Текст книги "Родная гавань (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 8

Вся политика заключается в трех словах: обстоятельства, предположение, случайность… Нужно быть очень твердой в своих решениях, ибо лишь слабоумные нерешительны!

Екатерина II

Петербург

2 июня 1735 года

– А чего ты меня так, Андрей Иванович? Подобрался я к тебе, истинному изменщику? – отхаркиваясь кровью, говорил, висящий на дыбе, Волынский. – Разве же что дурного сделал тебе. А мог бы… Да смолчал, не выдал и тебя и пасынка твоего.

Глава Тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков не отвечал, даже не смотрел на Волынского. В какой-то степени Ушакову было жалко этого человека. Ведь бывший министр сейчас в пыточной, скорее, даже не потому, что замыслил измену государыне. Он здесь, скорее, с той целью, чтобы Ушаков не терял своего положения при дворе. Но лес рубят – щепки летят. Вот такой «щепкой» сейчас и стал Артемий Петрович Волынский.

Была также и другая причина, почему уже бывший статс-министр Волынский теперь тут, в пыточной. Ушаков уже знал, что его пасынок искал встречи с Волынским, стремясь после убийства Лестока и Разумовского оживить круг заговорщиков, концентрирующихся около Елизаветы Петровны. Так что в следственных мероприятиях по делу измены Волынского мог произойти казус, когда следствие вполне вероятно могло выйти на того, кто это следствие ведёт.

Ушаков демонстративно взял графин, налил себе воды и, будто бы нехотя, выпил. Волынский сглотнул вязкую, смешанную с кровью, слюну. Ему давали воды ровно столько, чтобы он преждевременно не помер от обезвоживания. Но не более. И жажда была существенным дополнением к пыткам.

Впрочем, Артемия Петровича не так чтобы и пытали. Дыба только что. А в остальном пугали, морально уничтожали. Ну и ударить по лицу пару раз не забыли, чтобы Волынский почувствовал солоноватый вкус крови и проникся ситуацией еще больше. Тут, в застенках Тайной канцелярии толк в том, как сломать человека, знали.

– Артемий Петрович, я служу государыне, я служу Отечеству нашему верой и правдой по мере сил. Не я желал стать канцлером при Елизавете. Да править Россией замест несмышлёной златовласки. Ты подпиши быстрее бумаги… Облегчи душу свою, – как будто бы на самом деле сопереживал Волынскому, говорил Андрей Иванович.

– Слово и дело прошу! – выкрикнул бывший министр. – Слово и дело!

В какой-то момент от подобных слов даже Ушаков вздрогнул. Понятно же, что, если начнёт Волынский говорить… Ушаков до конца так и не знал, что Артемий Петрович может сказать. Но проверять уровень знаний и осведомлённости арестованного Ушаков не собирался.

– Ты почитай хоть, что там написано, – стараясь не растерять самообладание, говорил Ушаков. – Ну будет кто оболган. Так ты же прощен. Ссылка в Сибирь, губернатором станешь Сибири. Да и живи себе там, воруй, но и в казну присылай серебро.

– Ты отпустил бы меня, Андрей Иванович, служить тебе буду, аки пёс хозяину. Ничего дурного так и не сделал. Перекрути дело моё снову на то, якобы бы ты сам просил меня испытать на верность государыне Елизавете Петровне, – молил Ушакова Волынский. – Ты же можешь… А хочешь полмиллиона дам?

Глаза Ушакова округлились. Нет, он знал, что Волынский воровал и в Астрахани, где на рыбе и соли с икрой, а так же на торговле с Персией, можно сделать много денег. Потом воровал и в Казанской губернии. Она вполне богатая, есть чем поживиться. И через нее идет пушнина на Запад. Но полмиллиона? И ведь, шельмец этот Волынский, явно не последнее отдать собирается.

– Не купишь ты меня, Артемий, – не совсем уверенно сказал Ушаков, но подумал и добавил: – Точно не купишь. А предложишь еще раз мзду, так железом пытать сам стану.

Андрей Иванович встал с неудобного табурета, подошёл к столу, на котором были разложены пыточные инструменты, посмотрел на ярко-красные угли, в которых раскалялись щипцы.

Настолько пытать Волынского Ушаков не хотел. Такая обстановка со множеством предметов для пыток была вызвана, скорее, намерением запугать Артемия Петровича. Даже у главы Тайной канцелярии, пусть и намного глубже, чем у других людей, но существовали и совесть, и даже милосердие. Своеобразные, не без этого.

– Подпиши, Артемий Петрович, не думаешь же ты, что я стану покрывать тебя без какого твоего признания? А что, если ты, как только из пыточной выпущу, побежишь к государыне жаловаться на меня? А залогом, что ты этого не сделаешь, будут подписанные тобой бумаги, – вполне резонно и логично говорил Андрей Иванович Ушаков.

Волынский задумался. Всё вроде бы правильно говорит Ушаков, но почему же тогда внутри Артемия Петровича ещё больше усиливается страх? Может, потому, что теперь Волынскому, действительно, придётся служить Ушакову? И уже не приходится говорить о том, чтобы бывший министр, столь честолюбивый и даже самовлюблённый, играл собственную политическую партию. Но ведь лучше так, чем и вовсе сгинуть. Особенно, если начнут пытать вон теми раскалёнными докрасна щипцами.

Да и надежда была, что после удастся отдалиться от Ушакова. Или получится самого Ушакова удалить… Из жизни. Главное – выйти от сюда.

– Согласен, – сказал Волынский, вновь сплёвывая кровавую слюну. – Все подпишу.

– Развяжите его, да усадите. Попить дайте, да курицу варёную с кашей принесите! – даже где-то угодливо распоряжался Ушаков. – Но… позже, когда подпишет.

Очень важно было, чтобы Волынский подписал именно те показания, которые ему подсунул Ушаков. Прикидывая многие расклады, Андрей Иванович пришёл к выводу, что у него есть все шансы возглавить любой государственный переворот в Российской империи. Если только он понадобится. Пока все же правление Анны Иоанновны главу Тайной канцелярии вполне устраивало.

Ведь получалось так, что теперь Ушаков всерьёз возвышается над всеми возможными заговорщиками. У него под колпаком будут Еропкин, там же, в этой банде был и Василий Татищев, Андрей Федорович Хрущев… Впрочем, и все те, кто еще был связан с Волынским. А это очень немалое число вполне себе видных людей. Мало того, ниточки, пусть пока и косвенные, но ведут и в сторону ещё одного кабинет-министра – князя Черкасского.

И в одной бумаге, якобы признательной от Волынского, князь Черкасский указывается, как заговорщик. Ушаков решил попробовать этого министра приручить. Тоже пригодиться может в будущих делах.

Можно присовокупить к этой банде разбойников молодое, но вполне энергичное окружение Елизаветы Петровны. Те же братья Шуваловы в последнее время весьма удачно ведут дела в Петербурге и уже считаются далеко небедными людьми. А деньги – это тот ресурс, который, порой, делает невозможное возможным.

Ушакову ли не знать, как деньги могут перевернуть политическую ситуацию в стране. Когда-то именно он, а не Меншиков возвёл на престол немку, прачку, кабацкую подстилку – императрицу Екатерину. А ведь всего-то Андрей Иванович занёс тридцать тысяч рублей гвардейцам. А если занести им пятьдесят или сто тысяч? Золото делает людей алчными, а многих при этом забывчивыми, и чаще всего забывается именно долг службы.

– Но с князем Черкасским я не якшался! – читая якобы собственные признания, возмутился Волынский.

Андрей Иванович Ушаков лично взял щипцы и вернул их во всё ещё раскалённые угли. Намёк был предельно понятным. Но Ушаков хотел ещё добить Волынского и словами.

– Ты – пёс мой, а псы у хозяев не спрашивают, токмо лишь слушают и исполняют, – зло сказал Ушаков, метнув звериный взгляд, от которого Волынский съёжился. – Не подпишешь, два дня пытать станут, опосля помрешь, как пес.

Артемий Петрович больше не задавал ни одного вопроса. Лишь только иногда, читая бумаги, останавливался, тяжело вздыхал и вновь приступал к чтению. Многие были в списках. Кто по делу, как тот же Ревельский генерал-губернатор Платон Иванович Мусин-Пушкин. Иных Волынский никогда и не подозревал, что могут быть заговорщиками.

Получается, что на тех, аж восьми листах, Волынский обвинял в измене не только кто на самом деле более или менее был причастен к ещё до конца не сформированному заговору. Там фигурировали и многие другие фамилии. И Волынский понимал почему. Если даже половину из всех людей по списку запугать, сделать своими, заставить поступать по воле Ушакова… Глава Тайной канцелярии приобретал тогда необычайную власть.

Артемий Петрович прекрасно понимал, что его руками сейчас Ушаков пытается создать для самого себя прочную базу обвинения любых чиновников, которые не согласились бы сотрудничать с главой Тайной канцелярии. Но то и дело Волынский поглядывал в сторону вновь раскалённых щипцов.

Не то, чтобы Артемий Петрович был последним трусом. Он, конечно же, боялся, как и любой нормальный человек. Однако такая злая слава шла про пыточную Ушакова, что Волынский не сомневался – здесь замучить могут любого. А весь набор инструментов и различных предметов недвусмысленно намекал на то, что и сам Ушаков – мастер пыток, и те двое катов, служащих при пыточной, ещё большие профессионалы в этом грязном ремесле.

– И что дальше будет, ты меня отпустишь, Андрей Иванович? – спросил Волынский, когда все бумаги были прочитаны и подписаны.

– Отпущу, Артемий Петрович, как есть отпущу, – аккуратно собирая документы, ответил Ушаков.

Теперь у него какой-никакой, но был компромат на немалое количество людей. В том числе там фигурировал и один небезызвестный гвардеец.

Александру Лукичу Норову также «посчастливилось» оказаться в списке предателей. И даже на отдельном листе, что, по мнению Ушакова, уже делало немало чести секунд-майору.

Андрей Иванович Ушаков здраво рассуждал, что бить по той политической группировке, которая может формироваться вокруг Анны Леопольдовны и возглавляться герцогом Бироном, напрямую нельзя. В борьбе против основных своих политических соперников использовать дубину глупо. И Ушаков, как он надеялся, в союзе с Остерманом, собирался колоть своих противников иглами.

Да, это процесс долгий. Игла, если ею только не уколоть в шейную жилу, вряд ли убьёт человека. Но вот когда таких игл будет много… Там можно чуть ослабить позиции Бирона, тут подложить ему проблемку. Где-то оговорить, или слухи распространить. Нужны только исполнители для такой работы. И теперь у Андрея Ивановича они есть.

Что касается секунд-майора и вроде бы возлюбленного самой Анны Леопольдовны, то Ушаков считал Норова уже практически полноценным своим соперником. Почему всего лишь секунд-майор, да ещё столь молодой, был серьёзной политической фигурой? Даже не потому, что его может что-то связывать с будущей матерью будущего наследника престола, с Анной Леопольдовной. Ответ Ушакова был прост – Норов способен на быстрые и жёсткие операции.

Там, где герцог будет долго думать, что и как правильно сказать императрице, чтобы выгадать собственную позицию, Норов может просто стрелять в неугодных. И вообще, когда в политические игры начинают играть такие активные и решительные люди, даже невзирая на их молодой возраст, опытным политическим аксакалам сложно прогнозировать развитие ситуации. Да и неплохо, если бы Норов проникся признательными показаниями Волынского, испугался последствий и стал больше сотрудничать с Ушаковым.

Хотя была и другая причина, по которой Ушаков взъелся на гвардейцы. Андрей Иванович в какой-то момент уже считал, что Александр Лукич Норов – его человек. А тут выходило, что Ушаков не то что Норова не контролирует, так и вовсе не понимает, к кому в итоге может примкнет этот набирающий популярность в гвардии офицер.

Андрей Иванович подошёл к двери, малозаметно кивнул одному из палачей и вышел.

Уже закрывая дверь Ушаков услышал предсмертный крик Волынского. Но глава Тайной канцелярии даже не обернулся. ОН утвердительно кивнул сам себе головой и направился по своим дальнейшим делам.

Андрей Иванович шёл и думал, что государыня будет недовольна тем, что Волынский умер на дыбе. Но чего только не случается во время следственных мероприятий! Да и три из восьми подписанных бывшим министром листов должны были разгневать государыню настолько, что она не будет горевать по смерти своего нерадивого чиновника.

Императрицу, по расчётам Ушакова, должны разгневать даже не те признания Волынского, которые касаются его измены. И даже не то, что Артемий Петрович подписал признание о казнокрадстве в огромных размерах.

Были и другие признания, которые за живое зацепят государыню. Это и в том, что Волынский всякими похабными словами обзывал русскую самодержицу, особенно отмечая скудоумие Анны Иоанновны. Но, Артемий Петрович подписался и под словами, где государыню бывший министр обвиняет в колдовстве, в порочном блуде. Указывает, что такая уродина, как русская государыня, только лишь волшбой привораживает герцога Бирона.

Но прямо сейчас нести эти документы к императрице Андрей Иванович не спешил. Государыня купалась в радости своих подданных, что не померла, что, якобы ей стало лучше, кризис миновал. Чуть позже предстоит расстроить императрицу.

А пока…

Карета главы Тайного приказа ехала через центральные улицы все больше разрастающегося Петербурга. Копыта четверки лошадей стучали по мощенным булыжникам своими подковами, колеса то и дело заставляли карету подпрыгивать. Но мягкая подушка под седалищем делала поездку вполне комфортной. Да и ничего сегодня не должно испортить настроение Андрею Ивановичу.

Экипаж остановился. Ушаков вышел из кареты, направился в ту половину дома, которую арендовал саксонский посол Мориц Линар.

Андрей Иванович негодовал от того, как опозорил себя саксонец. Ведь огромные планы были у главы Тайной канцелярии на плотное сотрудничество с иностранными державами. Но саксонец оказывался нужен не столько Ушакову, сколько его союзнику. Нужно было закреплять такой союз двух могущественных чиновников империи. Вот этим и собирался заняться Ушаков.

Так уже повелось, что даже во внутренних делах Российской империи нужно оглядываться на мнение европейских держав. Прежде всего, на то, что могут сказать в Австрии, когда узнают о смене власти в России. Если не будет признания новой власти иными державами, то могут быть забыты все союзы и договоры. Тогда и войны начнутся и другие проблемы в политике. Но не только это привело Андрея Ивановича в дом к саксонскому послу.

– Господин Ушаков, вы вот так, среди белого дня, приехали ко мне? Как это в русской традиции… отобъедайтье! – на немецком языке, при этом коверкая русские слова, Ушакова встречал Мориц Линар.

Андрей Иванович молчал, не скрывая своего гнева. Он строго, как учитель на нерадивого ученика, смотрел на саксонского посла.

– Ах, вы по поводу случая в ресторации? – догадался саксонец. – Так пустое! С кем не бывает. Девицы в моей постели? Ну все же грешны!

– Пустое? – на немецком языке отвечал Ушаков. – Вот вам мой совет! Под любым предлогом лишь только пришлите поздравительное письмо государыне о её выздоровлении, уезжайте в Саксонию, в Вену, или в Варшаву. Или вы отъедете туда с позором.

Мориц Линар, как стоял возле стула в гостиной, так и рухнул на неустойчивый предмет мебели. И чуть было и вовсе не завалился на пол.

Ушакову в какой-то момент даже стало жалко саксонца. Вот Волынского буквально час назад так не жалел, как этого, вдруг потерявшего все жизненные силы, немца. Дурак Линар. Проиграл все свои партии в чистую.

– Но я не знаю, как так получилось. Что такого, что я был в ресторации? Многие туда ходят. И девицы продажные там есть… – недоумённо бормотал Линар, когда Ушаков, являя собой хозяина положения, удобно размещался на кресле.

– Мой друг, вы же должны понимать, что одно дело, когда, пусть многие но тайно посещают легкодоступных девиц. Я сам знаю о тех господах, что стремятся развлечься в ресторациях. Но о них мне становится известно не из публичного пространства, не с улиц Петербурга. А еще они не избивают девиц. Вы же, немец, и уже поэтому за ту дрянную девку, которую вы сперва… – Ушаков замялся, выдумывая приличные формулировки. – … помяли, а после били. За нее многие могут заступиться.

– Не бил я никого. И вообще это какое-то недоразумение, меня подставили, – спешил оправдаться саксонец.

Но Ушаков в подобных словах видел только лишь слабость и трусость.

На самом деле, вопрос с девицами пришёлся куда как кстати и самому Ушакову, и в целом политике Российской империи. Андрей Иванович тоже, было дело, подумал, что Линара подставили. Но всё выглядело вполне логичным.

Ему отказала жена Норова… Вот и причина, почему нужно было это поражение покрыть сомнительными связями с другими женщинами. Отсюда, скорее всего, и агрессия.

Между прочим, жена Норова встречалась с Линаром тайно. И уже сам факт встречи был весьма интересен Ушакову. Он подумал над тем, как можно было бы использовать это. Может быть, припугнуть даже Юлиану Менгден и шантажировать её, чтобы она шпионила за своим мужем? Но это после… если ещё Норов вернётся с войны.

Историю с Линаром можно было и не раздувать, если бы политическая обстановка складывалась в пользу саксонца. А Линар не только был послом Саксонии, но докладывал и польскому королю, за отдельную плату шпионил и для австрийского императора.

Так вот, опала и жёсткая критика поведения саксонского посла должны были стать сигналом и для Речи Посполитой, и для Австрии. Что они ведут неправильную политику в отношении России.

– Понимаете, мой друг, Россия вступает в войну с Крымским ханством, а через него и с Османской империей. Моя государыня много сил положила для того, чтобы ваш сюзерен стал польским королём. Август нынче и курфюрст Саксонии и король Речи Посполитой. И для меня не тайна, что вы шпионите и для австрийцев, – Ушаков взял паузу, осмотрел помещение на наличие слуг, которых рядом не оказалось, встал и сам налил себе вина. – Знаете ли, с самого утра день не задался… Слабые люди нынче пошли. И неделю на дыбе выдержать не могут, так и норовят помереть.

Линар невольно сглотнул поступивший к горлу комок. Эти слова он расценил как намёк. Ведь если раздуть информацию о том, что Мориц Линар является австрийским шпионом, то русская императрица может приказать пытать Линара. А польский король, чтобы не потерять поддержку России, закроет на это глаза.

– Да не ужасайтесь вы так! Сделайте, как я сказал, а после отправляйтесь в Варшаву или в Вену. Россия крайне недовольна тем, что наши союзники ничем не помогают и ничего не предпринимают в начавшейся войне, – допив рейнское вино, Ушаков поднялся, направился к выходу, остановился у самой двери, развернулся. – С вами свяжутся. Теперь всё, что вы узнаете при дворах польского короля или австрийского императора, всё это я должен знать. И быстрее уезжайте. Помните мою доброту и предупреждение.

Довольный собой, Ушаков сел в экипаж, приказал ехать домой, облокотился о внутреннюю обшивку своей кареты. Он выполнил просьбу своего союзника Андрея Ивановича Остермана.

Внешняя политика Ушакова волновала, но значительно меньше, чем внутренние дела Российской империи. А вот Остерману, который только что был в зените славы после проведённой конференции в Данциге, предстояло испытать недовольство государыни.

Там, на конференции, пусть и без подписанных дополнительных протоколов, но и австрийцы, и нынешний польский король обещали помощь России в её войне с Османской империей. Польша, конечно, крайне ограниченным контингентом своих войск, во многом – припасами. А вот Австрия заверяла министра иностранных дел Российской империи Остермана, что непременно выступит против Османской империи.

Но пока даже не было и видимости подготовки Австрии к войне. Вот Остерман в рамках союза с Ушаковым и попросил главу Тайной канцелярии посодействовать хоть как-нибудь с этим вопросом.

Ушакову сейчас было важно, чтобы Остерман после смерти Левенвольде не затерялся в политических верхах России. Так что помогал по мере своих сил.

Глава 9

Самопожертвование дает нам возможность жертвовать другими без угрызений совести.

Джордж Бернард Шоу

Гизляр

2 июня 1735 года

Город Гизляр был взят. В той неразберихе и суете, которая началась после развернувшихся событий в порту, защитники города оказались неорганизованными. И русская армия встречала лишь разрозненные очаги сопротивления, пусть и весьма упорные, но бессмысленные. Не столько турки защищали город, как татары. Они закрывались, будто бы брали пример с моей группы, баррикадировались, отстреливались когда из луков, иногда из огнестрельного оружия.

Но стоило подвести пушку к такому укрытию, или дополнительные силы, как здания разбирали в щепки, или брали штурмом. Так что ещё до полудня кое-где звучали выстрелы, а после всё стихло.

Мы выстояли, склад остался за нами. Когда штурмовые отряды русской армии оказались в городе, местным уже не было никакого дела до склада. Так что сейчас мои интенданты по описи передают имущество армии. Добрый я. У генерал-майора Лесли просто нет таких денег, чтобы купить военное имущество, сохранить и оборонить которое мне удалось.

Я стоял в порту, дышал через смоченную в воде повязку, оценивая последствия наших ночных диверсий. Здесь уже можно было находится без маски, но недолго. Учитывая то, что за утро успел надышаться угарным газом, старался дальше беречься.

Если ещё пару часов назад у меня было острое желание, чтобы все турецкие корабли были сожжены дотла, то теперь, когда уже всё решено и город наш, хотелось бы увидеть, что какой-то из кораблей можно было бы в ближайшее время восстановить и поставить в строй.

И такой корабль был, наверное… Об этом можно судить только корабелам или же опытным морским офицерам. По мне, так из трех погорелых кораблей один собрать можно было бы. Наверняка, знающие люди посмеются с моих слов. Но точно еще что-то с турецких фрегатов, да и с боевых галер, взять можно.

Один фрегат всё-таки расцепился во время ночного боя, и то ли волнами его отнесло чуть в сторону, то ли каким-то провидением, но сейчас корабль, частично пострадавший от пожара, дрейфовал в стороне. На нём уже были бойцы моего батальона – первые прорвавшиеся во время штурма города к порту. Так что я думал, что, если частично заменить мачты, сменить обгоревшие участки корпуса, то фрегат можно было бы использовать… Ну, если ещё найти парусину.

Как бы сейчас не помешало прибытие Донской флотилии! Но у меня всё больше складывалось ощущение, что высшее командование, тот же самый Миних, не верили в успех военной кампании этого года. Будто было принято решение произвести разведку боем, а уже после, с учётом проб и ошибок, на следующий год организовать полноценное наступление на Крымское ханство.

Потому как без хоть какого флота, невозможно полноценно действовать в Крыму. И я точно знал, что ряд морских офицеров были отправлены на Дон. Планировалось использовать флот. На Азов атака должна была быть… Все как-то так… Недоработано. Но свои задачи я решаю, может даже более успешно, чем это ожидалось командованием.

– Отчего пригорюнились, Александр Лукич? – голосом, из интонации которого сочилась радость или даже счастье, спросил меня генерал-майор Юрий Фёдорович Лесли.

– Вопрос не праздный, господин генерал-майор: что дальше делать? – с досадой и тоном, противоречащим всеобщей радости и веселью, ответил я. – Где флот?

– Так выдвинулся уже фельдмаршал Миних. И силища с ним может и поболе нашей будет! – воодушевлённо говорил генерал-майор, явно не понимая моего настроения. – Вот разобьет он хана Каплан Герая, все проще станет.

– Вы не обращайте внимания, это во мне говорит усталость. Но, и сожаление от упущенных возможностей, – сказал я, указывая рукой в сторону от порта. – Если вы не против, пойдёмте, господин генерал-майор, отсюда. Можем надышаться угарным дымом так, что и отравимся. Помереть не помрем, но голова болеть будет.

Мы пошли в сторону северных ворот, а следом за нами двинулись сразу четыре десятка бойцов. Уж не знаю, подражал ли мне Лесли, или сам дошёл до такого решения, но теперь генерал-майор имел в своём распоряжении личную охрану.

Оно и правильно. Город, конечно, захвачен. Но никто не может быть застрахован от того, чтобы какой-то фанатик не выскочил из-за угла и не разрядил свой пистолет. А если вокруг будет охрана, то фанатика либо изловят, либо телохранитель примет пулю на себя. Но на то и есть работа телохранителя.

– То, что вы сделали, Александр Лукич, достойно всяческих наград, похвалы и даже нового чина, – когда мы уже немного отошли от порта, сказал Лесли.

– Вы, верно, преувеличиваете, господин генерал-майор, – скромно ответил я, хотя прекрасно понимал, что сделанное моим отрядом без всяких «возможно» справедливо считать героическим поступком.

Пусть корабли мы просто пожгли… хотя – что значит «пусть»? Мы выбили у Османской империи сразу три фрегата и шесть боевых галер. А это стоит очень многого. Резко уменьшили возможности врага снабжать морем какую-нибудь прибрежную крепость. Значит, будет толк в осаде.

Если к этому присовокупить ещё то, что мы не дали взорвать огромный склад с боеприпасами и различным воинским снаряжением, то и вовсе… Мне, как главному бенефициару такого подвига, было бы неплохо даровать ещё какое-нибудь поместье на тысячу душ. Но это так… Мечты. Да и разобраться было бы неплохо с тем поместьем, что досталось в приданное.

Сейчас, уставший несколько от войны, я с превеликим удовольствием провел бы остаток лета в поместье. Планов по организации сельского хозяйства громадье. Хоть бы что-то внедрить. Там, кстати, должны были привезти из Голландии картошку и другие семена. Разобраться бы, да не допустить, чтобы семена либо пропали, либо всю картошку съели.

А за склад я рассчитывал хоть что-то взять в серебре, пусть и по очень бросовым ценам. Буду еще разговаривать с Лесли. Пусть неофициально даст моему отряду… ну, например, разграбить дворец хана в Бахчисарае. Это и могло быть платой.

В том складе были не только ядра или картечь, пять пушек… Там было, на мой взгляд, ещё более важное – сапоги, одеяла, палатки. Ну а из оружия для моего батальона важнейшим было заполучить почти пять сотен пистолетов, а также сотню штуцеров австрийской и французской выделки. Карабины, купленные турками у той же Франции и частью хранимые на складе, так же пришлись в пору.

– Боюсь я, Юрий Фёдорович, что нам придётся оставлять этот город, и в лучшем случае закрепляться на Перекопе с большим количеством войск, выстраивая новые оборонительные сооружения и дома под казармы. Иначе стоит вообще уходить из Крыма, – сказал я, а генерал-майор остановился, недоверчиво посмотрел на меня.

– От вас ли я такое слышу? – недоумённо спросил Лесли. – А как же разорить Крым? Выжечь это гнездо людоловов, что боле чем миллион русских людей увели в рабство.?

– Очаков, Керчь, другие турецкие крепости сейчас сильно укрепляются. Мы не можем помешать снабжать эти османские твердыни. У нас осадных орудий, почитай, что и нет: семь мортир, три осадные пушки, которые оставили в Перекопе. Если будем брать крепости силами лишь только солдат – положим лучших своих воинов, – я улыбнулся. – Не думайте, что я упал духом. Я лишь думаю о том, что пока мы не разобьём турецкое войско, а также крымского хана, мы не можем рассчитывать взять Крым полностью в свои руки. А если выиграем битвы, то найдутся те крымские беи, что сами попросятся под руку нашей всемилостивейшей государыни.

– Военный совет состоится сегодня вечером, а пока придумайте, Александр Лукич, как в присутствии иных офицеров проявлять не упадок духа, а решимость и напор, – сказал генерал-майор и, будто бы вспомнив о неотложных делах, покинул меня.

Не того от меня ждал Юрий Федорович Лесли. Наверняка пришёл, чтобы получить новую порцию оптимизма, какой-то исключительно гениальный план. А тут предлагаю не развивать успех, а подумать о том, чтобы закрепить нынешний результат.

Вот только если получится оборонить Перекоп и не пустить в Крым ни хана, ни турецкого султана, то десантною операцию турки не смогут организовать такого масштаба, чтобы ударить по Перекопу с тыла. Да и тыл укреплять нужно. Припасов собрать можно очень много, на тысяч двадцать солдат. Оружия более чем хватает. Так что, я не считал идею закрепляться на Перекопе, начиная масштабные строительные работы там, упадничеством.

Возможно, я что-то такое и придумаю. Ведь есть ещё один козырь в рукаве – мой дед. Ну и посмотрим, на какой ход еще способны татары и турки в Крыму.

Но все размышления о тактике и стратегии нужно делать явно на отдохнувшую голову, и когда пройдёт эти головокружение и тошнота. Всё-таки какое-то отравление угарным газом я получил.

Я шёл в один из домов города, который ещё раньше выбрал в качестве своей резиденции штаба. Не терпелось переодеться в мундир секунд-майора Измайловского полка, а также хоть немного отдохнуть.

Вокруг царила радость, веселились люди, говорящие на русском языке. И полнейшее уныние, осторожная надежда в глазах у тех людей, которые русского языка не знали.

– Господин капитан, нужно хорошенько полазить по кораблям, – обращался я к Саватьеву. – Направьте тех солдат, кто не был ночью в порту. И пусть смоченные тряпки на лица завяжут.

– Будет сделано, господин секунд-майор, – отчеканил Саватьев, направляясь давать нужные указания.

Ни один фрегат полностью не затонул. Частично – у кого нос, у кого корма обгоревшие – выступали из воды. Да, сейчас там не продохнуть, кораблики ещё дымятся, та их часть, которая выступает из воды. Но я видел, какие тяжёлые сундуки тащили некоторые жители города. Именно на фрегатах собирались удирать наиболее обеспеченные турки и татары.

Ну а мне, всему моему батальону, никак не повредит заполучить золото или серебро. Пускай солдаты и офицеры набивают свои карманы драгоценными металлами.

А по прибытии в Петербург у меня будет для многих не одно коммерческое предложение. Пусть ищут управляющих, своих коммерческих представителей. Но по мне, если эти люди, готовые за свою Отчизну умирать, будут становиться элитой, ну или, пусть, людьми среднего звена, то всё будет правильно.

Ну и еще одна сторона медали, когда благодаря моему командованию люди будут богатеть. Они станут держаться за меня. Иные будут искать во мне покровителя. Мало ли… Может еще когда-нибудь мне придется сказать свое слово в толпе гвардейцев, желающих совершить очередной государственный переворот.

А может, плюнуть на осторожность? Предложить на военном совете лихой и быстрый поход на Бахчисарай? Вот где должно быть настоящее богатство, собранное в том числе через русскую кровь… Подумаю об этом.

* * *

В четырехдневном переходе до Перекопа, восточнее Днепра

4 июня 1735 года

– Бах-бах! – разряжали свои ружья солдаты Первого Самарского пехотного полка.

Крымская конница наседала. Отважные татарские воины, злясь в бессилии прорвать систему пехотных русских каре, нагайками нахлёстывали своих лошадей. Животные не хотели устремляться на сверкающие на солнце штыки русских солдат. Однако, при выборе: получить ли новую порцию боли от жаждущего идти вперёд хозяина, или всё-таки ударить в грудь русским пехотинцам, чаще животные выбирали подчиниться воле наездника. Татары знали толк в деле выучки своих коней.