Текст книги "Вечный ястреб"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Дэвид Геммел
Вечный ястреб

Посвящается памяти Мэтью Ньюмена, молодого писателя из Бирмингема. Ему, к великому сожалению, так и не привелось увидеть свое имя в печати. Этот талантливый, целеустремленный человек страдал гемофилией, и ему, как многим другим, перелили ВИЧ-инфицированную кровь. Я знал его не долго, но был поражен его мужеством и отсутствием какой бы то ни было озлобленности.

Он очень спешил дописать свою книгу, но не успел. Его усилия были поистине героическими.

Пролог

Молодой жрец сидел на солнце и читал старинную рукопись. Здесь, у древних камней, было холодно, но Гарвис кутался в теплый овчинный плащ, а углубление в скале защищало его от ветра. Он любил это уединение среди горных вершин, где слышался отдаленный рокот Атафосского водопада. «Все труды человека точно пыль на плоском камне, – читал он, – и ветер времени сдувает их прочь. Ничто, сложенное из камня, не живет вечно».

«Как же так? – подумал Гарвис. – Эти горы стояли здесь от начала времен и будут стоять, когда меня самого не станет». Он обвел взглядом круг вкопанных в землю камней. Знаки, вырезанные на них, почти стерлись, но сами камни стояли так, как их некогда поставили древние, а с тех пор прошло не меньше тысячи лет. Солнце поднялось высоко, но грело слабо. От камней протянулись узкие тени, и Гарвис еще плотней запахнулся в плащ.

Здесь, по словам почтенного Талиесена, находились когда-то одни из Великих Врат, позволяющие путешествовать во времени и пространстве. Взволнованный Гарвис потер побитую оспой щеку – эта легенда завораживала его безмерно. Он спросил Талиесена о Вратах, и тот в награду за любознательность открыл ему много тайн. Через Малые Врата по-прежнему можно перемещаться в пространстве: они с Талиесеном перенеслись с гор на окраину Атериса, преодолев в мгновение ока больше шестидесяти миль. С помощью Малых Врат, говорит Метас, можно весь мир обойти – чем же Великие Врата отличны от Малых?

Гарвис рассеянно выдавил не совсем созревший прыщик на подбородке, скривился от боли, выругался. На самый высокий камень на миг опустился ястреб и снова взмыл ввысь.

– Жаль, что я не ястреб, – проговорил Гарвис, проводив его взглядом.

Внезапно камни озарились ослепительным светом. Гарвис свалился с валуна, на котором сидел, привстал на колени, за–хлопал глазами. В кругу полыхал лиловый огонь, над самой высокой глыбой сверкала, двоясь, голубая молния. Сияющая паутина ширилась, оплетая все камни – Гарвису казалось, что над ними вспыхивают голубые алмазные звезды. Одна из звезд разрослась, превратилась в колесо, разгладилась, словно простыня на веревке, приросла четырьмя углами к верхушкам и подножиям двух камней. Ветер, набравший силу, завыл над утесами, и в небе на краткий миг загорелись два солнца.

Пораженный Гарвис увидел у камней две человеческие фигуры. Высокий воин в запятнанных кровью доспехах поддерживал женщину, тоже облаченную в доспехи. Из раны у нее на боку текла кровь. Таких доспехов Гарвис никогда еще не видел. Шлем мужчины, увенчанный белым лошадиным плюмажем, полностью закрывал лицо; бронзовый панцирь – точное подобие грудной клетки, вплоть до ребер и солнечного сплетения. Нижнюю часть туловища защищала короткая кожаная юбка с бронзовыми вставками, сапоги доходили до бедер. Гарвис в ужасе осознал, что взгляд воина устремлен прямо на него.

– Эй ты, поди сюда! Помоги мне.

Воин опустил свою спутницу наземь. Ее лицо было смертельно бледным, серебристые волосы испачканы кровью. Старуха, подумал Гарвис, но когда-то была красавицей.

– Где Талиесен? – спросил воин.

– Там, сударь… у водопада.

– Надо отнести ее в укрытие, понимаешь?

– В укрытие. Да.

Женщина пошевелилась и схватила мужчину за руку.

– Возвращайся! Дело еще не кончено. Оставь меня с этим юношей. Все… будет хорошо.

– Нет, госпожа моя, не оставлю. Не для того я служил тебе тридцать лет, чтобы теперь уйти, – ответил воин, поднимая руки, чтобы снять шлем.

– Постой, – властно произнесла она. – Послушай меня, милый мой друг. Если ты не вернешься, все будет потеряно. Ты мой наследник, ты сын, которого у меня никогда не было, ты свет моей жизни. Ступай назад и зажги для меня в окне светильник.

– Надо было давным-давно убить эту суку, – с горечью бросил он. – Она чернее самого зла.

– Никогда и ни о чем не жалей, полководец! Этим горам все равно, побеждаем мы или проигрываем. Ступай. Воздух волшебной страны уже врачует мои раны, я чувствую.

Воин поцеловал ей руку, обвел взглядом горы, обнажил меч и бегом вернулся в каменный круг. Молния сверкнула снова, и он пропал.

Гарвис вбежал к Талиесену с пылающим лицом, глядя огромными глазами.

– У Древних Врат объявилась воительница. Она ранена, почти при смерти.

Старик взял свой сшитый из перьев плащ.

– У Древних Врат, говоришь?

– Да, почтеннейший.

– Куда же ты ее дел?

– Довел до пещеры на Хай-Друине – она ближе всего. Метас был там и зашил ее раны, но я опасаюсь внутреннего кровотечения.

Талиесен тяжело перевел дух.

– Она говорила что-нибудь о себе?

– Ни слова. Метас и посейчас с ней.

– Все правильно. Ступай отдохни. И никому, даже братьям, ни слова об этом – ты меня понял?

– Конечно, почтеннейший.

– Смотри же! Если я услышу хоть что-то, твои кости обратятся в камень, а кровь в прах.

Талиесен вышел, набросив на тощие плечи плащ.

Два часа спустя, воспользовавшись Малыми Вратами, он всходил на восточный склон Хай-Друина. Холодный ветер пронизывал плащ насквозь.

В глубокой пещере хранились припасы на зиму: овес, сушеные фрукты, соль, сахар, солонина и даже бочка копченой рыбы. Здесь останавливались крестьяне и другие путники, путешествущие зимой через горные перевалы. Внутри был сложен очаг и стояла кое-какая мебель, вытесанная из бревен – два топчана да стол с двумя лавками.

Сейчас на одном топчане лежала старая женщина с забинтованной грудью, а рядом на лавке сидел друид Метас. Увидев Талиесена, он встал и поклонился. Талиесен похвалил его за умелое врачевание и предупредил, как и Гарвиса, что говорить об этом нельзя никому.

– Как прикажешь, почтеннейший, – с новым поклоном ответил Метас.

Талиесен велел ему возвращаться на Валлон, а сам опустился на лавку рядом со спящей женщиной.

Даже теперь, на пороге смерти, лицо ее излучало волю.

– Ни одна королева, Сигурни, не могла сравниться с тобой, – прошептал Талиесен, сжав ее руку, – но тебе ли суждено спасти мой народ?

Она открыла глаза, серые как зимнее небо, и устремила на него пронизывающий взгляд.

– Вот мы и встретились, – проговорила она с улыбкой, которая вернула ее лицу молодость и красоту, глубоко запечатленные в памяти Талиесена. – Я выдержала свою последнюю битву, Талиесен.

– Не говори ничего, – попросил он. – Нити времени и без того перепутались настолько, что мне трудно понять, где я и когда нахожусь. Мне очень хотелось бы знать, каким образом Древние Врата отворились, но я не смею расспрашивать. Предположу лишь, что это моя работа. Отдыхай пока, набирайся сил. Поговорим после.

– Как я устала… Сорок лет войн и потерь, побед и страданий. Бесконечно устала, но рада оказаться снова в волшебной стране.

– Ни слова больше, – повторил Талиесен. – Мы с тобой сейчас на роковом месте, на перекрестке времен. Скажи лишь одно: два дня назад ты просила меня выследить Каразиса и вернуть тебе меч, Скалливар – помнишь?

Она снова закрыла глаза.

– Помню. Это было лет тридцать назад. И ты выполнил мою просьбу.

– Да. – Его взгляд упал на легендарный меч, прислоненный к стене около очага.

– Богиня, посланная тобой, прошла по озеру у водопада. Мои полководцы видели это. Слух о чуде разошелся в народе, и люди стали стекаться под мое знамя. Я в большом долгу перед тобой, Талиесен. – Проговорив это, воительница погрузилась в глубокий сон.

Талиесен подошел к мечу, погладил рубин в эфесе и со вздохом вышел из пещеры на солнце. Богиня, шествующая по воде… о чем говорила эта женщина? Вот уже два дня он думает и не может придумать, как добиться того, что, по словам Сигурни, он уже совершил!

Он вновь вспомнил слова своего учителя Астела, сказанные много веков назад: «Относись к Вратам уважительно, Талиесен, если не хочешь лишиться разума. Ты должен понять, что это не просто двери, позволяющие расхаживать по времени взад и вперед».

О, как хорошо он понял это теперь! Талиесен оглянулся на спящую Сигурни. Сколько раз он видел, как она умирает? Тридцать, сорок?

«Всегда держись за Нить, мальчик мой, – говорил Астел. – За одну-единственную. Между двумя не ступай, ибо там таится безумие, таится отчаяние. Каждое мгновение прошлого рождает бесконечное множество будущих. Если перепутаешь их, погибнешь».

Несмотря на ветер, солнце светило жарко.

– Я перепутал их, Астел, – сказал старый друид, – и стал пленником будущего, которое невозможно понять. Зачем она здесь? Как были открыты Врата? Как я умудрился вернуть ей меч? Помоги мне, Астел. Я в растерянности, а моему народу между тем грозит гибель.

Не получив ответа, он с тяжелым сердцем вернулся в пещеру.

1

Касваллон, наблюдая за взятием Атериса, испытывал странное ощущение невсамделишности происходящего. С высокого склона, где он сидел, белый город казался игрушечным замком на зеленом ковре.

Враг нагрянул внезапно, часа три назад. Теперь из домов и башен валил черный дым, и долетавшие наверх крики звучали, как отголосок страшного сна после пробуждения.

Сузив зеленые, словно море, глаза, Касваллон смотрел, как зверствует неприятель. Печаль и гнев боролись в его душе. Он не питал любви к обреченным жителям города, которых считал изворотливыми и нечистыми на руку, однако бессмысленная бойня удручала его.

Этих захватчиков он видел впервые. Ему были в новинку рогатые аэнирские шлемы, двуострые топоры, овальные щиты со страшными багрово-черными рожами. Он слышал, конечно, что аэниры бесчинствуют где-то на юге, но не знал, что они воюют и с низинниками.

Да и откуда ему было знать? Клану Фарлен нет дела до нижнесторонних. Их древний, отважный горный род стоит наособицу. Жителям равнин нет хода в горы, и горцы с ними не смешиваются.

Только торговые дела их и связывают. Горцы поставляют говядину и шерстяные ткани, низинники – сахар, фрукты, железо.

Внизу пронзили и подняли на копье ребенка, девочку. Она кричала и билась. Это уже не война, а кровавая потеха.

Он отвел взгляд от страшного зрелища, посмотрел на горы – гордые и могущественные, они вздымали свои снежные шапки к небу. В середине высился одетый тучами Хай-Друин. Касваллон поежился, запахнувшись в бурый кожаный плащ. Говорят, что горные кланы немилосердны к пришельцам, и это чистая правда. Чужака, проникшего в охотничьи угодья клана, отправляли домой без пальцев на правой руке. Но так наказывали лишь браконьеров – то, что творилось сейчас в долине, не имело ничего общего со справедливым возмездием и было злом, вопиющим злом.

Касваллон вновь бросил взгляд на город. Там приколачивали к воротам одетых в белое старцев. Даже на таком расстоянии горец узнал в одном из них старосту, Башерона. Старик был не слишком честен, но такой смерти все равно не заслуживал.

Ни один человек, боги свидетели, не должен так умирать!

На равнине показались три всадника. Один тащил на веревке мальчика, которого Касваллон тоже знал. Гаэлен, сирота, промышляющий воровством. Горец сжал рукоять своего кинжала, глядя, как мальчишку волокут за конем.

Головной всадник в блестящем панцире и вороненом шлеме перерезал веревку. Мальчик побежал в сторону гор, и конные с копьями наперевес устремились за ним.

Касваллон медленно перевел дух. Рыжеволосый беглец подобрал камень, швырнул в ближнюю лошадь. Она взвилась на дыбы и сбросила всадника.

– Молодец, Гаэлен, – прошептал горец.

Другой воин, в белом плаще, пустил коня наперерез мальчику. Когда тот вильнул прочь, всадник ударил его копьем в спину. Третий воин добил Гаэлена, полоснув мечом по лицу, и все трое на рысях поехали к городу.

У Касваллона затряслись руки. Гнев и стыд снедали его.

Мыслимо ли творить такое с детьми?

Всего три недели назад Касваллон пригнал на рынок в западной части города двадцать длиннорогих бычков, уведенных двумя днями ранее у Паллидов. Весь рынок гнался за рыжим воришкой, который мчался во всю прыть по мощенной мрамором улице.

У гостиницы мальчишка взобрался наверх по плющу, сделал неприличный жест своим преследователям, взглянул на Касваллона и ушел не спеша, перескакивая с крыши на крышу. Касваллон усмехнулся. Воровской гонор этого парня был ему по нраву.

– Ну и крендель же этот Гаэлен, – хмыкнул рядом толстый мясник Леон. – В каждом городе хоть один такой, да есть.

– Куда только смотрят его родители?

– Они уж лет пять как померли. Мальцу тогда было лет девять-десять, не больше.

– На что ж он живет?

– Ворует. Я время от времени позволяю ему унести цыпленка. Только для виду бегу за ним и ругаюсь напропалую.

– Он тебе по душе?

– Да. Как и ты, негодяй этакий. Оба вы воры, оба мастера своего дела, но зла в вас нет.

– Спасибо на добром слове, – широко ухмыльнулся Касваллон. – Сколько дашь за паллидских быков?

– Скажи, зачем тебе это надо?

– Что? – с полнейшей невинностью спросил Касваллон.

– Угонять чужой скот. В Фарлене ты по всем меркам один из самых богатых. Какой тебе смысл воровать?

– Я приверженец старых традиций. Я верю в них.

– Когда-нибудь тебя поймают и вздернут – или еще похуже что сотворят, насколько я знаю Паллидов. Ты меня просто поражаешь.

– Нет. Я тебя обогащаю. Твоя говядина самая дешевая в городе.

– И то верно. Как там твоя красавица Мэг?

– Хорошо.

– А Донал?

– Легкие – как кузнечные мехи.

– Что, спать не дает по ночам?

– Если вовремя не уйти на охоту, – подмигнул Касваллон.

– Жаль мне будет, горец, когда тебя сцапают. Вот ей-богу.

Они поторговались, и небольшой кошелек с золотом перешел от Леона к горцу, а тот вручил его своему подручному, молчаливому Арсису.

Теперь Арсис тоже был рядом. Оба они слышали об идущей на юге войне и о невиданной жестокости аэниров. Самой страшной казнью у них был «кровавый орел»: обреченного прибивали гвоздями к дереву и вскрывали ему грудь, распахивая ребра, словно крылья. Сердце и легкие удерживались на месте деревянными распорками.

Раньше Касваллон верил в это только наполовину, но теперь доказательства предстали ему воочию на окровавленных воротах Атериса.

– Возвращайся назад, дружище, – сказал он Арсису.

– А скот?

– И его обратно гони. Покупателей нынче не будет.

– Боги, Касваллон. К чему столько крови? Горожане даже в бой не вступали.

– Не знаю. Расскажи Камбилу о том, что мы видели.

– А ты?

– Я еще здесь побуду.

Арсис кивнул и наискосок побежал по склону.

Аэнирское войско вливалось в город. На равнине у ворот густо лежали трупы. Касваллон спустился чуть ниже, остановившись на кромке леса. Теперь он видел этот ужас во всех подробностях, и гнев холодной глыбой распирал ему грудь. Мясник Леон лежал в луже крови с перерезанным горлом неподалеку от Гаэлена.

Касваллон отвернулся и ушел в лес.

«Я умираю», – в этом у Гаэлена не было никаких сомнений. Спина болела нестерпимо, голова раскалывалась, из левого глаза сочилась кровь. Он лежал тихо, опасаясь, что враг близко. Быть может, аэнир и теперь стоит над ним с копьем или острым мечом.

Он вжимался лицом в мягкую глинистую землю. От горящего города тянуло дымом. Кровь, запекшаяся на ресницах, мешала открыть глаза. Какое-то время он, должно быть, пролежал без сознания – час или больше.

Затем осторожно поднес руку к лицу, протер правый глаз. Левый, который очень сильно болел, он трогать не стал. На взломанных городских воротах висели тела казненных. Воронье уже слеталось клевать мертвецов – две птицы облюбовали лежавшего рядом Леона. Аэниров поблизости не было. Сквозная рана от копья над левым бедром все еще кровоточила.

Гаэлен повернул голову к горному склону, густо поросшему соснами. Сколько времени ему понадобится, чтобы добраться туда? Он попытался встать, но уши наполнил оглушительный гул, и он вновь потерял сознание.

Когда он очнулся второй раз, уже начинало смеркаться. Кровь из бока текла теперь не так сильно, но глаз пришлось протереть опять. Проморгавшись, Гаэлен обнаружил, что отполз от прежнего места шагов на двадцать. Он не помнил ничего, однако кровавый след на земле говорил сам за себя.

Позади пылал город. Аэниры того и гляди снова выедут на равнину. Если они его найдут, то оттащат к воротам и, как старейшинам, вскроют грудь.

Гаэлен пополз к горам, не глядя вперед: боялся, что лишится последних сил, увидев, как далеко еще до спасения.

Он терял сознание еще дважды. На второй раз обругал себя дураком, перевернулся на спину и оторвал от рубахи два лоскута. Постанывая, заткнул ими свои раны. Путь к спасению давался ценой жесточайших мук. В лихорадке Гаэлен вновь переживал ужас вражеского нашествия. Он стащил у Леона цыпленка и улепетывал с рынка, когда вокруг завопили женщины и загремели копыта. Сотни всадников пронзали людей копьями и рубили мечами.

Кругом царил хаос, и Гаэлен забился в амбар, но через некоторое время туда ворвались трое аэниров. Он побежал по переулкам и ушел от погони, однако на площади его заарканили и поволокли из города. Воины в рогатых шлемах, со зверскими лицами, кричали и пели повсюду.

– Поехали на охоту, отец! – крикнул воин с арканом, оказавшись за воротами.

– Уж не этот ли дохляк твоя дичь? – презрительно ответил другой. У этого на шлеме были бараньи рога, лицевой бронзовый щиток изображал скалящегося демона. Гаэлен увидел сквозь щели льдисто-голубые глаза, и его страх перешел в ужас.

– Я заприметил его, когда приходил сюда на разведку, – засмеялся первый. – Он вор и бегает быстро. Спорю, что догоню его раньше, чем ты.

– Тебе только рыбу по плошке гонять, – поддразнил третий, плечистый, с открытым забралом. Глаза сидели на его широком плоском лице, как две голубые бусины, в грязно-желтой бороде виднелись кривые зубы. – А вот я, клянусь Ватаном, его подколю.

– Хвастать ты горазд, а приходишь всюду последним, Тостиг, – не остался в долгу первый.

– Помолчи, Онгист, – проговорил воин в бараньем шлеме. – Ставлю десять золотых, что добыча будет за мной.

– Идет! – Первый нагнулся и перерезал кинжалом веревку. – Давай, парень, беги!

Гаэлен на бегу подобрал камень, швырнул, и желтобородый Тостиг кувыркнулся с коня.

Потом копье ударило его в спину, перед глазами сверкнула сталь меча.

– Знатно, отец! – успел услышать Гаэлен, прежде чем тьма поглотила его…

Он утратил всякое представление о времени и пространстве. Он был черепахой и тащился, медленно поджариваясь, по горячим углям; кружил, как паук, в наполненной болью лохани; погибал в кипятке, как рак, – но все-таки полз.

Все это время за Гаэленом неспешно шагал желтобородый воин, так ловко сброшенный им с коня.

Тостигу становилось скучно. Поначалу он любопытствовал, далеко ли уползет этот подранок. Как ужаснется мальчишка, в какое отчаяние придет, увидев, что мучился попусту! Но теперь тот, по всему видно, бредит, и незачем тратить на него время. Тостиг вытащил меч, собравшись прикончить парня ударом в затылок.

– Если убьешь его, красавчик, отправишься следом за ним.

Тостиг отскочил и направил меч на сумрачный лес. Оттуда выступил высокий горец в кожаном плаще – в руке посох с железным наконечником, на груди черная перевязь с двумя кинжалами, на бедре длинный охотничий нож. Темная борода в виде трезубца усиливала насмешливое выражение зеленых глаз.

Тостиг всматривался в полумрак леса, но этот воин был, похоже, один.

Горец, остановившись как раз за пределами досягаемости меча, оперся на посох и с улыбкой поведал:

– Ты находишься на земле Фарленов.

– Аэниры ходят где хотят, – заявил Тостиг.

– Не здесь, красавчик, и не всегда. Ну так что – уходим или умирать будем?

Тостиг медлил. Асбидаг, его отец, всегда говорил, что с горцами связываться не следует. Во всяком случае, не теперь. Похлебку едят ложка за ложкой, говорил Асбидаг.

Но этот горец позарился на добычу Тостига.

– Ты кто? – спросил аэнир.

– В твоем сердце, варвар, осталось жизни еще ударов на пять, – предупредил Касваллон.

Тостиг посмотрел в зеленые, словно море, глаза. Будь он уверен, что горец и в самом деле один, он рискнул бы ввязаться в бой, но тот держался уж слишком спокойно. Ни один горец не мог так вести себя в присутствии вооруженного аэнира, не будь перевеса на его стороне. В лесу, без сомнения, затаились лучники.

– Мы с тобой еще встретимся, – посулил, отступая, Тостиг.

Касваллон, не удостоив его ответом, осторожно перевернул на спину раненого подростка. Убедившись, что раны заткнуты тканью, он вскинул мальчика на плечо, подхватил посох и скрылся в лесу.

Гаэлен ворочался и стонал – наложенные недавно швы больно стягивали воспаленные раны. Открыв глаза, он увидел перед собой каменную стену пещеры. Запах горящего бука щекотал ноздри. Мальчик перевернулся на здоровый бок и увидел, что лежит на широком сосновом топчане, укрытый двумя шерстяными одеялами и медвежьей шкурой. Пещера насчитывала шагов двадцать в ширину и тридцать в глубину, но в дальнем ее конце виднелся какой-то ход. Занавес, сшитый из шкур, закрывал устье. Гаэлен осторожно сел. Кто-то перевязал ему бок и раненый глаз. Он пощупал обе повязки. Боль еще не совсем прошла, но не могла даже сравниться с той мукой, которую он испытывал, когда полз.

Наискосок от кровати, позади грубо вытесанного стола, помещался очаг, искусно вделанный в основание природного дымохода. В нем пылал огонь. Рядом лежали буковые поленья, кочерга и медный совок.

По краям занавеса ярко светило солнце. Гаэлен, постанывая, доковылял до входа, поднял завесу. Внизу расстилалась долина, зеленая с золотом, с каменными домами и деревянными житницами. Ленты ручьев пересекали возделанные поля. Слева паслось стадо лохматых длиннорогих коров, в других местах – овцы и козы, даже лошади стояли в загоне.

У Гаэлена задрожали коленки, и он вернулся назад. На столе лежал овсяный хлеб, стоял кувшин с ключевой водой. В животе заурчало от голода. Мальчик отломил краюху, налил в глиняную чашу воды.

Никогда еще он не бывал так высоко в горах. Ни один житель равнины не поднимался сюда, на эти запретные земли. Горцы дружелюбием не отличались. Иногда они приходили на рынок в Атерис, но никто из горожан не решился бы нанести им ответный визит.

Он попытался вспомнить, как очутился здесь. Ползя к лесу, он вроде бы слышал какие-то голоса, но действительность в его воспоминаниях путалась с бредом.

Человек по имени Оракул улыбался в глубине пещеры, глядя, как парень ест. Крепкий мальчонка, живучий, как волк. Пять дней он боролся с горячкой и не заплакал ни разу – даже когда переживал в бреду самые страшные мгновения своей молодой жизни. За это время он лишь дважды приходил в чувство и жадно пил теплый бульон, который давал ему Оракул.

– Вижу, тебе полегчало, – сказал старик, выйдя на свет.

Гаэлен подскочил и сморщился. Перед ним стоял высокий, худой старый горец в серой хламиде, подпоясанный веревкой из козьей шерсти.

– Да, намного. Спасибо.

– Как тебя звать?

– Гаэлен, а вас?

– Фарлены называют меня Оракулом. Если ты голоден, я подогрею суп: он сварен из свиной требухи и придаст тебе сил. – Оракул поставил на огонь закрытый горшок. – Сейчас согреется. Как твои раны?

– Гораздо лучше.

– Больше всего хлопот было с глазом, – кивнул старик, – но он, думаю, еще послужит тебе. Кривым не останешься. Что до раны в боку, она не тяжелая: копье просто проткнуло тебе бедро, не задев ничего важного.

– Это вы меня сюда принесли?

– Нет. – Оракул поддел кочергой крышку, помешал в горшке деревянной ложкой. В молодости этот человек был, должно быть, могуч, решил Гаэлен. Теперь его руки стали костлявыми, но плечи и запястья все еще широки. Светло-голубые глаза под густыми бровями блестят, как вода на льду. Он усмехнулся, поймав взгляд Гаэлена. – Раньше, в бытность мою лордом-ловчим Фарлена, я и впрямь был силен. Пронес большой валун Ворл на сорок два шага – за тридцать лет этого никто не смог повторить.

– Неужели мои мысли так легко прочитать? – спросил Гаэлен.

– Да. Ну вот, суп готов.

Они молча похлебали густого варева, макая в деревянные миски хлеб. Гаэлен не смог доесть и извинился.

– Ты пять дней почти ничего в рот не брал, желудок у тебя ссохся, – ответил старик. – Погоди немного и попробуй опять.

– Спасибо.

– Мало ты что-то вопросов задаешь, молодой Гаэлен. Или не любопытен?

– Любопытен, и очень, – впервые за все время улыбнулся мальчик, – просто не готов пока услышать ответы.

– Здесь тебе ничего не грозит, – заверил его Оракул. – Никто не отправит тебя назад к аэнирам. Ты не пленник и волен делать, что пожелаешь. Ну что, есть вопросы?

– Как я сюда попал?

– Тебя принес Касваллон. Он Фарлен, мастер-ловчий.

– Зачем ему было меня спасать?

– Не знаю, право. Сам он тоже не знает. Что ему взбредет в голову, то и делает. Хороший друг, страшный враг, истый Фарлен, но разгадать его трудно. Однажды, еще юношей, он охотился на молодую оленуху, а она возьми и попади в паллидский силок. Фарлены Паллидов не любят, поэтому он ее вызволил. Глядь, а у нее нога сломана. Он притащил ее на спине домой, выходил и отпустил в лес. Вот и пойми его. Не повреди она ногу, тут бы ей и конец.

– Выходит, я вроде той оленухи. Добеги я до леса целым и невредимым, Касваллон мог бы меня убить.

– Ты быстро соображаешь, люблю таких. Сколько тебе годов?

– Четырнадцать или пятнадцать…

– Ближе к четырнадцати, я бы сказал, но это не важно. Здесь о человеке не по годам судят, а по делам.

– Значит, мне позволят остаться? Я слышал, в горах Друина живут одни только кланы.

– Позволят, потому что ты теперь тоже состоишь в клане.

– Как так? Не понимаю.

– Теперь ты Фарлен. Касваллон объявил на тебя кормак – усыновил тебя.

– Это еще зачем?

– А что ему оставалось? В горах, как ты сам сказал, могут жить только кланы, и Касваллон, как и любой другой горец, не может привести в Фарлен чужака. Спасши тебя, он тем самым стал твоим опекуном и отныне отвечает за тебя головой.

– Отца мне не нужно. Сам как-нибудь проживу.

– Тогда тебе придется уйти. Касваллон даст тебе на дорогу плащ, кинжал и два золотых.

– А если я останусь, тогда что?

– Ты переберешься в дом Касваллона.

Гаэлен, которому требовалось подумать, отломил еще кусок хлеба и обмакнул в порядком остывший суп.

Вступить в клан? Стать диким воином-горцем? Неизвестно еще, каково это, когда у тебя есть отец. Касваллон его любить не обязан. Раненый олененок, принесенный домой, – это еще не сын.

– Когда я должен принять решение?

– Когда твои раны окончательно заживут.

– Долго ли еще ждать?

– Ты сам скажешь, когда время придет.

– Я не знаю, хочу ли быть горцем.

– Узнай сначала, к чему это тебя обязывает, а потом уж решай.

* * *

Ночью Гаэлен проснулся с криком, в холодном поту.

– Что, что такое? – Оракул прибежал к нему со своего топчана и ласково гладил его лоб, откинув назад влажные волосы.

– Аэниры. Мне снилось, что они явились за мной.

– Не бойся, Гаэлен. Они завоевали нижние земли, но сюда не придут – пока. Поверь мне, тебе ничего не грозит.

– Они взяли город, смяли ополчение. За каких-то полдня.

– Тебе еще многое предстоит узнать, мальчик, о войне и о воинах. Да, твой город пал, как другие города до него. Но мы здесь в городах не нуждаемся. Наша крепость – горы, стены ее уходят за облака. Горцы не носят блестящих панцирей, не устраивают парадов. Поставив горца рядом с низинником, ты увидишь двух человек – и будешь неправ. Один как хорошо натасканный, хорошо кормленый пес. Он гладок и громко лает. Другой – как волк, поджарый и смертельно опасный. Он не лает, он убивает молча. Аэниры еще долго сюда не сунутся, ты уж поверь.

Проснувшись, Гаэлен нашел на столе выпеченную на меду и солоде булку и кувшин козьего молока, а в миске овес, сушеные яблоки и дробленые орехи. Оракул куда-то исчез.

Сквозь повязку на боку проступило немного крови, но Гаэлен не стал обращать на это внимание и поел. Сухой овес не шел в горло, тогда он накрошил в смесь булку, и дело пошло веселей.

После сытного завтрака он вышел из пещеры к текущему вниз ручейку и умылся на белых камнях, стараясь не намочить бинты на глазу. Хотелось бы прогуляться немного, но где там – он и до ручья-то еле дошел. Он сел на плоский камень и стал смотреть на долину.

Рядом с ее безмятежным покоем события в Атерисе представлялись еще более ужасными. Гаэлен вспомнил, как дрались за пищу вороны, сидя на толстом Леоне.

Свирепость аэниров не удивляла его. Они такие же люди, как все, а Гаэлен за свою жизнь убедился, что от людей ничего хорошего ждать не приходится. По большей части они жестоки, черствы или равнодушны. Их основные черты – жадность и злоба. Жить – значит страдать: мерзнуть зимой, жариться летом, мокнуть и трястись в дождь. Тебя бьют за то, что ты голоден, ругают за то, что одинок, дразнят за то, что родился вне брака, презирают за то, что сирота.

Жизнь дана не на радость – это враг, с которым надо биться без передышки.

Старик тоже, вероятно, с ним не просто так нянчится: этот Касваллон наверняка платит ему.

«Как поправлюсь, сбегу на север, – решил Гаэлен. – Найду город, который аэниры еще не разграбили, и снова примусь воровать». А когда вырастет и возмужает, он возьмет жизнь за горло и вытрясет из нее все, что захочет.

Он так и заснул на солнышке, мечтая о будущем. Оракул нашел его там, отнес обратно в пещеру, уложил и накрыл медвежьей шкурой. Мех не утратил еще густоты и блеска, хотя с тех пор, как Оракул убил этого зверя, минуло уже тридцать лет. Они сразились весной, в такой же вот ясный день…

…Старик усмехнулся. Тогда он звался Каразисом, лордом-ловчим Фарлена, и силой превосходил многих. Он убил медведя коротким мечом и кинжалом, а зверь чуть насмерть его не задрал. Каразис так и не узнал, с чего медведь напал на него. Горные медведи обычно сторонятся человека. Быть может, Каразис подошел слишком близко к его берлоге, а может, зверь захворал и обезумел от боли.

Так или иначе, он вдруг выскочил из кустов и стал на дыбы. Каразис в тот же миг метнул ему в грудь охотничий нож, а следом пришла очередь меча и кинжала. Бой был кровавый и длился недолго. Медведь обхватил врага лапами, запустил ему в спину когти. Человек двумя руками налег на кинжал, ища сердце в мохнатой туше, и вскоре нашел.

Теперь повелитель горных лесов согревает своей шкурой детей, а величайший из фарленских воинов постарел и зовется Оракулом.

– Время одурачивает нас, – тихо молвил старик, глядя на спящего мальчика. Красивый парнишка. Крепкий костяк, сильный подбородок. Огненно-рыжая грива отливает золотом, и такие же золотые искорки таятся в темных глазах. – Ты разобьешь немало сердец в свое время, сынок.