Текст книги "Белая магия"

Автор книги: Дэвид Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

У художника появляется модель

Озеро Ваучонг – это венец очарования всей дикой природы северного Нью-Джерси, хотя и богатой разнообразием водотоков, с которыми трудно сравниться в истинной красоте: одинокие горы, с величественной и благоговейной крутизной; участки каменистого запустения и мрачного, наполненного горечью болота, которые кажутся подходящей границей ада. На юго-западной оконечности озера в него впадают воды ручья через небольшой водопад. Весной, особенно ранней весной, когда на водопаде больше всего воды и когда листва самая свежая, самая зеленая, ранние утренние солнечные лучи превращают этот маленький уголок озера в своего рода эссенцию и воплощение прекрасного детства Природы.

На следующее утро, всего через одно после приключения в студии во время шторма, Роджер усердно рисовал вид этого водопада, его холст стоял на мольберте, перед которым стоял он. Он всегда стоял за своей работой. В поле его зрения попало каноэ, в котором стояла на коленях девушка и с искусной грацией орудовала веслом. Он мгновенно узнал ее.

– Привет! – Дружелюбно окликнул он после странно взволнованного момента замешательства и восстановления.

Она повернула голову и улыбнулась. Одним ловким прыжком она обогнула каноэ так, что оно вылетело на берег в нескольких футах от того места, где он стоял.

– Доброе утро, Чанг, – сказала она. —Ты скучала по мне вчера за чаем или, скорее, за шоколадом?

– Я тебя не ждал, – ответил он.

– Ты не пригласил меня.

– Это было невоспитанно, не так ли? Но нет, я забыл. Мы попрощались навсегда, не так ли? Что ж, безопаснее готовиться к худшему в таком неопределенном мире, как этот. Не слишком ли рано?

Она выглядела немного смущенной.

– Первые несколько дней после приезда в деревню я очень энергична, – объяснила она. – Кроме того, в последнее время я ужасно беспокойна.... Ты работаешь?

– Так и было.

– О, я тебе мешаю, – она сделала движение, чтобы оттолкнуться. Он уклончиво улыбнулся, но ничего не сказал. Она не скрывала своего недовольства обращением, к которому, по-видимому, не привыкла.

– Ты мог бы, по крайней мере, проявить вежливость и сказать "нет". Я бы не воспользовалась этим,—сказала она, упрекая его шутливо за грубость.

– Я кое о чем думал.... Ты нужна мне на картине. Но позирование – утомительная работа.

Она просияла.

– С удовольствием. Ты позволишь мне? Я так хочу быть тебе полезной. Сколько времени это займет?

– Недолго … то есть недолго в одно прекрасное утро, – извиняющимся тоном заверил он.

– Ты имеешь в виду – несколько дней с утра? – Сказала она, и в ее выразительных чертах смешались тоска и нерешительность.

– Я работаю медленно.

Чем больше он размышлял над этим вопросом, тем более необходимой она казалась для его картины. В нем проснулся эгоизм художника.

– Я уверен, что ты не будешь возражать, – сказал он, намеренно используя тон, который сделал бы отказ трудным, нелюбезным.

Странное напряженное выражение появилось в ее глазах, когда она задумалась.

– Я … я … не знаю, что сказать.

– Ты думаешь, я требую слишком высокую плату за свое гостеприимство?

– Нет—нет, в самом деле, – горячо запротестовала она. – Не могу сказать, о чем я думала.

Чем больше он обдумывал идею, которую навело на него ее появление в той грациозной позе в каноэ, тем больше это казалось вдохновением. Теперь он смотрел на нее только глазами художника. Она оперлась на весло, погрузившись в задумчивость; вид у нее был самодовольный, избалованный. Американская девушка исчезла с ее лица; солнечные лучи бросали золотой блеск на ее желтые волосы и нежную кожу. Он видел заманчивые возможности идеализировать ее лицо в центре и кульминации мечтательного романа, который он собирался сделать из своей первой американской картины. Его первоначальное желание избавиться от нее как от бесполезного, возможно, вызывающего беспокойство незваного гостя полностью исчезло. Он был полон решимости заполучить эту провиденциальную модель.

– Я не хочу быть неприятным, – сказал он, – но ты мне действительно нужна. Это было бы … услугой, – он улыбнулся,—искусству.

Она, казалось, не слышала. Наконец она сжала губы и вызывающе посмотрела на него – странный взгляд, который почему-то на мгновение встревожил его.

– Куда ты хочешь, чтобы я себя поместила? – Спросила она, садясь в каноэ.

Они провели полчаса, пробуя различные позы, прежде чем он получил именно то, что хотел. Его безличный способ обращения с ней, его откровенные комментарии, некоторые из которых были лестными, другие наоборот, очень забавляли ее. Но он так же не осознавал ее веселья, как и ее личности или своей собственной. Она повиновалась ему без возражений, терпеливо выдерживала позу, которую он просил,– выдерживала целых пятнадцать минут. У него был способ, способ человека, который знает, что он делает, который внушал ей уважение и заставлял ее чувствовать, что она чего-то стоит.

– Прекрасно, – сказал он наконец. – Ты, должно быть, устала.

– Я еще немного выдержу, – заверила она его.

– Ни секунды. На сегодня достаточно. И я не хочу тебя отпугнуть. Я не должен искушать тебя бросить меня в беде, исчезнуть и никогда больше не появляться.

– Я обещала, – сказала она. – Я сдержу свое слово. Кроме того, она покраснела, глаза ее заблестели, улыбка была веселой, но смущенной, я делаю это не просто так.

– Мы еще не говорили о делах, не так ли? – Спросил он, ничуть не смутившись. – Ты можешь получить все, что захочешь, в разумных пределах.

Она рассмеялась.

– Мне нужно больше, чем деньги. Мне нужно твое драгоценное время. В обмен на мои услуги в качестве модели ты должен развлекать меня. Мне одиноко и скучно, и полно вещей, которые я хочу забыть.

– Сколько веселья за позу? – Спросил он.

– О, я не буду жесткой. Скажем – час.

– Сделка закрыта.

Она причалила к берегу, села на бревно неподалеку от него и отдыхала, пока он заполнял свои записи. Через несколько минут он взглянул на нее, хотел что-то сказать, но вместо этого удовлетворенно хмыкнул и принялся рисовать ее лицо, потому что мысли, позолотившие ее грезы, придали ее чертам именно то выражение возвышенной, неземной тоски, которое он хотел вложить в лицо на своей картине. Он лихорадочно работал, надеясь, что она не сдвинется с места и не развеет заклинание, пока он не получит то, что ему нужно.

Ссора между двумя малиновками из-за никчемной веточки, которую никто из них не хотел, испугала ее, согнал духовный взгляд с ее лица.

– Но я уловил, – сказал он. – Спасибо.

Она вопросительно посмотрела на него.

– Второй раз ты позировала гораздо лучше, потому что ты этого не осознавала.

Его внезапная тревога выдала глубоко скромного человека, обеспокоенного достоинствами своей незавершенной работы.

– Пока нет, – решительно ответил он. – Подожди, пока будет на что посмотреть.

– Очень хорошо, – согласилась она.

Какая-то нотка в ее голосе заставила его рассмеяться. – Тебя нисколько не волнует картина, не так ли?

– Да, волнует, – запротестовала она. Но попытка скрыть, что он докопался до истины, была далека от успеха. Она и сама это поняла. – Меня волнует только плата, – призналась она.

– Мы можем говорить, пока я работаю.

Она запротестовала.

– Нет, это нечестно. Я уделила тебе все свое внимание. Ты должен заплатить таким же образом. Ты должен сделать все возможное, чтобы развлечь меня. – Иди сюда и сядь на это бревно.

Он повиновался.

– Ты заслуживаешь лучшей оплаты, – сказал он. – У меня никогда не было профессиональной модели, которая вела бы себя так хорошо.

– Знаешь, я никогда в жизни не делала ничего так послушно, – заявила она. – Я сама себя не понимаю.

За веселым взглядом, который она бросила на него, скрывалась серьезность.

– Я немного боюсь тебя. Я почти верю, что ты меня гипнотизируешь. Ты, кажется, усыпляешь мое обычное, повседневное "я" и будишь того, кто обычно спит, того, кого я знала до … до недавнего времени, своего рода беспокойный призрак, который время от времени преследует меня.

Он, думая о своей картине, лишь наполовину обращал на нее внимание.

– Но ты выйдешь замуж за человека с деньгами, все в порядке, – рассеянно сказал он.

Она вздрогнула.

– Как ты узнал? – Спросила она. – Ты выяснил, кто я?

– Разумеется. Ты Рикс, модель для Чанга.... Нет, я пошутил. Я знаю только то, что ты сказала мне вчера или, скорее, то, о чем ты позволила мне догадаться.

– И ты одобряешь мой такой брак?

– Я вряд ли был бы виновен в дерзости одобрения или неодобрения.

– Откровенность не была бы дерзостью между нами. По крайней мере, я так к этому отношусь. Ты действительно одобряешь … брак по … по другим причинам, кроме любви?

– От всего сердца.

Долгое молчание. Затем она с усилием добавила.

– Когда я вернулась домой позавчера вечером, все, что там произошло, казалось нереальным, абсолютно нереальным, как сон.

– Даже печенье и шоколад?

– Даже ты, – ответила она.

Ее тон заставил его рассеянное внимание сконцентрироваться, заставил быстро взглянуть на нее.

Она улыбнулась.

– Не волнуйся, – сказала она. – Нет ни малейшей причины.

– Уверена? – Шутливо осведомился он. – Видишь ли, я не привык к молодым девушкам-американкам. Ты говоришь так свободно. Если бы я не был американцем, я бы неправильно понял.

– Какое это имеет значение, если ты так и сделаешь? – Возразила она.

– Конечно, это не имеет никакого значения, – признался он. – Продолжай.

– Если бы мое знакомство с тобой таким образом не казалось бы таким нереальным, не частью моей жизни, я бы не осмелился прийти. Так вот, не пойми меня неправильно. Это не значит, что я влюбляюсь в тебя, по крайней мере, я так не думаю, – добавила она мечтательно, – нет, я так не думаю.

– Удручающе, – сказал он с неловкой попыткой пошутить.

Ему не нравились эти откровенные черты его модели, эти тревожные уклонения от темы, которую он не хотел обсуждать или рассматривать ни с одной женщиной. Это было интересно, освежающе интересно, этот неслыханный, прямой способ решения вопроса, неизменно игнорируемого незамужней девушкой, достигшей брачного возраста, то есть, насколько он знал, его игнорировали, но, возможно, в Америке, выросшей во время его отсутствия, да, эта интересная дерзость была тревожной.

– Нет, я все тщательно обдумала, Чанг, – продолжала она. – Я не боюсь влюбиться в тебя. Просто то, что ты есть, то, за что ты делаешь, взывает к моему другому " я "—тому "я", которое я скоро заверну в саван и уложу в могилу —навсегда.... Приезд сюда для меня – своего рода развлечение. Но я не потеряю контроль над собой.

Она утвердительно кивнула, и в ее глазах мелькнула проницательная искорка.

– Я тебя поддержу, – сказал он. – Так что тебе не о чем беспокоиться. Влюбляться – это совершенно не по моей части.

Он видел, что она верит в это не больше, чем любая другая женщина. Ибо, хотя он мало что знал о женщинах – о реалиях, касающихся женщин, о тонкостях женщин, – он не преминул узнать, что каждая молодая или моложавая женщина считает себя экспертом в том, как заставить мужчин любить, как некий победитель всякий раз, когда она хочет приложить усилия, чтобы победить.

– У тебя своя дорога, у меня – своя, – продолжал он. – У них нет ничего общего. Так что нам не нужно тратить время на беспокойство о невозможном.

– Это правда, – воскликнула она с энтузиазмом.

Он сменил тему на более безопасные вещи, ведя себя так, как будто весь вопрос их отношений был решен. Но на самом деле он был глубоко встревожен. Если бы замысел его картины не захватил его так крепко (захват, который заставляет художника, перед лицом любого долга перед последствиями, какими бы тяжелыми они ни были), он бы ухитрился избавиться от нее в тот день раз и навсегда. Он пережил слишком много приключений, чтобы не знать об опасностях, подстерегающих весной в лесу молодого человека и молодую женщину, которым некому помешать. Ему не нравился собственный интерес к ней; его мало успокоили ее объяснения относительно ее интереса к нему, хотя он сказал себе, что должен быть осторожен, чтобы не судить американских девушек по иностранным стандартам. Но картина должна быть закончена, и она была незаменима.

Ясная погода держалась несколько дней. Каждое утро художник и модель встречались возле водопада и работали и разговаривали попеременно до обеда. Она приходила все раньше и раньше, пока не пробило шесть, когда ее каноэ выскочило из-за поворота, который превращал этот конец озера в небольшую бухту. Он всегда был там раньше нее.

– Ты проводишь здесь ночь? – Спросила она.

– Что ж, для меня это уже поздно, – ответил он. – Я завтракаю до восхода солнца и поднимаюсь в студию, чтобы поработать час, прежде чем спуститься сюда. Видишь ли, свет—солнечный свет—для меня очень важен. Поэтому я ложусь спать с цыплятами.

– Ты не живешь в студии?

Потом она покраснела и поспешно закричала, – нет, не отвечай. Я забыла.

По ее предложению они были осторожны, чтобы не проговориться о вещах, которые могли бы выдать их личность во внешнем мире. Это стало для них фетишем, как будто раскрытие разрушит очарование и положит конец их дружбе.

– У меня никогда в жизни не было ничего похожего на роман, – сказала она. – Наверное, я кажусь тебе очень глупой, но я хочу сделать все, что в моих силах. Ты ведь будешь потакать мне, правда?

И он согласился с высокомерной улыбкой на ее глупость, улыбкой далеко не такой искренней, как ему казалось, потому что, как и все мужчины его круга, он все еще был мальчиком и будет им всю свою жизнь.

Хотя она приходила раньше, она задерживалась подольше. Наступал полдень, прежде чем она медленно отплывала в своем изящном каноэ с высокими изогнутыми концами. Его беспокойство по поводу того, что творилось у нее в голове, прекратилось с ее вторым визитом, потому что она больше не заговаривала о личных вещах и обращалась с ним очаровательно, по-товарищески, что успокоило бы подозрения большего эгоиста, чем он. Она заставляла его вести большую часть разговоров о живописи и скульптуре, о книгах и пьесах, о мужчинах, которых он знал в Париже, о его любопытных или забавных впечатлениях в отдаленных частях Европы. Было лестно иметь такую красивую слушательницу, такую неутомимую, такую заинтересованную; ее многочисленные вопросы, изменения в ее выразительном лице, тонкое чувство сочувствия, которое она излучала, – все это убедительно доказывало ее желание слушать, ее восторг от того, что она слышала.

Через много дней—не так уж и много,—когда их дружба достигла стадии близости, она начала пытаться разговорить его на тему женщин. Поначалу она делала это ловко. Во время умелого перекрестного допроса задавались вопросы, кажущиесь наиболее тривиальными, в тоне, кажущемся наиболее небрежным, с глазами, кажущимися самой невинностью. Но она напрасно расставляла свои ловушки. О любовных похождениях других мужчин он говорил, проявляя даже больше, чем необходимо, осторожности, чтобы избежать вещей, которые молодая девушка не должна была знать или понимать. О своих собственных любовных похождениях он ничего не говорил – ни слова, ни даже намека на то, что романтика когда-либо радовала его юность. Этот случайный намек на таинственную сирийку был его первой и последней неосторожностью, если что-то столь неопределенное можно было назвать неосторожностью. Поэтому она отказалась от тактики коварства и откровенно напала на него.

– Ты, безусловно, заслуживаешь доверия, – сказала она. – У тебя замечательное чувство чести.

– В чем дело? – Спросил он, не зная хода ее мыслей.

– Женщины, – объяснила она.

– О, женщины, – повторил он. – Пришло время снова приступить к работе.

– Не раньше чем через двадцать минут. Ты заставил меня работать сверхурочно десять минут, и согласись, что я должна получить двойную плату за сверхурочную работу.

Он снова сел, немного рассерженный.

– Как я уже говорила, – продолжала она, – ты никогда не рассказываешь о себе и женщинах, за исключением сирийской девушки. Ты был ужасно влюблен в нее?

– Это было так давно. Я не помню.

– Я уверена, что она была без ума от тебя, и что ты устал от нее и разбил ей сердце.

Он рассмеялся. – Она замужем за моим другом и весит целую тонну. У них магазин ковров, и они обманывают богатых американцев! Я когда-нибудь рассказывал тебе о том, как двое мужчин в Париже купили ковер за одиннадцать тысяч франков и продали его американцу за…

– Почему ты всегда уворачиваешься? Ты действительно ненавидишь женщин?

– Не я. Как раз наоборот.

– И ты был влюблен?

– Да, был.

Ее улыбка продолжала храбро красоваться на лице, но тон был не совсем таким, как когда она сказала “Действительно влюблен?”

– Безумно. Много раз.

– Я не это имела в виду. Я имею в виду один единственный раз. Я почему-то чувствую, что в твоей жизни была великая любовь, любовь, которая опечалила тебя, заставила тебя вычеркнуть женщин из своей жизни.

Он откровенно смеялся над ней.

– Какой ты романтик! – Воскликнул он. – Совершенно очевидно, что у тебя нет никакого опыта. Если бы он был, то ты бы знала, что это совсем не путь любви. Любой, кто может пройти его один раз, сможет пройти его любое количество раз. Это болезнь, говорю тебе. Ты хочешь влюбиться, и ты продолжаешь это делать, беря того, кто окажется удобным.

Это, казалось, удовлетворило ее.

– Я вижу, ты никогда не был влюблен, – сказала она. – У тебя просто был опыт. Мне это нравится. Я ненавижу человека, у которого нет опыта. Не то, чтобы я когда-либо думала, что ты не … Нет, в самом деле. В первые пять минут нашего знакомства я сказал себе: "Вот человек, который прошел путь". Я поняла это по тому, как ты держался.

– Уловила! – Крикнул он.

– Вот так … завладел—заставил меня полюбить тебя … заинтересовал.

Он выглядел неловко … взглянул на часы.

– О, с тобой столько всего случилось. А со мной никогда ничего не случалось, ничего, кроме этого, – вздохнула она.

– Но это! – Засмеялся он. – Разве ты не считаешь, что это приключение быть тайной моделью художника? Подумай, как ужаснулось бы твое чопорное, порядочное, благочестивое окружение, если бы узнало!

– Как ты думаешь, из какого сословия я родом? – Спросила она, вопросительно глядя на него.

– Это табу, – ответил он. – Я никогда не размышлял об этом. Когда твое каноэ огибает вон тот изгиб, я никогда не следую за ним. Ты начинаешься и заканчиваешься на повороте.

– Не понимаю, как ты можешь не интересоваться, – задумчиво произнесла она. – Я очень много думаю о тебе. Не то чтобы я хотела что-то знать. Я бы предпочла удивляться, воображать это, как мне заблагорассудится. Каждый день по-разному. Видишь ли, мне не о чем думать – немного интересного. Честно говоря, ты совсем не интересуешься мной?

– Я всегда так относился к своим друзьям, – ответил он и искренне объяснил, – они интересуют меня только такими, какими кажутся мне. Почему я должен беспокоиться о том, что они значат для других людей—людей, которых я не знаю и не хочу знать?

– Разве это не странно? – Задумчиво произнесла она. – Ты действительно так думаешь? – Она покраснела и поспешно добавила, – конечно, я знаю, что ты имеешь в виду. Ты не должен обижаться на мои слова. Видишь ли, люди, которых я знаю, совершенно другие. Вот почему я чувствую, что все это – нереально – сон.... Ты действительно не заботишься о богатстве и социальном положении и обо всем этом? Ни капельки?

– А с чего бы мне? – Равнодушно спросил он. – Это не в моей игре, а человека волнует только то, что в его игре.

– Та, другая игра … Она кажется тебе очень плохой, не так ли?

Он пожал плечами.

– Да, я знаю, что это так. Мне так кажется, когда я … здесь … и даже когда меня здесь нет.

– Зачем беспокоиться о таких вещах? – Сказал он тоном, который указывает на полное отсутствие интереса.

После паузы она сказала:

– Ты можешь не поверить, но я ужасный сноб—там, снаружи.

– Но не здесь. Здесь не из-за чего быть снобом, слава Богу!

– Да, я настолько отличаюсь от других, насколько это возможно, – продолжала она. – Есть люди, которых я ненавижу, но с которыми я мила из-за того, что они занимают социальное положение. Я, как и все остальные девушки, без ума от социального положения и люблю пренебрежительно относиться к людям.

– Не рассказывай мне об этом, – мягко перебил он, но выражение его прямых, честных глаз заставило ее покраснеть и опустить голову. – Мне жаль, что ты становишься такой, когда тобой завладевает черный маг, который правит за изгибом. Но то, что он делает с тобой, не меняет того, что белая магия делает с тобой здесь.

Ее глаза, все ее лицо загорелись.

– Белая магия, – тихо повторила она. После короткого раздумья она вернулась к этой теме и продолжила, – я сказала тебе, потому что мне … мне стыдно обманывать тебя.... Интересно, действительно ли ты такой большой и честный, каким кажешься? Там никого нет. Они подлые и мелочные! Когда видишь насквозь, кем они притворяются, притворяются даже перед самими собой. Я такой же большой мошенник, как и все остальные. И я часто убеждаю себя, что я милая и хорошая и … Если бы я только могла … – Тут она замолчала, оставив свое желание невысказанным, но легко вообразимым.

– Чтобы не обращать внимания на мелочи, нужно заполнить свой разум большими вещами, – сказал он. – Но ты не виновата в том, что ты такая, какой тебя вынуждает быть твое окружение.

– Как ты думаешь, я могла бы быть другой? – Спросила она, затаив дыхание, ожидая его ответа.

– Я не думал об этом, – был его удручающий ответ. – Навскидку я бы сказал, что нет. Ты в том возрасте, когда почти все немного думают. Но это скоро прекратится, и ты станешь тем, кем тебя лепили с младенчества.

– Я знаю, что многого не стою, – смиренно сказала она. – Там, под черной магией, я тщеславна и горда. Но здесь я чувствую, что я просто ничто.

– Ты превосходная модель, – сказал он утешающе. – Действительно превосходная.

– Пожалуйста, не издевайся надо мной. Честно говоря, тебе не кажется, что я банальна?

Он одарил ее своей прекрасной, нежной улыбкой, особенно прекрасной, исходящей от такого крупного, мужественного мужчины. И он сказал, – ничто из того, на что светит солнце, не является банальным.

У нее развилось сильное любопытство к общим аспектам его дел: к его надеждам и страхам на будущее. Ее попытки разговорить его на эти темы забавляли его. Его откровенное признание в том, что он неизвестен в Америке, сбило ее с толку; ей и в голову не приходило, что его могут знать за границей. – – И ты проработал там много лет? – Спросила она.

– Всю свою жизнь.

Она смотрела на него с нежным сочувствием. – Тебя не обескураживает, что тебя не узнают? – Спросила она.

– Ни капельки, – заявил он со всей искренностью. – Все стоящее требует времени. В любом случае, мне все равно. Моя жизнь в безопасности. Видишь ли, я довольно богат.

Ее глаза широко раскрылись.

– Богат! – Воскликнула она. – В самом деле? Я думала … – Тут она замолчала, покраснев.

– О, да. У меня сорок тысяч, не говоря уже о моей земле.

– Сорок тысяч в год! Это очень хорошо. – И по ее лицу было видно, что ее мозг занят и чем он занят.

Он громко рассмеялся. – Сорок тысяч в год! – Воскликнул он. – Нет, две тысячи в год.

Ее огорчение было жалким.

– О! – Уныло воскликнула она. – Мне казалось, ты сказал, что богат.

– Так и есть. Потому что, когда я думаю о том, как я жил на меньше чем две тысячи франков в год, я чувствую себя Ротшильдом. – Он постарался сохранить серьезное выражение лица и серьезный тон, когда добавил, – почему у тебя такой несчастный вид?

– Ничего. Только … Ты меня так потряс! На минуту мне показалось, что ты … ты другой.

Он воспользовался ее скорбной рассеянностью, чтобы вернуться к своей работе. Она была так поглощена, что не заметила, как он “обманывал” ее, хотя все его другие попытки сделать это были быстро обнаружены и пресечены. Время от времени он поглядывал на нее и недоумевал, почему она так мрачна. Наконец он решил прервать ее. В его глазах появилось озорное выражение. Он сказал, – ты подумывала о том, чтобы уйти от этого другого богатого человека?

Ее охватило смущение. Затем она встретила его смеющиеся глаза с храброй попыткой насмешки. – Ну … я лучше выйду замуж за богатого человека, который мне нравится, чем за того, кто мне не нравится.

– Естественно. Но забудь обо мне, пожалуйста. Не забывай, я не кандидат. – Он был рад возможности напомнить ей о своих взглядах на брак.

– Не бойся, – сказала она, выдавив из себя смешок и кокетливо презрительный взгляд. – Мы в равной безопасности друг от друга.

На восьмое утро на рассвете начал моросить дождь, и к тому времени, когда художник и модель должны были быть на работе, шел сильный холодный ливень. Тем не менее, Чанг в своей непромокаемой одежде спустился на берег озера. Ему нужно было прогуляться. Он всегда гулял, независимо от погоды; почему бы не в этом направлении? Когда он приблизился к водопаду, он был поражен, увидев, что каноэ выброшено на берег в обычном месте. И там, съежившись под деревом, такая же скорбная, как дрожащие птицы, стояла Рикс. Он поколебался и тихо пошел обратно тем же путем, каким пришел.

– Нет, – сказал он себе, – она может меня заметить. Тогда она обидится, и что станет с моей картиной?

Поэтому он повернулся, повинуясь этим советам спокойного и непредвзятого здравого смысла.

– Что ты здесь делаешь? – Спросил он с дружеской суровостью, подходя ближе. – Ты простудишься насмерть.

При звуке его голоса ее поникшее тело восторженно выпрямилось. При виде его, выглядевшего еще более потрясающе, чем когда-либо, в большом непромокаемом плаще, она улыбнулась, как солнечный луч.

– Ты ужасно опоздал! – Упрекнула она.

– Поздно! Сегодня мы не можем работать.

– Ты не говорил мне не приходить, если пойдет дождь, – сказала она с убедительным видом невинности. —И … Я не хотела потерять зарплату за день.

Он все еще хмурился.

– Я был очень близок к тому, чтобы вообще не прийти, – сказал он. – Это была простая случайность, что я пошел в этом направлении.

– Но … ты это сделал, – лукаво сказала она.

– Почему бы и нет? – Был его тщательно небрежный ответ. – Я гуляю, идет дождь или светит солнце.

– Я тоже не возражаю против дождя, когда готова к нему, – весело сказала она. – Ты не представляешь, как увлекательно плавать на каноэ под дождем.

Но это его не убедило. Он стоял, мрачно глядя на озеро, как будто видел грозных врагов, приближающихся под покровом густого синего тумана. – Мне нужно идти через несколько минут, – сказал он почти отрывисто. – Я договорился о поездке в город, так как сегодня не могу работать.

– Чтобы продать картину?

– У меня их нет. Тех, что были сделаны за границей, еще нет. В любом случае, я собираюсь показывать только американские работы.

Долгая пауза—неловкая пауза. Затем она сказала в своей бесхитростной, безличной манере, – я думаю, что жена была бы очень полезна художнику.

–Ты имеешь в виду, в качестве подручного? – Яростно перебил он. – Ни один настоящий художник не опустился бы до чего-то столь унизительного для его искусства и для него самого.

– И все же ты рассказывал мне о всевозможных странных схемах, которые ты придумал, чтобы заманить покупателей, – сказала она.

– Художник, который женится, – дурак, и даже хуже, – кисло сказал он. – Если он счастлив в браке, его воображение подавлено до смерти. Если он несчастлив в браке, его зарежут насмерть.

Она слушала сладко и терпеливо. – Сегодня я думаю о свадьбе, – сказала она доверительно и по-детски невинно.

– Это обычно волнует молодых девушек, – сказал он, большой и хмурый.

– Но мои … мои дела близки к кризису, – продолжала она. – И одна из причин, по которой я прошла сквозь дождь, заключалась в том, что мне нужен был твой совет.

Он встряхнул своим большим телом, отчего вода полетела, как от шерсти большой лохматой собаки, после купания.

– Я не даю советов, – сказал он нелюбезно. – Когда вы даете совет, вы берете на себя ответственность за последствия. Кроме того, я недостаточно знаю о тебе, чтобы судить.

Ее взгляд, устремленный на него, был сущностью неявного доверия. —Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо в мире, больше, чем я сама.

Он коротко рассмеялся. – Я ничего о тебе не знаю. Девушки не по моей части.

Ее хорошенькое личико, еще более красивое из-за окружавшей его унылости, теперь приняло выражение оскорбленных чувств. – В чем дело, Чанг? – Мягко спросила она. – Ты сегодня не слишком дружелюбен.

Его лицо не могло не смягчиться перед этим сладким призывом. Он сказал более добрым тоном, – я думаю, тебе следует вернуться домой. Я уверен, что ты простудишься.

Она, казалось, испытала огромное облегчение. – О, так вот почему ты сердишься, не так ли? – Весело спросила она. – Не беспокойся обо мне, Чанг. Мне так сухо и уютно, как только может быть. А теперь будь добр ко мне. Я не представляю, как выйду замуж за Пита, то есть за этого человека. Он славный парень … симпатичный … у него есть все, что я хочу … но … О боги! Он такой мерзавец!

– В чем дело?

– Есть много мужчин и много женщин—гнилушек– людей, которые … ну, вы всегда знаете, что они собираются сделать, прежде чем они это сделают, и что они собираются сказать, прежде чем они это скажут.

– Это звучит как хороший материал для брака. Знаешь, тебе не нужны сюрпризы в супружеской жизни.

– Чанг, как я смогу пережить это? – Уныло воскликнула она.

– Ты говоришь, что он хорош и богат.

– Он действительно очень хорош собой, – продолжала Рикс, наблюдая за ним краем глаза. – И он прекрасно одевается—у него все в порядке. Против него нет ничего, кроме … —И тут она запнулась, как будто не была уверена, есть ли в конце концов возражения против этого человека.

– Кроме … чего? – Спросил он, раздраженный долгой паузой в самом волнующем месте рассказа.

Она втайне радовалась успеху своей уловки. Но она жалобно сказала, – о, тебе это неинтересно. Ты меня не слушаешь.

– Я уверен, что ты ужасно простудилась. Из-за всех этих абсурдных, глупых представлений.

– А теперь не читай мне лекций о здоровье. Я просто не могу этого вынести. Я уже собиралась сказать, когда ты прервал меня.

– Я не прерывал тебя, – запротестовал он.

– Невнимание мешает, – сказала она. – Во всяком случае, сейчас ты меня перебиваешь. Единственное, что я хочу сказать против него, – это то, что я его не люблю.

Это, казалось, развеселило большого, темноволосого молодого человека. С некоторой веселостью он ответил, – но скоро ты это сделаешь. Ты хорошо воспитана, не так ли? Что ж, это означает, что ты—просто девушка—готова быть такой, какой тебя выберет твой муж.

– Это верно для большинства девушек, Чанг,—он вздрагивал каждый раз, когда она называла его этим именем, – но это не относится ко мне, по крайней мере, больше не относится. Ты вложил в мою голову самые разные идеи.