Текст книги "Сладостная горечь"

Автор книги: Дениз Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Глава 11

Ясным утром в конце апреля Герман Вайсманн вышел из вагона поезда в Льюисе. Увидев Венецию, которая направлялась в его сторону, он заулыбался и помахал ей рукой.

После пережитого она не так уж сильно изменилась, подумал он. Как всегда элегантна и красива. Но подойдя ближе, от отметал произошедшие в ней перемены. Венеция заметно постарела и очень похудела. Но лицо оставалось нежным и живым.

Приветливо улыбаясь, она подошла к нему, протягивая руку.

– Герман, дорогой!

– Дорогая!

Он поцеловал ее в обе щеки. Затем прикоснулся губами к ее руке, затянутой в перчатку.

– Как хорошо, что ты приехал.

– Я хотел навестить вас обоих, тебя и его. Как он?

– Все так же. Ничто уже не изменится.

Герман, не зная, как быть, принялся восхищаться красотами весеннего утра. Дул свежий ветерок, шевеля распускавшуюся листву. В садах, мимо которых они проезжали, цвели нарциссы. Поля были необыкновенно зелеными, а небо ясным, светло-голубым. Нет ничего прекраснее Лондона и холмов Сассекса весной, размышлял Герман. После Америки он чувствовал это особенно остро. Его поездка по этой стране была успешной, но Америка была ему не по душе.

Как бы ни был он утомлен, как ни чувствовал свой возраст, он всегда радовался, когда возвращался в Англию, особенно когда мог снова встретиться с Венецией.

Она стала рассказывать ему о Майке. Он был прикован к инвалидной коляске. В ней можно было передвигаться по дому и саду. У него действовали руки, но нижняя часть тела была полностью парализована. Лечение не дало никаких результатов.

Надвинув на лоб широкополую шляпу, Герман слушал Венецию с глубоким сочувствием, которое он всегда испытывал при встрече с человеческим страданием.

– Несчастный молодой человек! Что бы он ни совершил, он заплатил за это слишком дорогую цену. Что может быть страшнее для мужчины, особенно для спортсмена, любящего лошадей и охоту, чем быть обреченным на полную неподвижность! А жизнь может быть очень долгой. Ведь ему еще нет и сорока!

– Он чувствует себя хорошо, – сказала Венеция, – но постоянно находится в подавленном состоянии. Очень трудно чем-либо заинтересовать его. Он равнодушен к книгам и хорошей музыке. Это осложняет положение.

– Да, – согласился Герман.

– Он теперь не переносит присутствия людей, – продолжала Венеция. – Ты ведь знаешь, как он любил развлечения. Вначале я стала приглашать в дом его старых друзей. Члены охотничьего клуба все были очень добры к нему. Но ничто не может его развлечь.

– Да, я понимаю, – сказал Герман. Бедная милая Венеция! Казалось, она была рождена для страдания. Тогда смерть Джефри, теперь – трагедия с Майком. Германн понимал, что для Венеции ничего не могло быть хуже, чем провести остаток жизни, ухаживая за несчастным паралитиком, у которого отняли его когда-то такое живое крепкое тело. Они даже не могли быть любовниками. Теперь они не были связаны ни физически, ни духовно.

«Смерть при жизни для обоих», – подумал Герман.

– Теперь ты мать двоих детей, – сказал он вслух.

– Вот именно, – улыбнулась она. Машина уже въехала в ворота поместья.

– А Мейбл?

– Мейбл вела себя просто замечательно. Несчастье только сблизило их. Теперь Мейбл тоже относится к Майку как к ребенку.

– Ему повезло, что у него есть вы. Венеция остановила машину у парадной двери. Сад перед домом утопал в цветах. Никогда раньше Герман не видел ничего прекраснее, чем каскад пурпурных роз, обвивших старые каменные стены.

Сняв перчатки, Венеция открыла перед гостем дверцу машины.

– Ну, а как моя бедная Венеция? Она отвернулась.

– Поначалу я не представляла, как со всем справлюсь, – сказала она тихим голосом. – Было очень трудно. Но мне повезло: я смогла каким-то образом обрести мир и спокойствие, ухаживая за ним, зная, что он нуждается во мне. Он очень благодарен и старается выказать это по-своему.

Какое-то мгновение Герман стоял, подставив утомленное лицо теплым солнечным лучам. Вдруг спокойствие весеннего утра было нарушено.

– Убирайся, ты, старый болван! Оставь меня одного, – раздался голос.

– Вот так, – Венеция посмотрела на Германа, пытаясь улыбнуться.

Парадная дверь отворилась, и Беннетт выкатил коляску на дорожку. Герман с чувством глубокой жалости увидел безжизненное тело Майка, прикрытое пледом, потом его лицо, почти неузнаваемое: худое, измученное и обросшее бородой. Герман вопросительно посмотрел на Венецию.

– Да, я забыла тебе сказать про бороду, – быстро прошептала она. – Он стал ее отращивать, потому что не хочет бриться.

– Она ему идет, – пробормотал Герман. Сердце у него заныло.

– Ты так долго была на станции, Венеция…

Беннетт дотронулся до фуражки, приветствуя Германа, и отошел в сторону.

– Вероятно, поезд опоздал, – продолжал Майк, – и…

Он нехотя повернулся к Герману:

– Как поживаете?

– Спасибо, хорошо. – Герман подошел к коляске и протянул ему руку.

Майк вяло пожал ее. Это уже не была загорелая, сильная рука прежнего Майка, а рука инвалида с белыми тонкими пальцами, отвыкшая от работы.

Герман проговорил с нежностью:

– Поверь, дорогой мальчик, я глубоко сожалею о том, что случилось.

Майк, прищурив глаза, насмешливо посмотрел на пианиста.

– Спасибо, я уже не такой здоровый и крепкий, каким был во время нашей последней встречи.

Герман не нашелся, что ответить. Подошла Венеция, положила руку на голову мужа и стала теребить его волосы.

– Отвезти коляску на лужайку или оставить у стеклянной двери?

– Мне все равно, – сказал он с раздражением.

– Тогда останемся здесь и будем пить кофе, – сказала Венеция.

Герман увидел, как Майк взял ее пальцы и прижал их к своей щеке.

– О'кей, дорогая, – сказал он.

– Она просто ангел, – повернулся он к Герману. – Наверное, быть со мной рядом – сущий ад.

– Чепуха, – щеки Венеции порозовели от смущения.

Герман был убежден, что они что-то осознали, эти двое.

Он все больше начинал убеждаться в том, что судьба Венеции не столь уж трагична, как могло показаться вначале. – Вспышке раздражительности, проклятия, которые Майк по-ребячески позволял себе, не действовали на Венецию. И он не отпускал ее руку, и это делало ее счастливой.

С дневной почтой принесла письмо от Мейбл. Она уже приступила к занятиям. Угрюмое бородатое лицо Майка просияло, и он протянул руку, чтобы взять письмо после того, как прочитала его Венеция. Он даже причмокнул от удовольствия, когда дочитал до конца.

– Замечательная девчонка! Сочинение, которое она написала об охоте, потрясло учителей. Я в этом не сомневался. Мейбл сидит на лошади не хуже самой Дианы. Все благодаря тому, что следовала моим советам. Хоть я и неподвижен, как бревно, но всегда дам дельный совет. А она быстро все схватывает.

– Майк продал своего гунтера и купил для Мейбл очаровательную маленькую кобылку, – добавила Венеция.

– Вижу, что моя крестница скоро превратится в избалованную молодую женщину, – заметил Герман.

– Она замечательный ребенок, – быстро сказал Майк.

– Майк теперь занимается декоративным садоводством, – сказала Венеция. – Собирается разбить сад и устроить пруд с рыбками среди этих тополей. Он все уже обдумал. Мейбл тоже проявляет к этому большой интерес.

– Я не очень-то смогу копаться в земле, – он сделал попытку рассмеяться.

– Будешь руководить работой, – заметила Венеция.

– Нужно чем-то заниматься, – добавил Майк и откинулся на подушки. Потом вдруг нахмурился и посмотрел на голубое небо, усеянное рваными облаками.

– Не могли бы вы постучать по старым клавишам? – обратился он к Герману. – Мне хочется послушать музыку.

Венеция почувствовала, как краска прилила к ее лицу, и она с тревогой посмотрела на Германа. Он улыбался. Если бы несколько месяцев назад его попросили таким образом сыграть что-нибудь, его бы всего передернуло. Он поднялся и спокойно сказал:

– Если вы хотите, я постучу по старым клавишам. Особенно для тебя, мой дорогой друг. Мне всегда доставляло удовольствие играть на фортепиано Венеции.

Венеция поспешно вошла в гостиную вслед за Германом и открыла крышку «Блютнера».

– Ты действительно не возражаешь?

– Я с удовольствием сыграю для тебя и для него, – ответил он, касаясь ее руки.

Герман уселся на табурет и провел своими прекрасными сильными пальцами по клавишам. Венеция осталась стоять рядом, потом услышала голос Майка, который звал ее. Она поспешила к нему.

– Я здесь, дорогой.

– Мне нужны темные очки.

– Сейчас принесу.

– Нет, скажи этой старухе Маргарет, что они лежат у меня на комоде. Побереги себя, а то у тебя сегодня утомленный вид.

Венеция, довольная, засмеялась, сама принесла и вручила ему очки.

Солнечное утро наполнилось звуками музыки. Даже Майк, который мало разбирался в музыке, был заворожен.

– Что он играет? Мне нравится.

– «Ундину» Равеля.

– Не знаю такого, но мне нравится, – сказал Майк.

Венеция, сидя рядом с коляской, взяла руку мужа.

– Я рада. Мне он тоже нравится.

– А твой пианист неплохой парень, – добавил Майк.

Музыка наполнила Венецию восторгом. Интересно, о чем думает и что чувствует Майк? Может быть, его преследует тень бедняжки Джикс, которая когда-то весело носилась рядом с ним на лошади по зеленым просторам? Бедная Джикс! Вероятно, он иногда вспоминает ее, но никогда не произносит ее имени. Кажется, он думает только о том, чтобы Венеция была всегда рядом с ним.

«Я надкусила плод, и он был сладок, – подумала Венеция, наслаждаясь музыкой, которая доносилась через открытые окна. – Но сердцевина оказалась горькой. Возможно, так и должно быть».

Вдруг Майк коснулся ее головы.

– Господи, у тебя полно седых волос! – воскликнул он, потрясенный. – Я раньше этого не замечал.

– Да, знаю, – сказала Венеция, открывая глаза и улыбаясь. – Тебе не нравится?

Майк покачал головой:

– Нет, нравится. Тебе идет. Герман кончил играть.

– Это было замечательно! Попроси его сыграть что-нибудь еще. И пусть Маргарет принесет шерри.

Венеция покорно пошла выполнять его просьбу. Войдя в, прохладный холл, она остановилась перед зеркалом и дотронулась до своих седых прядей. Но она почти не увидела их из-за навернувшихся слез.