Текст книги "Второе лицо, настоящее время"
Автор книги: Дэрил Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Я не чувствую себя подставным лицом, – заявила я.
– Я тоже. Никто не чувствует, – засмеявшись, ответил доктор С.
Составной частью метода доктора Милдоу является проведение время от времени совместных занятий – в присутствии Элис и Митча. На этих занятиях зачитываются вслух дневники Терезы и просматриваются фильмы домашнего производства. Сегодняшний видеофильм изображает Терезу, еще не достигшую подросткового возраста. Замотанная в простыни, окруженная малышами в купальных халатах, она пристально смотрит на лежащую в яслях куклу.
Доктор Милдоу спрашивает меня, о чем думала тогда Тереза. Доставляло ли ей удовольствие играть Деву Марию? Нравилось ли ей выступать на сцене?
– Откуда мне знать?
– А ты представь себе это. Как ты считаешь, о чем Тереза думает в этой сцене?
Она снова и снова заставляет меня проделывать это. Воображать, о чем та думает. Ставить себя на ее место. Попросту притворяться. В своей книге она называет это «коррекцией». Она придумывает массу своих собственных терминов и трактует их так, как ей вздумается, не подкрепляя никакими исследованиями. В сравнении с текстами по неврологии, которые мне одалживал доктор С, книжонка доктора Милдоу – просто реплики комика Арчи.[6]6
Герой американских комиксов.
[Закрыть]
– Ну, понимаете, Тереза ведь была доброй маленькой христианкой, так что ей, наверное, это нравилось.
– Ты уверена?
На сцене появляются умудренные жизнью мужи – три маленьких мальчика. Они вываливают на пол дары и, выпалив свои реплики, настороженно глядят в лицо Терезы. Теперь очередь за ней. Бедная Тереза оцепенела от смущения. Ведь все в упор смотрели на нее. Я почти различаю прихожан, стоявших в темноте за пределами освещенной сцены. Элис и Митча среди них не видно, но они с замиранием сердца ждут каждого слова. Я чувствую давление в груди и понимаю, что сдерживаю дыхание.
Доктор Милдоу терпеливо, без всякого выражения, смотрит мне в глаза.
– Вы знаете?..
Я понятия не имею, что говорить дальше. Некоторое время мешкаю. Ерзаю в большом бежевом кресле, шевелю ногой. Что мне нравится в буддизме, так это их понимание того, что они связаны целой вереницей предыдущих воплощений. Не мне судить, правильно ли поступила Тереза, хорошую ли, плохую ли карму она обрела.
Я часто раздумывала над этим в большой девичьей спальне Терезы.
– Понимаете, Тереза была христианкой, поэтому она, видимо, думала, что с помощью передозировки родится заново и все ее грехи будут прощены. Этот наркотик идеально подходил ей: это было самоубийство без трупа.
– Думала ли она о суициде той ночью?
– Я не знаю. Я могла бы еще недели две углубляться в воспоминания Терезы, но если честно – мне это неинтересно. Что бы я ни думала, а заново она не родилась. А я вот она, здесь, перед вами, и по-прежнему волоку на себе ее багаж. Я ослик Терезы. Ее кармический осел.
Доктор Милдоу кивает:
– Доктор Субраманьям буддист, не так ли?
– Да, но что… – В голове у меня что-то щелкает. Я вращаю глазами. Мы с доктором С. беседовали о переселении душ, и я понимаю, что мое увлечение им было нормальным явлением. Все верно – я часто думала, да и теперь мечтаю, о близости с этим мужчиной. Но это вовсе не значит, что я не права. – Не в этом дело, – говорю я. – Я думала об этом наедине с собой.
Она не спорит со мной.
– А не сказали бы буддисты, что у вас с Терезой одна и та же душа? Это же самообман. Так что нет ни наездника, ни осла. Есть только ты.
– Да бросьте вы, – говорю я.
– Давай проследим, Терри. Разве ты не чувствуешь ответственности перед своим прежним «я»? Перед прежними родителями, старыми друзьями? Может быть, это и есть возложенная на тебя карма?
– А перед кем вы, доктор, чувствуете ответственность? Кто ваш пациент? Тереза или я?
Она на минуту замолкает, затем произносит: – Я в ответе за тебя.
Ты.
Ты глотаешь пилюлю и удивляешься, что у нее вкус корицы. Эффект от этого наркотика поначалу прерывистый. Ты понимаешь, что сидишь на заднем сиденье машины, в руках у тебя сотовый телефон, вокруг смеются друзья. Ты разговариваешь со своей матерью. Если сосредоточишься, то можешь удержать в памяти ее ответы и сообщить ей, у которой из подруг останешься ночевать. Прежде чем попрощаться, выходишь из машины. Она припаркована, телефон у тебя в руке, и ты помнишь, как, пожелав матери доброй ночи, еще полчаса колесишь по городу, прежде чем находишь эту стоянку.
Джолли встряхивает своими рыжими кудряшками и тащит тебя к лестнице: «Пойдем, мисс Ти».
Тогда ты смотришь вверх и осознаешь, что стоишь на тротуаре у молодежного разновозрастного клуба, держа в руках десятидолларовую банкноту, и собираешься вручить ее вышибале.
Всякий раз, когда распахивается дверь, изнутри доносится грохот музыки. Ты поворачиваешься к Джолли и…
Ты уже в чьей-то машине. На автостраде. За рулем парень, с которым ты познакомилась несколько часов назад, его зовут Раш, но ты не спрашивала, это его имя или фамилия. В клубе вас потянуло друг к другу, вы громко, перекрикивая музыку, разговаривали о родителях, о еде, о разнице между вкусом свежей сигареты и запахом насквозь прокуренного помещения. Потом до тебя доходит, что у тебя во рту сигарета, которую ты сама же вытянула из пачки Раша. А ведь ты не любишь курить. Или теперь тебе это нравится? Ты не можешь ответить на этот вопрос. Следует ли тебе ее выбросить или продолжать курить? Ты копошишься в своих воспоминаниях, но не находишь причин ни тому, почему решила закурить, ни тому, каким образом оказалась в машине с этим парнем. Потом начинаешь искать себе оправдания: должно быть, этот человек заслуживает доверия, а иначе ты не села бы с ним в машину; а сигарету взяла, чтобы не обидеть его.
В этот вечер ты не хочешь быть сама собой. И тебе это нравится. Ты снова затягиваешься. Восстанавливаешь в памяти последние несколько часов и удивляешься всему происходящему, но уже без прежнего постоянного груза самоанализа: беспокойства, предчувствий, немедленного раскаяния. Без того внутреннего голоса, что непрестанно критикует тебя.
Теперь на парне одни лишь боксерские трусы. Он тянется к верхней полке за пачкой сухого завтрака. У него красивая спина.
В маленькое кухонное окошко проникает тусклый свет. Раш наливает тебе в чашку «Froot Loops»[7]7
«Froot Loops» – жидкая каша из зерновых хлопьев.
[Закрыть] и смеется. Смеется потихоньку, потому что в соседней комнате спит его мать. Он смотрит тебе в лицо и хмурится, спрашивает, в чем дело. Ты осматриваешь себя и убеждаешься, что полностью одета. Обращаясь мыслями назад, понимаешь, что находишься в квартире этого юноши уже не один час. Ты торчала в его спальне, парень разделся, а ты целовала его грудь, гладила ноги. Ты позволяла ему шарить руками у себя под шортами и под чашечками лифчика, однако дальше этого дело не заходило. Почему ты не занималась с ним сексом? Он не интересовал тебя? Да нет – ты подмокла, ты была на взводе. Чувствовала ли ты себя виноватой? Было ли тебе стыдно? О чем ты думала?
Когда попадешь домой, тебе не поздоровится. Твои родители будут в ярости и – что еще хуже – будут молиться за тебя. Вся община будет за тебя молиться. Все узнают. И никто никогда уже не посмотрит на тебя прежним взглядом.
А теперь во рту у тебя вкус корицы, и ты снова сидишь в машине этого парня, перед каким-то магазинчиком. Уже день. Звонит твой мобильник. Ты отключаешь его и кладешь в сумочку. Чувствуешь, что сильно пересохло в горле. Этот парень – Раш – покупает тебе очередную бутылку воды. Что же такое ты проглотила? Ах да. В памяти всплывает, как одну за другой кладешь в рот пилюли. Зачем так много? Зачем глотаешь еще одну? Ах да…
Из кухни ко мне наверх доносятся голоса. Еще нет и шести часов утра. Мне хочется только пописать и снова завалиться спать, но тут я понимаю, что разговор идет обо мне.
– Она даже ходит не так, как раньше. Не так держится, не так разговаривает…
– Это все из-за книг доктора Субраманьяма. Она не засыпает раньше часа ночи. Тереза никогда столько не читала, не интересовалась наукой.
– Да нет, дело даже не в словах, а в том, как она говорит. Этот низкий голос… – Она рыдает. – О-хо-хо, не знаю, что из этого получится. Кажется, она права. Похоже, это вовсе не она.
Он молчит. Элис плачет все громче, затем затихает. Слышно звяканье посуды в раковине. Я отступаю назад. Митч заговаривает снова:
– Может быть, стоит попробовать лагерь.
– Нет, нет, нет! Пока нет. Доктор Милдоу говорит, что у нее наметился прогресс. Мы должны…
– Конечно, что же еще она может сказать?
– Ты говорил, что постараешься, говорил, что дашь возможность… – Сквозь рыдания прорывается гнев, и Митч что-то бормочет в свое оправдание.
Я крадусь обратно в спальню, но мне все еще хочется в туалет, так что, пробираясь туда, я произвожу много шума. У подножия лестницы появляется Элис.
– Все в порядке, милая?
Я делаю сонное лицо и прохожу в ванную. Закрываю дверь и в темноте сажусь на унитаз.
«Какой еще, к дьяволу, лагерь?»
– Давай попробуем еще раз, – сказала доктор Милдоу. – Что-нибудь приятное, яркое.
Мне трудно сосредоточиться. Эта брошюра у меня в кармане – все равно что бомба. Ее нетрудно было найти, раз уж я задалась целью заполучить ее. Меня так и подмывает спросить доктора Милдоу о лагере, но я понимаю, что стоит мне задать этот вопрос, как начнутся разборки между доктором и Классами и я окажусь между двух огней.
– Закрой глаза, – говорит она. – Думай о десятом дне рождения Терезы. В своем дневнике она написала, что это был самый лучший ее день рождения. Ты помнишь «Мир Моря»?
– Смутно. – Я увидела дельфинов – они синхронно, по двое, по трое выпрыгивали из воды. Было солнечно и жарко. С каждым занятием мне становилось все легче проникать в воспоминания Терезы. Ее жизнь зафиксирована на DVD, я же пробиваюсь в нее сквозь завесу тумана.
– Ты помнишь, как вымокла на представлении с участием Наму и Шаму?
Я смеюсь:
– Кажется, помню. – Я вижу прямо перед собой металлические скамейки, стеклянную стену и огромные тела в бирюзовой воде. – Они, как киты, взмахивали громадными хвостовыми плавниками. Мы насквозь промокли.
– Ты можешь описать, кто еще был там с тобой? Где твои родители?
Там была какая-то девочка моего возраста, не могу вспомнить, как ее звали. Вода каскадами обрушивалась на нас, а мы визжали и хохотали. Потом мои родители обтирали нас полотенцем. Они, вероятно, сидели выше, и вода до них не долетала. Элис выглядела гораздо моложе: счастливее и немного полнее. Пошире в бедрах. Это было до того, как она, достигнув размеров солидной матроны, начала делать зарядку и следить за диетой.
Я резко открываю глаза и хлопаю ресницами:
– О боже!
– Что-то не так?
– Все хорошо… вот только… как вы сказали. Яркое. – Образ более молодой Элис все еще горит в сознании. Я впервые понимаю, насколько печальна она теперь. – Я хочу, чтобы в следующий раз было совместное занятие, – говорю я.
– В самом деле? Очень хорошо. Я поговорю с Элис и Митчем. Ты что-то еще хочешь сказать?
– Да. Нам надо поговорить о Терезе.
Доктор С. говорит, что каждому хотелось бы знать, может ли первоначальная нервная карта, старая Королева, вернуться в прежнее состояние. Сможете ли вы отыскать в этой карте потерянный маршрут? Если да, то что произойдет с новой нервной картой, с новой Королевой?
– Так вот, добропорядочный буддист сказал бы, что этот вопрос не так уж и важен. В конце концов, цикл существования не ограничен двумя другими жизнями. Сансара – вечная категория. Происходит непрерывный процесс умирания личности и ее самовозрождения.
– А вы добропорядочный буддист? – спрашиваю я. Он улыбается:
– Только по утрам в воскресенье.
– Вы ходите в церковь?
– Я играю в гольф.
Раздается стук в дверь, и я открываю глаза. В комнату входит Элис, в руках у нее груда сложенного чистого белья.
– Ой!
Я сделала перестановку – запихнула в угол кровать, чтобы на полу оставалось несколько квадратных футов свободного пространства.
Выражение ее лица то и дело меняется.
– Уж не молишься ли ты?
– Нет, конечно.
Она вздыхает, явно притворно.
– Да я и не надеялась. – Она обходит вокруг меня, пристраивает на кровати белье. Берет лежащую там книгу: «Войти в поток». – Тебе дал это доктор Субраманьям?
Она читает отрывок, который я отметила:
– «Но нежная любовь к самим себе еще не означает, что мы от чего-то избавились. Главное – не стараться изменить себя. Смысл медитации не в том, чтобы пытаться освободиться от самих себя и достичь совершенства. Он заключается в том, чтобы помочь нам таким, какие мы уже есть». Что ж, – Элис кладет книгу, оставив ее открытой на той же странице. – Это уже немного похоже на доктора Милдоу. Я смеюсь:
– Да, точно. Она сказала, что я хочу, чтобы вы с Митчем присутствовали на следующем занятии?
– Да, мы приедем.
Подхватывая мои разбросанные повсюду футболки и нижнее белье, она мимоходом делает что-то еще. Я встаю, чтобы не мешать ей. Передвигаясь по комнате, она умудряется каким-то образом попутно наводить порядок – поднять книги, на которые натыкается, усадить мишку Бу By на его законное место на кровати, выбросить в мусорное ведро пустую коробку от чипсов – так что, собирая в стирку мое грязное белье, она незаметно приводит в порядок всю комнату, совсем как Кот в Шляпе.[8]8
Кот в Шляпе – персонаж серии детских книг Доктора Сьюза. Волшебный кот, развлекая малышей в дождливый день, устраивает настоящий погром, но успевает привести дом в порядок за мгновение до возвращения мамы. В 2003 году по книге был снят одноименный фильм с Майком Майерсом в главной роли.
[Закрыть]
– Элис, на последнем занятии я вспомнила, как была в «Мире Моря». Там какая-то девочка сидела рядом со мной. Рядом с Терезой.
– В «Мире Моря»? А-а, да это же была дочь Хаммелов, Марси. Они в тот год брали тебя с собой на время отпуска в Огайо.
– Кто брал?
– Хаммелы. Вы путешествовали целую неделю. У тебя в тот день рождения было единственное желание – потратить деньги на эту поездку.
– А вас там не было?
Она берет джинсы, которые я бросила на кровать.
– Мы с твоим отцом всю жизнь собирались съездить в «Мир Моря», да так и не съездили.
– Это наше последнее занятие, – говорю я.
Их взгляды прикованы ко мне – я полностью владею «аудиторией».
Доктор, естественно, первой приходит в себя:
– Кажется, у тебя есть что нам сказать.
– Да уж, есть.
Элис, похоже, цепенеет от неожиданности, но все же держит себя в руках. Митч, потирая шею, с сосредоточенным видом изучает ковер.
– Я больше не собираюсь этим заниматься. – Я делаю рукой неопределенный жест. – Всем этим: упражняться с памятью, воображать, что чувствовала Тереза. Теперь мне все ясно. Вам не важно, Тереза я или не Тереза. Вам лишь хочется, чтобы я думала, что я – это она. Я не хочу продолжать эти манипуляции.
Митч качает головой:
– Дорогая, ты употребляла наркотики. – Он бросает на меня быстрый взгляд, затем опять смотрит под ноги. – Если ты принимала ЛСД и тебе мерещился Бог, то это не значит, что ты и в самом деле Его видела. Никто не пытается тобой манипулировать. Мы просто стараемся развязать этот узел.
– Все это брехня, Митч. Вы продолжаете вести себя так, будто я шизофреничка, будто я не понимаю, где правда, а где бред. А проблема-то отчасти в том, что чем дольше я болтаю тут с доктором Милдоу, тем больше мне пудрят мозги.
Элис хватает ртом воздух.
Доктор Милдоу протягивает руку, чтобы успокоить ее, но взглядом следит за мной.
– Терри, твой отец пытается объяснить, что хотя ты и ощущаешь себя новой личностью, но, пока дело не дошло до наркотиков, существовала именно ты. Та самая ты, что существует и сейчас.
– Да? А известна ли вам вся правда о тех наркоманах из вашей книжонки, которые говорят, будто вернули свою прежнюю личность? А может быть, им только кажется, что они стали прежними?
– Может быть, – отвечает она. – Но я не думаю, что они дурачат себя. Эти люди поверили, что необходимо постепенно, по частям принимать себя такими, какими однажды себя утратили; как и членов семьи, которых они забыли. Это такие же ребята, как ты. – Доктор Милдоу смотрит на меня тем стандартным обеспокоенным взглядом, который врачи приобретают в придачу к своим дипломам. – Ты и в самом деле хочешь всю оставшуюся жизнь чувствовать себя сиротой?
– Что? – Из глаз у меня брызжут неизвестно откуда взявшиеся слезы. Я кашляю, чтобы снять спазм, а слезы все текут и текут. Размазывая их по лицу, я ощущаю себя побитой малявкой. – Эй, Элис, полюбуйся: совсем как ты, – говорю я.
– Это естественно, – говорит доктор Милдоу. – Когда ты очнулась в госпитале, тебе было очень одиноко. Тебе казалось, что ты какой-то совершенно другой человек, у которого нет ни семьи, ни друзей. Да и теперь ты только еще начинаешь новую жизнь. Во многих отношениях ты даже не достигла двухлетнего возраста.
– Да пошли вы к черту! – взрываюсь я. – Я не заметила, как и этот-то год прошел.
– Пожалуйста, не уходи. Давай…
– Не волнуйтесь, я еще не ухожу. – Я стою в дверях, отдирая рюкзак, зацепившийся за крючок вешалки. Затем лезу в карман и вытаскиваю брошюру. – Вам это знакомо?
Элис впервые за все время произносит:
– О милая, нет…
Доктор Милдоу, хмурясь, берет книжонку из моих рук. На обложке слащавая картинка: улыбающийся подросток обнимает своих умиротворенных родителей. Доктор смотрит на Элис и Митча.
– Вы что, подумываете об этом?
– Это их козырная карта, доктор Милдоу. Если вы вдруг выйдете у них из доверия или я сойду с дистанции, тогда – бац! – они тут же введут ее в игру. Вы знаете, что там творится?
Она перелистывает страницы, рассматривает картинки с изображенными там домиками, полосой препятствий, большими помещениями, в которых точно такие же, как я, дети принимают участие в «интенсивных групповых занятиях с опытными консультантами», где они могут «обрести свою истинную личность». Она качает головой:
– У них совсем другой подход.
– Не знаю, док. Их подход звучит уж очень похоже на вашу «коррекцию». Вручаю это вам. Вам, в чьи лапы я на некоторое время попала. А чего стоят эти ваши упражнения со зрительными образами? Меня довели до того, что я могла отчетливо представить себе то, чего никогда не было. Держу пари, что вы могли направить мое воображение прямиком в голову Терезы.
Я обращаюсь к Элис и Митчу:
– Вы должны принять какое-то решение. Программа доктора Милдоу – блеф. Ну так что? Будете загонять меня в этот лагерь, где промывают мозги, или как?
Митч обнимает жену. На лице у нее на удивление ни слезинки. Она, словно чужая, смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
На всем обратном пути из Балтимора льет дождь. Он все еще идет, когда мы подъезжаем к дому. Мы с Элис бежим в ярком свете фар к лестнице, ведущей на веранду. Митч, дождавшись, когда Элис отопрет дверь и мы войдем внутрь, отъезжает.
– Он часто так делает? – спрашиваю я.
– Он любит покататься, когда чем-то расстроен.
– А-а.
Элис идет впереди, включая по пути свет. Я прохожу следом за ней в кухню.
– Не волнуйся, с ним будет все в порядке. – Она открывает холодильник и наклоняется. – Просто он не знает, что с тобой делать.
– Значит, он хочет запихнуть меня в лагерь.
– Да нет, не то. Видишь ли, раньше у него не было дочери, которая бы дерзила ему. – Она несет к столу контейнер для кекса фирмы «Tupperware»[9]9
«Tupperware» – фирма по производству пластиковой посуды.
[Закрыть] – Я испекла морковный кекс. Ты не достанешь тарелки?
Она такая маленькая. Когда мы стоим лицом к лицу, она достает мне лишь до подбородка. Волосы у нее на макушке редкие, а, подмоченные дождем, кажутся еще реже, сквозь них просвечивает розовая кожа.
– Я не Тереза. И никогда не буду Терезой.
– О, я знаю, – слабо вздыхает она. Она и впрямь это знает. Я вижу это по ее лицу. – Вот только уж очень ты на нее похожа.
Я смеюсь:
– Я могу перекрасить волосы, может быть, изменить форму носа.
– Это не помогло бы. Я бы все равно узнала тебя.
Она с хлопком открывает крышку и откладывает ее в сторону. Кекс представляет собой покрытое сахарной глазурью колесо толщиной полдюйма. По краю его выложены в ряд миниатюрные леденцовые морковки.
– Вот это да! Ты сделала его еще перед нашим отъездом? Зачем?
Элис пожимает плечами и вонзает в кекс нож. Потом поворачивает его плашмя, подхватывает с его помощью большущий клин и кладет на мою тарелку.
– Я подумала, что он может нам пригодиться – в том или ином случае.
Она ставит передо мной тарелку и легонько прикасается к моей руке.
– Я знаю, ты хочешь уехать. Знаю, что, может быть, никогда не захочешь вернуться.
– Дело не в том, что я…
– Мы не собираемся тебя удерживать. Но куда бы ты ни уехала, ты по-прежнему будешь моей дочерью, нравится тебе это или нет. Не тебе решать, кому тебя любить.
– Элис…
– Ш-ш. Ешь, ешь.
