Текст книги "Рода"

Автор книги: Дэвид Ванн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Дэвид Ванн
Рода

Фотограф Глен Эрлер /Glen Erler

From The Collection Legend of a Suicide by David Vann © 2008

Когда я впервые увидел свою мачеху, я подумал, что она мне подмигивает. И подмигнул в ответ. Но она только нахмурилась, а ее правое веко так и не поднялось. На ней было желтое свадебное платье – ни фаты, ни шлейфа, – и она обернулась посмотреть на меня, когда я поравнялся с передним рядом скамей. Я нес бархатную подушечку с обручальными кольцами и на отца, по-моему, даже не взглянул. Мои глаза были прикованы к этой новой женщине, которую отец до сих пор от всех прятал и у которой были очень темные волосы, светлая кожа и опущенное веко, делавшее ее при ближайшем рассмотрении невероятно прекрасной.

Моя новоиспеченная мачеха, Рода, отвязала отцовское кольцо тонкими белыми пальцами. Завороженный, я снова взглянул на ее правый глаз – он был чуть приоткрыт – и слишком поздно заметил, что она за мной наблюдает. Второй ее глаз был карий, блестящий. Она откровенно рассмеялась – прямо у всех на виду, посреди службы, – в тот самый момент, когда надевала кольцо на палец своему жениху. Ее смех ошеломил всех нас, но в особенности отца, который принялся озираться, словно эти звуки раздались где-то в дальнем углу церкви. Когда он поднял взгляд, его рот слегка приоткрылся, и я в первый раз в жизни увидел, что он испуган.

За праздничным столом Рода ела аккуратно, нарезая свою порцию на крошечные квадратики. Она знала, что за ней наблюдают. Стол был накрыт на отцовской лужайке, которую окаймлял небольшой ореховый садик, а за ним тек ручей и высились два поросших кустарником горных склона; полюбоваться было на что, но все смотрели только на Роду. Когда она извинилась и пошла в дом – наверное, в туалет, – моя бабушка открыла огонь.

– Жалко, что твоей матери сегодня нет, – сказала она мне, зажатому между нею и отцом без шансов на побег. Хотя родители невесты не явились ни на прием, ни даже на само венчание, ее старшая сестра сидела прямо напротив нас. – Не понимаю, почему он не мог остаться с твоей матерью, – продолжала бабушка. – А ты знал, что этой Роде всего двадцать четыре года?

– Маргарет, здесь не место, – вмешался мой дед.

– Да я ничего и не говорю. Просто нам всегда так нравилась его мать…

– Маргарет! – он немного повысил голос и прикрыл ладонью ее руку, лежащую на столе.

– Давай я тебе еще чего-нибудь положу, мам, – сказал отец. На сестру Роды он не смотрел.

– Практически одноглазая, – прошептала бабушка деду так громко, что мы все ее услышали.

– Боже, – сказал отец.

– Все в порядке, – сказала сестра Роды. – Понятно, что никто не имеет в виду ничего плохого. Просто ситуация такая неловкая…

– Вот-вот, – вмешалась бабушка. – И я о том же.

– Она идет, – шепнул я.

Усевшись, Рода обвела нас настороженным взглядом.

– Вы, конечно, обо мне говорили?

– Конечно, – подтвердила бабушка с улыбкой. – Ты же у нас невеста.

Отец с Родой обошлись без медового месяца. Вместо этого они взяли меня к себе на выходные и задарили подарками. Может, это было что-то вроде подкупа.

Я сидел на веранде и смотрел, как солнце опускается в ложбину между горами. Воздух был сухой и теплый, и я слышал, как в кустах чмокает куропатка. Гости разошлись, и теперь о свадьбе напоминала только тлеющая жаровня.

– Поздравляем с нашей свадьбой! – хором пропели отец с Родой, поднимаясь на веранду.

Рода вручила мне плеер. Наверное, у меня был слегка ошарашенный вид, потому что она снова нахмурилась. Я не привык к дорогим подаркам. Потом отец преподнес мне мое первое ружье – карабин тридцатого калибра, на оленя.

– Ну-ка, проверь, – сказал он. – Вон белка, видишь? – и он кивнул на высокий дуб поблизости.

Белку я видел – она сидела футах в двадцати от земли. Я мог бы сбить ее бейсбольным мячиком.

– Оно же не заряжено, – сказал я.

– В патроннике есть патрон. Только курок взведи.

Я взвел курок и прицелился в белку. Она что-то грызла, снова и снова поворачивая это в тоненьких черных пальчиках; ее серые щечки в закатном свету казались розовыми и ходили ходуном, когда она жевала, один глаз смотрел прямо на меня. Я нажал курок и увидел, как шматок мяса вылетел из нее, точно маленькая красная птичка. Белка словно взорвалась. В листьях зашелестело, как дождь: это ее кусочки сыпались вниз, на землю.

– Попал, – сказала Рода.

Тем вечером мы поехали в город, к отцу и матери Роды. Ее мать сидела на высоком табурете, курила одну сигарету за другой и пила без перерыва. У нее была собачонка, длиной примерно с белку, но стриженая и жирная, с расплющенной мордой и крошечными злыми глазками; она спряталась под табуретом и ворчала так громко, что нам было трудно вести разговор. Время от времени мать Роды прикрикивала на нее: «Заткнись, Сливка!» – и пыталась пихнуть ее ногой. Тогда собачонка убегала в угол кухни, стуча и скользя когтями по линолеуму, а потом возвращалась обратно, тяжело сопя.

Хриплым прокуренным голосом мать Роды сказала мне:

– Ты хороший мальчик, правда?

Отец Роды повел моего отца к себе в кабинет, чтобы показать ему недурную, как он сказал, коллекцию пистолетов и ружей.

– Ну как ты, мам? – вдруг спросила Рода, когда беседа зашла уже довольно далеко. Это прозвучало так, будто они с матерью только что встретились.

– Твой отец, подонок, хочет меня бросить.

Наступила долгая и мучительная пауза. Потом Рода прервала ее:

– Ты ведь знаешь, что это неправда, мама. Всегда знала.

– О’кей. Тогда все отлично, лучше не бывает. – Она снова глотнула из стакана. – Так значит, ты опять вышла замуж. Новая жизнь, да? – Она подлила себе еще и посмотрела на меня. – А ты? Кем хочешь стать?

Она перегнала дым изо рта в нос. На ней были розовые слаксы, а шлепанцы она зацепила за нижнюю перекладину табурета. Ее собачонка не сводила взгляда с моих лодыжек.

– Пока, – сказал я.

Она усмехнулась, потом закашлялась, потом посмотрела на меня подозрительно. Я хотел сказать «пока никем», но последнее слово куда-то пропало.

– Ему всего двенадцать, мама, – вмешалась Рода.

– Хороший мальчик. – Ее мать подмигнула мне и раздавила в пепельнице окурок. – Эй, Билли! – крикнула она в коридор. – На кой черт ему нужны твои ружья? Иди лучше с пареньком поболтай!

Она подлила себе еще.

– Папа тебя любит, – сказала Рода.

– Разуй глаза, Рода, – мать в упор посмотрела на нее. – Ха! – сказала она и снова закашлялась. – Ты всегда была слишком красива, Рода. Нехорошо затмевать родную мать. – Она посмотрела на меня и подмигнула. – Уж я-то знаю, о чем говорю, понял?

На пороге кухни появился отец Роды – рядом с моим отцом он казался широкогрудым коротышкой.

– Мне кажется, тебе хватит, Шарлин, – сказал он жене.

Она снова подмигнула мне и допила стакан до дна.

Отец Роды выглядел не столько рассерженным, сколько смущенным и растерянным. Он легонько потер ладонью свою лысоватую макушку.

– Как тебе папина коллекция? – спросила Рода у моего отца. Теперь она стояла ближе ко мне, отодвинувшись от матери. Я видел пряди мягких, тонких волос на ее шее.

– Впечатляет. Такое не каждый день видишь.

– Пожалуйста, Шарлин. Не при ребенке, – сказал отец Роды.

– Ничего, папа, – сказал Рода, делая шаг к нему. – Мы все равно ненадолго.

– И он будет объяснять мне, что стыдно, а что нет? – спросила мать Роды, сидя спиной ко всем нам. – Человек, который не выходит на люди с собственной женой, будет объяснять мне, что стыдно, а что нет? – Сливка заворчала. Она чувствовала растущее напряжение и зверела. – Который шляется с прошмандовками вдвое его моложе?

Мать Роды крутанулась на табурете и ткнула пальцем в мужа.

– Уйди с дороги, Рода, – сказала она, потому что Рода уже очутилась между ними.

Отец Роды развел руками в извиняющемся жесте и вышел обратно в коридор.

– Трус! – крикнула она.

Поздно вечером, слушая, как Рода плачет, а отец ее утешает, я подумал: интересно, текут ли слезы и из того, прикрытого глаза? Стена между нашими комнатами была тонкой, и я слышал все: их громкое дыхание, снова ее плач, а потом Рода сказала отцу, что любит его. Помню, как все это было странно.

На следующий день Рода предложила мне сесть вместе за пианино. Я признался, что не умею играть, но она сказала, что это неважно. И я сел рядом с ней.

– Закрой глаза, – сказала она.

– А ты?

– Я уже закрыла, – сказала она. – Хотя правый у меня никогда до конца не закрывается.

– И ты им видишь?

– Да. Всегда.

Я закрыл глаза.

– Положи руки на клавиши, – сказала она. – Просто слушай внимательно, и пусть пальцы сами играют что хотят.

Несколько минут прошли в молчании. Воздух между нами уплотнился и медленно пульсировал.

Ее первая, низкая нота разлилась гулом. Потом она извлекла еще несколько, и они заняли свои места в воздухе.

– Здорово, – сказал я.

– Слушай, – шепнула она.

Я слушал, пока некоторые из нот вокруг не стали как будто моими, а потом и не как будто. И не так уж плохо у нас получалось: раздробленная мелодия, складная, потому что дыхание Роды было совсем близко к моему.

Не знаю, долго ли мы играли, зато твердо знаю, что хотел бы, чтобы это никогда не кончалось, но все как-то вдруг кончилось, и отец захлопал откуда-то сзади – громкий, режущий уши звук.

– И как она тебе, эта Рода? – поинтересовалась моя мать. Она срезала жир с куриных грудок.

– Вежливая, – сказал я.

– А еще?

Я пошевелил кучку из комков желтого жира на краю разделочной доски.

– Чудная, – сказал я.

– Да?

– Ага. И, по-моему, никого не боится. Может, только свою маму.

Моя мать рассмеялась. Потом взъерошила мне волосы.

– Ой, – сказала она. – Извини, – и схватила полотенце, чтобы вытереть жир. – Красивая? – на этом ее голос потух.

– Нет, она инвалидка, – сказал я, и мать снова рассмеялась.

Всю неделю я ждал, когда опять сяду с Родой за пианино, но едва я в пятницу вечером приехал к отцу, как он усадил меня в машину, и мы, все втроем, помчались к ее родителям. Звонила ее мать.

– Что она имела в виду? – повторяла Рода. Она сидела в плаще, зажав руки между коленями.

– Не волнуйся, – каждый раз отвечал ей отец. – Я уверен, что у них все нормально.

Но когда мы доехали до места, ни Рода, ни отец не могли открыть дверь. Они стучали и стучали, а ответа все не было – изнутри доносилось только собачье ворчанье, но никто из них не решался просто повернуть ручку и войти.

Наконец мое терпение кончилось. Я толкнул дверь, и она широко распахнулась.

– Войдите, – крикнула мать Роды. – Билли, ты почему не открываешь?

– Папа! – позвала Рода.

Отец Роды пришлепал по коридору в овчинных тапочках.

– Привет, Рода. Что случилось?

Рода повернулась к моему отцу.

– Прости, – сказала она. – Поедем домой, ладно?

– Вот бред, – сказал отец, когда мы снова сели в машину. Рода промолчала. Она только поплотней запахнулась в плащ и смотрела на шоссе. Я принялся играть с пепельницей на ручке дверцы. Сначала вытащил все обертки от жвачки, потом затолкал обратно. Открыл и захлопнул металлическую крышечку раз пятьсот.

– Прекрати, Рой, – не выдержал отец. И поддал газу, чтобы показать, что не шутит.

Когда мы свернули на гравийную аллею и увидели ежевичные кусты на обочинах и красный освещенный мостик впереди, он спросил:

– Что именно она сказала?

– Я в своем уме, Джим.

– И все-таки?

Рода повернулась и подтянула свой пристежной ремень.

– Она сказала: «Я люблю тебя, Рода. У нас все прекрасно. Почему бы тебе не привезти мальчиков выпить?»

– А ты и послушалась.

– Не будь идиотом, Джим, – очень тихо сказала она.

Отец посмотрел в зеркальце, чтобы проверить, слышал ли я ее слова. Я понятия не имел, что делать, и показал ему большой палец.

– Она его убьет, – буднично сказала Рода за завтраком. И спокойно смотрела на раздражение моего отца, его гнев и страх. – Ты готов к этому, Джим?

Часом позже я провалил свой регулярный утренний экзамен по оральной гигиене.

– Шестой и одиннадцатый по-прежнему не в порядке, – сказал мой отец-дантист. – И десны опять кровоточат. Ты знаешь, что это значит.

– Где Рода? – спросил я.

– Не знаю, – ответил он. И оглянулся через плечо, словно ожидал увидеть ее прямо у себя за спиной. Когда он позвал ее по имени, она не откликнулась. Он прошел по всем комнатам – пусто.

В тот вечер в ореховом садике, собирая пазл из тысячи кусочков, Рода – в длинном голубом платье, среди прочих доставшемся ей от прабабушки, широкополой соломенной шляпе и изящных шнурованных ботинках – ни разу не взглянула на крыльцо, где, совершенно потерянный, сидел отец. Он ее не понимал. Не представлял себе, как ее утешить.

– Там ведь даже ничего не случилось, – сказал он мне.

Рода ушла далеко в глубь сада, почти к самому ручью, взяв с собой карточный столик и раскладной стульчик. Она села лицом к долине, левым боком к нам. Ее окружали заросли дикой горчицы и перекати-поля. Паутинки, плавающие в воздухе над ее головой, сверкнули на солнце, потом исчезли.

– Так и будет сидеть, – сказал отец. – Без воды, без единого слова, на меня даже не посмотрит. Как будто все это, непонятно что, – моя вина.

Рода сидела настолько тихо, что казалась нереальной. Лишь изредка – легкое движение руки, ставящей на место очередную деталь.

– Раньше она такой не была, – сказал отец. – Это не та женщина, на которой я женился.

Тут я посмотрел на него.

– Извини, – сказал он. – Чепуху говорю.

Я сидел на крылечке рядом с отцом, пока солнце не опустилось совсем низко и мое сидение рядом с ним не перестало казаться хоть сколько-нибудь осмысленным. Потом я пошел в сад к Роде.

Жара еще не спала. Под темными волосами Роды, зачесанными назад со лба, блестели крошечные, чистые капельки пота, влага была и на ее верхней губе, и на изгибах шеи.

– Ты за мной наблюдаешь, Рой.

Если бы я дотронулся до ее шеи, что бы она сделала? Оттолкнула мою руку, высмеяла меня, улыбнулась? В тот вечер я знал, что Рода способна на все. Она могла исчезнуть. Просто спуститься к ручью в этом длинном платье, пойти вдоль берега и не вернуться, а потом мы будем знать о ее жизни только по открыткам да по снам. Ее ничто не удерживало.

– Твой отец тоже за мной наблюдает? – спросила она.

– Да.

– Сидит на крыльце, свесив руки с коленей?

– Да, – сказал я. – Ты хочешь от нас уйти?

Тут Рода подняла на меня взгляд и улыбнулась. Она выглядела молодой, гораздо моложе отца.

– Конечно, нет, – сказала она. – Что это ты надумал?

Все воскресное утро Рода шла позади на приличном расстоянии. На ней были джинсы, футболка и бейсбольная шапка, но мне чудилось, что она бредет по узкой ленте горной дороги все в том же прабабушкином платье, а лицо ее прячется под той же соломенной шляпой.

Отец шагал рядом, неся в руке ружье двадцать второго калибра, на куропатку. Я слышал, как у него в кармане бренчат патроны. То и дело он тревожно оглядывался назад, на Роду – нас разделяло с четверть мили, – а потом начал бормотать.

– Да откуда мне знать-то, – повторял он себе под нос на разные лады. – Откуда мне знать?

Вскоре мы поднялись так высоко, что оставшихся внизу белок и дятлов было уже почти не слышно. Накануне прошел мелкий дождичек. Помню сильный, горьковатый аромат травы, от которого першило в ноздрях и горле. В какой-то миг я вдруг поднял глаза от яркой земли, и все стянулось вместе – струи облаков и синего воздуха, словно посреди неба открылась гигантская воронка, засасывающая все это внутрь.

– Про что? – наконец спросил я.

– Про все, – ответил он, качая головой.

– Она не уйдет, – сказал я.

Отец окинул подозрительным взглядом кусты на обочинах дороги.

– Хотел бы я в это верить.

– Точно, – сказал я. – Она сама обещала.

Тут отец остановился и посмотрел на меня так, будто увидел впервые в жизни.

– Она тебе сказала?

– Да.

– Но зачем?

– Я спросил.

Отец вновь обернулся на Роду. С книгой в руке, подобрав подол платья, чтобы не запачкать его о землю, она медленно плыла в нашу сторону.

– Рода, – сказал отец. Словно напоминал себе.

После очередного подъема кустарник поредел, и мы вышли в долину, где горы сходились. Мелкополосатые белые дубы стояли среди лужаек с перламутровой, голубовато-зеленой травой. В вышине носились по ветру пустельги, и мы слышали шелест их перьев.

– Видел когда-нибудь такую вблизи? – спросил отец.

– Нет, – сказал я.

Он долго смотрел в небо, потом прицелился в одну из них, парящую не больше чем в ста метрах от нас. Когда он выстрелил, стройные крылья на мгновение дрогнули, но, может быть, мне это просто померещилось, потому что птица не упала.

Рода появилась из-за кустарника и шла к нам. Она сняла шляпу и смотрела на птицу своим здоровым глазом.

Отец дослал в патронник новый патрон и ждал, когда пустельга подлетит поближе. Рода подошла к нему сзади и положила свои белые пальцы ему на шею. Когда птица подлетела – голова чуть набок, клюв приоткрыт, перья взъерошены, – я увидел, как Рода закрыла тот глаз, который ее слушался. Я увидел, как ее шея заломилась назад, за спиной плеснули крылья. Я услышал выстрел и вскрикнул.

Отец отскочил от меня и развернулся, нацелив ружье прямо мне в грудь. Инстинктивно, как объяснял он потом. Я его напугал.

Но Рода подбежала ко мне, взяла мое лицо в ладони и притянула к себе: она хотела понять. – Что такое? – спросила она. Ее лицо было так близко, что прикрытый глаз очутился прямо передо мной – идеальный светло-карий ободок на белке, бездонный ландшафт, спрятанный под веком центр.