласкает и смотрит. Будто прожигает насквозь. Мучает. Испепеляет.
– Не-е-ет, – не краснея вру. – Я не хочу тебя больше ждать. Ты не хочешь раскрыть себя, значит, я начну строить новую жизнь.
В пламени его радужек загорается ревность.
– С другом, который предал?
– Не твоё дело! Ты призрак, тебя вообще в моей жизни нет! – Пытаюсь оттолкнуться, но он сильнее напирает и проникает пальцами глубже, растягивая меня изнутри, заставляя вскрикнуть.
– Будешь ждать, сказал. Я не отпускаю тебя. И никогда не отпущу, потому что ты моя. Мой мираж.
– Бессовестный, – еле выговариваю, язык заплетается, а надломленный вожделением голос не хочет слушаться. В голове фейерверк от наката эмоций и страсти. Ловлю мерцание ёлочных гирлянд за крепкими плечами моего мучителя.
Я никогда не отмечаю Новый год, в моем доме тихо и пусто в последнюю ночь декабря, потому что этот праздник наполнен болью и тоской разлуки. Разлуки с тем, кого на самом деле не существует.
Когда темп его движений во мне ускоряется, я рычу сквозь зубы: – Ненавижу-у-у.
– Любишь… – властно припечатывает он и наклоняется к губам. Толкается языком в рот настойчиво, рождая трещины на моих защитных ограждениях. Шарит по телу горячими ладонями, распаляет так, что я не могу дышать и беспомощно тяну его на себя.
Призрак всегда приходит без одежды: но и цвет кожи не различим в иллюзии сна. Я представляю его себе смуглым, как крепкий кофе. Хочу до безумия: то ли прогнать, то ли сделать своим навсегда. Это безумие, и я уже давно неизлечимо больна.
– Можно я с тобой останусь? Во сне. Не хочу возвращаться во мрак реальности. Прошу тебя… Забери.
– Уверена, что ты спишь, когда со мной? Или, что бодрствуешь, когда просыпаешься? – отодвигает руку, разрешая мне секунду передохнуть, и забрасывает мои ноги себе на бедра.
Приятное тепло наполняет меня с мягким толчком. Жёсткие губы накрывают рот, не разрешая говорить. Да и я и не смогла бы: стон рвётся наружу, цепляется за его язык, переплетается с шумным дыханием. Его или моим. Не важно.
– Ты отравил меня, – жалобно шепчу, когда он отрывается, чтобы перевернуть. Дерзкий, сильный и мой. Хватаюсь за спинку кровати и принимаю его жар. Плачу от распирающей приятной боли, что заливает низ живота и ошпаривает поясницу, и наклоняюсь ниже, упираясь на локти. Сильные ладони оглаживают мои бедра и тянут рывком на себя.
– Только посмей… перечить мне, – толкаясь, рычит Призрак. – Только моя, поняла? Узнаю, – хрипит и вбивается в мой жар, – что спуталась с кем-то, убью обоих.
Хочу сказать «ещё как посмею», но оргазм настигает быстрее, чем я ожидала. Падаю и не могу удержаться. Хватаюсь за спинку кровати, а она пролетает сквозь пальцы…
Звон впивается в уши, и я понимаю, что проснулась.
Это хорошо. Я знаю, что буду делать дальше.
5
Оторви ты меня от души.
Я – заблудшее тленное марево.
Растворятся мысли в тиши,
моё сердце запустится заново.
Телефон зудит и кричит «I Believe» голосом Litesound, через секунду слетает со стола и замолкает.
Я тяжело приподнимаюсь, но падаю назад. Ноги сводит от колючих импульсов, что взрываются в животе яркими спазмами.
И как тут не поверить в существование моего Призрака, когда так приятно после его объятий? И так больно с ним расставаться.
Разве что наша связь не может закончится беременностью. Не может принести мне бесконечную радость быть рядом, обнимать любимого после жаркого секса, ведь меня выбивает из сна каждый раз после оргазма, а ещё не позволяет мне проснуться утром в ласковых лучах его золотистого взгляда.
Когда немного отпускает, и приятное тепло разливается по мышцам, я заползаю под стол и нахожу там мобильный.
Непринятый от мамы и неизвестный. Набираю первый.
Когда зуммер обрывается, я говорю уверенно:
– Я согласна. Когда сбор и куда прийти?
– Ярина, как я рада! Тебе обязательно понравится, – лепечет мама, затихает на несколько секунд. – Клуб «Тайное желание» помнишь?
– Где собираются фанатики, что верят в сказки? Конечно. – Настроение пытается сорваться в грусть, тоску, панику, чтобы я сейчас же передумала, но я натягиваю улыбку и заставляю себя начать жить с нуля. Пусть придётся сделать дерзкий шаг, но что мне остается? Всё это нужно прекратить.
– Раньше ты уходить оттуда не хотела. Приходи в малый зал на шесть вечера, – отвечает мама. – Прости, пора. Работа не ждёт. У тебя всё в порядке?
– Да, – приходится соврать. – Я буду.
После звонка размышляю, что лучше надеть и не могу решить: выбрать синее или красное платье. Может, черное? Нет, обойдусь без мрака. Если начинать жизнь заново, так с ярких и чистых цветов.
Тонкий трикотаж скользит под пальцами и, отражая в волокнах свет лампочки, оставляет на моих щеках заметный румянец. Волосы большими волнами укладываются на плечи. Зеркало отвечает мне кивком ярко-рыжей головы и натянутой улыбкой.
Сойдёт. Нужно просто попытаться.
Шаг из квартиры, словно рывок сердца из души. Я решила, что следующим в моей постели будет другой мужчина. Не Призрак. Не тот, кто мучает своей несуществующей страстью и любовью, а тот, кто сможет ценить меня в реальности. Все равно, каким он будет: худым, толстым, косым, лысым, рыжим-белобрысым, все равно! Лишь бы вызволил мою душу из сумрачного плена снов.
Вдруг поможет? Смогу ли? Я буду стараться, потому что… уже нет никаких сил.
Тёплый пуховик украшен натуральным мехом, что щекочет и лезет в рот. Отмахиваюсь, оцениваю макияж и прическу: как кукла, ей Богу. Подол платья задорно выглядывает из-под куртки и обвивает мои колени при каждом шаге. Сапоги высокие, туфли для танцев взяла с собой.
Вот бы партнер попался симпатичный. Но лучше добрый и покладистый. Хотя уже всё равно. Буду хвататься за любого, только бы не женатый. Ха… наверное, любой сойдёт в моём случае.
Щипает глаза, когда выбираюсь из подъезда на улицу. Будто веревочкой тянет назад, домой: выпить какао с молоком, слопать топлёного печенья и снова уснуть.
Нетушки! Здесь, в моем мире, ты властвовать надо мной не будешь! Вычеркну, разомну, развею и забуду. Хватит!
Вызываю такси. Мамин клуб – одно из любимых мест моего детства, но это было очень давно, я уже все это переросла.
Мысли роятся, как шмели. Бесконечно думаю о Призраке. Пытаюсь переключаться, даже песни напевать, но он все равно влезает, как уж, в мою голову и манит, манит, манит к себе. Ёлки-палки, работу потеряла, друг предал, а мне сдался этот властный иллюзорный мужчина! Может, не в клуб нужно ехать, а прямо к врачу, на дурку?
Пока авто несёт меня через окутанный ласковой теменью город, я вспоминаю, как всё началось…
6
И пусть ни завтра, ни где-то в будущем
нас не найти в мире верных, любящих.
Среди толпы много лиц, а в памяти
не остывает твой образ, знаешь ли.
Снег решает, что ему мало: падает на дорогу плотным ковром и припудривает воздух хлопьями. Летая мимо лампочек и гирлянд, снежинки кажутся разноцветными бабочками. Так и хочется загадать самое заветное желание! Но рано: до Нового года целый месяц. Да и мои желания никогда не сбываются.
Возле афиши с изображением известной группы около трамвайной остановки я неловко поскальзываюсь и ударяюсь плечом в стекло. Хоть не головой, и на том спасибо.
Ким Альдов, чтоб тебя! Улыбчивая рожа смотрит с плаката и будто говорит мне: «Да, детка, не твоего я сорта. Твой удел писать обо мне статейки, а ухаживать, обнимать и таскаться буду с другими».
Ой, больно надо, но мордаха у него симпатичная, хоть певец и урод редкостный, как человек, а еще выскочка и гордец. Лично не знакома, но так говорит пресса, а я, наивная, верю.
Отступаю от афиши и вижу, как на крошечную сгорбленную бабушку, что пересекает путь, неконтролируемо летит трамвай. Не знаю, чем думаю, но бросаюсь к ней и отталкиваю в сугроб.
Трещат тормоза, звенит звонок над головой, и в висок больно упирается бордюр.
– Жива? – жёстко говорит старушка, склоняясь надо мной.
Я трогаю измокшую от крови шапку и киваю. Встать не могу, вечерний город вертится перед глазами, а под горлом растекается жуткая тошнота.
– Вот и славно, – бабушка поправляет шерстяной платок, разворачивается и уходит, ловко минуя редких людей на остановке. Никому нет дела, что я упала, что бабку чуть не снесло железным змеем с пантографами. Безразличная толпа.