Текст книги "Честь самурая. Путь меча"

Автор книги: Дэвид Чейни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 3

– Ну, – сказал Исао, – быстро! Бежим через дорогу, пока нас не заметили.

В сосновом лесу стало темно, когда солнце село за горой. В то время, когда Йоши поднимался по ступеням замка Окитсу, Исао перевел Шинобу и детей через дорогу и помог им перелезть через белую каменную оштукатуренную стену, которая окружала Сейкен-джи. Они поспешили через двор, усыпанный гравием, к зданию храма. Исао знаком велел им подождать у веранды, пока он ищет Генкая, бонзу. Он тихонько постучал в выцветшую дверь жилища бонзы.

Нет ответа. Он постучал еще раз. Время остановилось, пока он, пригнувшись, ждал ответа. Когда он уже решил, что там никого нет, засов был отодвинут. Несмотря на свой страх, Исао подумал, как печально, что даже в храмах необходимо крепко запирать двери от грабителей, которыми кишели окрестности.

Дверь отворилась. При свете небольшой масляной лампы Исао увидел бонзу. Генкай был одет в грубо сотканное желтое платье. Он был очень высок, худощав и жилист. У него был широкий лоб, на висках проступали синеватые вены, крупный нос выдавался между впалыми щеками, дальше взгляд мог отметить хорошо очерченный, выразительный рот и сильный подбородок. Хотя он казался гораздо старше Исао, они были одинакового возраста. Масляная лампа давала слабый кружок света и бросала глубокие тени на его глазные впадины. Даже в полумраке от него исходило спокойствие, и он вселил мужество в душу крестьянина. Голос его был низким и мягким.

– Чем я могу служить вам? – спросил он с простым достоинством. Исао упал на пол, прижимаясь лбом к бревнам.

– Мы в смертельной опасности, – сказал он судорожно. – Моя семья ждет снаружи. Можно мне привести их сюда? Им страшно в темноте.

– Спеши! Пусть Будда осветит твой путь.

Исао торопливо подполз к двери, он прошептал имя Шинобу, позвав ее войти с детьми.

Шинобу? Бонза помнил ее как одну из женщин, регулярно посещавших храм. Он любил религиозных работящих крестьян и их жен, которые, несмотря на тяжелую жизнь, не теряли своей веры. Его лицо было очень ласковым. Именно ради возможности помочь другим людям найти уверенность и спокойствие, которые он приобрел под защитой Будды, он стал бонзой.

Генкай обратился к религии лишь несколько лет тому назад. Его набожность быстро продвинула его в иерархии монахов Сейкен-джи. Несмотря на молодость, он глубоко погрузился в веру, чувствуя постоянно над собою око божества. Говорил он звучным голосом истинно верующего, не для того, чтобы произвести впечатление на слушателей, а потому что это помогало ему ощутить связь с миром спокойствия и добра, которого он не находил в реальности, окружавшей его. Его голос с повышавшимися и понижавшимися интонациями выражал уверенность, что он говорит истинные слова Амиды Будды.

Дитя аристократической семьи, окруженный слугами и работниками, он полюбил людей, которые трудились за малое вознаграждение и которых никто не ценил. Эта любовь развивалась, несмотря на неодобрение и даже насмешки равных ему по положению. Мысль, что, принадлежа к гордой провинциальной аристократии, он может всей душой любить крестьян – людей низких по положению, – вызывала негодование у его друзей и семьи. Но Генкай унаследовал упрямство, которое дало ему силу отказаться от мирских удовольствий и принять суровость монашеской жизни.

Генкай заговорил ласково, его голос успокаивал беглецов.

– Почему вы явились в дом божий в такой необычный час и таким странным образом?

Шинобу упала на колени рядом с Исао.

– Пожалуйста, помоги нам, – воскликнула она. – Нам больше некуда обратиться. Ты всегда осуждал жестокость даймио. А нас именно злоба даймио выгнала из дома. Нам нужна помощь… Место, куда спрятаться… Я сказала мужу, что здесь мы будем в безопасности.

– Амида Будда дает убежище всем, кто обращается к нему. Но скажите, что вы сделали такого, что вынудило вас стать беглецами? – голос Генкая то повышался, то понижался в певучем ритме.

– Мы употребили наш рис на оплату целителей, которые лечили отца Шинобу, – сказал Исао, не поднимая головы. Потом он поднял глаза и простонал:

– У нас ничего не осталось на уплату налогов. Нас ждет гибель, если самураи князя Чикары найдут нас.

– Опять князь Чикара, – громко сказал монах. – Он не считается ни с богом, ни с человеком. – Генкай сделал им знак встать. – Как вы добрались до божьего дома? – спросил он. – Вас кто-нибудь видел по пути?

– Мы шли пешком. С раннего утра мы шли через гору. Нас никто не видел. Дети – Мутсу и Акика – не могут идти дальше. Мы умоляем помочь нам. Можно нам остаться здесь, пока они не перестанут искать нас?

– Вы находитесь под защитой Амиды Ниорай, в свете бесконечной милости божьей. Вам надо только просить его о помощи и молиться о спасении, и он примет вас в свои сияющие небеса. Я вижу, вы – бедные люди, страдающие в мире, испорченном другими людьми. Здесь вы найдете покой и безопасность, которые могут дать только боги. – Голос Генкая звучал то громче, то тише, охватывая беглецов гипнотическим спокойствием.

– Идемте со мной. Вы будете в безопасности от мирских бед в храме Сейкен-джи. – Генкай поднял руку успокаивающим жестом, ладонью вперед, – движением, которое обещало благословение и защиту Будды. Свет от масляной лампы позади него отражался от его бритой головы, создавая ореол и давая беглецам уверенность во всемогущей защите богов.

Генкай снял лампу с подставки и высоко поднял ее, чтобы осветить путь вдоль длинного коридора из его жилья в главный храм, В тридцати шагах впереди была стена, по всей видимости, сплошная. Генкай отодвинул часть обшивки, и обнаружился тайник.

– Вы можете оставаться здесь до тех пор, пока не появится возможность уйти без риска. Дети должны молчать. Я буду приносить вам хлеб и воду, – сказал он твердо.

– Да благословит вас Амида Будда навеки, – сказал Исао, помогая Шинобу и детям войти в темное помещение.

Когда дверца потайного входа закрылась, Акика заплакала: «Я потеряла свою куклу».

– Не плачь. Мы сделаем новую, когда будем опять в безопасности, – сказала Шинобу, обнимая ребенка, чтобы утешить ее.

Глава 4

Вокруг крепости Чикары пели птицы, и прохладный ветерок шевелил листву. Внутри, в главном помещении, было темно и тихо. Среди китайских драпировок и бесценных ваз на возвышении сидел Чикара, слушая отчет одного из начальников своих самураев.

– Их не было, когда мы пришли туда, господин.

– Ну, так куда же они ушли? Крестьянин с семьей не могут исчезнуть бесследно. Отправь еще людей. Опроси крестьян поблизости. Если мы не накажем этих людей, скоро в стране перестанут повиноваться закону.

Чикара относился с презрением к крестьянам, на труде которых было основано его богатство. Он был одним из многих родственников Тайра Кийомори, недавно назначенного верховным канцлером Японии, и принадлежал к тому типу местных землевладельцев, которые разбогатели путем очень жесткого управления своими землями. Правительство пожаловало ему землю и титул в награду за храбрость, проявленную во время военной службы. Направленный в провинцию для управления своими владениями, Чикара задался целью вернуться в столицу очень богатым. Его имение станет самым могущественным в восточной области! Его репутация бесстрашного воина и умелое правление привлекли в его владения тысячи свободных крестьян. Он превратил небольшое имение в крепость, с армией, способной добиваться повиновения его законам без риска возмездия.

Он смотрел на самурая, стоявшего на коленях, опустив голову к полу и не смея поднять глаза выше ног своего господина.

– Чикара-сан, – тихо сказал самурай, – мы догадываемся, где они скрылись, но мы не смеем насильно войти туда для обыска.

Чикара оперся на расшитую подставку для локтя. Его ястребиный нос и глаза, лишенные блеска, придавали ему вид хищной птицы. И, как птица, он прошипел:

– Ты осмеливаешься говорить мне, что не решаешься на обыск. На этих землях нет такого места, куда мои люди не могли бы прийти без помех, чтобы добиться соблюдения закона. С тобой я рассчитаюсь позже, Шигеру. А сейчас скажи мне, где они.

Шигеру прижал лоб к полированному деревянному полу, его голос был едва слышен.

– Громче говори, – зарычал Чикара.

– Мы думаем, что они прячутся в храме Сейкен-джи, – пробормотал запуганный самурай.

– Опять эти монахи вмешиваются в мои дела! На этот раз я им этого не прощу. Я сказал, что виновные будут примерно наказаны, и так я и сделаю. Возьми несколько моих охранников, иди к храму и вытащи этих людей. Возмездие необходимо.

– Да, господин.

– О твоем наказании подумаю позже, – Чикара свирепо уставился на Шигеру.

– Да, господин, – сказал самурай, отползая назад.

Оставшись в одиночестве в огромном помещении, Чикара глубоко вздохнул и закрыл глаза, чтобы успокоиться. Жизнь крестьянской семьи не стоила того, чтобы волноваться.

Через минуту он повернулся, чтобы рассмотреть свое последнее приобретение – ширму, разрисованную рукой художника. Как многие японские князья, он собирал предметы китайского искусства и преклонялся перед культурой Китая. Крестьяне были вскоре забыты, и он с восхищением погрузился в изучение сложного узора ширмы.

Глава 5

На следующее утро после прибытия в замок Окитсу Йоши сидел, скрестив ноги, на крыльце с видом на гору Сатта. Согласно критериям двора, он был красивым юношей. Он был строен и выше среднего роста. Этим утром он был одет в светло-зеленое платье поверх розовой сорочки. Для человека родом из Окитсу это были слишком нежные цвета. Слабая мускулатура его мягких рук и изящные пальцы придавали ему внешность бесполого существа, что считалось сверхмодным при дворе в двенадцатом веке. Подобно другим людям его ранга, он покрывал зубы черной краской, чтобы закрыть некрасивые «могильные памятники» во рту, и обильно пудрил лицо, чтобы придать ему постоянно безразличное, скучающее выражение… Однако по молодости лет им нередко овладевали столь сильные чувства, что это подрывало его попытки казаться безразличным. Его вечный веер и жеманные манеры были просто рабским подражанием придворным, которые ему импонировали. Несмотря на свой вид, он был настоящим мужчиной, и у него бывали интимные отношения с придворными дамами. Но его страстная любовь к Нами всегда существовала совершенно особо, он никогда не равнял ее со случайными любовными связями при дворе. С его точки зрения, такие связи и романтическая любовь были совершенно различными вещами.

Вдыхая аромат сосны и первых весенних цветов, Йоши решил написать стихи, в которых он запечатлеет этот момент. Вылив несколько капель воды на плоский камень, он стал растирать свою палочку для чернил в воде, пока лужица не загустела и не стала совсем черной. Обмакнув свою кисточку в чернила, он начал сочинять стихи:

 
«Сосновая ветка дрожит»…
 

Кисточка задержалась, он отвлекся. Может быть, на него действовал воздух, а может быть – сознание, что он дома. Его рука остановилась над бумагой, он задумался о своем положении незаконного сына госпожи Масаки.

Дядя Фумио был человеком добрым и щедрым, но, хотя незаконное происхождение не означало пятна на имени, Йоши ощущал недостаточную уверенность в себе из-за того, что не знал, кто его отец. Часто он представлял себе воображаемого отца, создавая героический образ, невообразимо великолепный, – образ князя-самурая, наделенного мудростью, огромным обаянием, колоссальной силой. Возможно, фантазии Йоши были следствием неудовлетворенной потребности в родительской любви. Фумио старался заменить ему отца, он щедро отдавал себя воспитанию племянника. Йоши принимал его любовь и руководство, но это было не то же самое, как если бы у него был настоящий отец. Хорошо, конечно, было знать, что его мать живет здесь же в замке, но он вырос, редко с ней встречаясь. Большую часть времени сна проводила в уединении, живя в северном флигеле. Так как Фумио был вдовцом, она взяла на себя обязанности старшей жены-домоуправительницы. Ока стала хозяйкой северного – служебного – флигеля и в качестве Северной Главы управляла делами замка через своих компаньонок, дворецких, поваров и надсмотрщиков. Если не считать отдельных поездок в какой-нибудь местный храм, она не появлялась на людях, оставаясь в своем помещении, как это приличествовало женщине в ее положении.

Йоши слышал о том, что его появление на свет произошло якобы чудесным образом. Хотя дядя Фумио делал вид, что верит этому, местные жители потихоньку судачили о том, что Фумио и есть отец. Йоши вздохнул. Всякий раз, размышляя о дяде, он думал о жестоких несчастьях, которые обрушились на того вскоре после его возвращения из походов, в которых он заслужил свое богатство и титул. Умерла его жена, и с нею погиб так и не рожденный ею ребенок. А через полгода, во время одного из мелких землетрясений, от которых часто страдали их края, его дом был разрушен и погибла его любимая подруга.

С этого дня Фумио избегал связей с женщинами. Он заново отстроил замок, ничего больше в нем не меняя, и довольствовался ролью богатого дяди племянниц и племянников, которые появлялись на свет у его более удачливых родственников.

Перед тем, как Йоши уехал в Киото, Фумио обучил его приличествующим мужчине занятиям: охоте, фехтованию и стрельбе из лука, а также внушил ему не ведающую сомнений преданность тому строю жизни, частью которого он был. Вся власть принадлежала императору, определенные общественные классы по праву рождения стояли выше других. Йоши был племянником даймио – полновластного владельца десяти тысяч чо, непререкаемого главы местной знати. Независимо от тайны, связанной с его рождением, Йоши, во всяком случае, был дворянином и потому старался вести себя так, как, по его убеждению, полагалось вести себя дворянину.

Прикусив кончик кисточки, Йоши смотрел на сады и раздумывал о тех шести годах, которые он прожил в столице, – удивительных годах, проведенных главным образом в занятиях каллиграфией, поэзией, танцами, в изучении искусств.

Его раздумье было прервано негромким кашлем. Позади стояли Айтака и Нами.

– Какая прекрасная каллиграфия, – промолвила Нами, вытянув шею и глядя из-за плеча Йоши. Это было выражением дружбы.

Йоши опустил кисточку, взял свой вечный веер и знаком пригласил их сесть рядом. Нами была одета в голубое платье поверх лилового одеяния. Ее волосы, спускавшиеся до середины спины, были украшены драгоценностями и схвачены посередине жестким белым шелковым бантом. Сердце Йоши забилось при виде нее.

– Спасибо, Нами, это очень любезно с твоей стороны, – сказал он церемонно, сдерживая наплыв чувств, которые грозили прорваться. Он покраснел под слоем пудры и румян. Было необходимо скрыть свои переживания. Судьбу Нами уже не изменить, он только причинил бы ей боль, если бы признался в своей безнадежной любви.

– Извини, я вчера так устал, что не мог поговорить о твоей свадьбе. Теперь в нашем распоряжении целое утро, и ты можешь рассказать мне о твоем будущем муже и о предстоящем празднестве, – сказал он с притворной теплотой.

Аристократические свадьбы совершались согласно определенной традиции. Предполагаемый жених «втайне» приходил к будущей жене и оставался с ней до рассвета. Если все происходило согласно правилам, на следующее утро являлся посланный с любовными стихами. Посланника осыпали подарками в знак благодарности невесты.

Следующую ночь жених опять «тайно» проводил у нее. Хотя семья знала о его посещении, о нем открыто не говорили.

Вскоре после этого семья невесты угощала жениха рисовым печеньем в комнате невесты и считалось, что брак вступил в силу. Затем составлялось официальное письмо отца или опекуна невесты, и через несколько дней устраивалось праздничное угощение. На нем священнослужитель совершал обряд очищения, и чета обменивалась чашами с вином. Этим заканчивался свадебный ритуал.

Нами уже прошла большую часть церемонии.

– Я так счастлива, – воскликнула Нами, светясь радостью, – моя судьба складывается так удачно. Князь такой ласковый и терпеливый жених. Он меня уже дважды навестил на этой неделе. Он прислал мне такие прекрасные стихи после нашей первой ночи. Он сильный, мужественный… лучшего я бы желать не могла. Мы официально закончим церемонию в ближайшие дни.

Ее восторг показался Йоши острым ножом, вонзившимся в его сердце. В отчаянии он взглянул на Айтаку и увидел, что и тот был огорчен предстоящей свадьбой сестры. Йоши сумел овладеть собой. Лицо его превратилось в любезную и невыразительную маску.

– Я рад, что смог приехать вовремя. Мне только жаль, что я не смогу видеться с тобой теперь, когда ты будешь замужем, – сказал он с напускной небрежностью, приглаживая волосы.

– Не бойся, Йоши. Я не собираюсь превратиться в рабыню в замке Чикары. Я не следую старомодным обычаям. Я не уйду с головой в хозяйство, как твоя мать.

Айтака улыбнулся в первый раз за все это время.

– Уж можешь быть спокоен за мою сестрицу, – сказал он. – Она ни за что не поддастся тирании Тайра.

Йоши был раздосадован этой ненужной политической оценкой, но ответил:

– Надеюсь, ты прав. Я был бы безумно огорчен, если бы наша давнишняя дружба пришла к концу. – Он поправил свое светло-зеленое платье, лениво обмахнулся веером и переменил мучительную для него тему разговора.

– Один из нашей компании отсутствует, – сказал он. – Где кузен Санемото? Я и вчера его не видел, а когда спросил о нем дядю Фумио, он не ответил на мой вопрос. Что-нибудь случилось?

Айтака смущенно переступил с ноги на ногу и повернулся к сестре.

– Скажи ему ты, – произнес он. – Если я буду рассказывать, он подумает, что во мне говорит предубеждение.

Нами вздохнула.

– Дядя Фумио не хочет говорить о Санемото, потому что он страшно огорчен его поступком. Видишь ли, два с лишним года тому назад наш кузен принял имя Генкай и стал одним из бонз в Сейкен-джи.

– Санемото? Генкай… бонза! – Йоши взволнованно обмахивался веером. – Просто не могу поверить! – Растерянность Йоши была понятна: самые ранние его воспоминания были связаны с Санемото, в течение многих лет они были ближе друг другу, чем родные братья.

Санемото стал сиротой вскоре после своего появления на свет. Его мать, старшую сестру князя Фумио, и отца, мелкого государственного чиновника, убили бродяги-бандиты по пути в провинцию Кай – место, назначенное отцу для службы распоряжением правительства. Бандиты пощадили только младенца и старую полуслепую няню, а всех других путников ограбили и убили. Няня, до конца верная долгу, протащилась, спотыкаясь, с ребенком на руках, почти сорок миль и упала у ворот замка Окитсу.

Это произошло осенью 1147 года, за два года до рождения Йоши. Князь Фумио взял к себе ребенка, сразу полюбившегося ему, и относился к нему как к родному сыну. Таким образом, с тех пор как Йоши с громким криком появился на свет, он рос рядом с Санемото. Трудно было представить себе детей более несхожих характерами, но дружны они были как родные братья.

Поскольку у Санемото не было родителей, которые бы его сдерживали, он был беспокойным ребенком, вечно протестовавшим против распоряжений старших. Йоши наоборот, подобно хамелеону, следовал любому образцу, который ему указывали. Всегда послушный, он старался угодить матери и дяде. Санемото же был вечным бунтарем: верить в заветы дяди Фумио и императора ему было недостаточно, ему хотелось чего-то более высокого.

Йоши признавал авторитет Санемото. Он огорчался и ревновал, когда, по мере того как Санемото взрослел, он стал проводить больше времени с детьми служащих замка, подходящими ему по возрасту. Однако дружба с этими детьми не мешала ему втягивать маленького Йоши в запрещенные проделки, они вечно приводили в смущение слуг и ставили охрану в трудное положение. Непоседливость и шаловливость были просто средством скрыть неуверенность, но Йоши никогда не задумывался над тем, что скрывается за блестящими глазами Санемото и его вечно смеющимся ртом. В течение своего детства Йоши старался удовлетворять требованиям, налагаемым его окружением. Он не был склонен к анализу и легко верил всему, что ему внушали. Его ум был поглощен раздумьями о неизвестном отце и тщеславными импровизациями относительно его будущего положения при дворе. Разве он мог понять, что бунтарство Санемото было обусловлено стремлением найти более глубокий смысл жизни, более достойный источник власти?!

Чуждый подобным стремлениям, Йоши удивился тому, что Санемото обрил голову и принял имя Генкай.

– Он никогда не интересовался религией, – сказал Йоши, покачав головой. – Бонза! Что это с ним стряслось?

– У него изменилось отношение к миру, – сказала Нами. – После твоего последнего приезда он стал еще беспокойнее, чем раньше. До того как он нашел монахов в Сейкен-джи, он был как потерянная душа. Как только он обратился к Будде, он совершенно переменился. Он стал спокойным, его не мучили сомнения. Вскоре он отказался от мира и обратил свои силы на борьбу с помещиками. Он стал говорить крестьянам, что перед Буддой все люди равны.

– Ну, не может же Санемото верить в такую чепуху! – Йоши был искренне шокирован. Его веер размахивал вовсю. Никому из его окружения не приходило в голову, что крестьяне могут быть с ними равны.

– А я считаю, что в его взглядах много правильного, – раздраженно вмешался Айтака. – Ты их так легко не сбрасывай со счета.

– Не могу поверить, чтобы он мог пойти против наших убеждений. То, что ты предполагаешь, измена императору. Не может он верить этим выдумкам ни как Санемото, ни как Генкай. – Йоши недоверчиво покачал головой и добавил: – В каком, однако, странном, непредсказуемом мире мы живем.

В противоположность недоумению Йоши, Айтака был спокоен.

– Мир более предсказуем, чем люди в нем, – сказал он. – Правда, в детстве Генкай не интересовался религией, но он, безусловно, любил окружавших его людей. Он не презирал даже эсемоно – самых ничтожных батраков. В противоположность тебе, у него аналитический ум, который не позволял ему принимать на веру то плохое, чему его учили. Перемена в Санемото началась вскоре после твоего последнего приезда, когда одна из его шалостей рикошетом обратилась на него. Он уговорил сына садовника участвовать в ночном набеге на кухню. Он решил, что будет очень забавно, если они переложат пряности в другое место. – Айтака замолчал на минуту и кисло улыбнулся. – К несчастью для шалунов, самурай из охраны услышал их. Он окликнул их, и, пытаясь улизнуть, сын садовника от волнения прорвал бумажный щит и упал с балкона второго этажа. Он сломал ногу в двух местах. Наказанный Санемото получил приказание быть все время с больным, пока тот не поправится. Дядя считал, что таким образом преподаст Санемото урок смирения и ответственности. Успех превзошел все ожидания. Ты знаешь, что Санемото и раньше сочувствовал служащим замка. А когда он много времени провел в близком соприкосновении с садовником и его семьей, он их полюбил и привязался к ним больше, чем к своим родным. – Айтака грустно посмотрел на Йоши и Нами. Ему тоже не хватало тепла семьи. Он вздохнул и продолжал:

– Он обрел близость, которой ему не хватало в отношениях с дядей Фумио. Как ни старался дядя – а он любил Санемото больше, чем нас всех, – он не смог создать ту тесную семейную связь, которой требовала натура Санемото. В это время брат еще не обратился к религии, он был в отчаянии, не мог справиться с волновавшими его мыслями. Он не понимал, почему хорошие люди вынуждены заниматься подневольным трудом, в то время как другие – часто менее достойные – живут без всяких забот. Санемото понял в жизни такое, что редко осознается людьми нашего круга.

Йоши ощетинился было от этих слов, таких характерных для Айтаки, и собирался прервать его, но Айтака жестом остановил его и вновь заговорил в раздумье:

– Может быть, это мое влияние направило его, но как бы то ни было, он стал ежедневно посещать храм в поисках истины и смысла жизни. Когда бонзы обнаружили его симпатии и внутреннюю близость к бедным крестьянам и торговцам, они внушили ему, что он должен улучшить жизнь обездоленных. Я понимаю его настроение и сочувствую ему на трудной дороге, которую он избрал. Я люблю его, и у меня сердце сжимается, когда я думаю о том, что ему предстоит выстрадать, если он будет продолжать действовать против имперских властей. Он наивно думает, что власть должна сочетаться с добротой.

Йоши собирался сказать, что власть действительно сочетается с добротой, но прежде, чем он заговорил, Нами тихо сказала:

– Именно поиск добра и привел Санемото к религии. Теперь, что бы мы ни говорили, что бы ни сделали, он уже не свернет с пути, который он избрал.

Йоши уже не мог сдержаться. «Безумие, – вырвалось у него. – Безумие!» И он выразительно покачал головой.