Текст книги "Мадагаскарские диковины"
Автор книги: Дэвид Эттенборо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Уже за пределами леса дорога на Махадзангу пролегала между мелкими озерками и рисовыми полями, где водилось немало птиц: белые и другие виды цапель, красноклювые утки, чирки, ибисы, ходулочники, яканы. Больше всего было цапель. Мы медленно ехали по шоссе, пытаясь определить в бинокль, кто есть кто. Неожиданно я приметил, стайку теневых цапель, которые вели себя довольно странно. Они брели по колено в илистой воде, потом вдруг вздымали над головой крылья и погружались в воду, так что на поверхности оставался лишь пучок черных перьев, издали похожий на купол. Пробыв в таком положении несколько минут, они столь же резко поднимались, складывали крылья, оглядывались вокруг, словно желая удостовериться, что ничего не стряслось, и шли дальше. Сделав несколько шагов, они опять ныряли.
Было ясно, что птицы кормились. Крылья они поднимали либо для того, чтобы напугать неожиданной тенью рыбешек, либо чтобы уменьшить отражение с поверхности и разглядеть, что делается под водой.
– Мы называем их ломба комба, – сказал Жорж. – Это означает «едящий в домике».
Сидя в машине, мы с Джефом как завороженные следили за взмахивавшей крылами стаей. Конечно, их непременно надо было заснять, но тут впервые за время путешествия мы разошлись во мнениях, как лучше это сделать. Я предложил взять длинный телеобъектив – тот, который Жорж прозвал «базукой», – и снимать их прямо с дороги. Птицы привыкли к движению машин, убеждал я, и не обратят на нас внимания. Если же мы попытаемся приблизиться, они напугаются и улетят.
Джеф с не меньшей страстью доказывал, что на поверхности воды такие сильные блики, что снимать телевиком бесполезно: все кадры будут испорчены. Если мы хотим получить приличное изображение, надо подкрасться к птицам поближе.
– Давай рискнем и снимем их отсюда, – настаивал я. – Если окажется, что блики слишком яркие, попробуем подойти ближе.
Но Джеф был непреклонен.
– Хорошо, – буркнул я. – Пусть будет по-твоему. Пока мы тут препираемся, они, чего доброго, возьмут и улетят. Не век же им кормиться…
Джеф взял камеру, вылез из машины и начал тихонько спускаться по склону, отделявшему дорогу от рисовых полей. Я с интересом наблюдал за ним. Когда он был на полпути, цапли замерли и уставились на него. Джеф благоразумно остановился. Потом сделал еще несколько шагов. Птицы не шелохнулись. Еще шагов пять, и он окажется на приемлемом расстоянии. Но едва Джеф поднял ногу, как вся стая словно по команде поднялась в воздух и перелетела в центр поля, метров на двадцать дальше.
Не желая накалять обстановку в группе, я решил не произносить обычную в таких случаях фразу: «Говорил я тебе!» Но мой благой порыв не понадобился: Джеф не собирался сдаваться. Он спустился по склону, сделал три шага по рисовому полю и, насколько я мог судить, начал тонуть. Теперь-то уж ему придется вернуться, подумал я. Но это у Джефа не получалось: как только он пытался вытащить правую ногу, левая погружалась еще глубже. Он явно увяз. Я выскочил из машины и поспешил вниз. К тому моменту, когда я приблизился к нему, Джеф был уже почти по пояс в воде; нашу бесценную камеру он держал над головой, словно желая передать эстафету потомкам, перед тем как сгинуть навеки.
Он игнорировал меня, уставясь с каменным выражением лица в другую сторону.
– Я был бы весьма признателен вам, – с ледяной вежливостью процедил он сквозь стиснутые зубы, – если бы вы взяли у меня камеру.
Я не решился засмеяться и молча выполнил просьбу. По-прежнему игнорируя протянутую руку, утопающий рванулся вперед, пытаясь добраться до берега. Когда ему удалось в конце концов вылезти на твердь, он был с головы до ног покрыт синеватой, вязкой, вонючей жижей.
С несчастным видом он уселся рядом со мной в машину, подстелив под себя кусок газеты, и мы поехали обратно в лагерь. Никто не произнес ни слова.
Прошел добрый час, прежде чем мы смогли всласть посмеяться над приключением. Ни разу больше черные цапли не попадались нам так близко от дороги, как в то утро. Шанс запечатлеть их оригинальный способ ловли рыбы «в домике» был упущен…
За высаженными рядами эвкалиптов и капока начинался настоящий дикий лес. Густое переплетение ветвей делало его подлинной чащобой. Именно туда мы отправились на поиски бурых лемуров, ради которых, собственно, и приехали в Анкарафанцику. Считалось, что их здесь много, но по иронии судьбы первым нам попался куда более редкий представитель лемурового клана. Я натолкнулся на него совершенно случайно.
Увидев в трех-четырех метрах от себя пушистое существо, я замер от неожиданности. С губ у меня едва не сорвался вопрос: «Ты кто такой?» Это была сифака. Она сидела на развилке дерева, свесив похожий на шнурок от колокольчика хвост, сложив на коленях передние лапки, а задние лениво вытянув вдоль загибавшейся кверху ветки, так что ее огромные ступни торчали на уровне груди. Я замер. Зверек, сонно мигая, взглянул на меня через плечо, полуоткрыв свои золотистые глаза. Окраской он был совсем непохож на тех сифак, которых мы снимали на юге острова, в зарослях дидиерей. Грудную клетку сверху окаймляла яркая оранжево-рыжая полоса, а на бедрах красовались пятна того же цвета. Правда, на голове у нее не было коричневой шапочки, как у «южан», все тело покрывала шерстка ровного кремового цвета. На научном языке зверек именуется сифакой Кокреля.
Поглазев на меня с минуту, она лениво поджала ноги и неожиданно, не выказав ни тени испуга или неудовольствия от моего присутствия, буквально взвилась в фантастическом прыжке. Приземлившись на дереве в нескольких метрах дальше, она оттолкнулась от него задними лапами и исчезла.
Что касается бурых лемуров, то их оказалось меньше, чем мы ожидали; углубившись дальше в лес, мы поняли, что на это имелись веские причины. В одном месте деревья были вырублены, в центре образовавшейся поляны с землю вбит столб. От него, словно спицы гигантского колеса, тянулись параллельно земле три шеста, концами упиравшиеся в деревья, росшие по краю поляны. К центральному столбу были привязаны три тоненьких упругих деревца, которые были наклонены таким образом, что свисавшие с них петли болтались над каждым шестом. Все ясно: это ловушка с простейшим спусковым механизмом. Бурые лемуры в основном живут на деревьях и очень неохотно спускаются на землю. Бродя по лесу и оказавшись перед полянкой, они не станут пересекать ее понизу, а побегут по горизонтальному шесту. Тут-то их и ждет петля. Как только они просунут голову в петлю и дернут ее, вступит в действие спусковой механизм – склоненное деревце распрямится, и лемур повиснет в воздухе. Он так и будет болтаться, пока охотник не достанет его.
На Мадагаскаре все лемуры охраняются законом. Ловушка была построена нелегально, и мы охотно помогли Жоржу сломать ее. Но само наличие ловушки говорило о том, что браконьеры, кто бы они ни были, изучили повадки лемуров и хорошо знали, где они появятся. Имело смысл подождать зверьков в этом месте. Мы зарядили камеру и уселись под деревьями.
Долго ждать не пришлось. Примерно через час я уловил шорох и, взглянув вверх, сквозь переплетение ветвей увидел маленькое существо с черной мордочкой и янтарного цвета туловищем. Оно разглядывало нас, возмущенно мотая хвостом. Размером и формой тела зверек напоминал черного хорька, но был, пожалуй, покрупнее. Вскоре на ветках собралось с десяток лемуров; все они смотрели на нас с явным подозрением. Мы старались не двигаться, только Джеф поменял объектив, чтобы снимать крупным планом.
Минут через десять они потеряли к нам всякий интерес и двинулись по своим делам, семеня по веткам с проворством белок. Правда, прыжки их были не столь легкими и грациозными, чувствовалось, что они стоят им немалых усилий. Прыгали они недалеко и приземлялись на четыре лапы. Некоторые самки тащили на спине детенышей, а это требовало дополнительных усилий. Стая держалась кучно, никто не отставал. Когда они убегали, один примерно годовалый лемур попытался забраться на спину взрослого, хотя до этого разгуливал самостоятельно. Самка, которую он захотел оседлать, резко воспротивилась попытке проехаться на дармовщину и, повернувшись, залепила ему затрещину. Минуту-другую они скандалили. Никто из членов группы не ввязался в ссору. Не обращая внимания на конфликт матери и ребенка, они обходили их стороной. Самка, опасаясь отстать, прекратила выяснять отношения и повернулась к молоденькому лемуру спиной. В ту же секунду он обхватил ее вокруг груди и оседлал; в таком виде они и исчезли в листве.
Но ушли они недалеко: мы слышали шуршание и треск, доносившиеся с соседних деревьев. Джеф снял камеру со штатива и последовал за ними. Мы решили, что ему лучше идти одному – так меньше шансов спугнуть зверьков. Минут через десять он вернулся. Взглянув на него, я решил, что Джефа поразил жесточайший приступ лихорадки. Его трясло, лицо было белое как мел. Он совершенно не мог взять в толк, что с ним случилось, но Жорж все понял, не спрашивая: Джеф наткнулся на куст, покрытый ядовитыми жалящими шипами. Жорж потащил Джефа к ручью и помог ему вымыться. Только через час он пришел в себя… Перед тем как отправиться дальше, мы втроем вернулись на это недоброй памяти место и отыскали ядовитый куст, чтобы запомнить, как он выглядит. Ничем не примечательный, вполне невинный с виду кустик. Теперь мы будем обходить его стороной: контакт с ним весьма нежелателен.
Установив местопребывание лемуров, мы приступили к регулярным съемкам. Бурые лемуры оказались существами любознательными, а поскольку мы держались в рамках и не навязывали слишком близкого знакомства, они любезно позволяли наблюдать за собой. Это было увлекательнейшее занятие, и мы предавались ему часами. Длинное гибкое туловище этих лемуров и способ передвижения на четырех лапах делают их похожими на куньих или же на мангуст или циветт. Только строение кистей и стоп напоминает об их тесной связи с обезьянами.
Лемуры шумно резвились на деревьях, пронзительно взвизгивая и размахивая от возбуждения хвостами; казалось, они никого не боятся. Ватагу блуждающих по лесу лемуров вполне можно было принять за банду пиратов-головорезов, готовых разнести в пух и прах робких обитателей древесного царства. Но в действительности эти зверьки – убежденные вегетарианцы. Их основные продукты питания – листья, цветы, зеленая кора молодых веточек и плоды. Лишь однажды я видел, как один лемур, зарывшись по уши в свисавшее с ветки пчелиное гнездо, энергично поедал мед, после чего, лениво развалясь, стал облизывать липкие пальцы. Каждый день они приходили к высоченному дереву в самой гуще леса лакомиться сочными, янтарными плодами манго. Под ним мы устроили съемочную площадку; именно здесь были получены самые живые и забавные кадры будущего фильма – сцены пиршеств, перебранок и погони друг за другом. Наблюдать за лемурами было одно наслаждение. Вот почему, проверив кассеты и убедившись, что пленки осталось всего на час съемок, мы искренне расстроились. Ничего не поделаешь, пора было приниматься за другие сюжеты.
Глава 9
Долгий путь к фламинго
После первой встречи на озере Ихотри фламинго не выходили у меня из головы. Очень важно было узнать, действительно ли они мигрируют через Мозамбикский пролив и гнездятся на соленых озерах Восточной Африки. Если нет, то следовало отыскать на острове место их гнездования. Заснять огромную розовую стаю среди островерхих илистых гнезд было бы фантастической удачей. Такие кадры украсят любой фильм.
Мы с Жоржем частенько беседовали на эту тему. Он считал, что если фламинго размножаются на Мадагаскаре, то это должно происходить сейчас: именно в это время года у большинства водоплавающих птиц появляется потомство. Мы внимательно изучали карту, пытаясь угадать, где же они могут быть. Три крупных озера на юге, как мы выяснили, непригодны для гнездования, а вот несколько озер в северо-западной части острова вполне могли бы приглянуться фламинго. Глухие места, соленая вода и дикая жара – все это как нельзя лучше подходит розовым птицам. Мы расспросили нашего хозяина-лесника о самом крупном из них – озере Кинкони, расположенном в пятидесяти милях к юго-западу от города Махадзанга. Сам он никогда не бывал на озере, но слышал, что там водятся фламинго; еще он добавил, что в это время года там можно увидеть огромное количество птиц. Чем больше мы говорили, тем больше я рвался на Кинкони – хотелось посмотреть самому на этот птичий рай. Но мы были так заняты съемками обитателей лесов Анкарафанцики, что выкроить время для поездки никак не удавалось.
За несколько дней до запланированного отъезда в Антананариву вдруг сломалась машина. Причем поломка была серьезной. Джеф поставил диагноз: сломалась полуось. О том, чтобы пускаться на таком автомобиле в дальний путь до столицы, не могло быть и речи. Дай бог добраться до Махадзанги и там починить «лендровер». А раз так, почему бы не прихватить лишний день и не заехать на озеро? Если окажется, что фламинго выот гнезда, мы их снимем. Ну а если нет – в тот же вечер вернемся в Махадзангу.
Моих спутников эта идея почему-то не привела в восторг.
– Дорога скверная, – предупредил Жорж. – На карте она обозначена цифрами шесть-десять, стало быть, движение по ней возможно только с июня по октябрь. А сейчас ноябрь.
– Но ведь это означает, что дорогой можно пользоваться в сухой сезон, а дожди еще не начались, следовательно, она в полном порядке, – не унимался я.
– Застрянем, – обреченно вздохнул Жорж. – Машина сломается, и мы проторчим там неделю. А то и больше…
Мне это показалось малодушием. Джеф тоже сомневался, что машина выдержит путешествие по плохой дороге, особенно по такой скверной, как предсказывал Жорж.
– Но такого шанса больше не будет! – продолжал я уже с кислой миной. – Если не воспользоваться им сейчас, дома мы будем горько сожалеть, что так и не добрались до Кинкони. Такая возможность… Кто знает, что мы там увидим? В любом случае надо преодолеть семьдесят миль до Махадзанги, а уж коль скоро мы будем там, что стоит сгонять пятьдесят миль до озера и пятьдесят обратно? Лишний день езды, ерунда.
В конце концов мне удалось убедить спутников, и на следующий день мы отправились в Махадзангу. Я боялся, как бы они не передумали.
Город расположился на восточном берегу изрезанной протоками дельты реки Бецибука, которая в этом месте вливает свои бурые поды в море. Наносы, принесенные ею из глубины острова, образовали здесь множество причудливо изогнутых отмелей. Большинство зданий в городе – современные железобетонные постройки, но на окраине, у причалов, в арабском квартале, все еще сохранились высокие побеленные дома с крохотными окошками и искусной деревянной резьбой над дверными проемами. Несколько одномачтовых доу были пришвартованы к пирсу, на котором лежали тюки рафии.Как сообщил нам Жорж, это единственное малагасийское слово, вошедшее в английский язык. Мы нашли гараж, где, по счастью, сыскалась полуось. «Лендровер» обещали починить к вечеру.
Мы сняли номер в гостинице на берегу моря и начали расспрашивать, как проехать к озеру Кинкони. Собеседники лишь недоуменно причмокивали и разводили руками. Никто там никогда не был. Меня это ничуть не удивило и не расстроило. Огорчила другая, более неприятная новость: паром через Бецибуку стоял на ремонте, а заменявшее его суденышко явно не могло взять на борт машину. Чтобы попасть к озеру, следовало вернуться в глубь острова, к месту, где река поуже, и переправиться на другом пароме. Соответственно маршрут удлинялся с пятидесяти до добрых двухсот миль.
– За день никак не добраться туда и обратно, – твердо сказал Жорж.
– Ну что ж, проведем ночь в Мициндзу – на карте отмечено, что там есть дом для приезжих. А на заре отправимся на озеро, – отозвался я. – Если там нет фламинго, сразу же вернемся. Вся история займет пару дней. Овчинка стоит выделки.
Мы покинули Махадзангу на рассвете и примерно час катили по отличному шоссе обратно к Анкарафанцике, а затем свернули на восток. Отсюда начиналась проселочная дорога; на ней виднелись две колен от тележных колес, но не было и намека на следы автомобильных протекторов. Дорога проходила через рисовые поля, спускалась по крутым склонам в русла высохших рек, взбегала на шаткие мостики, сколоченные из хрупких на вид жердей. Указание на карте о непроходимости дороги во время сезона дождей полностью соответствовало действительности: будь реки полны водой, здесь было бы не проехать. У меня была лишь одна претензия к составителям карты: зачем они вообще пометили эту дорогу? Самое большее, чего она заслуживала, это пунктирная линия.
Люди почти не встречались, за все время попалось трое крестьян, ехавших на запряженных зебу телегах. Они останавливались и долго смотрели нам вслед с нескрываемым подозрением.
На болотах мы пару раз видели теневых цапель; они кормились, закрывая крыльями головы. К сожалению, птицы находились довольно далеко от дороги, поэтому мы не решались остановиться и подойти ближе – впереди был долгий путь. Кстати, особенно глазеть по сторонам не приходилось: водитель неотрывно следил за дорогой, чтобы вовремя объехать крупные камни и глубокие выбоины, а пассажирам тоже приходилось держаться настороже: чуть отвлечешься, как немедленно стукнешься головой о крышу или лбом о переднее стекло.
К середине дня добрались до берега Бецибуки; в этом месте ее ширина не превышала ста метров. Паром, естественно, был пришвартован к противоположному берегу. Ни отчаянные крики, ни автомобильные гудки не смогли прервать богатырского сна перевозчиков. Жорж сказал, что на переправе работают заключенные. Видимо, заставить людей трудиться в этом богом забытом месте можно только по приговору суда. Как бы то ни было, им полагался перерыв на полуденный сон, и мы чувствовали себя не вправе нарушать режим содержания преступников. Ничего не оставалось, как ждать…
Наконец нарушители закона проснулись и перевезли нас на другой берег. Дорога (если ее можно так назвать) стала еще хуже. Колеса то и дело увязали в песке, приходилось подкладывать под них ветки и камни. Несколько раз путь раздваивался. Вокруг ни души, куда сворачивать – неясно; мы ехали наобум и лишь минут через двадцать, увязнув в трясине или увидев впереди развалившийся мост, понимали, что ошиблись направлением. Если же непреодолимых препятствий не появлялось, чувство облегчения омрачалось подозрением, что дорога приведет нас не к Мициндзу, а к черту на кулички. Больше всего настораживало, что нигде не было даже намека на следы от колес; видимо, кроме нас, никто не считал эту дорогу проезжей. Хорошо еще, что дело происходит на острове, мелькнуло у меня. Он все-таки со всех сторон окружен водой. А то можно ехать до второго пришествия, не ведая, куда тебя занесет.
Жорж все больше мрачнел и ворчал, что эта поездка – сущее безумие. Как только на небе появлялась туча, он первым замечал ее и тут же предрекал: если польет дождь, нам придется бросить машину и возвращаться в Махадзангу пешком. Я тоже нервничал. Тот факт, что отправились мы по моей инициативе, ничуть не помогал сохранять спокойствие. Было ясно одно: мы находились уже ближе к Мициндзу, чем к Махадзанге, и ни о каком пути назад не могло быть и речи.
В пять часов обнаружили прибитую к дереву поблекшую дощечку, на которой проступала едва различимая надпись: «Мициндзу – 3 километра – 1 паром».
На карте никакой паром не значился, но мы были так счастливы, что находимся на верном пути – всего в трех километрах от конечного пункта, – что неожиданно возникшая переправа не могла огорчить.
А вскоре мы увидели паром. Он лежал на берегу реки в перевернутом виде. В его днище зияла огромная дыра. По соседству стояло несколько крытых тростником хижин, но они были заброшены. Ни единой души, никого, кто бы мог сказать, как добраться до Мициндзу. И вообще возможно ли это?.. Поразмыслив и еще раз сверившись с картой, я решил, что мы строго следовали намеченному маршруту, а раз так, милях в пятнадцати вниз по течению должен быть мост. Дорога, похоже, вела в том направлении. Мы двинулись в путь. Потерпеть неудачу, когда стол и кров уже маячили впереди, казалось до невозможности обидным. Мы ехали молча. Стало темнеть, и пришлось включить фары.
Через час показался мост – роскошное сооружение из стальных ферм. Мы смотрели на него, не веря своим глазам. По мосту шла узкоколейка, а по обоим берегам реки раскинулись плантации сахарного тростника. Видимо, мост был построен сахарной компанией для своих нужд, и мы могли лишь горячо одобрить такую инициативу. Пятьдесят метров машина катила по гладкой поверхности моста – волшебное ощущение, забытое с утра, когда машина свернула с шоссе. В восемь вечера, после четырнадцати часов безостановочной езды, экспедиция наконец-то въехала в Мициндзу.
Селение оказалось значительно большим, чем мы предполагали. Дом для приезжих стоял в самом центре. Мы подрулили прямо к веранде и, шатаясь от усталости, поднялись по ступенькам.
Побеленную стену холла украшала огромная, неумело нарисованная, но зато ярко раскрашенная карта Мадагаскара. МИЦИНДЗУ на ней было выписано такими крупными буквами, что его смело можно было принять за столицу. В глубине виднелась длинная стойка бара, густо уставленная разнообразнейшими напитками. Стена над баром была искусно декорирована рыболовными сетями, в которых «запутались» несколько чучел маленьких крокодилов с красными пастями, крупные раковины и высушенная морская звезда. За стойкой, освещенной парафиновой лампой, сидел с огромным бокалом в руке маленький, похожий на гнома человек в надвинутом на глаза тропическом шлеме. Несмотря на морщинистое лицо и костлявые руки, ему вряд ли было больше тридцати. Когда мы подошли, он встал и пожал нам через стойку руки.
– Савва Гвинтонис, – представился он высоким, чуть хрипловатым голосом.
Мы тоже назвались. Наливая в кружки холодное пиво, он выяснил, что двое из нас – англичане.
– Браво, – сказал он, – я говорю англиски.
Порывшись под стойкой, он вытащил замусоленную книжечку и начал торопливо листать страницы. Найдя нужный текст, он откашлялся, осветился счастливой улыбкой, набрал побольше воздуха в грудь и четко произнес:
– Приветствую вас. Надеюсь, вы совершили приятную прогулку.
К счастью, смысл фразы не дошел до Жоржа, лицо которого и так было мрачнее тучи, поэтому я вежливо поблагодарил хозяина за заботу, заметив, что, по правде говоря, день оказался не столь приятным, как нам бы хотелось. Я объяснил, что мы приехали из Махадзанги и хотим посетить озеро Кинкони.
– Кстати, вы не видели там фламинго? – осведомился я.
Савва порылся в словарике:
– Очень сожалею, но боюсь, что нет. – И после паузы добавил с вдохновением: – Тише едешь – дальше будешь.
Похоже на то… Тем не менее, проделав весь этот кошмарный путь, обидно было возвращаться в Махадзангу, даже не взглянув на озеро. Мы договорились, что оплатим счет сегодня вечером, а завтра, до зари, отправимся на озеро. Времени было мало, учитывая большой крюк, который придется сделать по пути назад.
Наутро мы вновь оказались перед классической проблемой: куда ехать? Спросить дорогу на Кинкони было не у кого. В темноте двинулись наугад по направлению, почему-то показавшемуся нам самым верным. Когда солнце поднялось, мы увидели, что едем по холмистой равнине, где росли необычного вида пальмы – с длинными, свернутыми в трубочку листьями. Озера не было и в помине. Похоже, мы заехали не туда. Жорж жаловался на плохое самочувствие, поэтому, оставив его в машине, мы пошли на разведку. Я залез на самое высокое дерево и оглядел в бинокль округу. Нигде не было даже намека на серебристое мерцание, которое выдавало бы присутствие воды.
Мы побрели назад к «лендроверу», чтобы сообщить эту невеселую новость Жоржу. Тот сидел на земле с выражением мрачного торжества на лице.
– Я говорил, не надо было ехать! – воскликнул он, тыча пальцем под машину.
Стальная рама, на которой крепится кузов, треснула посредине. Наш «лендровер», вконец измученный вчерашней ездой, грозил вот-вот разломиться надвое… Положение становилось не просто печальным, а по-настоящему серьезным. Попытка проделать обратный путь через глубокие русла высохших рек неизбежно приведет к полному выходу автомобиля из строя. Хотя бы кое-как добраться до дома приезжих, но и это теперь казалось проблематичным.
Включив мотор, мы двинулись назад черепашьим шагом, с превеликой осторожностью переваливая через малейший бугорок и объезжая каждую выбоину. Я лихорадочно перебирал в голове варианты возвращения в Махадзангу. Идти пешком? Но одна аппаратура тянула пятьдесят килограммов. Единственно разумным казалось следующее: один из нас добирается по короткой дороге (восемьдесят километров) до Махадзанги, переправляется на пароме и уговаривает владельца аварийного грузовика приехать в Мициндзу, чтобы починить «лендровер» или взять его на буксир.
Савва сидел на веранде, потягивая виски.
– Замечательный денек, не правда ли? – вежливо заметил он.
По нашим лицам он, очевидно, понял, что мы не разделяем его оптимизма. Я указал ему на треснувшее шасси.
– Черт возьми! Какая жалось! Какой кошмар! Господи боже мой! – запричитал он, выдавая весь свой запас подходящих английских слов и надеясь их количеством компенсировать недостаток выразительности.
Владелец бара твердо заявил, что ближайшее место, где можно найти сварочный агрегат для такого серьезного ремонта, – Махадзанга. Столь же категорично он подтвердил, что автомобиль развалится по дороге. Но он не ограничился мрачным пророчеством, а подал конструктивную идею. Сахарная компания, чей мост мы проехали вчера вечером, держала собственные баржи для перевозки сахара в Махадзангу. Если мы сумеем потихонечку доползти по приличной дороге всего пять миль до «рафинадного причала», можно будет попытаться уговорить тамошних работников погрузить машину на мешки с сахаром. Но сейчас идти туда бессмысленно, добавил Савва, потому что сегодня воскресенье и начальство, которое только и может дать такое разрешение, наверняка отправилось на пикник.
– Кстати, как вам фламинго? – закончил он.
Мы признались, что не нашли даже озера.
– Пустяки, – решительно сказал он, – съездим туда на моей машине.
Его машина оказалась стареньким джипом, без ветрового стекла, без крыльев, без крыши и еще множества деталей, но зато на ходу. Савва загрузил туда два ружья, ящик пива и канистру с бензином.
– Вперед! – вскричал он, размахивая ружьем, тем, что покрупнее. – Если на озере есть хоть один фламинго, я его поймаю и преподнесу вам!
Он ринулся на бешеной скорости в направлении, прямо противоположном тому, по которому мы выехали утром. Десять минут спустя показалось озеро.
Перед нами меж крутых берегов лежало огромное голубое зеркало. Совершенно пустое – мы не увидели на нем никаких птиц. Примерно час катили мы вдоль берега, и за это время нам встретились одна цапля, маленькая флотилия чирков, которых Савва спугнул выстрелом из ружья, четыре якана и семейство полудиких свиней, стоявших по горло в воде и с жадностью заглатывавших плавучие растения с поверхности озера. Упомяну для полноты картины трех нервных колпиц, в испуге вспорхнувших, когда мы были от них еще метрах в ста. Никаких фламинго не было и в помине, даже перышка не попалось. Если фламинго и вьют гнезда на Мадагаскаре, никаких признаков того, что они делают это на озере Кинкони, нет – вот, пожалуй, и все орнитологическое заключение, которое мы смогли сделать в результате этой кошмарной поездки.
На следующий день члены экспедиции отправились к сахарному заводу. Процессию возглавлял Савва на своем скелетоподобном джипе, а мы тащились следом. Начальство отнеслось к нам сочувственно. Действительно, их баржа отправлялась ка следующий день в Махадзангу, и они согласились прихватить экспедицию в полном составе вместе с «лендровером». У нас словно гора свалилась с плеч.
– Ура-а-а! Какая необыкновенная удача! – закричал Савва, вспомнив в приливе восторга подходящую английскую фразу без помощи словаря.
Перед отплытием под передние и задние оси машины продели тросы, и кран поднял ее в воздух. Она тут же прогнулась в середине. Все, подумал я, сейчас разломится пополам. Но нет, автомобиль благополучно приземлился на палубе. У меня вырвался вздох облегчения.
Савва, стоя на пристани, махал рукой. Он что-то прокричал, но, к сожалению, его последняя, наверняка пылкая фраза, почерпнутая из разговорника, потонула в шуме двигателя. Мы плавно двинулись в сторону моря вдоль мангровых зарослей.
Путешествие прошло спокойно, волнения улеглись. Уже стемнело, когда на горизонте показались огни Махадзанги. Наконец баржа стала на якорь. Ввиду позднего времени машину решили не выгружать; сами мы добрались до берега в маленькой шлюпке. Прямо на пирсе меня начала бить дрожь, все тело покрылось испариной. В гостинице выяснилось, что у меня высоченная температура.
Три дня я провалялся в номере, а Джеф с Жоржем заботливо пичкали меня лекарствами и сообщали подробности о ходе ремонта. В тот день, когда я встал на ноги, «лендровер» тоже был готов двинуться в путь. К трещине приварили две пластины; оставалось надеяться, что они продержатся до столицы.
Путь до Антананариву был неблизкий. Мы выехали на рассвете. Джеф сидел за рулем. Когда Махадзанга скрылась из виду, он повернулся ко мне и очень серьезно сказал:
– Знаешь, меня почему-то больше не тянет на озеро Кинкони.
Я не откликнулся.
Подумав, Джеф добавил:
– Честно говоря, я мог бы прожить до конца дней, так никогда и не повидав его.
