Текст книги "Призраки грядущего"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Одно время я работал конюхом.

– Хорошо. Смотри, затяни подпругу как следует. Через два стойла от серого стоит вислозадый вороной мерин – это лучшее, что я сумел найти для тебя. Он стар, и вид у него понурый, но до деревни авось доберешься.

– Я в деревню не вернусь. Поеду следом за разбойниками, которые забрали Равенну и остальных.

– Это ты хорошо придумал, – раздраженно бросил Чареос, – но пока что иди и оседлай мне коня.

Киалл покраснел.

– Я знаю, что обязан вам – может быть, даже жизнью, но не надо смеяться. Я люблю Равенну много лет и не успокоюсь, пока не освобожу ее или сам не погибну.

– Последнее может случиться очень скоро. Впрочем, это твоя жизнь. Идешь ты или нет?

Киалл открыл было рот, но промолчал и вышел. Чареос выждал несколько минут и спустился на кухню, где две служанки замешивали тесто для дневной выпечки. Он попросил одну из них собрать что-нибудь в дорогу: солонину, окорок, кукурузные лепешки и мешочек овса. Заплатив девушке, он прошел через опустевший зал. Финбал, хозяин, вешал вымытые кружки на крюки над стойкой.

– Доброе утро, – сказал он Чареосу, широко улыбнувшись щербатым ртом.

– Доброе. Не приведешь ли мою лошадь сюда, к двери?

– Конюшня всего-то через двор перейти, сударь, а мой парнишка еще не пришел.

– Так сделай это сам, – холодно молвил Чареос.

– Недосуг мне, сударь, – уже без улыбки ответил Финбал и вернулся к своему занятию.

«Значит, они все еще здесь», – подумал Чареос. Держа мешок с припасами в левой руке, он вышел во двор. Было тихо, и на востоке занимался рассвет. В свежем утреннем воздухе пахло поджаренной ветчиной. Оглядевшись, Чареос увидел поблизости повозку и низкую стену, ведущую к курятнику. Слева дверь на конюшню стояла открытой, но Киалла не было видно. Когда Чареос вышел на середину двора, сбоку к нему бросился человек. Он бросил мешок и выхватил саблю. Еще двое показались из-за повозки, а из конюшни вышел Логар. Лоб его был завязан, и кровь проступила сквозь полотно.

– Шпагой ты ловко орудуешь, – сказал Логар, – а вот саблей как?

– Еще лучше, – ответил Чареос.

– В таком случае рисковать не будем, – процедил княжеский боец. – Убейте его!

Двое с мечами ринулись вперед. Чареос отразил удар первого, крутнулся на каблуках, чтобы уклониться от выпада второго, и обратным ударом рассек первому горло. Хлынула кровь. Враг выронил меч и упал, зажимая пальцами рану в тщетной попытке остановить убегающую жизнь. Второй взмахнул клинком, целя Чареосу в голову, но тот пригнулся и вонзил клинок в грудь противнику. Третий воин отступил назад, в страхе выпучив глаза.

– Итак? – сказал Чареос, в упор глядя на Логара. Княжеский боец с воплем ринулся в атаку. Чареос отразил первый удар, отскочил назад от свирепого взмаха, едва не вспоровшего ему живот, и молниеносным ответным выпадом угодил Логару в пах, вскрыв крупную артерию с внутренней стороны бедра. Логар выронил саблю и в недоумении уставился на свои намокшие от крови штаны; потом ноги под ним подкосились, и он упал на колени перед Чареосом. Поглядев, моргая, на своего убийцу, он боком повалился наземь. Чареос сорвал с него пояс и сунул его саблю в ножны. Киалл выехал во двор, ведя в поводу серого, – Чареос бросил саблю ему, а после забрал провизию и сел в седло. Оставшийся в живых воин молча стоял рядом. Чареос, не обращая на него внимания, направил коня к южным воротам.

Двор был огорожен веревками и охранялся часовыми. За оцеплением собралась толпа, рвущаяся поглядеть на трупы. Князь стоял над телом Логара, не сводя глаз с серого обескровленного лица.

– Доказательства налицо, – сказал он, указав на мертвого. – Смотрите – при нем нет меча. Он был злодейски убит, и я хочу, чтобы убийцу настигла справедливая кара. Кто бы мог подумать, что герой Бел-Азара способен на подобную низость?

Придворные, стоящие вокруг, промолчали, а оставшийся в живых солдат отвел глаза.

– Возьми двадцать человек, – приказал князь Салиде, капитану гвардии, – и приведи Чареоса назад.

Салида откашлялся.

– Мой господин, вряд ли Логар мог выйти безоружным – да и двое других вооружены. Чареос – достойный воин. Я не могу поверить...

– Довольно, – отрезал князь и повернулся к уцелевшему: – Ты... как бишь тебя звать?

– Кифа, мой господин, – ответил тот, не поднимая глаз.

– Был ли Логар вооружен, когда Чареос убил его?

– Нет, мой господин.

– Вот так-то, – сказал князь. – Посмотри сам – где ты видишь меч?

– Хорошо, мой господин, – кивнул Салида. – Я доставлю его вам. А как быть с тем деревенским парнем?

– Он будет повешен рядом с Чареосом как соучастник.

Двадцать две пленницы ехали в четырех открытых повозках. С обеих сторон их сопровождали верховые с угрюмыми лицами. Равенна сидела во второй повозке, отдельно от подруг, вместе с женщинами, взятыми в двух других набегах. Напуганные, они почти не разговаривали.

Два дня назад одна из девушек попыталась убежать. В сумерках она спрыгнула с повозки и бросилась в лес, но конные мигом догнали ее и приволокли обратно. Пленниц согнали в круг, чтобы они видели, как беглянку хлещут кнутом. Жалобные вопли несчастной до сих пор звучали в ушах Равенны.

После этого несколько мужчин оттащили ее в сторону, изнасиловали и со связанными руками швырнули к другим женщинам.

«Это вам урок, – сказал человек со шрамом на лице. – Вы рабыни и должны привыкать к тому, что вы рабыни. Кто привыкнет, будет жить. А со всякой, кто попытается бежать, поступят еще более сурово. Запомните мои слова».

И Равенна запомнила...

От надренов не убежишь. Надо действовать похитрее. Она подождет, пока ее не купит какой-нибудь похотливый надир. Она будет покорной и услужливой, любящей и благодарной... она завоюет его полное доверие и вот тогда-то убежит.

– Ты откуда? – шепнула женщина рядом. Равенна назвала свою деревню.

– Я как-то бывала у вас. На ярмарке в день летнего солнцестояния. – Равенна получше пригляделась к женщине – тощей, с худым угловатым лицом и блестящими черными волосами, – но не вспомнила ее.

– Ты замужем? – спросила Равенна.

– Да, – пожала она плечами, – но это теперь ничего не значит.

– Верно, – согласилась Равенна.

– А ты?

– Я только собиралась замуж. До свадьбы оставалось восемнадцать – нет, теперь уже семнадцать дней.

– Ты девственница? – тихо спросила женщина.

– Нет.

– Говори, что да. Они спросят. За девственниц больше дают. Притом эти свиньи тебя не тронут – понимаешь?

– Да. Но ведь тот, кто купит меня...

– Да что они смыслят? Мужчины, одно слово! В первую ночь возьмешь с собой острую булавку и уколешься.

– Спасибо, – кивнула Равенна. – Так я и сделаю.

Они умолкли. Повозки катились все дальше, и конные держались настороженно. Равенна невольно оглянулась назад.

– Не жди помощи, – сказала ей женщина.

– Никогда не надо терять надежду.

– Тогда надейся на приглядного, добросердечного дикаря, – улыбнулась та.

Горы стояли перед ними, как готовые к бою белобородые великаны, и ледяной ветер с вершин дул в лицо. Чареос запахнулся в свой меховой плащ и подпоясался. Киалл, весь серый, шатался в седле, но не жаловался. Чареос оглянулся. Город остался далеко позади, и лишь самые высокие шпили еще виднелись за холмами.

– Ну, как ты? – спросил он Киалла.

Тот лишь слабо улыбнулся в ответ. Действие лириума ослабевало, и спину жгло точно угольями. Старый мерин был смирным, и в другое время езда на нем не доставила бы хлопот, но теперь каждый шаг причинял Киаллу нестерпимые муки.

– Когда доедем до леса, сделаем привал, – сказал Чареос. – Там есть озера с кристально-чистой водой. Мы отдохнем, и я посмотрю твою спину.

Киалл кивнул, крепко держась за луку седла. Его подташнивало, и лицо покрылось капельками пота. Выругавшись про себя, Чареос подъехал к нему. Но серый жеребец внезапно выгнул шею и попытался укусить старого мерина. Чареос натянул поводья, а мерин встал на дыбы. Киалл едва удержался в седле. Жеребец лягался и гнул голову вниз, но Чареос крепко сжимал ногами его бока. Поняв, что всадника сбросить не удастся, конь успокоился и стал как ни в чем не бывало. Чареос слез, потрепал его по шее, потер ему нос и медленно дохнул в каждую ноздрю.

– Запомни меня, – шептал он коню. – Я не причиню тебе зла. Я не хозяин тебе, а друг.

После он вернулся в седло, и они продолжили свой путь на юг. Чареос не знал этих мест, но путники говорили, что где-то тут есть трактир, а при нем – небольшое селение. Он надеялся, что это селение недалеко и что там найдется какой-нибудь знахарь. У Киалла усиливался жар – чего доброго, еще раны воспалятся. Солдатом Чареос не раз видел, как люди умирали от самых мелких ран. Кожа вздувается, делается багровой, горячка усиливается, и человек тает на глазах. В Бел-Азаре был молодой воин, который наколол себе руку о шип. Рука раздулась в три раза против прежнего, посинела, а потом стала черной. Тогда лекарь отрезал ее, но парень все равно умер – умер в мучениях. Чареос, глядя на Киалла, выжал из себя улыбку, но юноша не ответил ему.

Ближе к вечеру Киалл совсем обессилел. Он весь горел, стонал, и два рубца у него на спине открылись. Чареос привязал его руки к луке седла и вел мерина в поводу. Наконец лошади вышли на берег большого озера. В воде, гладкой как зеркало, отражались горы. Чареос спутал коней и снял Киалла с седла. Парень обмяк, колени под ним подкосились. Чареос уложил его и развел костер. В армии солдат часто подвергали телесным наказаниям, и Чареос знал, что потрясение и унижение порой бывают мучительнее боли. Когда костер разгорелся, он перевернул Киалла на живот и понюхал раны. Гнилостного запаха не было. Он укрыл Киалла одеялом. Парень был сильным и гордым: он терпел боль без жалоб, и Чареос восхищался им.

Воин сел у огня, глядя на горы, где зеленели на снегу сосновые рощи. В прежнее время этот вид мог бы вызвать в нем мысли о свободе, о дикой красе, о суровом величии. Теперь он думал только о тщете человеческой жизни. Войны, чума, короли, завоеватели – все это ничто перед ликом гор.

– Какое вам дело до того, о чем я мечтаю? – прошептал Чареос и вспомнил о Туре, как часто бывало с ним в часы раздумий. Прекрасная черноволосая Тура. С ней он чувствовал себя настоящим мужчиной – больше, чем он мог желать. С ней он был цельным. Но она жестоко лишила его всего, что прежде давала столь щедро. Чареос и теперь краснел, вспоминая об этом. Сколько любовников она переменила, прежде чем он узнал о ее неверности?

Десять? Двадцать? Сколько его друзей насладились ее телом? Герой Бел-Азара! Знали бы люди, что Чареос отправился туда не сражаться, а умереть.

Геройства в этом чуть. Но бардов истина заботит мало. Они знай себе поют о серебряных клинках и великих подвигах – позору обманутого мужа в сагах о Бел-Азаре места нет.

Он опустился на колени у кромки озера и напился, закрыв глаза, чтобы не видеть своего отражения. Киалл мирно спал у огня. Солнце опустилось, стало холодать. Чареос ослабил подпруги у лошадей и растянулся на одеяле рядом с костром.

Он лежал, глядя на звезды. Он охотно простил бы Туру, увез бы ее из крепости и начал новую жизнь, но она только посмеялась над ним. Ей и там было хорошо – там было много мужчин, сильных мужчин, любвеобильных мужчин, даривших ей подарки. В воображении Чареос избивал ее, уничтожая кулаками ее красоту, но в действительности он ничего подобного не сделал. Только попятился прочь из комнаты, гонимый ее смехом. Измена растерзала любовь, которую он впустил в свое сердце. После этого он никогда больше не любил, ни одной женщины не принял ни в сердце свое, ни на ложе.

Вдали скорбно завыл одинокий волк. Чареос присыпал пеплом костер и уснул.

Птичье пение вторглось в его сны, и он проснулся. Он не чувствовал себя освеженным и знал, что ему снилась Тура. Как всегда, он почти ничего не мог вспомнить, только ее имя эхом звучало у него в голове. Он сел и содрогнулся. Костер почти угас – Чареос раздул угли и положил на них хворост, а после пошел собирать дрова.

Он потрепал серого по шее, взял холодное мясо из котомки и вернулся к разгоревшемуся костру. Киалл проснулся и осторожно сел. Краски вернулись на его лицо, и он улыбнулся Чареосу.

Тот нарезал окорок острым ножом и подал юноше.

– Где это мы? – спросил Киалл.

– Милях в десяти от старой проезжей дороги. Я вижу, тебе полегчало.

– Я сожалею, что так обременил вас, – и еще больше сожалею, что вам пришлось из-за меня убивать.

– Не из-за тебя, Киалл. Они охотились за мной. По вине одного скверного мальчишки погибли трое мужчин. В голове не укладывается.

– Вы были великолепны в бою. Никогда еще такого не видел. Вы были так спокойны.

– Знаешь, почему они погибли? – спросил Чареос.

– Потому что уступали вам?

– Да, это правда, но не вся. Они погибли, потому что им было ради чего жить. Ешь свой завтрак.

Три дня они ехали, забираясь все выше, пересекая ручьи и реки. Над ними пролетали дикие гуси, держа путь в теплые страны. В воде бобры, сражаясь с течением, строили свои плотины. Раны Киалла быстро заживали в чистом горном воздухе, и он повесил на пояс саблю Логара.

В пути они почти не разговаривали, а ночью, у костра, Чареос сидел задумавшись, глядя на север.

– Куда мы едем? – спросил Киалл на пятое утро, когда они седлали коней.

– Мы едем в поселок, называемый Горный Трактир, – помолчав, сказал Чареос. – Там мы пополним свои припасы. После этого я поеду на юг через степь. Без тебя, Киалл.

– Вы не поможете мне освободить Равенну? – Юноша заговорил об этом впервые после их отъезда из города.

Чареос затянул подпругу и повернулся к нему лицом:

– Ты не знаешь, в какую сторону они поехали. Не знаешь имени их вожака. Быть может, женщины уже проданы. Это гиблое дело, Киалл. Оставь свою затею.

– Не могу. Я люблю ее, Чареос. С детства люблю. А вы любили когда-нибудь?

– Любовь – это для дураков. Прилив крови к чреслам и ничего более – ни тайны, ни магии. Найди себе другую, парень. Твоя уже прошла через дюжину мужиков – и, может быть, это ей даже понравилось.

Киалл побелел, и сабля Логара свистнула в воздухе.

Чареос отскочил.

– Какого черта?

– Сейчас же возьми свои слова обратно! – потребовал Киалл, подступая с саблей к его горлу.

– Зачем? Я всего лишь открыл тебе глаза. – Сабля устремилась вперед, и Чареос, отшатнувшись, достал свою. – Не дури, мальчик. Ты не настолько оправился, чтобы драться со мной – да я тебя и здорового изрубил бы на куски.

– Возьми свои слова обратно.

– Нет. – Парень ринулся на него, но Чареос с легкостью парировал удар, а Киалл потерял равновесие и брякнулся наземь, выронив саблю. Он потянулся за ней – Чареос прижал клинок сапогом. Юноша, привскочив, боднул Чареоса головой в живот, и оба упали. Киалл двинул Чареоса в подбородок. Второй удар бывший монах отразил, но третий оглушил его, и он выпустил саблю. Киалл мигом схватил ее и вскочил на ноги. Чареос тоже попытался встать, но было поздно: острие собственной сабли уперлось ему в горло.

– Лихой же ты парень, – проговорил он.

– А ты ублюдок. – Киалл уронил саблю на снег и отвернулся. Раны у него на спине открылись, и кровь ломаными линиями проступила сквозь рубаху.

Чареос встал и убрал саблю в ножны.

– Ладно, прости, – сказал он, и у Киалла поникли плечи. Чареос подошел к нему. – Я говорю искренне. Я не слишком-то люблю женщин, но знаю, что такое любовь. Давно вы женаты?

– Мы не муж и жена.

– Значит, жених и невеста?

– Нет.

– Как же тогда?

– Она собиралась замуж за другого. Его отцу принадлежит все восточное пастбище – это удачное замужество.

– Но любила она тебя?

– Нет, – признался Киалл. – Нет, никогда не любила. – И он сел на коня.

– Не понимаю. Ты собрался освобождать женщину, которая тебя не любит?

– Скажи мне опять, что я дурак.

– Нет-нет, прости меня за эти слова. Я старше тебя, Киалл, и ни во что уже не верю. Но мне не следовало насмехаться над тобой. Я не имел на это права. А что же ее жених? Он погиб?

– Нет. Он уже уговорился с отцом Равенны и теперь женится на ее младшей сестре, Карин, – ее не взяли.

– Недолго же он печалился.

– Он никогда ее не любил, просто она красивая и отец у нее богатый – разводит свиней, скот и лошадей. Сам урод уродом, но дочки у него словно с неба слетели.

Чареос подобрал саблю Киалла и подал ему рукоятью вперед.

– Что проку носить ее на себе? – сказал юноша. – Я не умею с ней обращаться.

– Ты не прав, – улыбнулся Чареос. – У тебя твердая рука, верный глаз и гордое сердце. Не хватает только школы. Я буду учить тебя, пока мы ищем Равенну.

– Ты едешь со мной? Но почему?

– Дареному коню в зубы не смотрят. – Чареос сел в седло. Серый задрожал. – О нет, – прошептал Чареос. Серый лягнул задними ногами и стал свечкой. Чареос пролетел над его головой и грохнулся на снег. Серый подошел и стал над ним. Чареос поднялся и снова сел верхом.

– Экая скотина, – сказал Киалл. – По-моему, он тебя не любит.

– Ошибаешься, мальчик. Человека, которого он не любил, он затоптал насмерть.

Чареос тронул коня каблуками и поехал на юг.

Все утро он держался на несколько корпусов впереди, зная, что ничего не может сказать Киаллу так, чтобы тот понял. Он мог бы рассказать об одном ребенке, у которого тридцать лет назад не было надежды, и о воине по имени Атталис, который спас его и стал ему отцом. Мог бы рассказать о матери, которую тоже звали Равенна, гордой, отважной женщине, которая отказалась покинуть обожаемого ею мужа даже ради любимого сына. Но рассказать все это значило раскрыть тайну, которой Чареос стыдился, – признаться, что не выполнил долг, нарушил обещание. Свежий ветер холодил кожу, пахло лесом, и в воздухе висел снег. Чареос взглянул на небо.

Нет, ничего он не скажет Киаллу. Пусть мальчик побудет счастливым. Легендарный Мастер Меча согласился сопровождать его, и теперь он уверен в успехе.

Чареос думал о крестьянской девушке и о влюбленном в нее Киалле – влюбленном беззаветно, как он сам когда-то в Туру. Когда-то? Он и теперь, после всех страданий и обид, пошел бы за Туру в огонь, будь у нее в нем нужда. Но она не нуждалась в нем... никогда.

Дочь свиновода – вот кто теперь в нужде. Чареос оглянулся на Киалла – тот улыбнулся и махнул ему рукой.

Снова обратив взор вперед, к горам, Чареос вспомнил тот день, когда Тура ушла от него. Он сидел один в маленьком дворике за домом. Солнце садилось за тучи, поджигая их красным огнем. Потом к нему пришел Финн. Лучник сел рядом на каменную скамью.

«Она тебя не любила, – сказал он, и Чареос расплакался, как ребенок. Финн, помолчав, положил руку ему на плечо. – Мужчины мечтают о разном, Мастер Меча. О славе, которая никогда не приходит, о богатстве, которое нам недоступно. Но сумасброднее всего мечта о любви, о большой и верной любви. Отрекись от нее». «Не могу». «Тогда не показывай виду: войско ждет, и путь до Бел-Азара долог».

3

Олень, опустив голову в ручей, лакал чистую воду. Что-то ударило его в бок. Он вскинул голову, и стрела вонзилась ему в глаз, поразив мозг. Передние ноги подогнулись, изо рта выступила кровь, и он упал.

Двое охотников вышли из засады и двинулись через ручей к убитому зверю. На обоих была одежда из оленьих шкур, украшенная кистями и бисером, в руках они держали тугие луки из вагрийского рога. Тот, что помоложе – стройный, светловолосый, с ослепительно голубыми глазами, – стал на колени рядом со зверем и вскрыл артерию у него на горле. Другой, повыше ростом, с окладистой бородой, стоял, оглядывая подлесок.

– Нет тут никого, Финн, – сказал младший. – Ты стареешь, и тебе начинает мерещиться разное.

Старший тихо выругался.

– Я чую этих ублюдков. Не знаю, чего им тут надо – поблизости ни добычи, ни женщин, но они тут, это точно. Паскудные надрены!

Младший выпотрошил оленя и начал свежевать его двуострым охотничьим ножом. Финн стоял настороже, наложив стрелу на лук.

– У меня из-за тебя руки трясутся, – сказал молодой.

– Ты со мной уже двадцать лет, Маггриг, а следы до сих пор читаешь, как слепой книгу.

– Да ну? А кто в прошлом году заявил, что Покрытые Узорами вышли на охоту? Мы караулили четыре дня, но охотники за головами так и не появились.

– Они были здесь – просто не захотели нас убивать. Скоро ты кончишь обдирать этого зверя?

Не успел Финн закончить фразу, как из кустов по ту сторону ручья вышли четверо, вооруженные луками и мечами – но стрелы не лежали на тетивах, и мечи остались в ножнах.

– Эй, не хотите ли поделиться? – крикнул худощавый бородач.

– Нам нужно делать запасы на зиму, а олени в эту пору попадаются не часто, – ответил Финн.

Коленопреклоненный Маггриг спрятал нож, взял лук и вынул стрелу из колчана.

– На этом берегу еще двое, – шепнул он.

– Знаю, – ответил старший, выругавшись про себя. Если у них за спиной засели еще двое надренов – они в ловушке.

– Не очень-то вы дружелюбны, – сказал надрен на той стороне, и все четверо двинулись вброд через ручей.

– А ну, стойте, – сказал Финн, оттягивая тетиву. – Мы в вашем обществе не нуждаемся. – Маггриг, полагаясь на то, что Финн удержит неприятеля за ручьем, наложил стрелу, обшаривая взглядом подлее ж на берегу. Из кустов поднялся стрелок, целя в спину Финна. Маггриг в тот же миг пустил свою стрелу. Она вонзилась надрену в горло – вражеская стрела пролетела над Финном и плюхнулась в воду перед четырьмя пришельцами.

– Я ему этого не приказывал, – сказал бородач. Он махнул рукой своим спутникам, и те попятились назад. Финн молчал, не сводя с них глаз.

– Другой тоже вот-вот стрельнет, – шепнул Маггриг. – Долго ты будешь торчать тут как столб?

– Мне и самому надоело стоять тут и мерзнуть. Заставь этого сукина сына показаться.

Маггриг оттянул тетиву и послал стрелу в кусты. Раздался удивленный вскрик, и лучник вылез из засады со стрелой в плече. Финн, повернувшись на каблуках, выстрелил надрену в грудь, и тот рухнул в кусты. Финн тут же обернулся, но четверо уже скрылись в лесу.

– Старею я, значит? – рявкнул Финн. – В твоих сапогах и то больше мозгов, чем в голове.

Маггриг, схватив Финна за полу кафтана, повалил его, и три стрелы просвистели в воздухе там, где он только что стоял. Маггриг пустил ответную стрелу через ручей, но в цель она не попала.

– Пора домой, старина, – сказал он.

Еще одна стрела ударилась о камень перед ним, отскочила и вонзилась в оленя. Охотники поспешно оттащили тушу туда, где их не могли достичь стрелы, отрезали самые лакомые куски, завернули их в шкуру и устремились в лес. Они прошли с оглядкой несколько миль, но погони за собой не заметили.

В конце концов, пройдя наискосок по склону, они поднялись к своей укромной хижине на северной стороне горы. Финн развел огонь и швырнул мокрые сапоги к очагу. В хижине было две комнаты. Напротив очага у стены стояла большая кровать, рядом с дверью имелось единственное окошко. Пол устилали медвежьи шкуры. Смежная комната служила мастерской, где охотники изготавливали луки со стрелами и ковали железные наконечники.

– Проклятые надрены! – выругался Финн. – Когда мне было столько лет, сколько тебе, Маггриг, по горам ездили наши конные дозоры и вылавливали эту сволочь. А теперь вот они являются сюда, наглые, как медный таз, и отнимают ужин у мирного человека. Будь они прокляты!

– Чего ты так злишься? Мы убили двоих, и ужин у тебя не отняли. Только и горя, что три пропавшие даром стрелы.

– Погоди, то ли еще будет. Они убийцы, эти дикари. Они еще выследят нас.

– Ничего, великий охотник Финн учует их на расстоянии. Ни одна птичка в горах не может испортить воздух без того, чтобы Финн этого не учуял.

– Смеху от тебя как от сломанной ноги. У меня дурное предчувствие, парень. Смертью в воздухе пахнет сильнее, чем зимой. – Финн вздрогнул и протянул к огню свои большие костлявые руки.

Маггриг промолчал. Он тоже чувствовал это.

Он внес куски оленьего мяса в мастерскую и развесил на крюках у дальней стены. Потом разостлал шкуру и принялся соскабливать с нее жир. Это была долгая работа, но Маггригу требовалась новая рубашка на зиму, и ему нравился рыжеватый оттенок кожи. Финн уселся рядом на верстак, рассеянно взяв в руки готовое древко стрелы. В другое время он мастерил бы оперение, но теперь сидел без дела.

– Что, опять спину ломит? – спросил, посмотрев на него, Маггриг.

– Как всегда с приходом зимы. Черт! Страх как неохота идти мне в Горный Трактир, да нужда заставляет. Надо сказать им, что надрены близко.

– Зато повидаемся с Бельцером.

– Он будет пьян, как обычно. И если этот боров оскорбит меня еще раз – клянусь, я выпущу ему кишки.

Маггриг встал и потянулся.

– Ничего ты ему не сделаешь. Да и он не хочет тебя обидеть. Ему просто одиноко, Финн.

– Жалеешь его, да? А я нет. Он не дал житья своей жене, покуда был женат, и в Бел-Азаре всем портил кровь. Подлая скотина, терпеть его не могу.

– Зачем же ты тогда купил его топор на торгах? Весь наш двухлетний доход угробил на это! А потом что? Обернул топор в промасленную кожу и спрятал на дно сундука.

– Я и сам иногда не понимаю, почему делаю то или иное, – развел руками Финн. – Наверное, мне претила мысль о том, что какой-нибудь северный дворянчик повесит его у себя на стене. Теперь я жалею об этом: деньги бы нам пригодились. Купили бы соли. Мне ее здорово не хватает. Обменять несколько луков, что ли? Черт, надо было нам задержаться и собрать надренское оружие – вот тебе и соль.

В лесу завыл волк.

– Вот сукины дети! – Финн встал и вышел в большую горницу.

– Теперь тебе, выходит, волки не угодили?

– От волков не бывает эха, парень, усвоишь ты это когда-нибудь или нет?

– Меня готовили в священники, Финн. Отец не думал, что мне придется разбираться в тонкостях волчьего воя.

– Если они отыщут хижину, можешь выйти и прочесть им проповедь, – хмыкнул Финн.

– Как по-твоему, сколько их?

– Трудно сказать. Обычно они сбиваются в шайки человек по тридцать, но этих может быть и меньше.

– А может, и больше?

Финн кивнул. Волк завыл снова – уже ближе.

Чареос остановил коня на вершине холма и посмотрел в долину, оставшуюся позади.

– В чем дело? – спросил Киалл. – Ты уже четвертый раз оглядываешься.

– Мне показалось, что я видел всадников – солнце блеснуло на шлемах или копьях. Может быть, это дозор.

– Ты думаешь, они ищут нас? Но ведь мы никаких законов не нарушали.

На лице Киалла Чареос увидел страх.

– Кто его знает. Князь – человек мстительный и полагает, будто я его оскорбил. Впрочем, даже он не сумел бы ни в чем меня обвинить. Поехали. К середине утра

мы должны быть в Горном Трактире, и я готов душу продать за горячую еду и теплую постель.

Тяжелые тучи над головой обещали снег, за последние два дня сильно похолодало. На Киалле были только шерстяная рубашка и штаны, и Чареосу при одном взгляде на него делалось холодно.

– Надо было купить перчатки, – сказал он, дуя на руки.

– Ничего, и без них неплохо, – бодро отозвался Киалл.

– Мне бы твои годы, – буркнул Чареос.

– Больше полусотни тебе не дашь, – усмехнулся Киалл. Чареос, сдержав сердитый ответ, направил жеребца вниз по склону. Жизнь идет по кругу, сказал он себе, вспомнив, как сам дразнил старого Калина. Старого Калина? Ему тогда было сорок два – на три года меньше, чем теперь Чареосу.

Жеребец поскользнулся. Чареос вздернул его голову вверх и откинулся назад. Серый восстановил равновесие и добрался донизу без происшествий. Тропа превратилась в горную дорогу, накатанную колесами телег, возивших лес в Тальгитир. Деревья здесь укрывали от ветра, и Чареос немного согрелся. Киалл поравнялся с ним. Серый тут же примерился укусить мерина, тот взвился на дыбы, но парень удержался.

– Продал бы ты этого зверя, – сказал он. – В нем черт сидит.

Это был хороший совет, но Чареос знал, что не расстанется с серым.

– У него скверный нрав, и он не выносит общества. Но мне он нравится. Он похож на меня.

Они выехали из леса. Внизу стояла кучка домов, посередине – трактир. Из двух его каменных труб валил дым, а у дверей собралось множество народу.

– Плохо мы подгадали, – проворчал Чареос. – Лесорубы явились на обед.

Путники въехали в селение. Конюшни помещались позади трактира. Чареос расседлал серого, ввел его в стойло, наложил вилами сена в кормушку и почистил коня. После они с Киаллом направились в дом. У огня места им не нашлось, и они уселись за стол. К ним подошла дородная женщина:

– Доброе утро, господа. Есть пироги, хорошая жареная говядина и вкусные медовые коврижки с пылу с жару.

– А комнаты найдутся? – спросил Чареос.

– Как же, сударь! Та, что наверху, свободна. Сейчас велю развести там огонь, и она скоро натопится.

– Мы поедим там, – сказал Чареос. – А пока что будьте добры подать нам подогретого вина.

Трактирщица поклонилась и исчезла в сутолоке. В этой тесноте Чареос чувствовал себя неуютно: было душно, воняло дымом, потом и вареным мясом. Вскоре женщина вернулась и провела их по лестнице в верхнюю комнату. Она была большой и холодной, хотя в очаге развели недавно огонь, но в ней имелись две мягкие кровати, стол и четыре удобных обшитых кожей стула.

– Скоро нагреется, – сказала женщина. – Еще и окно придется открывать. Левую ставню немного заедает, но вы толкните посильнее, она и отворится. Сейчас принесу вам поесть.

Чареос снял плащ и пододвинул стул к огню. Киалл уселся напротив, наклонившись вперед: спина уже заживала, но еще давала о себе знать.

– Куда мы направимся потом? – спросил он.

– На юго-запад, в надирские земли. Там мы найдем след разбойников, напавших на вашу деревню. Авось Равенну уже продали – тогда постараемся выкрасть ее.

– А как же другие?

– Помилосердствуй, мальчик! Они разбросаны по всей степи. Некоторые к тому времени будут перепроданы – всех нам никогда не найти. Пораскинь мозгами. Бывал ты когда-нибудь в степях?

– Нет, – признался Киалл.

– Они огромны. Неоглядные просторы, бескрайние пустыни, укромные долины. Звезды кажутся близкими, и пеший может бродить там целый год, не встретив ни одной юрты. Надиры – кочевой народ. Сегодня они покупают рабыню, скажем, в Тальгитире, а через три месяца они, глядишь, уже в Дренае. Они едут куда хотят – если только хан не созовет их на войну. Равенну и одну нелегко будет отыскать – поверь мне!

– Я все время думаю о ней, – сказал Киалл, глядя в огонь. – Как ей, должно быть, страшно. Я чувствую себя виноватым, сидя тут в тепле у огня.

– В спешке ничего путного не сделаешь, Киалл. Ты говоришь, она красива, значит, они не причинят ей вреда. Она еще девственна?

– Разумеется! – воскликнул, покраснев, Киалл.

– Это хорошо, тогда они ее точно не тронут. И назначат за нее высокую цену – стало быть, месяц-другой она может остаться у них. Не волнуйся, мальчик.

– При всем моем уважении к тебе, Чареос, не называй меня мальчиком. Меня уж пять лет никто так не зовет. Мне девятнадцать.

– А мне сорок четыре, и для меня ты мальчик. Но если это обижает тебя, то ладно... Киалл.