355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дэвид Болл » Сертификат происхождения » Текст книги (страница 1)
Сертификат происхождения
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 16:43

Текст книги "Сертификат происхождения"


Автор книги: Дэвид Болл


Жанры:

   

Триллеры

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Дэвид У. Болл
Сертификат происхождения

Письмо доставили в галерею Вольфа вместе с обычными для нее каталогами и объявлениями. На нем было написано «личное», так что секретарша Макса оставила его на столе нераспечатанным.

Макс вскрыл конверт здоровой рукой и достал письмо, аккуратно написанное от руки. «Дорогой мистер Вольф, я слышал, что вы хорошо разбираетесь в странных картинах и иногда их продаете. У меня есть такая, не уверен, что она много стоит, но я подумал, что Вы были бы не против посмотреть ее – и если Вы согласитесь, то мы могли бы сделать на ней дело. По-тихому, конечно же. Если Вас заинтересовало мое предложение, то пошлите письмо на абонентский ящик, указанный ниже. С уважением, Л. М.».

А затем Макс увидел фотографию. Моргнул, не веря своим глазам. Грудь сдавило, – от радости, печали и шока одновременно. Отбросив в сторону кипу бумаг, он положил фотографию на журнал записей. Открыл ящик стола, нашарил в нем увеличительное стекло и наклонился поближе к столу.

Фотография была сделана любительски, с плохим освещением, но это не играло роли. Макс знал эту картину, как должен был знать ее любой студент-историк. Прекрасное и проклятое творение, вышедшее из-под кисти безумца.

Числящееся пропавшим со времен Второй мировой.

Он выпрямился. Глаза слезились. Кружилась голова, и он начал шарить в кармане жилета в поисках таблеток.

Макс не слышал, как секретарша пожелала ему доброй ночи, не осознал, что за окнами стемнело. Его сознание кипело, он лихорадочно вспоминал историю. Нацисты, потом Штази, торговцы оружием и кардиналы Римско-Католической церкви. Сколько насилия и мерзости в прошлом этой картины. Он прекрасно понимал, какой будет следующая остановка в ее длинной и сложной истории. Здоровая рука задрожала. Макс Вольф снял трубку телефона.

Воскресным утром две недели спустя Макс ожидал клиента в частной студии неподалеку от храма Воскресения Христова в Колорадо-Спрингс.

Он сидел в мягчайшем кресле, которое едва не поглотило его небольшое тело. Несмотря на звукоизоляцию, услышал гром и ощутил, как здание содрогнулось, когда четыре тысячи воодушевленных молящихся начали топотать, хлопать в ладоши, смеяться, кричать и петь в храме поблизости. Служба была в самом разгаре.

Преподобный Джо Кули Барбер занимался спасением душ, и бизнес этот процветал. С помощью обаяния, внешнего вида и голоса, усиленного микрофоном, он создал империю, которая раскинулась в сорока семи государствах на шести континентах. Его воскресная программа «Верующим», простецкая смесь евангельских песнопений и притч, синхронно переводилась на шестьдесят восемь языков. Он опубликовал семнадцать книг, которые многие годы оставались бестселлерами. Его медиаотдел продавал компакт-диски, видео и футболки, и на каждом продукте была голографическая эмблема храма Воскресения Христова для защиты от подделок.

У него работали почти тысяча человек, среди которых бухгалтеров и людей с аттестатами МВА было не меньше, чем певчих в хоре, которых было 229. Это число было избрано им после явившегося ему откровения, случившегося тогда, когда он был на самом дне жизни – спившийся, обедневший и отчаявшийся. Тогда он уронил Библию, и она открылась на 229-й странице Нового Завета. Подобрав Библию, он прочел второй стих третьего посланния Иоанна: «Молюсь, чтобы ты здравствовал и преуспевал, как преуспевает душа твоя». Джо Кули предпочел понять слово «преуспевать» в его современном значении и построил на его основе свой лейтмотив. «Бог хочет, чтобы мы были богаты».

Он был не первым проповедником, призывающим к преуспеянию, но стал наилучшим из них («Слегка богаче князя мира сего», – как он иногда шутил). Он жил по законам своей проповеди. Ему принадлежали самолет «Гольфстрим», небольшой парк автомобилей, в числе которых были «Астон-Мартин» и «Бентли», а также то, что он обычно описывал как «скромную небольшую конеферму в Кентукки», где он выращивал чистопородных лошадей. «Я не проповедник конца времен, я проповедник лучшего из времен», – говаривал он.

Вместе с богатством появились и противоречия. На каждый доллар, заработанный на служении, Джо Кули Барбер зарабатывал пять долларов в офшорных компаниях, скрытых среди непроницаемого переплетения отношений собственности. При всех его заявлениях, что из каждого доллара тридцать центов идут на миссионерскую деятельность, Налоговое управление США, Министерство юстиции и комитеты Конгресса начали с дюжину расследований его деятельности. Джо Кули Барбер все отрицал, великодушно указывая на то, что не найдено ни малейшего доказательства его незаконных действий. «Я богобоязненный и бесхитростный гуманист», – говорил он. Он кормил десятки тысяч голодных в Азии и Африке, миллионы таблеток от малярии с логотипом «Церкви Христа Воскресшего» спасали жизни грудных детей в Бангладеш и Ботсване. Ежегодные миссии обучали фермеров Малави и Танзании современным методам ведения сельского хозяйства, обеспечивали их тракторами и семенами, чтобы они сами могли прокормить себя. Он строил церкви в Замбии и открывал новые школы в Заире.

«Свора ничтожеств», так он обычно называл следователей и политиков в приватных разговорах. Но он наслаждался их вниманием и процветал благодаря ему. Чем больше на него жаловались, тем больше к нему текло денег. «Ваши доллары мостят дорогу к вашему спасению, – проповедовал Джо Кули перед объективами телекамер. – Ваши доллары – суд Божий нашему служению».

– Макс, друг мой! – воскликнул Джо Кули, вытирая пот со лба после того, как он ворвался в студию полчаса спустя. – Прости, что задержал тебя.

– Вовсе нет, – ответил Макс. – Серьезное дело. Никогда прежде не видел тебя за работой.

– Ты иудей? – спросил Джо Кули с широкой улыбкой.

– Нет.

– Тогда почему ты не приходишь сюда каждую неделю?

– Ехать далековато. Может, если бы ты твой самолет присылал…

– Незачем! – ответил Джо Кули, отправляясь в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. – Я не дальше, чем экран твоего телевизора.

Он вышел, на ходу вытирая руки.

– Ладно, давай к делу. Я едва поверил, когда ты позвонил.

Кули заговорил тише.

– Разве такое может быть? Караваджо?

Макс кивнул.

– Во всем мире есть около девяноста его картин. Как только я узнал об этой, сразу о тебе подумал.

– Я так понимаю, что это должно пройти скрытно?

– Исключительно для твоей личной коллекции, – ответил Макс. – Если, конечно, ты хочешь.

– Пошли в студию, – сказал проповедник, протягивая руку и помогая Максу встать. Эксперт по живописи взял трость. Его правая рука была искалечена, пальцы согнуты и расплющены. Закинув лямку портфеля на плечо, он взял в руку большой кожаный портфолио.

– Только не говори мне, что она у тебя прямо здесь, в этой папке! – воскликнул Джо Кули. Его глаза расширились. – Какая смелость!

– Едва ли, – ответил Макс. – Она хорошо упакована, твои люди сопровождали меня всю дорогу. Кроме того, я не слишком похож на лоха. Один раз нес 5 миллионов баксов через весь Манхэттен вот в этом портфеле. Всех происшествий было, что мне пытались помочь перейти улицу.

– Я не настолько доверчив, но понимаю, о чем ты, – сказал Джо Кули. Максу было семьдесят с небольшим, и ростом он был чуть выше метра пятидесяти. Всегда носил серую шляпу, а после многих лет, проведенных за изучением исторических документов и разглядыванием картин, с глазами у него было так плохо, что толстые линзы очков просто искажали черты его лица. Выглядел он, как старый добрый счетовод, но, несмотря на это, Джо Кули знал, что Макс – опытный переговорщик и человек с иключительным деловым чутьем. Макс руководил уважаемой во всем мире картинной галереей, регулярно посещая «Кристис» и «Сотбис». Однако самый прибыльный его бизнес таился в недрах подпольной коммерции, в мире, где люди, сторонящиеся известности, продавали и покупали произведения искусства или использовали их в качестве эквивалента крупных денежных сумм при покупке крупных партий наркотиков и оружия. Макс всегда мог найти нужную картину и согласовать условия сделки.

Они забрались в гольфкар, чтобы проехать через весь комплекс. Храм Воскресения Христова занимал участок в 28 гектаров земли рядом с Садом Богов. Помимо самого храма, здесь находились отделы по работе с пожертвованиями, вещательная студия, церковный колледж и музей. Гольф-кар проезжал через украшенные статуями сады, мимо прудов для созерцания, и Джо Кули постоянно махал рукой и выкрикивал приветствия прихожанам, наслаждающимся солнечным днем.

Музей был гордостью и отрадой Джо Кули Барбера. Он любил прекрасное, вещи, которые буквально кричали о славе Божией. Верил, что нет лучшего служения Всемогущему, чем собирать образы, прославляющие Его и Его Слово. Галереи были наполнены религиозным искусством всех эпох: мозаики из стекла, греческие иконы, иллюстрированные рукописи и раннехристианские тексты в свитках, картины Джотто, Рембрандта, Рубенса и Эль Греко. Были и собственные картины Джо Кули, написанные маслом, по большей части иллюстрации к библейским притчам о процветании, об Иове и Соломоне. Для Макса они были будто прыщи на стене, но эти экспонаты оказывались среди самых популярных.

А затем они вошли в убежище Джо Кули, нечто среднее между рабочим кабинетом и студией художника, с панорамными окнами с видом на окружающую местность. Вокруг большого стола для заседаний стояли скамьи, мольберты и книжные полки, заполненные редкими изданиями Библии и другими книгами в богатых кожаных переплетах.

Макс положил портфолио на стол, расстегнул защелки и вынул внутренний конверт. Картина была скромно завернута в мягкую белую хлопковую ткань. Макс развернул ткань и аккуратно поднял картину, а затем положил ее на мольберт. Отошел к стене и щелкнул выключателем. Картину залил мягкий свет.

Юный пастух Давид, с мечом в одной руке и окровавленной головой Голиафа, воина филистимлян, в другой. Лицо Голиафа сковала смерть, его глаза и рот открыты, на лбу ссадина, из разрубленной шеи капает кровь.

Джо Кули Барбер зачарованно глядел на картину в безмолвном восхищении.

– Она меньше, чем я думал, – тихо сказал он. – И темнее.

Макс достал из портфеля несколько толстых скоросшивателей.

– Я, конечно же, принес документы, подтверждающие происхождение, – сказал он, выкладывая скоросшиватели на стол. Затем вытащил из них стопки бумаги – вырезки, книги, рукописные документы.

Джо Кули знал, что все эти документы – для него. Максу они не требовались.

– Начинай, мой друг-профессор, – сказал он. – Хорошо бы выпить. Виски? Вина?

– Просто воды.

Проповедник налил себе виски, затем воды Максу и пододвинул стул.

– Его работы бывали очень мрачны. Отрубленные головы, как эта. Убийства, предательство, мученичество. Мгновения окончательного откровения. Это был его дар, запечатлеть такое мгновение. Эту сцену он писал раза четыре за всю его жизнь, и с каждым разом проявлялось его возмужание как художника, выраженное в этих двух лицах, – сказал Макс. – Вероятно, это вторая версия, та, в которой на лице Давида гордость в сочетании с глубочайшим смирением. Триумф Царства Небесного над силами Сатаны.

Макс провел по холсту изувеченной рукой, с любовью следуя линиям кисти Караваджо, будто подражая художнику за работой.

– Он был настолько уверен в себе, что очень редко делал эскизы, не то что другие художники. Писал жизнь, как она есть. Оставались пентименто, закрашенные места, где краска сильно выступает на холсте, вот, видишь, здесь и здесь. Каков гений, понимаешь? И все это он делал так быстро, что кто-то сказал, что его кистью водит сам Бог. А какой свет! Гляди, как цвет плоти переходит в тень, кроваво-красный переходит в черный, свет переходит во тьму и смерть. Такое мастерство света. Или мастерство тьмы, с какой точки зрения посмотреть.

– Конечно, света, – сказал Джо Кули Барбер. – Я никогда еще не видел, чтобы ты так обращался с картиной.

Макс смущенно улыбнулся.

– Не слишком много картин, подобных этой, не слишком много подобных художников. Его стиль был нов и великолепен, но настолько груб, что часто шокировал его покровителей из числа служителей Церкви, которые часто сетовали на его вульгарность и профанацию. Он брал себе моделями шлюх, написал Деву Марию в платье с низким вырезом. Писал у святых прыщи и грязные ногти. Элита Церкви считала его несносным. Они желали видеть в святых совершенство.

– Прямо как Сенат США, – тихо сказал Джо Кули, потягивая виски.

– Его жизнь была так же груба, как его картины. Мучимая душа. Некоторые думают, что безумие произошло от отравления свинцом из красок, другие же говорят, что его мучила его собственная гениальность. Как бы то ни было, жил он тяжело, пил и дрался на дуэлях. Ходил по шлюхам, играл, его таскали по судам. Напал на слугу в кабаке за плохое обслуживание, ткнул ножом судью в драке за проститутку. Убил служащего полиции, его подвергали пыткам, он сбегал. Другого бы в тюрьме сгноили за такое, но, хотя у Караваджо и были недоброжелатели в среде Церкви, были у него и могущественные покровители, например вот этот.

Макс открыл страницу книги по истории искусств, заранее заложенную. На ней был портрет священника аскетичного вида.

– Это Сципион Боргезе, племянник папы Павла V. Папы, который приказал Галилею отречься от еретических взглядов об устройстве Солнечной системы. Павел сделал его кардиналом-племянником, наделив неимоверной властью. Умнейший, безжалостный и беспринципный человек. Кроме того, что Сципион был фактическим главой правительства Ватикана, он занимал несколько постов и имел несколько титулов, что делало его безмерно богатым. Он шантажировал мужчин и развращал их души. Вводил налоги и приобретал поместья – целые деревни – путем вымогательства и папских эдиктов. Завел у себя обширную коллекцию порнографии, а его гомосексуальные наклонности позорили Церковь.

Джо Кули не сдержался и довольно усмехнулся.

– Почему-то та Церковь всегда преуспевала в воспитании отъявленных негодяев, – сказал он.

– Да, но, при всех его прегрешениях, он был великим покровителем искусств. Использовал свое богатство, чтобы построить величественную виллу, где были выставлены работы Рафаэля, Тициана, Бернини и Караваджо, его тогдашнего фаворита.

– Чем-то этот человек мне по душе, – сказал Джо Кули. – Конечно, кроме пристрастия к мальчикам. Все творится во славу Божию.

Макс взял в руку другую папку.

– Что же до этой картины, сначала она принадлежала Церкви, – сказал он. – Или, точнее, Церковь первой ее украла. Боргезе начал агрессивно скупать произведения искусства и учился пользоваться своей властью. Джузеппе Чезари, выдающийся художник, собрал серьезную коллекцию из более чем ста картин, в том числе несколько работ Караваджо, с тех пор как тот в молодости работал в его мастерской. Боргезе выяснил, что у Чезари также имеется коллекция аркебуз. Чезари был человеком безобидным и коллекционировал аркебузы ради их художественной ценности, но коллекционировать такое оружие было незаконно. Боргезе приказал арестовать Чезари и конфисковать его имущество. Чезари был приговорен к смерти. Приговор был отменен, но не ранее, чем Чезари согласился принести картины в дар Апостольскому Престолу. А спустя несколько месяцев папа отдал всю коллекцию кардиналу-племяннику.

– Примерно в это время Караваджо убил человека, считая, что тот обманул его во время игры в мяч. Сбежал из Рима, за его голову была назначена награда. Остаток жизни он провел в бегах, в надежде, что Боргезе когда-нибудь сможет добиться папского помилования. Будучи изгнанником, он написал одни из лучших своих картин. На Мальте писал картины для рыцарей-иоаннитов, сам стал членом ордена и был им, пока орден не заточил его в тюрьму за дуэли. Он сбежал, но в Неаполе подвергся нападению и был тяжело ранен, скорее всего, наемными убийцами, нанятыми орденом. Затем отправился обратно в Рим. Ему даровали помилование, но он умер от лихорадки, не успев узнать об этом.

Макс покачал головой.

– Ему было всего тридцать восемь. Представь себе, что еще он мог бы создать, проживи он еще лет двадцать.

Макс подвинул по столу большую папку.

– Что до нашей картины, Боргезе расстался с ней лишь потому, что получил другую версию, которую Караваджо прислал ему из изгнания. Эту же он использовал в качестве составной части взятки, которую дал польскому графу Красинскому. Вместе с ней отправились еще три картины, кисти Аннибале Карраччи, Рени и Ланфранко, а также украшенный драгоценными камнями реликварий исключительной ценности. Мы сверили данные с каталогом имущества графа Красинского. Перед смертью граф завещал картины и реликварий своему брату, который только что королевским указом был назначен епископом Стависким. Можешь убедиться, эти картины включены в каталог церковного имущества в 1685 году.

Макс достал лист из стопки.

– Тут, конечно же, по-польски написано, но я обвел нужные слова. – Картины и реликварий оставались в безопасности и безвестности почти три столетия, пережив пожары и восстания. Большую часть этого времени о Караваджо не вспоминал никто, кроме историков, вплоть до двадцатого столетия, когда ученые наконец стали осознавать, каким гигантом живописи он был.

Джо Кули встал.

– Пора еще выпить. Точно не хочешь ничего покрепче?

– Еще воды. Мне еще долго рассказывать.

Макс открыл толстую папку, наполненную пожелтевшими документами и вырезками из газет. Первой в них была черно-белая фотография немецкого офицера. Макс подвинул ее по столу.

– Эсэсовец, – сказал Джо Кули. – Красив, дьявол.

Макс кивнул.

– Вальтер Бек. Эта фотография сделана вскоре после того, как ему присвоили звание штандартенфюрера, за год до окончания войны.

Джо Кули внимательно поглядел на вытянутое угловатое лицо и умные глаза.

– Идеальный немецкий офицер, – сказал он. – И, судя по взгляду, хладнокровный ублюдок.

Макс достал из скоросшивателя скрепленную стопку листов. Копия сообщения о рождении в берлинских газетах.

– Он был старшим сыном Отто Бека, выдающегося немецкого эксперта по продаже картин. Галерея Бека была одной из старейших в Берлине, ее основал дед Отто, как магазин товаров для художников. Продавал масляные краски, холсты и рамы. Художники всегда жили в бедности, так что Бек иногда обменивал материалы на их работы. Отец Отто занялся продажей картин. Бизнес процветал, и в 1900 году Бек перевел магазин в роскошное двухэтажное здание. Семья жила на втором этаже, а первый был целиком отдан галерее и мастерским, где мастеровые Бека реставрировали и восстанавливали картины. Художники, коллекционеры и кураторы приносили туда поврежденные картины со всей Европы.

Вальтер работал у отца пару лет. Отлично соображал в бизнесе, но не питал особой любви к живописи. Молодой и амбициозный, он втянулся в социалистическую лихорадку тридцатых. Потом вступил в нацистскую партию. Отец возражал, но Вальтеру было плевать. Он хорошо понимал текущую политическую ситуацию и понимал место в ней Гитлера. Быстро продвинулся по партийной линии, и полученная в отцовской галерее подготовка привела его в Зондерауфтраг Линц.

– А теперь по-человечески, Макс.

– «Отряд специального назначения „Линц“». Тайный проект Гитлера. Гитлер был художником, которому недостало публичного признания, и поэтому он считал, что все картины Европы по праву принадлежат ему. Был одержим создать в Линце картинную галерею, сделать после войны этот город культурной столицей Европы. Перед войной его агенты посещали музеи, галереи и частные коллекции по всей Европе, создавая подробнейший список наиболее ценных произведений искусства. В результате у армии Гитлера было подробное руководство по поводу того, где и что следует конфисковывать – в качестве военного трофея, – как только немецкие войска занимали определенные территории. Бек помогал систематизировать руководство, в результате чего узнал, где хранится данная картина.

Бек мог провести всю войну в Париже, там, где всегда был наилучший выбор произведений искусства, но он был человеком заносчивым и однажды совершил ошибку, поспорив с самим Альфредом Розенбергом. Розенберг, один из самых влиятельных людей в Германии тех лет, признанный идеолог нацизма, добился того, что Бека направили на Восточный фронт. Он был превосходным офицером, но исключительно жестоким даже по меркам СС. Россия, Чехословакия, Польша – во всех этих странах Бек стал по окончании войны одним из самых разыскиваемых военных преступников.

Снова пожелтевшие вырезки, тексты на языках, которые Джо Кули даже распознать не мог. Видимо, восточноевропейские, подумал он. А некоторые определенно на иврите. И на всех одна и та же фотография. Подписей он прочесть не мог, но понимал, что это человек, на которого шла охота.

Немецкая колонна остановилась на пригорке неподалеку от старинной польской деревни Стависки. Пять грузовиков с солдатами, два танка и несколько других машин, остатки окруженных частей, сбившиеся вместе и отступающие. Штандартенфюрер СС Вальтер Бек вылез из открытой штабной машины с полевым биноклем в руках. Потянул ноги и хладнокровно посмотрел в бинокль на дорогу, тянущуюся позади. Русских не видно. Благодаря минам, заложенным солдатами Бека, они задержатся еще на пару часов, дав ему возможность сделать дело. Бек знал, что война безнадежно проиграна и скоро на него будут охотиться люди, которые ничего не забывают. Сдаться в плен означает подписать себе смертный приговор. Он будет скрываться, но сначала ему нужно найти средства, благодаря которым преследователи никогда не найдут его.

Он поглядел на деревню. На первый взгляд, война как-то миновала ее. Он увидел шпиль старой церкви и башню ратуши с часами позади него. Все выглядело совершенно мирно. Можно отправить солдат, чтобы они нашли то, что ему необходимо, но жители деревни наверняка давно и тщательно припрятали свое драгоценное сокровище. Времени на игру в прятки нет.

– Приведите деревенского священника, мэра и его семью, – приказал он унтерштурмфюреру.

– Яволь, штандартенфюрер.

– И двадцать пять жителей деревни, – добавил Бек.

Офицер уехал на грузовике с солдатами, а адъютант тем временем разложил походный стул и стол. Бек сел за стол с бутылкой вина в руке и повернулся лицом к солнцу, наслаждаясь теплом.

Грузовик вскоре вернулся и остановился неподалеку от Бека, который потягивал вино. Солдаты выкрикивали приказы, выталкивая из грузовика жителей деревни. Женщины, дети и старики. Священника, мэра, жену мэра, дочь мэра и маленького ребенка подвели к штандартенфюреру. Мэр, дородный мужчина с румяными щеками, священник, старый, худощавый и раздраженный.

– Я протестую, – начал мэр. – Мы люди мирные…

Солдат мгновенно ударил его в живот прикладом карабина. Мэр рухнул на колени и согнулся, судорожно дыша. Его начало тошнить.

– Неприятности не потребуются, если сделаете, как я скажу, – начал Бек. – Мне просто нужны несколько предметов из вашей церкви.

– Нашу церковь и так догола ободрали, – сказал священник. – Ничего ценного не осталось.

– Напротив, – сказал Бек. – Карраччи и Караваджо. Рени. Ланфранко.

Он улыбнулся.

– Память меня не обманывает? Подарки графа Красинского брату-епископу.

Дернувшееся лицо священника было единственным необходимым доказательством.

– Ваше превосходительство! – выпалил мэр с ярко-красным лицом. – Эти картины еще до войны были отправлены в Гдыню. Да, в Гдыню…

Он едва смог перевести дыхание.

– Помогите мне, святой отец, – сказал Бек священнику. – Вы наверняка помните. За декоративной стеной в крипте или под аккуратно сложенной кучей булыжника? Без сомнения, обыск даст результат. Наверняка где-то рядом с реликварием, подозреваю.

Бек отпил вина.

– Который, кстати, я тоже заберу, но можете оставить себе его содержимое. Палец святого Вараввы, если я не ошибаюсь? Или, может, ребро Ядвиги, или волос Казимира, или палец ноги Саркандера? Простите, но я не могу помнить все подробности. И подумать не могу, чтобы лишить подобную драгоценную реликвию вашего почитания.

Бек поглядел на часы.

– Но, боюсь, у меня очень мало времени. Большевики наступают.

– Мы не можем отдать то, чем не обладаем, – сказал священник.

– Что ж, хорошо, – сказал Бек, вставая и сбрасывая кожаные перчатки на стол. Открыл кобуру и вынул свой «люгер». Выбрав в толпе старика, выстрелил в него. Рядом со стариком рухнула на колени женщина, подвывая от горя. Старик корчился в предсмертных конвульсиях. Бек пристрелил и женщину. Жители деревни заголосили. Солдаты Бека мгновенно окружили их, вскинув оружие на изготовку.

– Итак, святой отец? – спросил Бек. – Чем вы готовы пожертвовать, чтобы защитить несколько картин? Какова в вашей церкви цена холсту, масляной краске и паре побрякушек? Десяток жизней? Или все присутствующие? Или вы желаете сделать мучениками всю деревню?

Священник закрыл глаза и перекрестился, склонив голову в молитве. Бек приставил «люгер» к его виску. Священник вздрогнул от прикосновения горячего металла, но продолжил молитву. Оценив вероятность того, что только священнику известно, где спрятано желаемое, Бек убрал пистолет в кобуру и повернулся к стоящему на коленях мэру.

– Вы не представили меня своей семье, – сказал он, подходя к молодой женщине с ребенком. – Ваша возлюбленная дочь, как я понимаю?

Толстые щеки мэра задрожали от страха. Его дочь ахнула и отшатнулась, прижимая к себе ребенка. Младенец заплакал.

– Пожалуйста, нет, – тихо взмолилась она. По ее щекам текли слезы.

Бек умилился, глядя на младенца.

– Какой чудесный ребенок. Ты, должно быть, им гордишься.

Забрав у женщины ребенка, он пошел к краю насыпи, усеянному острыми камнями, подбрасывая ребенка вверх и ловя, будто заботливый дядюшка. Плач ребенка перешел в визг.

Мать ребенка застонала и обмякла.

– Святой отец, скажите им, – взмолилась она, обращаясь к священнику.

Бек подбросил ребенка еще выше. Тот душераздирающе вопил. Женщина упала в обморок, другая женщина закричала.

– Да, святой отец, – сказал Бек сквозь вопли ребенка. – Скажите.

Священник молился.

Бек подбросил ребенка еще выше. Малышка завывала.

– Умоляю вас, – проговорила дочь мэра, ползя в сторону Бека на коленях. – Не причиняйте вреда моей малышке.

Солдат преградил ей путь.

Ребенок подлетел в воздух еще выше, а потом еще выше. Мать и ребенок истерически вопили.

– Ежи, прошу! Во имя любви Господней, дай ему то, что он хочет! – взмолилась жена мэра, обращаясь к мужу.

Бек едва не промахнулся, грубо поймав ребенка одной рукой. Малышка извивалась и брыкалась, яростно подвывая.

– Очень трудно, на самом деле, – сказал Бек. – Не уверен, что поймаю ее в следующий раз.

И снова принялся подкидывать младенца.

– Да! Мы вам покажем! – крикнул мэр.

– Нет! – отрезал священник. – Молчите!

Мэр не обращал на него внимания, умоляюще глядя на Бека.

– Если мы сделаем все, как вы скажете, вы оставите в покое деревню? Вы отпустите всех нас?

– Мне более ничего от вас не надо. Даю вам слово.

Десяток солдат отвезли мэра и священника обратно в деревню. Бек вернул младенца матери и снова сел, греясь на солнце. Спустя сорок минут, когда унтерштурмфюрер доложил, что видит приближающихся русских, грузовик вернулся, подскакивая на ухабах дороги. Внутри него уже был драгоценный груз.

Священник молча глядел, как Бек рассматривает реликварий, изящный ларец из слоновой кости и золота, сверкающий рубинами и жемчугом, а затем каждую из картин. Именно те, которые и ожидал увидеть Бек.

Когда все было погружено, Бек сложил стул и убрал в штабную машину.

– Можете идти, – сказал он мэру. – И лучше спрячьтесь побыстрее, поскольку ваши новые хозяева, русские, как я слышал, не очень-то любят поляков.

Заревели моторы, жители деревни, подобрав мертвых, двинулись вниз с холма.

Подошел унтерштурмфюрер.

– Ожидаю команды, штандартенфюрер, чтобы исполнить ваши приказания.

Танковые орудия уже были наведены на деревню, чтобы выполнить приказ о тактике выжженной земли, отданный немецким командованием.

– Было бы непростительно разрушить столь живописную деревню, – сказал Бек. – Столетия истории не должны превращаться в развалины. Оставим Стависки на забаву русским.

– Только вон тех наших друзей, – добавил он, кивнул в сторону уходящих жителей. – Более ничего.

Машина Бека тронулась, а у одного из грузовиков откинули брезентовый борт. Загрохотали пулеметы.

Спустя полчаса крики прекратились, пыль и дым осели. Тишину на поле у деревни нарушал лишь гул приближающейся колонны русских войск.

Джо Кули Барбер положил на стол фотографию каменного мемориала перед церковью в Стависки, воздвигнутого в память убитых во время войны жителях.

– Боже мой, – тихо сказал он. – Я думал, они так только с евреями поступали.

Потом взял вырезку из южноамериканской газеты, на которой была фотография Бека.

– Значит, Бек сбежал в Южную Америку, прихватив картины?

– Не все так просто. Потребовалось некоторое время и работа со множеством источников, чтобы сложить все воедино. Рапорты армии США, документы ЦРУ, репортажи журналистов, все в таком роде. А затем и это.

Макс полистал стопку увеличенных изображений с микрофильмов, черно-белых и едва читаемых.

– В семидесятых годах мы нашли – вернее, это сделали в Штази, тайной полиции Восточной Германии, – собрание документов, спрятанное в подвале одного дома в Берлине, в советском его секторе. Они стали частью секретных архивов Штази, а после падения Берлинской стены были опубликованы, как и тысячи других. Там оказался и дневник, который вел Генрих, младший брат Вальтера Бека, который был слишком молод, чтобы отправиться на войну. Вот его копия.

– На немецком, – сказал Джо Кули. – На английском никто не мог написать?

– Перевод на обратной стороне.

Беки всегда хорошо вели бизнес. После Первой мировой гордым немцам пришлось распродавать семейные наследия, чтобы выживать в условиях ужасающей инфляции. К тридцатым годам в ход пошли не только картины, но и серебряная посуда и ювелирные украшения. С приходом к власти нацистов эта торговля стала еще интенсивнее. Даже евреи продавали Беку свои ценности, и даже после Хрустальной ночи в 1938 году, когда вести дела с ними стало слишком опасно. Отто Бек не обманывал евреев, но понимал, что часто получает выгоду из их уничтожения. В 1940 году, когда уже шла война, его бизнес процветал, как никогда прежде. Офицеры возвращались с фронта с военной добычей, продавая все – картины, гобелены, золото и серебро. Бек платил хорошую цену. К его магазину постоянно подъезжали лимузины членов правительства и высших армейских чинов. У него покупали картины агенты, работавшие лично для Гитлера. Постоянно появлялся Геринг. Отто Бек продавал им то, что они хотели, но в личных беседах посмеивался над вкусами нацистов в области искусства.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю