Текст книги "Восстание пешеходов"

Автор книги: Дэвид Келлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Келлер Дэвид
Восстание пешеходов

Д. Келлер

ВОССТАНИЕ ПЕШЕХОДОВ

Перевод с англ. И. Невструева

Молодая мать медленно шла по шоссе, держа за руку маленького сына. Они представляли собой прекрасную пару пешеходов, хотя устали и были покрыты пылью после перехода, из Огайо в Арканзас, где собирались для последней битвы жалкие остатки побежденной расы. Много дней эти двое двигались по различным дорогам на запад, то и дело чудом избегая смерти. Но в тот день усталая, голодная и ослепленная заходящим солнцем женщина спала на ходу, и разбудил ее собственный крик, когда она поняла, что бегство уже невозможно. Она еще успела спасти своего сына, столкнув его в канаву, и умерла на месте, под колесами автомобиля, мчавшегося со скоростью шестидесяти миль в час.

Элегантную даму в "седане" разозлил внезапный толчок, и она довольно резко спросила через стекло у шофера:

– Что это было, Уильям?

– Мы только что переехали пешехода, госпожа.

– Всего-то? Во всяком случае, ты должен быть осторожнее.– Женщина повернулась к своей дочери.– Уильям только что переехал пешехода, и мы чуть подскочили.

Девочка с гордостью смотрела на свое новое платье. Сегодня ей исполнялось восемь лет, и она ехала с визитом к бабушке. Ее скрюченные, тронутые атрофией ножки ритмично раскачивались. Мать с гордостью подчеркивала, что малютка никогда не пыталась ходить. Однако она явно пыталась мыслить, потому что ее мучил какой-то вопрос. Наконец она обратилась к матери.

– Мама,– спросила она,– а пешеходы испытывают боль так же, как и мы?

– Конечно, нет, дорогая. Они не такие, как мы, некоторые даже утверждают, что они вообще не люди.

– А кто – обезьяны?

– Нет, они стоят выше обезьян, но значительно ниже автомобилистов.

Машина продолжала мчаться вперед.

А позади на шоссе остался застывший от ужаса маленький мальчик, рыдающий над окровавленным телом своей матери, которое с трудом сумел оттащить на обочину. Он оставался там до следующего утра, а затем оставил мать и медленно пошел к лесу. Он устал и был голоден и несчастен, но на вершине холма на минуту задержался и яростно потряс кулаком.

В тот день в душе его родилась глубокая ненависть.

Мир помешался на автомобилях. Дорожные полицейские раздраженно посматривали на медленно бредущих пешеходов, которые угрожали цивилизации, являлись шагом назад на пути прогресса, вызовом развитию науки. В человеческом теле признавался лишь разум.

Постепенно машины заменили работу мышц, как средства, ведущего к цели. Жизнь состояла из серии взрывов смеси бензина или спирта с воздухом или из разрежения пара в цилиндрах и турбинах, что давало человеку силу, которую можно использовать. Человечество добивалось своих целей благодаря механической энергии, создаваемой в больших количествах и передаваемой по проводам в виде электричества.

Небо служило самолетам, причем более высокие уровни предназначались для междугородних перелетов, а низшие для пригородного движения. Дороги – все из железобетона, в основном, односторонние, определяли допустимое количество машин, позволяющее избегать непрерывных столкновений. Некоторая часть людей с готовностью взмыла в небо, но подавляющее большинство из-за отсутствия достаточного числа воздушных коридоров была вынуждена остаться на земле.

По мере того как улучшались автомобили, человеческие ноги все более атрофировались. Наследники Форда, которым уже не хватало езды за пределами дома, придумали небольшой одноместный экипаж для использования в доме, а лестницы заменили изогнутыми дорожками. Люди начали жить в металлических коробках, покидая их только на ночь. Со временем, частью по необходимости, а частью по собственной воле, машину ввели в спорт и игры. Спроектировали специальные модели для игры в гольф; дети в парках, сидя в дрезинах, крутили колеса; девушки плавали в тропических водах Флориды, лежа в амфибиях. Человечество перестало пользоваться нижними конечностями.

Бездействие ног влекло за собой атрофию, атрофия вызвала постепенные отчетливые изменения в строении тела, а они в свою очередь повлияли на новую концепцию женской красоты. Все это произошло на протяжении веков.

Со сменой обычаев изменились законы. Теперь они защищали не все общество, а лишь автомобилистов. Дороги, прежде служившие всем, теперь предназначались только для машин. Поначалу хождение по шоссе было просто опасным, затем оно стало преступлением. Перемены эти также происходили постепенно. Сначала для машин отвели лишь некоторые дороги, потом пешеходам вообще запретили ими пользоваться, отняли у них право на вознаграждение при несчастном случае на шоссе, и наконец хождение по дорогам стало считаться преступлением.

Последним шагом стал закон, позволяющий убивать на шоссе всех пешеходов.

Никто не хотел ездить медленно – мир охватила мания скорости и перемещения с места на место. В выходные и праздники неисчислимые массы автомобилистов мчались "куда глаза глядят", только бы не проводить свободное время дома. Сельский пейзаж состоял сейчас из длинных потоков машин, мчавшихся со скоростью восьмидесяти миль в час между стенами реклам и останавливающихся порой на заправочной станции, перед баром или у куста, чтобы оборвать с него цветы. Воздух был насыщен выхлопными газами и наполнен хриплым воем всевозможных клаксонов. Никто ничего не видел, никто не хотел ничего видеть, мечтою каждого водителя стало ехать быстрее, чем автомобиль перед ним. На современном языке это называлось "спокойным отдыхом в деревне".

Пешеходов больше не было, точнее, почти не было. Даже в деревнях люди передвигались на колесах. Поля обрабатывали только машины. Местами, держась, как козы, неприступных скал, остались недобитые пешеходы, сохранившие желание пользоваться ногами.

Все эти люди происходили из бедноты. Поначалу закон не дискриминировал их. В каждом штате было по нескольку семей, которые никогда не переставали ходить самостоятельно. Автомобилисты смотрели на них сначала с удивлением, потом с ужасом. Никто не замечал огромной пропасти между двумя этими группами "хомо сапиенс", пока пешеходам не запретили пользоваться дорогами. Тут же во всех штатах вспыхнуло Восстание Пешеходов, и хотя после битвы под Банкер-Хилл прошли уже сотни лет, дух ее оставался вечно живым, а запрет на хождение по шоссе только усиливал желание его нарушить. Все больше пешеходов гибло от несчастных случаев, и семьи их мстили, стараясь, чтобы езда на автомобилях стала неприятной и опасной: гвозди, булавки, стекло, колючая проволока, стволы деревьев, крупные валуны стали обычным оружием. В горах Озарк какой-то отшельник, живущий в лесу, яростно бил стекла и дырявил покрышки точными выстрелами из карабина, другие просто ходили по дорогам и издевались над автомобилистами. Если бы шансы были равны, это могло бы привести к анархии, поскольку же они не были равны, пешеходы просто нарушали порядок. Классовое сознание достигло предела, когда сенатор Гласе из Нью-Йорка заявил на заседании Палаты:

– Раса, которая перестает развиваться, должна погибнуть. Веками человечество передвигалось на колесах, стремясь к состоянию механического совершенства. Пешеходы, пренебрегая своим правом на езду автомобилем, не только упрямо ходят пешком, но и осмеливаются требовать равных прав со стоящими неизмеримо выше автомобилистами. Терпение уже перестало быть добродетелью. Лучшее, что можно сделать для этих несчастных дегенератов – это начать процесс уничтожения. Только так можно остановить ширящиеся беспорядки в нашей спокойной и прекрасной стране. Мне не остается ничего иного, как внести на рассмотрение "Закон об уничтожении пешеходов". Как вам известно, он предусматривает немедленное уничтожение каждого пешехода, оказавшегося в пределах досягаемости полиции штата. По последней переписи населения их осталось около десяти тысяч, главным образом, в нескольких штатах Среднего Запада. С гордостью могу сообщить, что мой собственный избирательный округ, имевший до вчерашнего дня одного пешехода – девяностолетнего старца – отныне чист от них. Мне сообщили, что, к счастью, он вышел на дорогу, со старческим упорством, направляясь на могилу жены, и был тут же сбит. Однако, хотя в Нью-Йорке сейчас нет ни одного из этих жалких дегенератов, мы охотно поможем другим, менее удачливым штатам.

Положение было немедленно принято; при возражении сенаторов из Кентукки, Теннеси и Арканзаса. Для поощрения назначили премию за каждого убитого пешехода, а каждый округ, добившийся полного успеха, получал серебряную звезду. Каждый штат, в котором оставались одни автомобилисты, получал золотую звезду. Судьба пешеходов, как некогда судьба почтовых голубей, была предрешена.

Как и следовало ожидать, уничтожение не было ни немедленным, ни полным. Тут и там автомобилисты встречали неожиданный отпор. В результате прошел еще год, прежде чем идущий пешком мальчик поклялся отомстить машинам, несущим гибель человечеству.

Сто лет спустя, воскресным днем. Академию Естественных Наук в Филадельфии, как обычно, заполняли искатели развлечений, каждый из которых прибыл в собственном экипаже. Бесшумно, на резиновом ходу, передвигались они вдоль витрин, то и дело задерживаясь перед экспонатами, которые привлекли их внимание. Среди экскурсантов были отец с сыном, оба весьма заинтригованные: мальчик – незнакомым миром чудес, отец проницательными вопросами и наблюдениями сына. Наконец мальчик остановил свой экипаж перед одной из витрин.

– Что это, отец? Они похожи на нас, только имеют какую-то странную форму.

– Это, сын мой, семья пешеходов. Они жили давно, а я знаю о них, поскольку мне рассказывала моя мать. Эту семью подстрелили в горах Озарк, считается, что они были последними представителями своей расы.

– Жаль,– задумчиво сказал мальчик.– Если они жили, ты мог бы достать мне такого маленького, чтобы я с ним играл.

– Они мертвы,– ответил отец.– Все погибли. Он считал, что говорит правду, однако ошибался. Небольшая группа пешеходов уцелела, а их предводителем и мозгом был правнук того мальчика, который когда-то давно стоял на склоне с ненавистью в сердце.

Независимо от климатических условий, среды и различных врагов человек всегда ухитрялся выжить. В случае с пешеходами произошел элементарный естественный отбор: выжили сильнейшие. Только самые ловкие, умные и смелые сумели избежать систематической охоты. Хоть и немногочисленные, они все же выжили. Хоть и лишенные всех так называемых благ цивилизации – они существовали. Вынужденные защищать не только собственную жизнь, но и существование целой расы, они руководствовались ловкостью своих предков, живших в лесах. Они жили, охотились, любили друг друга, умирали, и два поколения мир ничего не знал о них. У них была своя политическая организация, свои законы и суд, вершивший справедливость на основании Блекстона и Конституции. Вождем всегда был кто-то из рода Миллеров – сначала выросший мальчик с ненавистью в сердце, потом его сын, воспитанный с детства в ненависти ко всему механическому, затем его внук – мудрый, хитрый и энергичный и, наконец, правнук, Авраам Миллер, тремя поколениями подготовленный к мести.

Авраам Миллер был наследным президентом Колонии Пешеходов, укрытой в горах Озарк. Граждане ее жили в изоляции, но не в неведении, их была горстка, но они приспособились к сложившейся обстановке. Среди первых беглецов оказалось несколько изобретателей и профессоров, а также один юрист. Они культивировали свои знания и передавали их дальше. Все вместе они возделывали землю, охотились, ловили рыбу, строили лаборатории. У них имелись даже машины, и время от времени, маскируя ноги, они отправлялись на разведку на территорию врага. Обучение некоторых детей с самого начала строилось в этом направлении. Имеются доказательства, что один из таких шпионов жил несколько лет в Сент Луисе.

Колонией управляла одна мысль, всех жителей влекла одна цель:дети с малых лет говорили о ней, школьники день за днем разговаривали об этом, молодежь шепталась о ней при свете луны, в лабораториях она была написана на всех стенах, старики собирали вокруг себя детвору и заставляли клясться, что они все свершат. Вся деятельность колонии подчинялась реализации лозунга:

– Мы вернемся!

Они упивались ненавистью. Их предков травили, как диких животных, убивали без жалости, как паразитов. Они хотели не столько мести, сколько свободы, права на свободную жизнь как хотят и где хотят. Три поколения колонии удавалось хранить свое существование в секрете. Год за годом они жили, работали и умирали с одной мыслью в сердце. Теперь пришло время реализации планов. А тем временем мир автомобилистов катился своим путем, материалистический, механический, самолюбивый – он дал удобства массам, но не сумел обеспечить счастья отдельным гражданам. Все жили в достатке, имели доходы, дома, продукты, одежду. Однако дома были из бетона, все одинаковые, отливаемые на конвейере. И мебель была из бетона, отливаемая вместе с домами. Одежда делалась из водоотталкивающей бумаги, одинакового фасона, менявшегося четыре раза в году. Продукты продавались кубиками, каждый из которых содержал все необходимое для жизни, на каждом написано количество. Веками изобретатели что-то придумывали, и наконец жизнь стала однообразной, а работа свелась к нажатию кнопок. Однако мир автомобилистов оставлял желать много лучшего, поскольку никто не пользовался мускулами. Разумеется, летом люди потели, но уже несколько поколений никто не вспотел от усилия. Такие слова, как "труд", "работа" помечались в словарях как устаревшие.

И все же люди не были счастливы, поскольку создание автомобиля, который мог бы ехать по обычному шоссе быстрее ста пятидесяти миль в час, оказалось технически невозможно. Автомобилисты не могли передвигаться так быстро, как хотели. Им не удалось уничтожить расстояния и обмануть время.

Кроме того, все они были отравлены. Воздух был насыщен выхлопными газами двигателей, сжигавших миллионы галлонов бензина и других жидкостей, несмотря на то, что множество машин электрифицировали. Однако важнейшей причиной отравлений являлось сокращение выделения токсичных субстанций через кожу и почти полное отсутствие физической работы. Автомобилисты перестали работать в архаическом значении этого слова, а перестав работать – перестали потеть. Несколько часов в день, проведенных на фабрике или за столом, хватало, чтобы заработать на жизнь. Поскольку они никогда не уставали, им требовалось меньше часов сна. Оставшиеся часы они проводили в машинах, разъезжая, куда глаза глядят. Все равно куда, лишь бы быстро. Дети с малых лет воспитывались в машинах, проводя в них практически всю жизнь. Родной дом перестал существовать – его заменил автомобиль.

Автомобилисты ехали вперед, не всегда зная, зачем, а пешеходы знали цель, к которой стремились.

Общество было, в сущности, социалистическим, то есть все классы жили в достатке. Преступный мир исчез уже несколько поколений назад, когда была принята теория Брайнта, что достаточно выделить и стерилизовать два процента потенциальных преступников и проблема перестанет существовать в течение одного поколения. Когда Брайнт впервые опубликовал свой тезис, последовало несколько критических откликов, но претворение его в жизнь встретило всеобщее одобрение – не считая тех, кого это непосредственно касалось.

Однако даже это внешне идеальное общество не было свободно от недостатков. Хотя все имели средства, необходимые для жизни, это не значило, что все жили с одинаковым достатком. Другими словами, мир по-прежнему делился на бедных и богатых, а богатые попрежнему составляли большинство в правительствах и принимали законы.

Наиболее замкнутой, аристократической и влиятельной семьей среди них была семья Хейслеров. Их имение в Гудзоне окружала тридцатимильная железная ограда высотой в двенадцать футов. Немногие удостоились чести быть приглашенными в каменный дворец, окруженный лесом из сосен, буков и елей. Хейслеры были настолько могущественны, что никто из них никогда не занимал никакой должности. Они выбирали президентов, но не стремились иметь их в своей семье. Враги утверждали, что они обязаны всем счастливым бракам с Фордами и Рокфеллерами, но несомненно, то была лишь сплетня, рожденная завистью. Хейслеры владели банками и недвижимостью, фабриками и административными зданиями. Известно было, что Президент Соединенных Штатов и Высший Суд у них в кармане. Однако имелось кое-что, о чем редко говорили и писали в газетах: единственная наследница главной ветви семьи умела ходить.

Уильям Генри Хейслер был необычным миллионером. Когда ему сообщили, что его жена родила дочь, он поклялся богом (хотя не знал, что это такое), что будет проводить со своим ребенком не менее часа ежедневно.

Первые несколько месяцев в девочке не замечали ничего ненормального, хотя сиделки обратили внимание, что у нее некрасивые ноги. Отец решил, что, вероятно, у всех младенцев ноги некрасивые.

Когда ей исполнился год, она попыталась встать и сделать первый шаг. Это тоже еще не вызвало беспокойства, поскольку педиатры в один голос утверждали, что все дети пытаются несколько месяцев пользоваться ногами – это просто дурная привычка, вроде сосания пальца, от которой легко отучить. Они дали сиделкам обычные в таких случаях указания, которые несомненно были бы претворены в жизнь, если бы отец решительно не заявил:

– У каждого ребенка есть своя индивидуальность. Оставьте ее в покое, и посмотрим, что из нее вырастет.– А чтобы обеспечить послушание, выделил одного из своих секретарей для постоянного надзора, обязав представлять ежедневно письменные доклады.

Девочка росла. Пришло время, когда детское прозвище "малютка" сменилось полным именем "Маргарет". По мере того, как она росла, росли и ее ноги, а чем больше она ходила, тем сильнее они становились. Никто и ни в чем не помогал ей, поскольку никто из взрослых никогда не ходил и даже не видел никого, кто ходит. Девочка не только ходила на ногах, но и по-детски протестовала против механических перевозок, визжа как безумная, когда ее пытались посадить в машину.

Когда было уже слишком поздно, ее отец начал советоваться с любым, кто мог бы сказать что-то о создавшемся положении и подсказать из него выход. Хейслер желал, чтобы его ребенок имел собственную индивидуальность, но не хотел, чтобы он был отщепенцем. Поэтому он приглашал на консультации нейрологов, хирургов, воспитателей, психологов, специалистов в области детской психики – и ничего не добился. Все соглашались, что это случай атавизма, и предлагали в качестве лекарства тысячи решений – от психоанализа до грубого лишения свободы передвижений и бандажа на нижние конечности девочки. Наконец разозленный Хейслер заплатил им за труды и за молчание, рявкнул; "Чтоб вас черти взяли!" – и отослал обратно. Он не знал, кто такие черти, но выражение это доставило ему облегчение.

Все тут же разъехались, за исключением одного старичка, который наряду с прочими занятиями увлеченно изучал генеалогию. Вместе с хозяином они образовали интересную пару, сидя лицом к лицу в своих миниэкипажах: один был мужчиной в расцвете сил, энергичным, крепко сложенным (не считая усохших ног), прирожденным лидером, а другой – старым, седовласым, высохшим мечтателем. В комнате остались только они, не считая ребенка, который беззаботно играл в солнечной оконной нише.

– Я, кажется, сказал, чтобы вы шли к чертям,– буркнул магнат.

– Но как? – последовал логичный ответ.– Остальные ведь тоже вас не послушались и просто уехали из вашего дома. Скажите мне, где находится ад и те черти, к которым вы нас послали? Наши подводные лодки изучили морское дно до глубины в пять миль. Наши самолеты достигают звезд. Гора Эверест покорена. Я читал различные дневники путешественников, но нигде не встретил описания ада. Несколько веков назад теологи утверждали, что это место, куда отправляются после смерти грешники, но с тех пор как мы стерилизовали два процента Брайанта, грешников не осталось. Несмотря на ваши миллионы и неограниченную власть, вы сами находитесь ближе к аду, глядя на своего ненормального ребенка.

– Но, профессор, умственно она развита превосходно,запротестовал Хейслер.– Ей семь лет, а результаты тестов Винет-Саймона на уровне десятилетнего. Если бы она перестала ходить! Конечно, я горжусь ею, но хотел бы, чтобы она была, как другие дети. Кто захочет жениться на ней? Это же просто неприлично. Вы только взгляните, что она вытворяет!

– Невероятно! – воскликнул старик.– Я читал об этом в книге трехсотлетней давности. Когда-то множество детей делали то же самое.

– Но что это такое?

– Это называлось "кувыркаться".

– А что это значит? Почему она так себя ведет? – Хейслер вытер пот со лба.– Над нами будут смеяться, если сообщение об этом попадет в газеты.

– Вы достаточно сильны, чтобы этому помешать... Кстати, скажите, вы изучали историю своей семьи? Знаете, чья кровь течет в ее жилах?

– Нет. Я никогда этим не интересовался. Разумеется, я принадлежу к Сыновьям Американской Революции, и тому подобное. Мне просто принесли нужные документы, и я расписался в нужном месте. Но я никогда их не читал, хотя хорошо заплатил за публикацию книги об этом.

– Значит, ваш предок был революционером? Где эта книга? Хейслер вызвал секретаря, который въехал, выслушал распоряжение и вскоре вернулся с историей семьи Хейслеров. Старик торопливо открыл ее. В комнате царила тишина, нарушаемая только голосом девочки, игравшей с плюшевым медведем. Потом вдруг старик рассмеялся.

– Теперь все понятно. Вашего предка, принимавшего участие в Революции, звали Миллер, Авраам Миллер из города Гамильтон. Его мать похитили и убили индейцы. Он был родом из весьма уважаемой линии пешеходов; впрочем, в то время все ходили пешком. Миллеры и Хейслеры породнились через супружество, и произошло это лет сто назад. Ваш прадед имел сестру, которая вышла за Миллера. О ней идет речь на странице триста тридцатой, вот послушайте.

"Маргарет Хейслер была единственной сестрой Уильяма Хейслера. Независимая и слегка со странностями, она совершила безумный поступок, выйдя замуж за фермера по фамилии Авраам Миллер, принадлежащего к наиболее известным предводителям движения пешеходов в Пенсильвании. После его смерти вдова с единственным сыном, восьмилетним мальчиком, исчезли, несомненно, погибнув во время всеобщего уничтожения пешеходов. В письме, написанном брату ее до замужества, она хвалилась, что никогда не садилась в автомобиль и никогда не сядет, что Бог дал ей ноги, чтобы ими пользоваться, и что ей посчастливилось встретить мужчину, тоже имеющего ноги и желающего на них ходить, как повелел Господь".

– Вот вам и секрет вашей дочери. В ней возродилась сестра вашего прадеда. Сто лет назад эта женщина предпочла умереть, нежели поддаться моде. Вы сами говорили, что малышка едва не задохнулась от плача, когда ее пытались посадить в машину – это явно наследственная черта. Желая сломать это силой, можно убить ребенка. Остается просто оставить ее в покое. Делайте, что Хотите – это ваша дочь. У нее такая же сильная воля, как у вас, и, вероятно, ничего изменить не удастся. Пусть пользуется ногами. Вероятно, она будет лазить по деревьям, бегать, плавать, прогуливаться.

– Вот, значит, как,– вздохнул Хейслер.– Это означает конец нашей семьи. Никто не захочет жениться на обезьяне, будь она даже сверхразумна. Вы действительно думаете, что однажды она залезет на дерево? Думаю, вы правы, и если существует ад, он станет моим уделом.

– Но ведь она счастлива!

– Да, если мерой счастья служит смех. Но разве все не изменится, когда она подрастет? Она будет не такой, как все. Где она найдет себе друзей? Конечно, в ее случае не применят закона об уничтожении, мое положение этого не допустит. Я мог бы даже приказать отменить его. Но она будет одинока, очень одинока!

– Научившись читать, она забудет об одиночестве. Оба посмотрели на девочку.

– А что она делает сейчас? – допытывался Хейслер.– Похоже, вы знаете об этом больше, чем все, с кем я разговаривал прежде.

– Прыгает! Разве это не удивительно? Никогда не видела никого прыгающего, и все-таки делает это! Я тоже никогда не видел прыгающих детей, но знаю, как это называется. На иллюстрациях Кэт Гринвей были прыгающие дети.

– Да будут прокляты Миллеры! – проворчал Хейслер. После этого разговора Хейслер взял старика к себе. Единственной его обязанностью было изучение привычек детей пешеходов, чтобы определить, как они играли и для чего использовали ноги. Потом он должен был передавать это девочке.

Он же ведал и всеми вопросами ее духовного развития. С этого времени случайный зритель мог видеть из окна самолета, как сидящий на траве старик показывает золотоволосой девочке рисунки из очень старых книг и оба разговаривают о них. А потом ребенок делал такое, чего уже сто лет не делал никто: она играла мячом и скакалкой, танцевала народные танцы или прыгала через бамбуковую' палку, закрепленную на двух вертикальных. Целые часы они проводили, читая, и каждый раз старик начинал со слов:

– Так было в прежние времена.

Время от времени устраивались приемы для других богатых девочек, живших по соседству. Они были вежливы – как и Маргарет – но Приемы не удавались. Девочки, передвигавшиеся только в своих миниавтомобилях, смотрели на хозяйку с интересом и презрением. У них не было ничего общего с этим странным ходячим ребенком, и после их отъезда Маргарет заливалась слезами.

– Почему я не такая, как другие девочки? – допытывалась она у отца.– Неужели так будет всегда? Другие смеются надо мной, потому что я хожу на ногах.

Хейслер был хорошим отцом, он выполнял свое обещание проводить с девочкой каждый день по часу и передавал ей свои знания и интеллект так же старательно, как занимался делами фирмы в часы работы. Часто он разговаривал с Маргарет как с человеком взрослым и зрелым.

– У тебя есть свое собственное лицо,– объяснял он.– То, что ты отличаешься от других, не значит, что ты хуже их. Возможно, у обеих сторон имеются свои достоинства... Во всяком случае, стороны следуют своим естественным склонностям. У тебя другие привычки и иное строение тела, нежели у остальных, но возможно, именно ты более нормальна. Профессор показывал нам снимки наших предков, и у всех были ноги, как у тебя. Откуда нам знать, стал человек лучше, или дегенерировал? Иногда, глядя, как ты бегаешь и прыгаешь, я завидую тебе. Все мы привязаны к земле, зависим от наших машин во всем, что делаем, а ты можешь идти, куда захочешь. Единственное, что нужно тебе для жизни – это пища и сон.

В каком-то смысле ты превосходишь нас. Но с другой стороны, профессор говорит, что ты можешь пройти максимум четыре мили в час, тогда как я могу проехать более ста.

– Но зачем ехать так быстро, если я никуда не спешу?

– Это-то и удивительно. Почему ты никуда не спешишь? Мне кажется, что не только твое тело, но и разум старомодны, как будто взяты из прошлого. Я стараюсь проводить с тобой в доме или в саду, по крайней мере, час в день, но в остальное время меня постоянно что-то подгоняет. Ты делаешь удивительнейшие вещи, например, обзавелась луком и стрелами. Я купил тебе лучшее огнестрельное оружие, а ты никогда им не пользуешься, зато добыла в каком-то музее лук и в конце концов подстрелила утку, после чего -как рассказал мне профессор развела огонь, поджарила ее и съела. Даже ему дала попробовать.

– Но это было очень хорошо, папа, гораздо лучше, чем синтетическая пища. Даже профессор сказал, что после такого сочного куска мяса почувствовал себя моложе.

Хейслер рассмеялся.

– Ты просто дикарка, настоящая дикарка.

– Но я умею читать и писать!

– Верно. Ну, теперь беги поиграй. Хотелось бы мне найти тебе другого дикаря для компании, но что делать, все они вымерли.

– Ты уверен?

– Пожалуй, да. Честно говоря, последние пять лет мои агенты прочесывали мир в поисках колонии пешеходов. Несколько экземпляров сохранилось в Сибири и на Татарском Плато, но они отвратительны. Я бы предпочел увидеть тебя среди обезьян.

– Иногда я мечтаю о каком-нибудь друге, папа,– несмело прошептала девочка.– Чтобы он мог делать все то, что умею я. Может ли исполниться эта мечта?

Хейслер улыбнулся.

– Я верю, что она исполнится. А теперь мне нужно спешить в Нью-Йорк. Что тебе привезти?

– Привези мне кого-нибудь, умеющего делать свечи.

– Свечи? А что это такое?

Она побежала, принесла одну из своих старых книг и прочла ему абзац. Книга называлась "Благородный пират", и ее герой имел обыкновение читать в постели при свете свечи.

– Понимаю,-сказал под Конец чтения Хейслер.-Теперь я вспомнил, что когда-то такое было в католических соборах. Значит, ты хочешь их делать? Поговори с профессором и закажи, что требуется. Гмм... что ж, они могут пригодиться ночью, если погаснет свет, но такого никогда не бывает.

– Я не хочу жить при электрическом свете, хочу иметь свечи и спички, чтобы их зажигать.

– Спички?

– Ну, папа! В некоторых делах ты полный невежда. Я знаю массу слов, которых ты не'знаешь, хотя и такой богатый.

– Согласен. Хорошо, я постараюсь узнать, как делают эти твои свечи. Прислать тебе пару уток?

– Нет, нет. Гораздо забавнее их подстрелить.

– Ты настоящий маленький варвар.

– А ты – невежда.

Прошли годы. В свой семнадцатый день рождения Маргарет Хейслер была девушкой высокой, загорелой, сильной, ловкой, умеющей бегать, прыгать, точно стрелять из лука; она ела настоящее мясо, читала при свечах, ткала ковры и любила природу. Время она проводила в обществе старых мужчин и лишь иногда встречалась с дамами, жившими по соседству. Любовь к отцу она перенесла и на старого профессора, научившего ее всему, чему смог, и ставшего с годами немощным и слабым.

В конце концов ей захотелось путешествовать. Она хотела увидеть Нью-Йорк, его двадцать миллионов автомобилистов, стоэтажные административные здания, заводы без дыма и стандартные дома. Однако такое путешествие было довольно затруднительно, и отец девушки прекрасно понимал это. Ходить по дорогам ей было нельзя, а весь Нью-Йорк представлял собой лишь мостовую и дома – из-за отсутствия пешеходов тротуары не требовались. Кроме того, даже богатство Хейслера не могло бы ослабить замешательства, обязательно возникшего бы из-за присутствия в крупном городе такой диковины, как девушка, ходящая на своих ногах. Хейслер был могуществен, но боялся последствий такой экскурсии. Более того, до сих пор ее деформация была известна лишь нескольким людям, но если бы она появилась в Нью-Йорке, газеты сообщили бы об этом всему миру.

В центре Нью-Йорка стояло несколько стоэтажных зданий. Лестниц в них не было, а для аварийного выхода, на случай, если откажут лифты, сделали спиральные спуски для автомобилистов. Впрочем, такого никогда не случалось, и мало кто из жителей вообще знал об их существовании. По ночам ими пользовались уборщицы, поднимавшиеся на верхние'этажи. Чем выше этаж, тем чище был воздух и тем самым дороже плата. Б самом низу и на улицах на каждом шагу стояли озонаторы, очищавшие воздух и делавшие возможным передвижение без противогазов. Зато на высших этажах дул живительный ветерок с Атлантики, не было мух и москитов, в нишах гнездились голуби, а на самой высокой крыше год за годом вила гнездо пара американских орлов, как бы насмехаясь над механическими экипажами, бегавшими в тысяче футов под ними.