Текст книги "Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными"

Автор книги: Дэвид Аттенборо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Книга первая
«Зооквест» в Гайану

1. В Гайану

Южная Америка – место обитания самых удивительных, самых милых и самых жутких животных в мире. Мало кто сравнится с ленивцем, который передвигается медленно и бесшумно, время от времени зависая головой вниз на высоких лесных деревьях; едва ли найдется зверь более странный, чем живущий в саванне гигантский муравьед с его нелепым, непропорциональным туловищем, хвостом, развевающимся, словно обтрепанный флаг, и беззубой мордой, вытянутой в изогнутую трубу. Но вокруг так много дивных птиц, что на них почти не обращаешь внимания. Оглушительно верещат цветастые попугаи макао (глядя на их изысканное оперение, трудно поверить, что они способны так истошно орать), колибри, похожие на драгоценные камешки, в поисках нектара порхают с цветка на цветок, их переливчатые перья сияют всеми цветами радуги.

Иные многочисленные обитатели южноафриканской природы вызывают восторг, граничащий с отвращением. Взять хотя бы стаи речных рыб-людоедов, готовых разорвать в клочья любое живое существо, которое окажется рядом с ними, или «страшилку» для европейца и суровую реальность для Южной Америки – летучих мышей-вампиров, по ночам покидающих свои лесные места ночлега, чтобы сосать кровь коров и людей.

Я ни на миг не сомневался в том, что следующей после Африки, где проходила наша первая зоологическая поисковая экспедиция, должна стать Южная Америка. Но какую часть этого огромного, пестрого континента выбрать? В конце концов мы решили отправиться в Гайану – единственную английскую колонию, сохранившуюся в южной части Америки. К нашей «африканской компании» – Джек Лестер, Чарльз Лагус и я – на сей раз присоединился смотритель Лондонского зоопарка Тим Вайнелл. В те годы он был приставлен к копытным, но за долгое время работы в зоопарке ему довелось иметь дело с разными животными. Теперь на него возлагалась трудная и неблагодарная обязанность – сидеть в нашем лагере на берегу и присматривать за зверьем, которое мы поймаем.

Итак, в марте 1955 года мы приземлились в столице – Джорджтауне. Три дня ушло на то, чтобы получить необходимые разрешения, пройти таможенный досмотр наших фотоаппаратов и кинокамер, обзавестись необходимой кухонной утварью, едой и гамаками, – и теперь нам не терпелось отправиться наконец на поиски «экспонатов». К этому времени мы уже приблизительно представляли себе, как будем действовать. Карта подсказывала, что значительная часть Гайаны покрыта тропической сельвой, которая простирается на север до Ориноко и на юг до бассейна Амазонки. На юго-западе леса идут на убыль и уступают место обширной, покрытой травой саванне, а вдоль берега тянется полоса освоенной земли, где рисовые поля и сахарные плантации перемежаются небольшими затоками и болотами. Нам было ясно: чтобы как можно полнее представить в коллекции фауну Гайаны, надо обследовать все регионы, поскольку в каждом обитали животные, характерные только для этих мест, которых нельзя больше нигде найти. Однако понять, куда надо идти в каждом из регионов и в каком порядке изучать территории, мы смогли только после того, как вечером третьего дня нас пригласили поужинать с превосходными знатоками этих мест – Биллом Сеггаром, окружным чиновником, ответственным за отдаленные лесные территории на западной границе, Тайни Мак-Турком, ковбоем из саванны Рупунуни, и лечившим американских индейцев врачом Сэнниддом Джонсом, которому доводилось навещать пациентов в разных уголках колонии. Почти до рассвета мы разглядывали фотографии, смотрели фильмы, исследовали карты и лихорадочно делали заметки. Когда наконец мы распрощались, у нас был подробный план действий: сначала – саванна, затем – леса и последними – прибрежные болота.

На следующее утро мы пришли в контору авиакомпании, чтобы узнать о транспорте.

«В Рупунуни на четверых, сэр? – уточнил чиновник. – Конечно. Вылет завтра».

Чарльз Лагус с черепахой мата-мата

В радостном возбуждении Джек, Тим, Чарльз и я забрались в самолет, который должен был доставить нас на место. Однако мы не думали, что наши души пропутешествуют в пятки гораздо раньше, чем можно бы ожидать. Нашим пилотом был полковник Уильямс, первым в Гайане отважившийся летать в самые непроходимые места. Мы знали, что попасть в самые недоступные уголки страны можно было только благодаря его смелости и смекалке, но, только поднявшись в воздух, поняли, что он управляет самолетом совсем иначе, нежели летчик, который вез нас из Лондона в Джорджтаун. Наша «дакота» с ревом неслась по взлетной дорожке; пальмы в конце полосы угрожающе приближались. Мне стало казаться, что с самолетом творится неладное и мы вообще не взлетим, как вдруг, в последний миг, он круто взмыл и пронесся над самыми верхушками деревьев. Мы ошарашенно переглянулись, перекрикивая шум, поделились друг с другом своими опасениями, и я отправился к полковнику Уильямсу узнать, что же случилось.

«В малой авиации, – прорычал он сквозь зубы, тыча сигаретой в жестяную пепельницу, прикрепленную к панели управления, – в этом деле, я считаю, самое опасное – взлет. Если один из моторов в неподходящее время вдруг возьмет и откажет, грохнешься в лесу, и никто не поможет. Поэтому на земле я всегда разгоняюсь так, чтобы подняться даже без моторов. Вы что, ребята, испугались?»

Я поспешно заверил полковника Уильямса, что мы даже не забеспокоились, просто хотим побольше узнать о техниках вождения самолетов. Полковник Уильямс хмыкнул, сменил короткофокусные очки, какие он надевал во время взлета, на длиннофокусные, и мы полетели.

Под нами во все стороны, куда ни глянь, зеленым бархатным покрывалом простирался лес. По мере того как мы приближались к огромному нагорью, деревья под нами словно вырастали. Полковник Уильямс держал самолет на прежней высоте, пока лес не приблизился настолько, что можно было разглядеть, как носятся в листве попугаи. Ландшафт выровнялся, и лес постепенно начал меняться. То там, то тут замелькали островки пастбищ, и вскоре мы летели над обширной равниной, испещренной серебристыми ручьями и покрытой белыми пятнышками невысоких термитных холмов. Самолет снизился, описал круг над стоящими близко друг к другу белыми строениями и стал приближаться к посадочной полосе, если так можно назвать участок саванны, отличающийся от других лишь тем, что его очистили от термитников. Полковник мягко посадил свою «дакоту» и с трудом направил ее к кучке людей, ожидавших прибытия самолета. Мы перелезли через гору грузов, закрепленных на полу самолета, и выпрыгнули, щурясь от слепящего солнца.

От компании зевак отделился и двинулся нам навстречу улыбчивый загорелый человек в рубашке с короткими рукавами и в сомбреро. Это был Тедди Мелвилл, которому предстояло стать нашим хозяином. Его семью знали во всей округе. Отец Тедди был из тех первых европейцев, которые поселились в Рупунуни и создали здесь первые ранчо, благодаря чему скотоводство распространилось по всему региону. В Южную Америку он прибыл на переломе XIX–XX веков, взял в жены двух девушек из племени вапишана, и каждая из них подарила ему пятерых детей. Ко времени нашего прилета его десять потомков занимали все важнейшие должности в этих местах: они владели ранчо и лавками, были лесничими и лицензированными охотниками. Вскоре обнаружилось, что повсюду, где бы в северной саванне мы ни появлялись, нам встречаются если не сами Мелвиллы, то их жены или мужья.

Летем, в котором мы приземлились, состоял из нескольких белых бетонных построек, беспорядочно разбросанных по обеим сторонам посадочной полосы. Самый большой дом, единственный, у которого был второй этаж, принадлежал Тедди – плоское прямоугольное строение с верандой и дырами незастекленных окон, гордо именовавшееся Летемским отелем. Справа, в полумиле оттуда, на вершине высокого холма, располагался дом местного мирового судьи, почта, лавка и амбулатория. От гостиницы к ним вела пыльная дорога из красной земли, а дальше она тянулась мимо обветшавших сараев в выжженную землю термитных холмов и чахлых кустарников. Примерно в тридцати километрах оттуда, над равниной, высились остроконечные горы; в жарком мареве их дымчато-голубые силуэты едва проступали на фоне ослепительного неба.

Жители окрестных мест специально съезжались в Летем, чтобы встретить самолет: он привозил долгожданные известия и еженедельную почту. Встреча самолета всегда считалась светским событием. В отеле толпились хозяева ранчо, а также их жены, которые прибывали из отдаленных мест и непременно задерживались на несколько дней, чтобы обменяться последними новостями и сплетнями.

После ужина из столовой вынесли грубо сколоченные столы, расставили по местам длинные деревянные скамейки. Гарольд, сын Тедди, установил кинопроектор и повесил экран. Бар постепенно пустел, гости рассаживались на скамьях. Загорелые, с иссиня-черными волосами ковбои вапишана, известные как вакуэро, заплатив у входа, один за другим чинно входили в комнату. Но вот погас свет, и воздух наполнился густым табачным дымом и гулом ожидания.

Развлечения начались с недатированной, что было заметно, кинохроники. За ней последовал голливудский ковбойский фильм о том, как доблестные белые люди осваивали Дикий Запад и заслуженно уничтожали злобных краснокожих. Иные зрители размышляли бы о бестактности выбора сюжета, но вапишана молча и невозмутимо наблюдали за тем, как убивают их североамериканских сородичей. Следить за сюжетом было немного трудно: из видавшей виды копии за ее долгую жизнь не раз вырезали целые эпизоды, а оставшиеся кадры иногда шли явно не по порядку: например, трагичная и прекрасная американская девушка, зверски убитая индейцами в третьей части, вдруг появлялась в пятой и влюблялась в главного героя. Но вапишана были благодарными зрителями, и эти «мелочи» не мешали им наслаждаться батальными сценами, каждая из которых сопровождалась бурными аплодисментами. Я осторожно спросил Гарольда Мелвилла, может быть, картина выбрана не очень удачно, однако он заверил, что эта публика больше всего любит «ковбойское кино». Спору нет, голливудские романтические комедии показались бы вапишана еще большей глупостью.

После показа мы поднялись в нашу комнату. Здесь стояли две кровати, затянутые москитными сетками. Двоим из нас предстояло спать в гамаках, и мы с Чарльзом категорично заявили, что эта честь выпадет нам. Опробовать гамаки нам не терпелось с того дня, как мы купили их в Джорджтауне. Деловито, с уверенным видом мы подвесили их на вбитые в стену крюки, однако, как выяснилось несколько недель спустя, явно переоценили свои знания и навыки. Гамаки были натянуты слишком высоко, к тому же каждое утро немало времени тратилось, чтобы развязать придуманные нами мудреные узлы. Джек и Тим невозмутимо улеглись в кровати.

На следующее утро мало могло быть сомнения в том, кому из нас лучше спалось. Чарльз и я клялись, что дрыхли как убитые и вообще спать в подвешенном состоянии – любимое наше занятие. Но мы лукавили: никто из нас не владел нехитрым умением укладываться по диагонали в жестком американском гамаке. Почти всю ночь я промучился, пытаясь вытянуться во всю его длину. В результате ноги оказались выше, чем голова, тело скрючилось, и я не мог повернуться, не рискуя сломать позвоночник, а наутро мне казалось, что не разогнусь никогда.

После завтрака к нам явился Тедди Мелвилл с известием о том, что большая группа вапишана отправилась на соседнее озеро рыбачить традиционным для этих мест способом, то есть отравив предварительно воду. Там вполне может встретиться какое-нибудь интересное для нас животное, предположил Тедди, и позвал ехать с ним. Мы забрались в его грузовик и покатили по саванне. Дорога была легкой. То тут, то там мелькали поросшие кустарником и пальмами извилистые заливы и речки; они были видны издалека, и объехать их труда не составляло. Единственными препятствиями на нашем пути оказались чахлые кусты шероховатой мортонии, а также высокие, причудливо вытянутые башни термитников, кое-где стоящие поодиночке, а в других местах – так близко друг к другу, что нам казалось, будто мы едем по огромному кладбищу. Между разбросанными по саванне ранчо тянулись основательно разбитые проселочные дороги, но озеро, к которому мы ехали, находилось в глуши, поэтому Тедди заранее свернул с главной тропы и стал по наитию пробираться между кустами и термитниками. Вскоре на горизонте показалась полоска деревьев. Значит, озеро совсем близко.

По прибытии мы увидели, что длинный залив перегорожен баррикадой из деревянных прутьев, кольев и жердей. Внутри запруды плавали особые лианы, которые вапишана собирали за много километров отсюда, в горах Кануку. Вокруг, ожидая, когда рыба, одурманенная ядовитым соком лиан, всплывет на поверхность, собрались рыбаки с луками и стрелами наготове. Одни устроились на корягах, свисавших над водой, другие забрались на специально построенный посреди озера настил, кое-кто стоял на сделанных из подручных материалов маленьких плотах, остальные плавали взад и вперед по озеру в деревянных каноэ-долбленках. На прибрежной поляне женщины разожгли огонь, развесили гамаки и приготовились разделывать пойманную мужчинами рыбу. Но улов пока не шел, и рыбачьи жены постепенно теряли терпение. Эти дурни, ворчали они, такую большую запруду устроили, а лиан побольше набросать пожадничали, вот яд на рыбу и не действует. Три дня тяжелой работы – и все насмарку. Тедди на языке вапишана расспрашивал о новостях и, помимо прочего, узнал, что одна из женщин видела на противоположном берегу огромную нору, в которой, по ее словам, наверняка живет большой зверь. Какой именно – она не знала. Может быть, анаконда, а может, кайман.

Кайман относится к той же группе рептилий, что и крокодил и аллигатор. На взгляд человека несведущего, эти рептилии очень похожи друг на друга, но Джек утверждал, что у них множество отличий и, хотя все трое живут в Южной Америке, среда обитания у них совсем разная. Здесь, в Рупунуни, по его словам, можно встретить черного каймана, который, по рассказам, достигает шести метров в длину. Джек заметил, что предпочел бы «симпатичного крупного каймана» или, коль на то пошло, не отказался бы от приличных размеров анаконды. Словом, кто бы ни обитал в норе, надо его поймать. Мы забрались в каноэ и поплыли через озеро; нас сопровождала одна из женщин.

Отстрел рыбы

После недолгих поисков мы обнаружили две норы – одну сравнительно маленькую, другую побольше. Они были соединены друг с другом: когда мы просунули палку в ту, что поменьше, из соседней донеслись всплески воды. Для начала мы забросали выход из более тесной норы прутьями. Чтобы неведомый зверь не сбежал через более широкий лаз и, вместе с тем, чтобы он мог свободно вылезти, а мы – его поймать, пришлось срубить на берегу несколько молодых деревьев и, воткнув их в прибрежную тину, полукруглым забором огородить вход. Зверь, ради которого мы приплыли, не появлялся; на возню в малой норе он не реагировал. Чтобы расширить нору, было решено немного прокопать илистый берег. Мы начали осторожно снимать верхушку лаза, как вдруг берег затрясся от ужасающего подземного рева, какой вряд ли могла произвести змея.

Выкапывание каймана из норы

Я осторожно вгляделся через загородку в темный, сырой тоннель и увидел в илистой воде большой желтый клык. Это был кайман, и, судя по размеру зуба, довольно крупный.

Самое грозное оружие каймана – его огромные челюсти и невероятно мощный хвост. И тем и другим он может серьезно покалечить, но, к счастью, наш распластался в своей норе так, что надо было остерегаться только какой-то одной его части в один момент времени. Взглянув на его клыки, я тут же понял, что грозит мне. Джек топтался по илистому дну внутри загородки, пытаясь сообразить, как именно кайман лежит и как его вытащить. Если этот гад решит спасаться бегством, Джеку придется очень высоко и быстро подпрыгнуть, чтобы не лишиться ноги. Мне тоже было небезопасно бродить по пояс в воде, лавируя между берегом и Чарльзом, стоявшим в каноэ на расстоянии, которое требовалось для качественной съемки. Я был уверен: если кайман рванет в сторону Джека, наша хлипкая загородка тут же рухнет под тяжестью зверя. Джек, скорее всего, успеет выскочить на берег, а вот мне придется некоторое время шлепать по воде прежде, чем я окажусь в безопасности. Вряд ли стоит уточнять, что кайман на такой глубине передвигается гораздо быстрее, чем я. К тому же по неведомой причине – скорее всего, потому, что я перепугался намного сильнее, чем ожидал, – у меня не получалось держать каноэ так, чтобы Чарльзу было удобно с него снимать. После того как я чуть было не перевернул наше «плавсредство» вместе с моим другом и его аппаратурой, Чарльз решил, что для камеры будет безопасней, если он спустится ко мне в воду.

Тем временем Тедди взял у одного из вапишана лассо из сыромятной кожи, и теперь они с Джеком, стоя на коленях, водили им перед носом каймана в надежде, что громадная рептилия бросится в нашу с Чарльзом сторону, и в этот момент они набросят на нее петлю. Зверь шумел и бился о стенки норы, так что сотрясался весь берег, но было понятно, что вылезать он не собирается. Джек еще немного прокопал прибрежный песок.

К этому моменту за нашими действиями наблюдали и пытались помочь советами человек двадцать аборигенов. Им казалось совершенно непонятным наше желание вытащить эту тварь целой и невредимой. Они были за то, чтобы его убить, тыкая своими ножами.

В конце концов Джек и Тедди растянули двумя рогатинами петлю и накинули ее на черную кайманью морду. Зверь пришел в неистовство и, яростно рыча, отчаянно извиваясь, сбросил лассо. Так повторилось трижды, и только с четвертой попытки животное удалось заарканить. Медленно, растянув лассо на рогатинах, Джек приблизил его к голове каймана и вдруг резко, мгновенным движением, еще прежде, чем рептилия сообразила, что произошло, накинул петлю и туго стянул ею зловещие челюсти.

Однако на свободе оставался мощный хвост, и от него надо было защищаться. Нам с Чарльзом, наблюдавшим эту сцену из воды, сделалось совсем не по себе, когда, затянув, для пущего спокойствия, вокруг морды каймана еще одну петлю, Тедди велел разрушить нашу загородку. Теперь ничто, кроме узкой полоски воды, не отделяло нас от чудовища, которое лежало, выставив из норы длинную голову, и злобно таращилось на нас желтыми неподвижными глазами. Тем временем Джек одним прыжком оказался в воде; перед собой он держал длинный шест, сделанный из ствола молодого дерева. Наклонившись, он просунул палку в тоннель так, что она легла вдоль чешуйчатого хребта, потом сам протиснулся внутрь и надежно закрепил ее, протянув лассо под склизкими и холодными кайманьими подмышками. Вдвоем с Тедди они мало-помалу вытаскивали каймана из норы, обвивали его веревками и в некоторых местах прочно привязывали к шесту. Наконец задние лапы, основание хвоста и сам хвост были надежно привязаны, и поверженный зверь, мордой в тине, лежал у наших ног. Был он чуть больше трех метров в длину.

Теперь предстояло переволочь его через озеро к грузовикам. Мы прикрепили передний конец шеста к корме каноэ и, волоча каймана, стали грести обратно к лагерю женщин.

Джек наблюдал, как вапишана помогают нам затащить каймана в кузов, после чего тщательно проверил, не перетерлись ли веревки. Истомившиеся в ожидании рыбы женщины столпились у грузовика, рассматривали нашу добычу и бурно обсуждали, кому и зачем понадобилась эта опасная гадина.

Назад ехали через саванну. Чарльз и я сидели по обе стороны каймана, вытянув ноги так, что они почти упирались в кайманьи челюсти; нам очень хотелось верить, что лассо из сыромятной кожи не обманут наших ожиданий. Мы ликовали: еще бы, сразу поймать такого мощного зверя. Джек держался более сдержанно.

«Для начала неплохо», – пробормотал он.

2. Тайни Мак-Турк и рыба-каннибал

На вторую неделю жизни в саванне мы, с некоторым удивлением, обнаружили, что за эти дни у нас собрался довольно большой зверинец. Нам удалось поймать гигантского муравьеда, много разных животных подарили ковбои, а Тедди Мелвилл расщедрился и передал нескольких своих питомцев, которые бродили по его дому: неутомимо орущего попугая ара, двух голубей-трубачей, наполовину одомашненных и живших с цыплятами, и обезьяну-капуцина Чикиту, которая, при всей внешней благопристойности, имела привычку тайком таскать вещи из наших карманов, когда мы беззаботно играли с милой зверушкой.

Коллекцию мы доверили заботе Тима, а сами решили не ограничиваться ближайшими окрестностями Летема и съездить километров за сто к северу, в Каранамбо. Там жил звавший нас в гости фермер Тайни Мак-Турк, с которым мы познакомились на третий день по приезде в Джорджтаун. Мы попрощались с Тимом, забрались в арендованный джип и отправились в путь.

После трех часов езды по унылой, поросшей мелким кустарником саванне на горизонте показалась полоска деревьев, пересекающая нашу дорогу. Однако ничего, напоминающего просеку или хотя бы поляну, заметно не было; казалось, дорога обрывается и дальше пути нет. Мы были уверены, что заблудились, как вдруг увидели тропу, которая вела между деревьев вниз, к темному и тесному коридору из зелени; впрочем, нашему джипу протиснуться в него все-таки удалось. По обе стороны древесные стволы были увиты лианами и мягкими ветвями кустарников, а над головой нависал крепкий потолок из переплетенных ветвей.

Вдруг на нас хлынул ослепительный солнечный свет. Густой кустарник закончился так же неожиданно, как появился, и мы увидели Каранамбо: несколько глинобитных и крытых тростником построек, разбросанных по просторной, посыпанной гравием поляне. Между домами росли гуавы, кешью, манговые и лаймовые деревья.

Заслышав шум джипа, чета Мак-Турк вышла нас поприветствовать. Тайни, высокий, светловолосый, был одет в перепачканную маслом рабочую рубашку цвета хаки и такие же брюки: наш приезд застал его в мастерской, где он вытачивал новые железные наконечники для стрел. Его жена Конни, невысокая, изящная, аккуратная дама в голубах джинсах и блузке, сердечно с нами поздоровалась и позвала в дом. Мы вошли в одну из самых диковинных комнат, в каких мне приходилось бывать. Это был целый мир, в котором прошлое и старое соседствовало с новейшими изобретениями – слепок жизни в этой части света.

Впрочем, «комнатой» в строгом смысле назвать это пространство было не совсем точно: с двух сторон оно было открыто всем ветрам, поскольку угловые стены едва достигали полуметра в высоту. Одну из них венчало кожаное седло, а сразу за ней, на длинной деревянной балке, располагались в ряд четыре подвесных лодочных мотора. За двумя другими, более полноценными перегородками, находились спальни. Напротив одной из стен мы заметили стол, заставленный радиоаппаратурой, с помощью которой Тайни связывался с Джорджтауном и побережьем; рядом высились полки с книгами. На другой висели большие часы, а рядом – обескураживающая разнообразием варварская коллекция ружей, арбалетов, луков, стрел, рыболовных снастей, духовых трубок, а также индейских головных уборов вапишана с перьями. В углу небольшой кучей валялись весла, рядом с ними стоял индейский керамический сосуд, до краев наполненный холодной водой. Креслами служили три подвешенных в углах больших и ярких бразильских гамака, а в самом центре, накрепко вбитый в утрамбованный глинобитный пол, красовался двухметровый стол. Над нами, с одной из балок, свисали оранжевые кукурузные початки, а между балками то там, то здесь тянулись рейки, создававшие сомнительную видимость потолка. Мы восхищенно глядели по сторонам.

«Без единого гвоздя сделано», – не скрывал гордости Тайни.

«Когда вы все это построили?» – спросили мы.

«Ну, после Первой мировой я тут много где шлялся, промывал песок на алмазы на северо-западе, охотился, искал золото, чего только не делал, а потом подумал, что пора бы мне осесть. К тому времени я уже пару раз скатался вверх по реке Рупунуни, мы тогда ходили через пороги на лодках, когда за ночь добирались, а когда и за месяц, все от реки зависело. Я подумал, что это неплохое место – людей немного, сами видите, – и решил, что буду здесь жить. Всю реку прошел, пока не нашел, где повыше, так, чтобы мухи кабура не долетали, сток нормальный был и чтобы рядом с водой, мне ведь все барахло на лодке перевозить. Конечно, этот дом временный. Я его в спешке строил, хотя поначалу придумал обалденное имение, и даже все, что нужно, привез. План у меня в голове, и материалы тут, в подсобках, хоть завтра начинай. Но как-то так вышло, – добавил он, стараясь не встречаться глазами с Конни, – до сих пор не начал».

«Он уже двадцать пять лет это твердит, – рассмеялась Конни. – Но вы, наверное, проголодались. Прошу за стол».

Она придвинулась к столу и жестом пригласила нас сесть. Вместо стульев вокруг стола стояли пять перевернутых ящиков из-под апельсинов.

«Вы уж простите за эту рухлядь, – пробормотал Тайни. – Они, конечно, не такие хорошие, как те, что до войны. Стулья у нас тоже были, но пол здесь такой неровный да корявый, что ножки у них все время ломались. А у ящиков ножек нет, ломаться нечему, служат дольше, да и смотрите, какие удобные».

Трапеза с семейством Мак-Турк была довольно изысканной. Конни слыла одной из лучших кулинарок в Гайане, и ужин удался на славу.

Мы записываем Тайни и Конни Мак-Турк

Сперва нам подали куски изысканного павлиньего окуня, которого Тайни обыкновенно ловил в Рупунуни, рядом с домом. Затем последовала жареная утка (птицу хозяин подстрелил накануне), на десерт полагались фрукты с соседних деревьев. Однако на еду претендовали не только мы, но и птицы – длиннохвостый попугайчик и черно-желтый тиранн. Они садились на плечи, клянчили лакомства, а мы не очень хорошо понимали, чего от нас ждут, и делились едой не так быстро, как хотелось попрошайкам. В конце концов попугай решил не церемониться. Он уселся на край тарелки Джека и стал угощаться самостоятельно. Тиранн предпочел действовать силой и строго ткнул в щеку Чарльза острым как игла клювом, чтобы напомнить человеку о его обязанностях.

Конни немедленно прекратила это безобразие. Она отогнала птиц и поставила для них в конце стола миску с мелко накрошенной едой. «Вот что бывает, когда люди нарушают правила и кормят птиц за столом. Совсем твоих гостей замучили», – проворчала она.

Незаметно подступили сумерки. В кладовой зашевелились летучие мыши и бесшумно, торжественно вылетели через гостиную на вечернюю охоту за мухами. Через несколько секунд кто-то громко заскребся в углу.

«Послушай, Тайни, – строго сказала Конни. – Надо наконец что-то сделать с этими крысами».

«Я пытался, – обиженно пробормотал Тайни и повернулся к нам: – Раньше, когда у нас тут жил удав, крыс вообще не было, но потом, видите ли, он напугал кого-то из гостей, и Конни велела его прогнать. А теперь смотрите, что творится».

После ужина мы расположились в гамаках, и начались разговоры. До поздней ночи Тайни потчевал нас историями. Он рассказывал, как в первые годы, когда он только поселился в саванне, вокруг Каранамбо бродили стада ягуаров, и каждые две недели ему приходилось пристреливать по меньшей мере одного зверя, посягавшего на коров. Вспоминал, как в эти места повадились бразильские конокрады и разбойничали здесь, пока он сам не отправился в Бразилию и, держа под прицелом главаря банды, не забрал у них ружья и не поджег все дома. Мы слушали затаив дыхание. Невдалеке запели лягушки и сверчки. Над нами кружили летучие мыши, заглянула на огонек большая жаба и уселась на полу, по-совиному моргая от света свисавшей с потолка керосиновой лампы.

«Когда я впервые сюда приехал, – рассказывал Тайни, – нанял в помощники индейца макуси, дал ему денег наперед, и тут оказалось, что он знахарь, колдун. Пойми я это раньше, никогда бы не имел с ним дела, какой из колдуна работник! Деньги он получил и тут же заявил, мол, работать на тебя не буду. Я сказал ему: «Если сбежишь, не отработав мои деньги, найду и все ребра пересчитаю». Так сильно опозориться он не мог, макуси перестали бы его слушаться. Я продержал его, пока тот не отработал, что должен, и говорю: «Теперь убирайся». А тот в ответ, нет, говорит, если не дашь мне еще денег, я на тебя так дуну, что твои глаза превратятся в воду и вытекут, тебя пронесет так, что все кишки из тебя вывалятся, и ты умрешь. Я встал напротив, что ж, давай, дуй. Тот подул, посопел, а когда успокоился, я ему и говорю: «Не знаю, как там дуют макуси, но я долго жил с акавайо, и теперь сам на тебя дуну, как они научили». Я набрал побольше воздуху, попрыгал вокруг него, дунул посильней, а потом пообещал, что теперь его рот запечатается, он больше ни крошки не проглотит, скрючит его так, что голова в пятки уткнется, и он в муках умрет! Прогнал этого ведуна – и больше о нем не думал. Ушел себе охотиться в горы, а как вернулся, приходит ко мне знакомый вождь и говорит: «Масса Тайни, человек умер!» Я ему: «Ну и что, много людей умирает. Ты о ком говоришь?» – «Человек, на которого ты дунул, мертвый лежит». – «Когда он умер? – спрашиваю. – Позавчера. Его рот запечатался, совсем как ты наколдовал, он весь скрючился и умер».

«И он был прав, – вздохнул Тайни, – умер, и совсем так, как я ему пообещал».

Повисла долгая пауза.

«Послушай, Тайни, – заговорил я. – Ты явно что-то скрываешь. Это не может быть простым совпадением». – «Ну да, – согласился Тайни, задумчиво глядя в потолок. – Я тогда заметил маленькую ранку у него на ноге и вспомнил, что недавно двое из его деревни померли от столбняка. Может, в этой болячке все дело».

Наутро, разделяя завтрак с попугаем и тиранном, мы стали обсуждать с Тайни дневные планы. Джек решил, что прежде, чем отправляться на поиски животных, ему нужно распаковать клетки, поилки и кормушки.

Тайни повернулся к нам.

«А что вы ищете, ребята? – полюбопытствовал он. – Птицы интересуют?» Мы радостно закивали.

«Ладно, пойдемте со мной. Кое-что вам покажу, тут, неподалеку», – загадочно пообещал наш хозяин.

Все полчаса, какие мы пробирались через прибрежные кусты, Тайни передавал нам тайное лесное знание. Он показал дупло, которое выточила в трухлявом, осыпающемся стволе пчела-плотник, следы антилопы, невообразимо прекрасную пурпурную орхидею и остатки стоянки макуси, приходивших ловить рыбу в реке. Вскоре мы свернули с главной тропы, и Тайни велел замолчать. Подлесок становился все гуще, и мы старались, не нарушая тишины, идти след в след за нашим проводником.

Растительность в этих местах опутана ползучей травой, которая петлями обвивает кусты и тонкой завесой свисает между ними. По невежеству и легкомыслию я попытался чуть раздвинуть ее тыльной стороной ладони и тут же отдернул руку: вьющееся растение оказалось колючей склерией, стебли и листья которой усеяны едва заметными, невероятно острыми иголками. Рука кровоточила, от боли я вскрикнул гораздо громче, чем было можно. Тайни, обернувшись, приложил палец к губам. Мы осторожно пробирались сквозь кустарник и старались не отставать ни на шаг. Заросли становились все гуще, и теперь, чтобы не поднимать шум, приходилось передвигаться ползком, подныривая под гирлянды игольчатых трав.