Текст книги "Прощай, детка, прощай"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Он погрозил мне пальцем:

– Патрик, брат мой, не пытайся делать карьеру на продажах. Кто пострадает? Ты это спрашиваешь? Кто на хрен пострадает?

– Да. Скажи кто?

– Урод, которого развели, вот кто! – Он вскинул обе руки вверх, потом шлепнул ими по своим необъятным бедрам и приблизил свою голову к моей. – Вот этот урод и пострадает. Этого урода и нае… в ж… Что, поверить полицейскому? Поверить полицейскому и заключить сделку? – Он ухватил меня сзади за шею и сдавил. – Ты, твою мать, ниггер, гребаного крэка накурился?

– Мистер Оламон, – сказал Пул, – как вас убедить, что мы играем честно?

Сыр выпустил меня.

– Вы – нет. Вы погодите, может, чуть поостынете, пусть народ дерьмо между собой перетрет. – Он погрозил толстым пальцем Пулу. – Вот, может, тогда все останутся довольны.

Пул выставил руки ладонями вверх:

– Мы так не можем, мистер Оламон. Вы должны это понять.

– Ладно-ладно, – закивал Сыр. – Но кто-то должен предложить праведному ублюдку сокращение срока за помощь в обеспечении определенной транзакции. Что вы об этом думаете?

– Это значит посвятить в суть дела окружного прокурора, – сказал Пул.

– Так и что?

– Может, вы пропустили ту часть, в которой говорилось, что мы не хотим огласки, – сказал Бруссард. – Верните девочку и идите дальше своей дорогой.

– Ну, тогда ваш гипотетический человек, который согласится на подобную сделку, – полный болван. Гребаная гипотетическая задница, уж это точно.

– Нам нужна Аманда Маккриди. – Бруссард, морщась, разминал себе шею. – Живая.

Сыр подставил лицо солнцу и втянул носом воздух, раздув ноздри так, что легко мог бы втянуть скрутку двадцатипятицентовиков. Пул молча ждал, сложив руки на груди.

– Держал я на конюшне сучку по фамилии Маккриди, – сказал наконец Сыр. – Так, для случайных поручений, ничего регулярного. Не то чтобы товарный вид имела, но при поощрении небольшими подарочками могла работать. Понимаете, о чем я?

– На конюшне? – Бруссард подошел поближе к столу. – Вы хотите сказать, что эксплуатировали Хелен Маккриди в целях проституции?

Сыр наклонился вперед и засмеялся:

– В ц-ц-целях п-п-проституции. Черт, а хорошо звучит, верно? Сколочу-ка я группу, назову «В целях проституции», людишек набежит полный зал, знай себе денежки греби.

Бруссард ударил Сыра по лицу. Удар получился нешуточный. Сыр схватился за нос, между пальцами потекла кровь. Бруссард взял его за ухо и повернул так, что я услышал хруст хряща.

– Слушай меня, шавка. Слушаешь?

Сыр издал какой-то звук, который можно было принять за утвердительный ответ.

– Мне плевать на Хелен Маккриди. Хоть в Пасхальное воскресенье приведи ее к целой толпе священников, мне по хрену. Меня не колышут твои гребаные сделки и уличная торговля героином, которой ты заправляешь, сидя тут. Меня интересует Аманда Маккриди. – Он чуть крепче сжал его ухо. – Слышишь? Аманда Маккриди. И если ты мне не скажешь, где она, Ричард Раундтри, [19]19
  Раундтри Ричард – актер, сыгравший чернокожего детектива Шафта.


[Закрыть]тебе небо с овчинку покажется. Я лично позабочусь, чтобы тебе обеспечили ночь с квартетом чернокожих, из тех, что к тебе неровно дышат. Ты следишь за моей мыслью?

Бруссард отпустил ухо и отступил на шаг.

Волосы Сыра потемнели и слиплись от выступившего пота, из-под сложенных у рта ладоней рвался тот самый хрип, который, как я помнил со школьных лет, перемежал у него ужасающие приступы кашля.

Бруссард, как фокусник после удавшегося номера, сделал рукой в воздухе замысловатый жест и посмотрел на меня.

– Вот и весь суд, – сказал он и вытер руку о брюки.

Сыр убрал ладони от лица и откинулся на спинку скамьи. По верхней губе стекала кровь. Не сводя глаз с Бруссарда, он несколько раз глубоко вдохнул.

Охранники на вышке изучали небо. Часовые у ворот рассматривали свои ботинки, будто только сегодня утром получили по новой паре. Послышался отдаленный металлический лязг, за тюремными стенами кто-то упражнялся в поднятии тяжестей. Мелкая пичужка перепорхнула через дворик для свиданий. Она была так мала и летела так быстро, что я даже не разобрал, какого она цвета – мелькнула над спиралью колючей проволоки и скрылась за стеной.

Бруссард смотрел на Сыра ничего не выражающим взглядом, будто рассматривал кору дерева. Такого Бруссарда я не знал. К нам с Энджи он всегда относился по-дружески, с профессиональным уважением. Скорей всего, таким его и знали те, кто с ним сталкивался – настоящим детективом, элегантным, подтянутым и с улыбкой кинозвезды. Но сейчас в тюрьме Конкорд передо мной стоял уличный коп-громила, с виду предпочитающий всем видам переговоров самый надежный – кулак и дубинку. В его глазах горело желание выбить из Сыра показания любой ценой.

Сыр сплюнул на траву густую слизь, смешанную с кровью.

– Марк Фурман, [20]20
  Фурман Марк – бывший детектив из полицейского департамента Лос-Анджелеса, известный своей ролью в расследовании убийств Николь Браун Симпсон и Рональда Гольдмана, был осужден за лжесвидетельство.


[Закрыть]– сказал он. – Поцелуй мою черную задницу.

Бруссард бросился на него, но Пул успел ухватить его за рукав. Сыр, извиваясь огромным телом, сполз со стола.

– Патрик, ты глянь, с какими скотами ты связался!

– Ну ты, шавка, поговори у меня! – прикрикнул Бруссард. – Вспомнишь меня ночью в одиночке!

– У меня в камере фотка твоей жены есть, – равнодушно бросил Сыр. – Она как раз занимается этим самым с целой кучей карликов. – Вот что у меня есть. Не веришь? Пошли, покажу.

Пул, покраснев от натуги, обхватил рвущегося в бой Бруссарда, оторвал от земли и переставил подальше от скамьи. Сыр направился к калитке для заключенных, а я поспешил за ним.

– Сыр!

Он оглянулся на ходу.

– Сыр, ради бога, ей же всего четыре года.

Он равнодушно бросил:

– Жаль, что так вышло. Скажи ему, чтоб сначала с людьми разговаривать научился.

Сыр прошел за калитку, туда охранник в зеркальных очках меня не пустил. В стеклах я видел свое искаженное, как в комнате смеха, отражение.

– Брось, Сыр! Ну же, старина!

Он повернулся к ограде, взялся за прутья и долго молча смотрел на меня.

– Ничем не могу помочь, Патрик. Понимаешь?

Я указал через плечо на Пула и Бруссарда:

– Они тебе честную сделку предлагали.

Сыр медленно покачал головой:

– Херня это все, Патрик. Мусора – те же урки, старина. Эти уроды всегда сверху будут.

– Они же вернутся с целым войском. Все об этом исчезновении только и говорят, делу придали приоритет, полиция рвет и мечет.

– А я не знаю ни хрена.

– Знаешь.

Он широко улыбнулся. Кровь на верхней губе уже запеклась, и улыбка получилась жутковатой.

– Докажи, – сказал он, отвернулся и пошел по посыпанной гравием дорожке.

Я вернулся к Пулу и Бруссарду, прошел мимо них не останавливаясь.

– Хорошо рассудили, – сказал я. – Великолепное было зрелище, мать вашу.

13

Бруссард догнал меня, схватил за локоть, развернул лицом к себе.

– Не нравится мой подход, мистер Кензи?

– Какой на хрен подход?! – Я вырвал у него руку. – Это вы так называете то, что там сейчас было?

– Джентльмены, не здесь, – многозначительно сказал Пул, за плечом которого маячил охранник. – Соблюдайте приличия.

Мы прошли далее по коридору, через металлодетекторы и последнюю калитку. Оружие нам вернул сержант с пересаженными волосами, торчавшими у него на макушке густыми кустиками. Мы вышли к автостоянке.

– Сколько, – начал Бруссард, едва у нас под ногами захрустел гравий, – можно было слушать херню этого жердяя, мистер Кензи?

– Сколько потребовалось бы для…

– Может, хотите вернуться, поговорить о самоубийствах собак и…

– …заключить гребаную сделку, детектив Бруссард! Вот что я…

– Насколько вы заодно с этим вашим Сыром?

– Джентльмены, – между нами стал Пул.

Эхо наших голосов разносилось по стоянке, мы оба раскраснелись от крика. У Бруссарда на шее вздулись жилы, у меня в крови тоже бушевал адреналиновый шторм.

– У меня разумные методы, – сказал Бруссард.

– Дрянь ваши методы, – сказал я.

Я пошел через стоянку, ноги у меня подкашивались. Гравий хрустел под ногами, пронзительно крикнула птичка, пролетев со стороны «Уолден Понд». Солнце, подойдя к горизонту, растеклось, за деревьями светилось небо. Я привалился к багажнику «тауруса». Пул что-то говорил, склонившись к уху своего младшего напарника.

Если не считать крика, я сейчас ничего лишнего себе не позволил. Уж если я действительно разъярюсь, если тумблер у меня в голове переключится в положение «включено», голос я не повышаю, он у меня становится монотонный и невыразительный, мне кажется, будто пучок красного света просвечивает мне череп и подавляет страх, всевозможные соображения и переживания. И чем ярче этот свет, тем холоднее делается кровь, пока не станет холодна, как металл на морозе. Тогда я перехожу на шепот.

Затем – обычно неожиданно для меня самого или других – следует удар рукой или ногой, мгновенное яростное мускульное движение, причина которого в красном луче и ледяной крови.

Так же было и у моего отца.

Еще не зная, что обладаю таким характером, я уже знал, каков он. Я чувствовал его в себе. Существенная разница между отцом и мною – надеюсь, она все-таки есть – в отношении к своим поступкам. Отца к действию побуждал гнев там и тогда, где и когда его заставал, ярость управляла им так, как алкоголь, гордость и тщеславие управляют другими.

Подобно тому, как сын алкоголика клянется никогда не пить, я еще в раннем детстве дал клятву не допускать проникновения себе в голову этого красного луча, растекания холода в крови и потребности переходить на шепот. От животных нас отличает, как я привык думать, свобода выбора. Обезьяна не может принять решение ограничивать свой аппетит. Человек может. Отец в определенные моменты жизни вел себя как животное. Я таким быть не хочу. Поэтому, понимая отчаянное стремление Бруссарда найти Аманду, его негодование и возмущение тем, что Сыр не захотел воспринимать нас всерьез, я тем не менее не мог одобрить ни самого Бруссарда, ни его подход, который нас ни к чему не привел. Аманда по-прежнему находилась неизвестно где, ее разве что еще глубже перепрятали в ту нору, где держали до сих пор, и она стала для нас еще недоступней, чем прежде.

На гравии возле бампера появились башмаки Бруссарда, и я почувствовал, как его тень упала мне на лицо – закатное солнце перестало греть кожу.

– Я так больше не могу, – проговорил он до того тихо, что я едва разобрал слова.

– Что не можете?

– Подонки творят с детьми что хотят и чувствуют себя безнаказанными умниками. Не могу.

– Тогда надо уходить с этой работы.

– У нас же его деньги. Захочет получить, придет к нам договариваться об обмене.

Я взглянул ему в лицо и прочел в нем страх, безумную надежду никогда больше не видеть мертвого или изуродованного ребенка.

– А если ему наплевать на деньги?

Бруссард посмотрел в сторону.

– Ему не наплевать. – К машине подошел Пул и положил руку на крышу багажника. Сказанное прозвучало не очень убедительно.

– У Сыра этих денег куры не клюют, – сказал я.

– Вы этих ребят знаете, – сказал Пул.

Бруссард замер, весь внимание.

– Денег никогда не бывает слишком много. Всегда хочется больше.

– Две сотни тысяч для Сыра, конечно, не мелочь, – сказал я. – Но и не годовая прибыль от казино. Деньги сравнительно небольшие – ну, взятку дать, ну, налог на все виды собственности заплатить. За год. Что, если он упрется из принципа?

Бруссард покачал головой:

– У Сыра Оламона нет принципов.

– Есть. – Я стукнул каблуком по бамперу и сам удивился тому, как горячо это у меня вырвалось. Уже спокойнее я повторил: – Есть. И принцип номер один: «Не позволяй никому топтать Сыра».

– А Хелен на нем оттопталась, – кивнул Пул.

– Верно.

– И думаете, Сыр так разъярен, что убьет девочку и плюнет на деньги просто из принципа?

Я кивнул:

– И будет спокойно спать по ночам.

Пул встал в тень между Бруссардом и мной, и его лицо стало серого цвета. Он вдруг показался мне очень старым и уже не столько неопределенно-грозным, сколько находящимся под неопределенной угрозой. И выражения шаловливого эльфа у него на лице я больше не видел.

– А что, если, – сказал он так тихо, что мне пришлось податься к нему, чтобы расслышать, – Сыр захочет и принцип соблюсти, и доход получить?

– То есть на сделку согласится, деньги получит, а девочку убьет? – спросил Бруссард.

Пул поежился.

– Мы, похоже, ему все карты выложили, Рем.

– Каким образом?

– Теперь он знает, что мы на все готовы, лишь бы найти Аманду: нарушать инструкции, действовать, оставив дома полицейские значки, обменять в неофициальном порядке деньги на ребенка.

– И если Сыр захочет выйти победителем…

– Тогда из этой истории живым, кроме него, вообще больше никто не выйдет, – сказал Пул.

– Надо добраться до Криса Маллена, – сказал я. – Посмотрим, куда он нас выведет. Пока до обмена дело не дошло.

Пул и Бруссард кивнули.

– Мистер Кензи, – протянул мне руку Бруссард. – Я погорячился. Позволил этому подонку себя спровоцировать, я мог все дело запороть.

Я пожал ему руку.

– Найдем Аманду и вернем домой.

Он стиснул мою кисть.

– Живой.

– Живой, – сказал я.

– Думаешь, Бруссард сдает? – спросила Энджи.

Мы сидели в машине у границы финансового квартала на Девоншир-стрит, проходившей в тылу Девоншир-плейс, многоквартирной башни, в которой жил Крис Маллен. Несколько детективов из отдела борьбы с преступлениями против детей, проводившие сюда Маллена, отправились на ночь по домам. Еще несколько пар сыщиков продолжали сейчас слежку за главными игроками из команды Сыра. Бруссард и Пул взяли на себя фасад здания, выходивший на Вашингтон-стрит. Только что миновала полночь. Маллен находился дома уже три часа.

Я пожал плечами.

– Ты видела лицо Бруссарда, когда Пул рассказывал о теле Джинни Миннели в бочке с цементом?

Энджи покачала головой.

– Оно у него еще страшнее было, чем у Пула. Могло показаться, вот-вот нервный срыв будет. Руки затряслись, лицо все побелело, на лбу пот выступил. Плохо он выглядел. – Я взглянул на три желтых прямоугольника на пятнадцатом этаже, окна квартиры Маллена. Одно из них погасло. – Может, действительно сдает. С Сыром он явно перестарался.

Энджи зажгла сигарету и чуть опустила оконное стекло так, чтобы образовалась щель. Улица была безлюдна. Зажатая между фасадами из белого известняка и сияющими голубым стеклом небоскребами, она напоминала декорацию для ночной киносъемки, гигантскую модель необитаемого мира. Днем по Девоншир-стрит текла отчасти жизнерадостная, отчасти жестокосердная толпа со своими портфелями, деловыми связями и сотовыми телефонами, просто пешеходы и фондовые брокеры, юристы и секретари, ехали велосипедисты-курьеры, сигналили грузовики и такси. Но после девяти вечера все учреждения закрывались, и, сидя в машине у подножия этих огромных пустых произведений архитектуры, мы чувствовали себя экспонатами, такими же, как и все остальное вокруг, в огромной музейной экспозиции, где огни погашены и смотрители разошлись по домам.

– Помнишь вечер, когда Глинн меня подстрелил? – спросила Энджи.

– Помню.

– Прямо перед этим я, помню, боролась в темноте с тобой и Эвандро, все свечи у меня в спальне мерцали, как глаза, и я думала: больше не смогу. Больше не смогу вкладывать себя – нисколечко – в это насилие и… вообще в это дерьмо. – Она повернулась на сиденье. – Может, что-то такое и Бруссард чувствует. Ну, подумай, сколько можно находить детей в бочках с цементом?

Я подумал о пустоте, которую увидел в глазах Бруссарда после того, как он ударил Сыра. Она была столь полной, что затмила собой даже ярость.

Энджи была права: сколько можно находить мертвых детей без последствий для психики?

– Он бы и город сжег, если бы это помогло найти Аманду, – сказал я.

Энджи кивнула.

– Да и Пул тоже.

– А ее, возможно, уж и в живых нет.

Энджи просунула сигарету в щель над стеклом и стряхнула пепел.

– Не говори так.

– Да не могу. Это не исключено. И ты сама это понимаешь. И я – тоже.

Некоторое время в машину сочилась громоздящаяся тишина пустынной улицы.

– Сыр не выносит свидетелей, – сказала наконец Энджи.

– Точно, – согласился я.

– Если Аманда мертва, – сказала Энджи и прочистила горло, – Бруссард точно, а Пул скорее всего сорвутся.

Я кивнул:

– И Боже сохрани тех, кто, по их мнению, окажется к этому причастен.

– Думаешь, сохранит?

– А?

– Думаешь, Бог сохранит? – сказала она и погасила сигарету в пепельнице. – Думаешь, поможет похитителям Аманды больше, чем ей самой?

– Да нет, наверное.

– Тогда опять-таки… – Она посмотрела вперед за ветровое стекло.

– Что?

– Если после смерти Аманды у Бруссарда поедет крыша и он перестреляет похитителей, может, на то воля Божья?

– Чертовски он странный, этот Бог.

Энджи пожала плечами:

– Да уж какой есть.

14

Я слышал о режиме работы Криса Маллена-банкира, знал о его склонности проворачивать темные дела в светлое время суток. На следующее утро ровно в 8:55 он вышел из Девоншир-плейс и повернул направо.

Я сидел в машине, стоявшей на Вашингтон-стрит, в полуквартале от башен. Увидев в зеркало заднего вида Маллена, идущего к Стейт, я нажал кнопку уоки-токи, лежавшего рядом на сиденье, и сказал:

– Только что вышел из главного подъезда.

С Девоншир-стрит, где по утрам не только не разрешается оставлять машины, но даже и останавливаться, Энджи ответила:

– Принято.

Бруссард в серой футболке, черных тренировочных штанах и сине-белой теплой куртке стоял неподалеку от моей машины в начале Пай-Элли, пил кофе из пенопластового стаканчика, читая спортивную страницу газеты, как бегун, только что пробежавший трусцой положенную дистанцию. На голове у него были наушники, подключенные к приемнику на поясе, и то и другое черного с желтым цвета, отчего устройство можно было принять за «дискман». Несколько минут назад он даже плеснул себе водой на футболку, чтобы казалось, будто она пропитана потом. Эти бывшие сотрудники полиции нравов и отдела по борьбе с распространением наркотиков – большие мастера по части перевоплощений.

Прямо перед цветочным ларьком напротив Олд-Стейт-Хаус Маллен повернул направо. Бруссард пересек Вашингтон-стрит и последовал за ним. Я видел, как он поднес к губам стаканчик с кофе и зашевелил губами, говоря в микрофон, прикрепленный возле часов у запястья.

– Идет на восток от Стейт. Веду его. Представление начинается, детки.

Я выключил уоки-токи и сунул до поры в карман пальто. Для маскировки мне пришлось сегодня нарядиться в мерзейший серый плащ, как у бездомного из подземки, и уже этим утром я посадил на него пятна яичного желтка и пепси-колы. Грязная, разорванная на груди футболка, джинсы и ботинки пестрели пятнами краски и грязи. Ботинки к тому же просили каши, отставшие подошвы пошлепывали на ходу, выставляя на обозрение голые пальцы ног. Волосы я зачесал ото лба вверх, смочил водой и высушил в таком состоянии феном, придав себе вид Дона Кинга, [21]21
  Кинг Дон – боксерский промоутер, известный своей экстравагантной прической.


[Закрыть]а оставшийся желток размазал по бороде.

Что поделаешь, внешний вид для создания образа имеет очень большое значение.

Переходя Вашингтон-стрит, я еще расстегнул ширинку и вылил себе на грудь остатки кофе. Завидев меня, идущего неверным шагом и размахивающего руками, прохожие предусмотрительно сторонились. Бормоча слова, которым научила меня, конечно, не мама, я прошел через вращающиеся двери с позолоченными краями парадного подъезда Девоншир-плейс.

Господи, до чего же сильное впечатление произвел мой вид на охранника!

То же можно сказать и о вышедших из лифта трех женщинах и мужчине, сделавших изрядный крюк, чтобы оставить между мною и собой широкую полосу мраморного пола. Я с плотоядным интересом рассмотрел ноги, выступавшие из-под подолов костюмов от Энн Кляйн.

– Не присоединитесь ко мне пиццы покушать? – спросил я.

Шедший с ними бизнесмен оттеснил женщин подальше от меня. В это время пришел в себя охранник:

– Эй! Эй, ты! – и вышел из-за сверкающей лаком черной подковообразной кафедры.

Я обернулся к нему. Он был юн и худ, но некрасиво показывал на меня пальцем.

Бизнесмен вытолкал женщин на улицу, достал из внутреннего кармана пиджака сотовый телефон, зубами вытянул антенну и не останавливаясь пошел по Вашингтон-стрит.

– Давай, – сказал охранник. – Разворачивайся и вали туда, откуда пришел. Живо. Пошел.

Я, стоя перед ним, покачнулся и лизнул бороду, как бы вспомнив о присохшем к ней кусочке яичной скорлупы, переправил его в рот и, не смыкая губ, разжевал.

Охранник потоптался на мраморном полу и положил руку на дубинку.

– Ты, – сказал он так, будто обращался к собаке, – пошел вон.

– Ух ты, ах ты, – промямлил я и еще несколько раз покачнулся.

Звякнул колокольчик, возвещая о прибытии кабины лифта.

Охранник потянулся было к моему локтю, но я уклонился, развернувшись на месте, и он схватил рукой воздух.

Я полез к себе в карман.

– Хочу показать тебе одну штуку.

Охранник взял в руку дубинку.

– Эй, держи руки так, чтобы я их…

– О господи! – сказал кто-то из тех, кто только что вышел из лифта. Я же достал банан и направил его на охранника.

– Боже мой, у него банан! – раздался у меня за спиной знакомый голос.

Энджи. Вечно она импровизирует! Ну, просто не может играть по сценарию.

Вышедшие из лифта стремились пройти через аванзал, не глядя мне в глаза, но все-таки интересуясь происходящей сценой, чтобы потом на работе поразить своим рассказом собравшихся возле автомата с охлажденной водой.

– Сэр, – сказал охранник, стараясь, чтобы в присутствии нескольких свидетелей его голос звучал властно, но в то же время вежливо, – опустите банан.

Я держал банан, как пистолет, и целился им в охранника.

– Мне это дал двоюродный брат, орангутанг.

– Может, кто-нибудь вызовет полицию? – возмутилась какая-то женщина.

– Мадам, – сказал охранник с оттенком отчаяния в голосе, – не беспокойтесь, я сам справлюсь.

Я швырнул в него банан. Охранник уронил дубинку и отскочил назад, будто в него попала пуля.

Кто-то в толпе взвизгнул, несколько человек затрусили к дверям.

Энджи, стоявшая у лифтов, встретилась со мной взглядом, дала понять жестом, что имеет в виду мою прическу, и беззвучно произнесла губами «Очень круто», зашла в лифт, и двери за ней закрылись.

Охранник поднял с пола дубинку и выронил зачем-то подобранный банан. Мне показалось, он вот-вот на меня бросится. Я не знал, сколько человек оставалось у меня за спиной, может быть, три, но хотя бы один из них вполне мог обдумывать героический поступок – ринуться в атаку на бродягу вместе с охранником.

Я повернулся спиной к кафедре и лифтам. В аванзале передо мной находились всего двое мужчин, женщина и охранник. Мужчины бочком продвигались к дверям. Женщина же казалась зачарованной: рот приоткрылся, одну руку она прижимала к груди возле горла.

– Что стало с «Людьми за работой»? – спросил я ее.

– Что? – Охранник сделал шаг в мою сторону.

– Австралийская группа. – Я обернулся к нему и посмотрел добрым изучающим взглядом. – Очень была популярна в начале восьмидесятых. Ужасно популярна. Знаете, что с нею стало?

– Нет. А что?

Глядя на него, я склонил голову набок и почесал висок. Долгое время в аванзале никто не только не шевелился, но, казалось, и дохнуть не смел.

– О, – воскликнул я наконец и пожал плечами. – Моя ошибка, не в тот подъезд зашел. Оставьте банан себе.

И перешагнул через него, направляясь к дверям. Мужчины прижались к стене. Я подмигнул одному из них:

– Первоклассный у вас охранник. Если бы не он, я бы все тут разнес, – сказал я, толкнул дверь-турникет и вышел на Вашингтон-стрит.

Я уж собирался уступить сцену Пулу, сидевшему в «таурусе» на углу Школьной и Вашингтон-стрит, как вдруг толчок двумя ладонями в плечо отбросил меня к стене здания.

– Прочь с дороги, грязная скотина!

Я обернулся и увидел Криса Маллена. Он прошел через вращающиеся двери, указал на меня охраннику и направился к лифтам.

Я смешался с толпой пешеходов, достал из кармана и включил уоки-токи.

– Пул, Маллен вернулся.

– Вас понял, мистер Кензи. Бруссард в настоящий момент связывается с мисс Дженнаро. Развернитесь, идите к своей машине. Не привлекайте к нам внимания. – Я видел сквозь ветровое стекло машины, как он шевелит губами. Он бросил уоки-токи на сиденье и сердито посмотрел на меня.

Я развернулся и пошел в обратную сторону.

На меня уставилась женщина в очках с очень толстыми линзами и волосами, собранными на затылке и оттянутыми назад со лба так сильно, что это придавало ей сходство с муравьем.

– Вы что, какой-нибудь полицейский?

Я приложил палец к губам:

– Шшш.

Она так и застыла с разинутым ртом. Я сунул уоки-токи под плащ и пошел к своей машине.

Открыл багажник и, глядя в его окно, нашел глазами Бруссарда. Он прислонился к стеклу витрины «Эдди Бауэр», придерживал рукой наушник и говорил, поднеся ко рту запястье.

Я наклонился под дверцу багажника и настроился на его канал.

– …повторяю, объект приближается. Немедленно прекратить операцию.

Я стряхнул остатки скорлупы с бороды и надел бейсбольную кепку.

– Повторяю, – прошептал Бруссард. – Прекратить. Уходите.

Я бросил плащ в багажник, надел черный кожаный пиджак, положил уоки-токи в карман, застегнул пиджак так, чтобы не было видно грязную футболку, закрыл багажник, прошел через толпу к витрине «Эдди Бауэр» и стал рассматривать в ней манекены.

– Отвечает?

– Нет, – сказал Бруссард.

– Уоки-токи у нее работает?

– Не могу сказать. По-видимому, она меня слышала и отключила его, еще до прихода Маллена.

– Поднимаемся, – сказал я.

– Сделаете шаг к зданию, я вам ногу по колено отстрелю.

– Она же там как в ловушке. Если уоки-токи сломался и она не слышала ва…

– Я не позволю сорвать наблюдение только оттого, что вы с ней спите. – Бруссард отступил от витрины и прошел мимо меня расхлябанным, размашистым шагом, каким ходят после пробежки трусцой. – Она профессионал. Почему бы вам не действовать так же? – бросил он мне не оборачиваясь.

Бруссард пошел по улице, а я взглянул на часы. Четверть десятого.

Маллен был в башне уже четыре минуты. С чего бы это ему возвращаться? Это вопрос номер один. Или Бруссард постарался?

Нет. Бруссард для этого слишком хорош. Я увидел его только потому, что знал, где он будет стоять. Потом, в толпе, несколько раз смотрел на него и не узнавал.

Я снова посмотрел на часы: 9:16.

Сообщение Бруссарда о возвращении Маллена к Девоншир-плейс, если оно было передано вовремя и дошло, Энджи должна была получить в лифте или перед дверью в его квартиру. После этого она бы повернулась и пошла к лестнице. И сейчас была бы уже на первом этаже.

9:17.

Я не отводил глаз от подъезда Девоншир-плейс. Вышли двое молодых биржевых маклеров в переливающихся костюмах от Хьюго Босса, в туфлях от Гуччи, галстуках от Джеффри Бина и с волосами, так густо сдобренными гелем, что испортить им прическу можно было бы разве что машиной для измельчения древесины. Они уступили дорогу худенькой женщине в синем официальном деловом костюме и в очках от Рево ему под цвет, со стеклами тонкими, как облатка для причастия, и внимательно осмотрели ее зад, пока женщина садилась в такси.

9:18.

Энджи могла застрять наверху, если Маллен застал ее возле двери либо в самой квартире. В последнем случае ей пришлось где-то там спрятаться.

9:19.

Энджи, конечно, не настолько глупа, чтобы, получив сообщение Бруссарда (если она его действительно получила), бежать к лифтам, стоять там, ждать и смотреть, как открываются двери кабины, в которой приехал Маллен.

– Привет, Энджи, давненько тебя не видел!

– И я тебя, Крис, тоже.

– Ты тут какими судьбами?

– Да подружку приходила навестить.

– Вот как? Ты ведь ведешь поиски пропавшей девочки?

– Зачем наставляешь на меня пистолет, Крис?

9:20.

Я посмотрел через перекресток на угол Вашингтон-стрит и Школьной.

Мы встретились глазами с Пулом, и он очень медленно покачал головой.

Возможно, Энджи спустилась в аванзал, но к ней стал приставать охранник.

– Мисс, погодите. Что-то я вас здесь раньше не видел.

– Я тут недавно.

– Не думаю.

Он тянется к телефону, набирает 911…

Но к этому времени Энджи была бы уже на улице.

9:22.

Я сделал шаг в сторону башни. Еще шаг. И остановился.

Если все шло нормально, если Энджи просто выключила уоки-токи, чтобы он своим треском и писком не привлекал внимания окружающих, и, пока я изображал бродягу в аванзале, стояла в лифте перед дверью пятнадцатого этажа, глядя на дверь квартиры Маллена через прямоугольное застекленное окошечко, а я остановился перед входом в башню, как раз когда появился Маллен, он узнал меня…

Я прислонился к стене.

9:24.

Четырнадцать минут назад Маллен толкнул меня об стену и вошел в здание.

Уоки-токи в пиджаке замурлыкал, уткнувшись мне в грудь. Я достал его. Послышалось короткое низкое мычание, после чего голос Энджи произнес:

– Он спускается.

– Ты где?

– Хвала Господу за телевизоры с пятидесятидюймовыми экранами, вот и все, что могу пока сказать.

– Вы внутри? – спросил Бруссард.

– Конечно. Хорошее местечко, старина, но, ей-богу, замки тут простоваты.

– Почему он вернулся?

– Из-за костюма. Долгая песня. Потом как-нибудь спою. Он может сейчас выйти на улицу в любую секунду.

Маллен вышел из здания в синем костюме. Входил в черном. Галстук он тоже сменил. Я стал рассматривать узел, но в это время голова, на шее которой был повязан галстук, повернулась в мою сторону. Я, не меняя положения головы, посмотрел вниз на ботинки. Резкие движения – первое, на что обращают внимание в толпе параноидные наркодилеры, поэтому отворачиваться мне было нельзя.

Я медленно сосчитал до десяти, убавил громкость уоки-токи, который держал в кармане, и едва расслышал Бруссарда.

– Он снова пошел. Веду его.

Я посмотрел на плечи Маллена, двигавшиеся в потоке пешеходов перед девочкой в ярко-желтой куртке, слегка повернул голову и нашел глазами Бруссарда, пробиравшегося через толпу там, где Корт принимала название Стейт-стрит. В это время Маллен перед Олд-Стейт-Хаус повернул направо и перешел на другую сторону.

Я обернулся к витрине «Эдди Бауэр» и увидел свое отражение. Хм…